Фотография сделана после Победы в 1945 году.
Посвящается моей маме
КОГАН ШИФРЕ ГИРШЕВНЕ,
защитнице Пулковских высот.
Что такое война? Это – воющий голос металла,
Доносящийся с неба сквозь серую рвань облаков.
Это – липкая слякоть, привычная злая усталость,
Надоедливый дождь, зарядивший на веки веков.
Что такое война? Это – мы, одинокие парни,
Каждый сам по себе, среди тысяч таких же мужчин
Ты решаешь судьбу батальонов, дивизий и армий,
Оставаясь, как равный, со смертью один на один.
Что такое война? Это – твердая вера в соседа.
Ты с ним рядом стрелял и в траншеях до нитки промок.
Это – прочная дружба, высокое счастье победы,
Что с товарищем делишь, как хлеба последний кусок.
Юрий Севрук, 1942 г.
Два выстрела.
Песни военных лет… Они написаны в ритме биения сердца. Их пели перед боем, после боя, в тылу у костров, в блокадном Ленинграде и даже в концлагерях. Они воевали вместе с бойцами, помогая отстоять Родину.
При звуках задушевных мелодий, родившихся в решающий для судьбы России период, меня охватывает необычайное волнение. Они как сгустки людских эмоций, нашедшие в душе моей отклик через годы и расстояния. В них радость и горе сплетаются воедино, а чувства волнами выносят маленькие песчинки спасительной надежды на поверхность штормящего океана.
Ощущение сопричастности к опалённому войной прошлому настолько сильно, что мне начинает казаться, будто те песни написал я. Разумом-то осознаю, конечно, что подобное немыслимо для меня, годовалого малыша той поры.
Ещё я вижу себя ребенком в маленькой комнате, окна которой заклеены накрест полосками бумаги. На улице, пронзая темноту, полыхают взрывы авиабомб и снарядов, отчего стены комнаты сотрясаются. Сжимая изо всех своих слабеньких сил поручни детской кроватки, я, стараясь, видимо, заглушить пугающий меня орудийный грохот, неистово кричу: «Лебца, лебца!» Полагаю, и это видение навеяно рассказами родной тети Славы, спасшей меня в блокаду. Она заменила мне мать, ушедшую добровольцем на фронт, когда получила похоронку на мужа - моего отца.
Иногда нахлынувшие волнения подолгу не дают уснуть, и тогда я достаю свою любимую фотографию. На ней двое — я и мама; большие мужские часы на её левой руке сохранили точное время происходящего: пятнадцать часов пять минут. Правой рукой она обнимает свое бесценное сокровище, то есть меня, которое не видела четыре года — с начала войны. Ради такого торжественного момента я одет в костюм «лондонского денди» и белую сорочку с галстуком, как у вождя революции. Брючки тщательно отутюжены. Правда, на ногах вместо туфель разноцветные валенки. Я держу в руках деревянную пушку, как истинный пацифист, дулом вниз. На маме — форма старшего лейтенанта, волосы красиво прибраны, а милое родное лицо светится редкостной в ту пору улыбкой.
Солдаты войны… Какими они были тогда? Как удалось им выдержать немыслимые испытания?
Однажды, разбирая бумаги покойной матери, среди вороха разного рода записей, квитанций об оплате коммунальных услуг, пожелтевших вырезок из газет, я обнаружил несколько писем, сложенных треугольниками. Вместо марок на каждом из них только пометка «воинское» и рядом фамилия, инициалы, адрес.
Я развернул один треугольник, сложенный из разлинованного листка школьной тетради: «7.10.40 г. Здравствуйте дорогие мама и Лев!» Показалось, кто-то тихо произнес эти слова знакомым голосом. Может, отец? Нет, конечно: опять мои фантазии. Отец погиб 10 августа 1941 года, когда я, как говорится, пешком под стол заходил.
Вспомнились рассказы матери и знакомых ветеранов войны. В суете будней мы часто забываем, что именно они, пренебрегая своей жизнью, спасали нас, отстояли наш город, а затем с невероятными усилиями восстановили его из руин. Этот рассказ я посвящаю им.
Война подходила к концу. И бойцы нашей армии, охваченные единым порывом и волей к победе, совершали, казалось бы, невероятное.Например, захватывали обширные плацдармы минимальными силами, не успевая подтянуть технику и боеприпасы. И всё же законы войны неумолимы. Рассчитывать на успех операции без тылового обеспечения невозможно.
Госпиталь, который сопровождал наступавшую дивизию, дерзким броском захватившую плацдарм, неожиданно попал в окружение. Еще накануне в отвоеванном здании, там, где остались целыми стекла, развернули операционную. День начался розово-сиреневым восходом и непривычной тишиной. После грохота снарядов, мин, воя авиабомб и свиста пуль казалось, что наконец наступил земной рай. Приподнятое настроение персонала госпиталя подпиталось радостью от проведенной операции по поводу аппендицита. Впервые с начала войны на операционном столе оказался пациент с диагнозом из мирного времени. «Видимо, предвестник скорой победы», - заключила старший лейтенант Валентина Ивановна Одинцова, накладывая последний шов.
Неожиданно все вздрогнули от грохота взрывов во дворе. По коридору разнеслась команда : «Всем к оружию! Мы окружены». В операционную влетел капитан Макаров с двумя автоматами и связкой гранат. «Разбирайте!», - успел крикнуть и помчался дальше. Через несколько мгновений в коридоре послышались топот и немецкая речь. «Ну и ну!» - опешила Валя, но мигом пришла в себя и приказала операционной сестре, сержанту Ольге Бородиной:
— Бери автомат и гранаты и занимай позицию у окна, а я залягу у входа. Пусть только попробуют сунутьтся сюда. Быстрее, но сначала сдвинем операционный стол в угол.
Первым, кого обнаружила Валентина, выглянув в коридор, был начальник госпиталя полковник Сафронов. В белом халате, с маской на лице и в резиновых перчатках, в сбитом набекрень колпаке, из-под которого торчали вздыбленные пряди волос, он, как привидение, возник в проёме с треском распахнувшихся дверей главной операционной и стремительно обрушился на появившегося рядом фрица. Не дав ему опомниться, субтильный хирург ногой выбил автомат у противника-тяжеловеса и, ловко подсев под обмякшую тушу, приемом «мельница» перекинул её на оказавшегося рядом очередного незваного гостя со взлохмаченной рыжей шевелюрой, в немецкой мышиного цвета экипировке. От неожиданности рыжий грохнулся на спину, его «шмайссер» отлетел в сторону.
В мгновение ока массивная цель возникла перед Валентиной рядом. Она нажала на курок. Великан, силившийся поднять свой автомат, упал замертво. Рыжий, сообразив, что до автомата ему тоже не добежать, выхватил из–за голенища штык-нож и бросился на Сафронова. Полковник, занимавшийся до войны борьбой самбо с воспитанником знаменитого Харлампиева, действовал, как на тренировке. Блокировав левой рукой удар атакующего врага с ножом, правый кулак со всей силой обрушил на его нос. Фриц отлетел к стене. Не мешкая, Сафронов подхватил автомат и пристрелил так и не очухавшегося противника. Подоспевший Макаров дал длинную очередь из ППШ и уничтожил остальных фашистов.
В это же самое время, услышав звон разбитого стекла в операционной, Валентина крикнула Бородиной:
— Заходи справа! Бросай гранату! — Подбежав к окну с другой стороны, она вдруг почувствовала сильный удар в сердце и потеряла сознание.
Очнулась Валентина Ивановна уже в госпитале. Рядом лежала перевязанная Оля.
— Где мы?
— В госпитале, в Ленинграде, — живо откликнулась операционная сестра,
обрадованная тем, что старший лейтенант Одинцова, её наставник и подруга, пришла в сознание. — У тебя серьезное ранение: пуля прошла рядом с сердцем...
— Я ничего не помню, расскажи, как мы здесь оказались, — нетерпеливо прервала её Валентина.
— Нас спасли разведчики. Они возвращались с задания и услышали выстрелы. При их появлении немцы сразу отступили. Разведчики переправили нас сюда самолетом. Все сотрудники госпиталя ранены, но чудом остались живы. Твоё ранение — самое тяжёлое.
— А солдатик, которого мы оперировали, цел?
— Да, идёт на поправку. Он силился подняться, когда тебя ранило. Забыл, что швы свежие, вот-вот разойдутся; пришлось накричать на него. На счастье подоспели наши спасители.
Несмотря на сильную пульсирующую боль в сердце, Валентина улыбнулась: «Жива! – пронеслось в голове. — И солдатик скоро на ноги станет. Еще повоюем». Она закрыла глаза, и на неё водопадом хлынули воспоминания, внезапно сменяясь, как причуды калейдоскопа.
Вспомнилось, как природа пробуждалась ото сна той долгожданной весной. На солнце, с каждым днем светившем всё ярче, сосульки радужно искрились, капли звенели тонко и нежно, а в душе у девушки кипели волнующие чувства, рождались непредсказуемые желания: хотелось вдруг закружиться в стремительном танце, прыгнуть с парашютом или очутиться, к примеру, за тридевять земель на океанском пляже.
Воскресшее в памяти напутствие замечательного поэта "Сейте разумное, доброе, вечное…" рассеяло девичьи романтические грёзы. Валентина любила не только стихи Николая Алексеевича Некрасова, но поэзию вообще. Пробовала писать сама, но, будучи особой самокритичной, с сочинительством решительно распрощалась, тем более, что предстояли выпускные экзамены: она заканчивала десятилетку.
Валя вынула из портфеля и разложила на столе учебники и тетради, но прежде чем открыть книгу, включила радиоприемник. Ну конечно, в эфире изо дня в день одна и та же тема: Гитлер и его партия, эпидемия «коричневой чумы» в Германии. Фашистская свастика паутиной оплетала всю Европу. Перестроенная на военный лад промышленность набирала обороты. Как грибы после дождя, множились концлагеря, сразу же заполнявшиеся коммунистами, евреями, свободомыслящими людьми, включая крупных учёных, известных деятелей культуры. Свежий информационный выпуск сопровождался трансляцией фрагмента истеричного монолога фюрера, гулкой поступи по брусчатке нацистов.
Нормальный девичий разум не мог постичь, каким образом человеческая жизнь обесценилась до такой степени, что стала сопоставима с жизнью насекомого. Согласно гитлеровской доктрине неарийцы должны отныне работать на арийцев. Неповиновение карается смертью, причём изощренной, садистским уничтожением в концлагерях. Наслаждение зрелищем смерти, людской крови побуждает фашистских извергов к новым чудовищным зверствам...
-Вампиры, негодяи!- В возмущении воскликнула она.
Валя в ужасе выключила приёмник. Почувствовала, что дрожит, надела кофточку, но не согрелась. Взяв листок бумаги, написала:
Отлитые пули, свирепые пули
На разных заводах и в разных местах
Убили вы многих, с пути не свернули,
Внушили вы многим и холод и страх.
Тоскою глаза матерей иссушили
Проклятые черные граммы свинца.
Детей не щадили, сирот наплодили,
Страданьем сгубили людские сердца.
Всем миром нам надо подняться.
Фашизм разгромить до конца!
Бороться, сражаться — не сдаться,
Чтоб боли не знали сердца!
«Нет, много патетики, — девушка, нахмурясь, резко отодвинула от себя листок с рифмованными строками. — Сейчас не до красивых и громких слов: необходимы конкретные дела. Но я–то что могу? Где принесу больше пользы?»
Звонкие голоса, донёсшиеся через окно со двора, где играли дети, немного успокоили девушку, направили мятущиеся мысли в нужное русло. Она ещё раньше думала об этом, а сейчас окончательно утвердилась в своём решении: «Стану врачом, детским хирургом. Дети - это все, что будет потом. Так хочется верить... Нет, я просто уверена, что им удастся прекратить все войны...»
Родители поддержали намерение дочери сдавать вступительные экзамены в Ленинградский педиатрический институт.
И вот она уже который час, не отрываясь, глядит в окно вагона на проносящиеся мимо неброские, но такие трогательные пейзажи: поезд, ритмично выбивая дробь колёсами, уносит её из родного Витебска в город на Неве. Позади выпускные экзамены и прощание со школой. Что дальше? Как-то её, провинциалку, встретит большой город.
Она преуспела в конкурсных испытаниях, получила студенческий билет и сразу же с головой погрузилась в науку. Ей нравились все учебные дисциплины: каждая по-своему открывала ей многогранный мир педиатрии, укрепляя во мнении, что дети - высший дар природы, щедро одарённые от рождения талантами.
При встрече с больными малышами Валя всегда старалась их утешить и помочь, как обычно это делает родная мать. Но этого было недостаточно. Требовались глубокие знания. Поэтому после лекций и семинаров она ещё часами занималась в анатомичке, на кафедрах. Иногда по ночам дежурила в хирургическом отделении и даже ассистировала у операционного стола, осваивая искусство хирургии.
Как-то в Публичной библиотеке она попросила "Атлас хирургических операций", но оказалось, что кто-то из читателей уже занимается с ним. «Видите, морской офицер за третьим столом...», — указала библиотекарь
Валя, поколебавшись, подошла к нему:
- Извините, завтра у меня на факультете доклад по аппендэктомии. Мне очень нужен атлас, который перед вами...
-Неужели такая хрупкая очаровательная девушка намеревается взять в свои маленькие руки хирургический нож? — улыбнувшись, поинтересовался симпатичный военный.
Валентина, подхватив его шутливый тон, живо откликнулась:
-Маленькие женские руки работают тоньше, чем большие пальцы мужчин. Думаю, оперировать детей вообще должны женщины: они в основном воспитывают малышей и знают тонкости их психологии и болезней.
- Вы еще и детский хирург! - изумился моряк. - Как джентльмен и в знак уважения к Вашей профессии я, конечно, уступаю Вам атлас. Кстати, нужные фрагменты операций я уже срисовал к себе в тетрадь.
- Вы тоже хирург? — заинтересовалась девушка.
Из библиотеки они вышли вместе. Иван Осипович, так звали военврача третьего ранга, проходил усовершенствование в Военно-морской медицинской Академии. Эрудит и замечательный собеседник, он страстно увлекался историей России и её северной столицы, сразу же увлёк любознательную студентку рассказами из жизни знаменитых людей города на Неве.
Молодые люди не подозревали, что скоро им придется сражаться за Ленинград, отстаивая каждую пядь земли на подступах к нему от чудовищного врага, невероятно коварного и превосходно вооруженного, превосходящего по численности в два-три раза защитников города.
С того памятного вечера, когда они, выйдя из библиотеки, бродили по набережным Невы, родилась их любовь. Через год они поженились. А еще через год, в конце мая, на свет появился мальчик. В день его рождения над городом гремела гроза, и Иван Осипович предложил Вале назвать сына Львом в честь царя зверей, извергающего громоподобный рык.
Вскоре после рождения сына военврача направили служить в артдивизион морской береговой обороны под Выборг. Перед отъездом Иван Осипович выхлопотал для семьи маленькую комнату на Международном проспекте.
Валя начала сложную самостоятельную жизнь, попутно продолжая учебу в институте. Это было двойным тяжким испытанием для нее: и как для матери, и как для студентки медицинского вуза, не взявшей академического отпуска.
Откуда у нее брались силы, она не знала. Но всё же выдержала и одиночество и трудности первого года жизни малыша: ежедневные стирки пелёнок, кормление младенца и уход за ним. По счастью, молока хватало. Но всё же в сессию пришлось нанять няньку, хотя денег почти не было...
...Валя взглянула на Олю, и в её памяти всплыли страницы писем Ивана с места службы. Она перечитывала их постоянно и помнила наизусть даже в послевоенное время:
«12.09.40.
Здравствуйте дорогие! Спешу, поэтому пишу быстро. Валюша, вчера получил твоё письмо, где ты ругаешь меня, что я не пишу. А я не виноват, уже отправил тебе пятое письмо по счёту. Не пойму, почему ты их не получаешь. Очень рад, что ты сдала гигиену, думаю, что с практикой уже у тебя всё наладится, главное, никогда не теряться. Уверен, что ты всё выдержишь. Ведь ты же умница. Что касается Клавы, то надо найти другую домработницу, а эту гнать к чёрту, и смотри, чтобы она у тебя ничего не сперла.
Сегодня перебираюсь в квартиру, бывшую у Туманова, она мне понравилась. В отношении приезда, посмотрим, как будут дела. Только не думай, что я не хочу, так складываются обстоятельства. Ведь служба есть служба. Но я надеюсь, что всё будет хорошо, и я смогу отпроситься. Будьте здоровы, мама и сын. Целую вас крепко, крепко, крепко. До скорого свидания. Привет родителям, Иван.
7.10.40.
Здравствуйте, дорогие Валя и Лев!
Сегодня получил ваши три письма, был безгранично рад. Хотя письма были датированы различно, видимо, они в Выборге задерживаются, да ещё и у нас могут полежать. Вот она причина заторов в переписке. Смешно, но я не получил твоей телеграммы, о которой ты пишешь в письме, хотя она должна прийти мгновенно!
Первым долгом, разреши тебя поздравить с обновкой пальто. Меня интересует, переделали ли они тебе карманы в длину. Теперь тебе, дорогая Валечка, надо купить шляпу. Что слышно с дровами?! Что тебе говорят, в конце концов? Валя, иди к коменданту и объясни, что с ребенком без дров недопустимо. Не стесняйся! Валюша, я на днях отправил тебе посылку с краснофлотцем, а ответа не имею! В отношении отпуска пока ничего не знаю - это зависит не от меня. Сейчас проводим иммунизацию матросов от тифа и столбняка - это значительная и объёмная работа. Если бы ты знала, как мне страшно хочется видеть вас. Хочется также подержать Львёнка, поиграть с ним и от души посмеяться. Уж очень соскучился. Утешаю себя лишь одним, что ничто не вечно под луной и мне удастся приехать.
Отдельно: «Мой дорогой сынок Лёвочка!
Спасибо, что ты прислал мне силуэт своей ручки. Я её много раз целовал. Сыночек дорогой, кушай, гуляй и спи, чтобы дать маме ночью спать, ибо мамка твоя очень устаёт. Скажи ей, чтобы она не плакала и не расстраивалась, папка это не любит. Скоро я приеду и буду с тобой играться. Будь здоров, мой золотой. Расти крепким, большим и здоровым. Обнимаю, прижимаю и целую тебя крепко. Твой папа Иван.
2.12.40.
Здравствуйте, мамуля и сынок!
Сегодня утром мне передали от вас два письма от 1 и 16.11.40. Вы бы знали, как я обрадовался, в особенности узнав о вашем выздоровлении. Я почти ходил без головы и не знал, что передумать, а письма где;то валялись. Я бы им сегодня дал за это…
Валюша, старайся не скучать. Занимай время учёбой. Время пройдет быстрей, и мы будем вместе. Как я об этом мечтаю!
Валя, как только получишь карточки малыша, сразу пришли. Это для меня счастье. Желаю тебе хорошо и продуктивно заниматься и сдать нервные хотя бы на "хорошо". Ни пуха, ни пера.
Лёва-боба, играй, гуляй и кушай побольше, пей соки, тогда будешь молодцом.
Целую до бесконечности и крепко. Иван.
Отдельно — Зине (новая нянька)
«Зина, берегите Лёвку, я буду весьма тронут и в долгу не останусь. Иван.»
21.12.40.
Очень доволен за нашего сыночка. При великолепном самочувствии у него ещё два зубка. Сынуля, сердечно поздравляю тебя, уверен, что и остальные у тебя вылезут на радость маме и мне безболезненно. Как мне хочется вас обнять и целовать, целовать, целовать. Иван.
2.01.41.
Здравствуйте дорогие мама и сын.
Сегодня мне утром передали три письма от 25.12; 28 и 29.12.
Очень благодарен и тронут вашим вниманием. Удивился, что к Новому Году письма пришли быстро, за три дня (такого никогда не было). Здесь единственное утешение - ваши письма. Без них я хожу неприкаянный, не найти места. 31 декабря был вечер в кают-компании. Если бы вы были со мной, я был бы счастлив, а так чувствовал себя скверно. Избрал роль наставника и уговаривал не напиваться. Интересно, что меня слушались, не как начальника, а как товарища. Открыл вечер старший политрук. Ровно в 12 часов он поздравил всех с Новым Годом, затем подняли тост. Водки не было. Пили портвейн и пиво, закусывали шпротами, студнем и колбасой. Был баянист. Пел Женя Семёнов.
Валюша! А что ты делала в это время? Я в эти минуты мысленно был всё время с вами.
Очень обрадовался Лёвкиным карточкам. Я безумно целовал их и показывал всем. До чего они хороши. Это подтвердили офицеры и матросы.
Валечка, мне хочется знать, получили ли вы посылочку с подсолнечным маслом и картофельной мукой?
Лёва! Спасибо тебе за карточки. Целую тебя бессчётно и крепко. Будь здоров и красив. Пиши. Твой папа Иван.
6.01.41. Здравствуйте, мои дорогие!
Сегодня уехал Д.О. домой. Видимо, послезавтра он зайдет к вам и передаст мой личный привет. Я с ним отослал три плитки шоколада и несколько конфет. Это моя порция, которую выдали на Новый Год. Правда, две плитки я как бы "выклянчил" для вас. Кроме этого, посылаю пару шерстяных перчаток. Хотя они и будут тебе велики, но как говорится "на безрыбье и рак рыба". Жуткая скука, так хочется видеть тебя и Левусю. Я всё надеюсь, что скоро увидимся. Особенно тяжелы для меня вечера. Днем служба закручивает, а вечером одно страдание. Обложился книгами, стараюсь заниматься. Но нет, нет, опять рука, как у Пушкина, тянется к перу, перо к бумаге, и снова разговариваю с вами».
Писем, конечно, много. Они для неё остались, как добрая память об их безраздельной любви и духовной общности…..
В письме от 22 июня 41 года Иван Осипович пишет: «Мир не переделаешь, историю не остановишь. Фашисты обязательно будут разгромлены и стёрты с лица земли. « Кто на Русь с мечом придет, тот от меча и погибнет»,- говорил Александр Невский. Мы, офицеры и матросы, их не боимся, будем стоять до конца - это наш долг, ведь за нами Ленинград и вы. Валюша, сейчас главное ; вести себя спокойно, впустую не волноваться, не паниковать, стараться по мере возможности правильно питаться и тебе и ребенку. Пишите чаще, это единственная наша связь. Уверен, что всё будет в порядке, и мы выдержим. У нас страшного пока ничего нет, хотя работа теперь почти постоянная, даже ночью. Целую, обнимаю. Иван».
Последнее письмо датировано 28 июля 1941 года:
«Добрый день, Валюша и Лев.
Сегодня получил письма от 23 и 24.07. Большое спасибо. Могу сообщить, что я жив и здоров, того и вам желаю. Конечно, опечален, что ты с Лёвушкой не сможете ко мне подъехать, а я теперь тем более приехать не могу, мы готовимся к встрече врага. Огорчён, что Левуся заболел. Валечка, тебе надо за ним тщательно поухаживать, и, бог даст, он поправится. Будьте здоровы и счастливы. Целую крепко. Иван».
Отдельно: «Левочка, сынок, здравствуй!
Прошу тебя, не болей, быстрее поправляйся. Если смогу, я приеду повидаться с тобой и мамкой. Целую и обнимаю. Твой папа. До скорого свидания».
Но свидание не состоялось. Начальник медицинской службы, воспользовавшись затишьем в боевых действиях, откомандировал группу военных врачей, в составе которой был и Иван Осипович, для проверки медсанчастей, находящихся на остовах Финского залива.
Неожиданно наш катер встретился с несколькими финскими военными суднами. Завязался неравный бой. Иван Осипович, стоявший на мостике рядом с капитаном, успел бросить гранату. Раздался взрыв, повредивший двигатель одного из катеров противника. Финны в спешном порядке взяли подбитое судно на буксир. Бой прекратился, но Иван Осипович был тяжело ранен. С трудом его доставили в выборгский госпиталь, прооперировали, однако спасти его не удалось.
Десятого августа он скончался, так и не узнав, выздоровел сын или нет. В тот же день Валентине Ивановне пришла похоронка - семь полосок с телетайпа, наклеенных на листок из ученической тетради в косую линейку:
"Выезжайте,муж умер.
Ждем в Выборгском морском госпитале".
Её первой внезапной реакцией была мысль: «Чья-то безжалостная шутка!» Затем осознала, что есть штамп и всё без подделки.
- Детские прописи, а на них «похоронка», скреплённая штампом. Война не щадит ни матерей, ни детей.Ужас! Ужас!Ужас!
Сдавило голову. От ужаса и горя упала в обморок. Очнулась на диване. Рядом сидели няня Левы и родная сестра Катя.
- Давно я так лежу? - спросила Валя.
- Где-то около полутора часов. Как раз столько времени я добиралась до вас после того, как позвонила няня, — пояснила Катя.
Дальше Валя всё делала машинально. Она стала собираться в Выборг. Поезд отъезжал на следующий день, но 11-го утром пришла другая телеграмма: "Выехали, ждите".
Оказалось, накануне в госпиталь нагрянул начальник. Узнав о героической гибели военного врача, которому в течение года так и не дал отпуск для свидания с молодой женой и сыном, распорядился: "Он спас всю команду. Машину и оркестр до Ленинграда. Поможете довезти гроб, похоронить. Отдадите почести и тут же назад, иначе меня разжалуют".
После похорон у молодой вдовы резко поднялась температура. Три дня она непрестанно бредила, никого не узнавала. Врачи проконсультировались и пригласили психиатра. «Реактивное состояние, — заключил он, осмотрев пациентку, — Дайте ей выплакаться".
Действительно, на третий день вечером она успокоилась, подозвала Катю и тихо сказала ей: "Роднее тебя и Лёвочки у меня никого не осталось. Поклянись, что воспитаешь моего сына, а я должна быть там, где погиб Иван. Он и другие погибшие его товарищи должны быть отомщены. Кому как не мне, военному хирургу, встать в строй на место павших? Моё денежное обеспечение и офицерское довольствие помогут вам выжить в этой тяжёлой ситуации".
- Но ведь у тебя ещё нет диплома! - воскликнула потрясённая сестра.
–Я знаю, но многие шестикурсники уже в армии. Вышел приказ- зачислять из медвузов в армию заурядврачами. Экзамены на диплом будем сдавать после войны, — объяснила Валентина и на мгновение замолкнув, словно колеблясь, продолжила, — Катюша, у меня к тебе ещё одна просьба: сбереги письма Ивана. Они все тут, в пачке. Это единственное, что осталось от него. Хотя сохранились ещё его шерстяные перчатки. Подари Лёве в день его совершеннолетия письма Ивана: сын должен знать, каким был его отец.
Валентина Ивановна обратилась в военкомат и была сразу зачислена на должность старшего фельдшера стрелковой дивизии, которая защищала Пулковские высоты.
Враг рвался в город. Ленинградцы защищались до последнего патрона. В некоторых местах на линии Пулковской обороны деревни переходили из рук в руки много раз, но сломить волю защитников фашистам не удалось. Для мира осталось загадкой, почему фашисты, имеющие огромное численное превосходство и самую лучшую военную технику, не преодолели Ленинградские рубежи.
Однажды уже в мирное время сын поинтересовался у Валентины Ивановны, что было самое страшное на войне и как можно было этот ужас преодолеть? Она не любила вспоминать «огневые фронтовые», может потому, что сразу возникала боль в сердце. Обычно говорила: "Не могу", но тут ответила:
-Самое страшное - гибель людей, особенно однополчан и родных. Помню, зашла в землянку: темно, сыро, воды по колено. Как в ней существовать – не понимаю. Присмотревшись, увидела стонущих раненных, оказала первую помощь. Выбралась наружу и только отошла от землянки метров на сто, как будто прицельно прямо в неё ахнула бомба. От ужаса и бессилия я тогда разрыдалась.
А выдержали мы потому, что овладели наукой выживания. В ней много хитростей. Например, в момент бомбежки лучше прятаться в воронке от прежней бомбы. Необъяснимо, но факт: дважды снаряды и бомбы в одно место практически не попадают.
В атаке следует делать перебежки сразу после удара артиллерии по противнику, пока он еще не успел очухаться. Ну, и так далее. Я смотрю послевоенные фильмы и удивляюсь. Разве можно вскакивать, когда стреляет пулемёт? Надо обязательно лежать или в крайнем случае передвигаться ползком по-пластунски. Надо помнить, что если ты погибнешь, однополчанину станет вдвойне труднее.
Беречь каждого солдата — основное правило победы в атаке.К сожалению,немногие командиры понимали эту истину.
Ужасное бедствие — пожары. 22 июля фашисты совершили первый налёт на Ленинград, а с 6 сентября начались регулярные атаки бомбардировщиков Третьего рейха. Двумя днями позже на город низверглись около 6000 зажигательных бомб, самодовольно именуемых гитлеровцами доннерит-желатин (громовой студень).
Сгорели Бадаевские склады, склады хлебозавода, торговый порт, Гостиный двор. В этот день под вечер над городом поднялось необычное, гигантских размеров, белое с какими–то особенно густыми клубами облако, похожее на взбитые сливки. Оно росло, розовело в лучах заката, приобретая страшные, зловещие очертания. Это был дым горевшего на продовольственных складах масла. Тогда я впервые испытала леденящий, парализующий ужас.
Ученые-химики срочно отыскали и испытали средства огнезащиты на полигоне Ватного острова. Рабочие, академики, школьники, пенсионеры, бойцы МПВО и домохозяйки, врачи с помощью простой кисти густо обмазали почти все чердачные перекрытия антипиреном - суперфосфатом, который остался с довоенного времени на Невском химкомбинате. Уму непостижимо! Это около 19 миллионов квадратных метров! Бойцы МПВО, жители, включая стариков и подростков, днем и ночью дежурили на чердаках и крышах, проявляя невиданный героизм и сноровку в обезвреживании градом сыплющихся на их головы «зажигалок».
Город перестал гореть. Тогда гитлеровские изуверы обрушили на город 250 и 500-килограмовые фугасные бомбы.
И тут заслон им учредили наши радиоэлектронщики. Они оборудовали радиолокационные станции специальными приставками и телеэкранами. Благодаря им дежурные офицеры ПВО полностью обозревали воздушное пространство на Ленинградском фронте и смогли упреждать подлёты вражеских бомбардировщиков. Стремительно атакуемые легкокрылыми краснозвёздными истребителями и прицельным зенитным огнём с земли они в лучшем случае «уносили ноги».
А сколько еще изобретений и открытий для спасения Ленинграда и его населения появилось в ту роковую огневую пору! Это и хвоя, и исландский мох, и аэростаты, и водородное топливо для машин — всего не упомнить, не перечесть. Свою лепту в защиту города стремился внести и стар, и мал.
При всём том, как я осталась жива, не понимаю. Чудо — и только! Кстати, когда я встречаюсь с однополчанами, то первый тост мы поднимаем за погибших, второй — за Победу, а третий — за чудо, что мы остались живы».
***
В военной истории Ленинграда глубоко впечатляют данные немецких специалистов по питанию. Подсчитав с немецкой пунктуальностью нормативы питания защитников и жителей города, фашисты доложили Гитлеру, что более 30-60 дней Ленинград не продержится. Одного не учли изверги – непреклонную волю блокадников к Победе. Случилось невероятное. Ленинградцы не только продержались 900 дней, но, прорвав кольцо блокады, отогнали противника далеко за пределы города.
К этому времени Валентина Ивановна была уже старшим врачом артиллерийско-пулемётного батальона. Катя с племянником в августе 1942 года с большим трудом эвакуировались на Большую землю. До этого они, как и все ленинградцы, очень голодали той зимой. Катя писала:
"Мы живы, чудом прорвались. Описать это невозможно. Как в кошмарном сне. Рядом падали убитые люди, рвались снаряды, свистели пули, переворачивались машины. Поезд бомбили, мы чудом остались живы в уцелевших вагонах. Лёвушка прижимался ко мне, но не плакал. А может, уже не было слез. У него открылся голодный понос и, в конце концов, стала выпадать прямая кишка. Я рыдала от бессилия и горя. Люди посоветовали обратиться в военный госпиталь.
Вот где пригодились письма Ивана. Когда я дала их почитать капитану медслужбы, который дежурил в приёмном покое, тот удалился и вернулся с начальником. Последний громогласно объявил: "Сына военврача третьего ранга оперировать в первую очередь". Операционная бригада справилась блестяще. Сейчас он весёлый. Хорошо ест. Уже прибавил два кило.
Я счастлива неописуемо, хотя у меня украли продовольственные карточки, пока я ревела на скамейке у входа в госпиталь, ожидая исход операции. Не волнуйся, нас поставили на временное довольствие в госпиталь, а потом я буду работать воспитателем в детском саду, вакансия свободна.
Все хирурги и операционные сёстры прибегают к Левусе, чтобы поиграть с ним, понянчить и прижать к груди. Я их прекрасно понимаю, видимо, скучают по своим малышам. В шутку его назвали "пузатенький капитанчик", правда, один доктор сказал, что животик у него от перенесенного голода, и рекомендовал мясные котлеты и витамины, но где их взять, пока не знаю. Рыбий жир хирурги где-то отыскали, а тушенку они ребенку боятся давать, предложили мне, но я отказалась. Они сами очень худенькие, а оперируют до изнеможения".
Прочитав письмо, Валентина Ивановна не сдержалась — дала волю слезам. Расплакалась не от горя — от счастья, что сын и сестра вне опасности.
Как-то она отвозила раненых в госпиталь. Неожиданно встретила своего сокурсника, оперирующего хирурга эвакогоспиталя. Он также сопровождал раненых.
- Валюша! Как я рад!
Разговорились.
- Знаешь, ты должна быть у нас. Госпитальная хирургия остро нуждается в хороших руках, а твои я знаю.
— Я же состою в должности,— возразила Валентина.
— Тебя переведут к нам приказом, а на твоё место пришлют другого доктора. Ты ведь и сама понимаешь, что, став к операционному столу, принесёшь гораздо больше пользы, нежели сейчас. Война диктует каждому из нас необходимость находиться там, где мы всего нужнее.
-И как ты добьёшься моего перевода?
-Это моя забота. Мой начальник когда-то прооперировал адъютанта маршала Георгия Жукова, поэтому теперь вхож в Управление Армии. С личными просьбами, такими как денежное довольствие или материальная помощь, он никогда не обращался, зато в решении кадровых вопросов ему оказывают поддержку.
Так Валентина попала в эвакогоспиталь. Некоторое время работала операционной сестрой. Когда хирурги увидели, как быстро она останавливает кровотечения, накладывая зажимы на сосуды, мгновенно вяжет операционные узлы, блестяще ориентируется в анатомическом пространстве операционного поля, доложили о ней начальнику госпиталя. Полковник сам пригласил Валентину на операцию по завершении которой вынес свой вердикт: "У тебя должны учиться начинающие. Будешь оперировать сама".
Почти до конца войны она работала операционным хирургом. Иногда бессменно, чтобы не расстерилизовываться, оперировала по 10-12 часов, несмотря на вой снарядов и бомбёжку. После операций мгновенно засыпала, даже при грохоте взрывов. И вот –это ранение…
Больше недели Валя бредила при высокой температуре. К концу недели температура спала, и самочувствие раненой улучшилось. Консилиум хирургов, осмотревших её, обнаружил, что входное отверстие раны затянулось, а на рентгенограмме пуля проецировалась на область сердца.
В то время операции на сердце если и проводились, то исключительно у пациентов, пребывающих в критическом состоянии. Подвергать риску коллегу не решились, сочтя обнадёживающим её самочувствие. Очень помог поступивший в клиники новый медицинский препарат пенициллин. Её лечили большими дозами.
Уже через месяц она выполняла несложные движения, температура держалась нормальная. Изредка, правда, появлялись боли в области сердца, но Валентина относила их на счёт движений с наклонами и поворотами... "Видимо, спайки", - решила про себя.
Пришла долгожданная Победа. Ликованию не было конца. Но это была радость со слезами на глазах, со скорбью о погибших, спасших мир от коричневой чумы. Все военные годы, минувшие со дня гибели Ивана, на фронте и в тылу, его вдова мысленно сверяла с ним свои поступки, советовалась о наболевшем. Теперь ей вновь вспомнилось, как муж в самые трагические, казалось, безысходные дни фашистского нашествия писал ей: «Победа за нами...». Как больно, что его нет и никогда не будет рядом. Порадовался бы, увидев своего подросшего сына.
К этому времени Катя с племянником благополучно вернулись из эвакуации. Леве исполнилось пять лет, и выглядел он неплохо, хотя дистрофия не прошла бесследно: мальчик часто болел.
Валентина уже готовилась к выписке, когда неожиданно ей все-таки предложили прооперироваться. Прежде чем отказаться, она досконально взвесила все «за» и «против», более того, проштудировала все имевшиеся в госпитальной библиотеке книги по военной медицине.
Сама хирург, она в конце-концов заключила: «Рисковать не буду, ибо извлечь пулю оттуда, где она залегла, невероятно сложно. Не касаться её, оставить в состоянии консервации, — продолжала рассуждать Валентина, — пожалуй, безопаснее. Буду надеяться, что сопутствующая мне на войне удача не оставит меня и сейчас».
Воспрянув духом, она вспомнила маршала Кутузова: «Пуля выбила ему глаз и прошла через голову, но он выжил и продолжал командовать. Удивительно, что в следующий раз пуля угодила в тот же глаз, но опять пощадила. А ведь ранение в голову-это хуже, чем у меня».
По возвращении на работу в свой госпиталь коллеги и друзья встретили её радостно. Вначале она пробовала оперировать, но поняла, что стоять за операционным столом больше не может. Время от времени — иногда и в моменты операций — возникали боли в сердце, и она боялась за пациентов. Тогда она подала рапорт об увольнении из армии, через год сдала госэкзамены и получила диплом врача-педиатра.
Валентина с сыном поселились там, где жили до войны. Их комнатушка была совсем крохотная — десять квадратных метров, но в прекрасном районе. Дом соседствовал с Новодевичьим монастырём и Новодевичьм кладбищем, где при входе установлен памятник её любимому поэту Н.А. Некрасову. На постаменте вместо эпитафии высечены его стихи:
"Сейте разумное, доброе, вечное.
Сейте, спасибо вам скажет сердечное русский народ".
Недалеко от их дома располагался стадион фабрики "Скороход". Лёвушка подрастал. Он любил играть с её орденами и медалями. Часто надевал их, брал маленький барабан и, барабаня, маршировал: два шага вперед, два шага назад— большего места в комнате не было.
Скоро он пошёл в школу, учился неплохо, главное, самостоятельно. Валентина Ивановна приходила домой поздно и обычно заставала сынишку спящим, несколько мгновений с любовью и озабоченно наблюдала за ним, поправляла сползшее одеяло, нежно целовала в крутой, как у отца, лоб.
У сына были две страсти. Первая - футбол. Он был незаменимым вратарем дворовой команды, и в весенюю пору никакая сила не могла удержать его дома. Где уж тут готовиться к школьным урокам, когда ватага мальчишек, как угорелая, гоняется по истоптанному газону за мячом. Вратарь в свою очередь, сгорая от нетерпения, зорко следит за его полётом, дабы не пропустить в ворота. По мере того, как рос авторитет юного защитника ворот, тройки всё прочнее обосновывались в его школьном дневнике.
Второй страстью мальчугана был чайный гриб. Два - три стакана приятного на вкус напитка с булкой заменяли ему нормальный обед, на который у футбольного аса попросту не хватало времени. В конце-концов Валентина Ивановна повесила на стену офицерский ремень, предупредив: "Буду пороть. Думаешь, если нет отца, я не справлюсь?"
При упоминании об отце сын сдвинул брови и, помолчав, пообещал:
- Мамуля, я исправлюсь.
Оказалось, что непоседливый, как вьюн, мальчонка обладает внутренним стержнем, имеет сильный характер. Во всяком случае, ни с отметками в дневнике, ни с обедами проблем больше не возникало. Ремень висел ещё долго, но строгая родительница так им никогда и не воспользовалась.
Валентина Ивановна устроилась вначале участковым педиатром в детскую поликлинику. Но ей было тяжело на вызовах. Когда она поднималась к своим пациентам на верхние этажи, нестерпимо болело сердце. При содействии главного врача поликлиники она перешла на должность врача детских учреждений. В её ведомстве оказались две школы и два детских сада.
Там она и открыла свой "второй фронт". Знала и помнила по именам не только каждого малыша, но и его родителей. Более того, держала в голове истории болезней своих подопечных, вызывающих у неё состоянием здоровья особое беспокойство.
Она стеной вставала в кухнях у котлов при закладке продуктов, следила за нянечками и чистотой. Беспокойная душой и преисполненная чувства ответственности, Валентина Ивановна сама возила на анализы в лабораторию воду из колодцев, когда детские сады выезжали на дачи, сама хлорировала воду и дезинфицировала помещения.
Руководство исписало её трудовую книжку благодарностями. Последнюю хотели занести в день ее выхода на пенсию, но свободного места в графе о поощрениях не оказалось.
«Коли так, прими, дорогая Валентина Ивановна, в знак особой признательности, — произнесла, обращаясь к ней, главврач, — мой поцелуй и скромную денежную премию. Сумма небольшая, но всё же. Шутя добавила: «Несколько дней выколачивала в райздраве, даже зауважала сама себя».
— Помолчав, она проникновенно прослезилась и призналась . — Без таких, как ты, дорогая наша коллега и замечательный человек, Россия не выдюжила бы. Нам без тебя будет очень трудно".
С поцелуями, цветами, сердечными пожеланиями к ней подходили многие сослуживцы, посланцы родительских комитетов. Поздравительные адреса преподнесли официальные гости, включая представителей райздрава, у которых начальница Валентины Ивановны так долго выпрашивала кургузое денежное вознаграждение для коллеги.
На прощальном вечере она сказала:
- Работать, как прежде, не могу, болит сердце, а "халтуры" не выношу. Я довольна тем, что моя детская дивизия вылеченых, давно взрослая и у многих уже свои дети. Пусть живут и радуются каждому лучику солнца.
За свою жизнь ей не удалось "сколотить" состояние. Единственное, что считала большым благом, — удачный обмен в семимидесятых годах крохотной комнатёнки на большую, площадью 17 квадратных метров. "Вот бы порадовался Иван, -вспоминала она мужа,- ведь об этом он мечтал ещё до войны".
Когда женился сын, надо было покупать кооперативную квартиру. В городской очереди перспектив не было. Она отдала сыну свои небольшие сбережения, пошутив: "Семья - +это семь "Я". Даю с условием, чтобы подарил мне не меньше двух внуков". Таким образом к началу перестройки на её сберкнижке оказались одни нули, а она тому даже радовалась: "Вот меня Гайдар ободрать не сумел и вместо моих денег получил два нуля".
Перестройка подкралась как вражеский лазутчик. «Ну и ну!» - удивлялась её размаху Валентина Ивановна. Она вспомнила бой в госпитале, когда ворвались фашисты. На войне было ясно в кого стрелять, а тут прямое ограбление по «договорённости» с народом. «Бедная Россия!Народ замечательный!.Всегда доброжелательный, выносливый.
А управляют одни дураки. Неужели нельзя было собрать академиков экономистов и найти верный ход».
Она получала пенсию как ветеран войны, для одной вполне достаточно, но Валентина Ивановна потихоньку помогала семье сына. У Левы было уже двое детей. Сын работал инженером, а зарплату, случалось, задерживали на несколько месяцев. Принимать как подарок, тем более, просить денег у матери он, естественно, не мог, говорил: "Я тебе должен добавлять, а не ты мне". Тогда она старалась поддержать семью сына обходным путём, к примеру, покупая одежду внукам.
Дорого стоили лекарства. Цены катастрофически возрастали. Врачи обнаружили у неё сахарный диабет. В последние годы она питалась плохо, стала худеть. Это её не расстраивало. Больше расстраивал телевизор: с детства она не выносила вранья. В моменты политических дебатов выключала «ящик», доставала с книжной полки классиков, садилась читать.
Но одна передача больно затронула её за живоё и оскорбила до глубины души. С экрана улыбался сытый немец, бывший офицер фашистской армии. Про себя она отметила: "Надо же, даже седины нет в волосах. Может, красится?" Российский журналист Александр Невзоров задавал ему вопросы:
-Вы бывший офицер, значит, ветеран войны, пенсионер?
-Да, у меня много наград, я воевал под Сталинградом под командованием Паулюса. С трудом вырвался из окружения.
-Имеете ли какие-нибудь льготы?
Пенсионер отвечал:
-В нашей стране льготы не приняты. Просто мне как ветерану дают хорошую пенсию. Она позволяет иметь дом, машину и ещё отдыхать в туристических поездках по разным странам. Мы с женой очень любим путешествовать.
-А своим детям помогаете?
-У нас в Германии это не принято. Дети с момента совершеннолетия должны зарабатывать сами. Во всем нужны рациональность и порядок.
"Ну и ну, -удивлялась Валентина Ивановна, - Тут идёшь, кто-нибудь да и прошипит в спину: "Опять эти ветераны... Всё-то им бесплатно, одни льготы, каждый из них показывает какую-нибудь обложку, то зеленую, то красную, а у самих пенсия в два раза больше настоящего трудяги".
Хоть бы один из депутатов справедливости ради пояснил, что эта самая двойная пенсия по сути соседствует с "прожиточным минимумом," особенно когда уплатишь за телефон, квартиру, свет. Кто же победители, в конце концов? Не тот ли пораженец, едва унёсший ноги из-под Сталинграда, или мы?
В последние годы она углубилась в философские рассуждения:
-Что получается? Германия, которая была практически стёрта в порошок в момент наступления нашей Армии, восстановилась за 4-6 лет. А у нас перестройка тянется более 10 лет, и конца ей не видно. Кто же у власти? бывшие коммунисты, "перекрашенные" в демократов? Раз нет улучшения и основные доходы страны лишь от угля, нефти и прочих ресурсов, а промышленность вместо развития разрушается, значит у власти люди, плюющие на народ, на его благополучие.
Для них чем хуже, тем лучше, именно тогда их "нажива" резко возрастает. Опять знакомый лозунг: "Цель оправдывает средства"- любимый лозунг фашистов,- полностью запутывалась она в своих рассуждениях.
Она вспоминала Ивана, боевых друзей, погибших на фронте. Очень уж велика цена этой победы! Для кого? Для чего? Но сама же отвечала на эти вопросы. Дети, внуки живы, работают, веселятся, рожают новых детей. Мы подарили им жизнь и научили многому.
Она успокаивалась. "Пожалуй, они хотя и медленно, но всё же постепенно со всем справятся".
В начале марта Валентина Ивановна встала утром в прекрасном настроении. Весна заявляла о себе ярким солнечным светом и каждый раз по–новому будоражила её.
Она вспомнила, как она заканчивала школу. Был такой же яркий день, радужные сосульки и необыкновенный запах весны.
"Что я тогда делала? ; припоминала она. ; Ах, да, включила приёмник, но тогда я услышала этот ужас о фашистах и меня начал бить озноб. Я даже надела кофточку. А потом я решила стать врачом. Интересный поворот судьбы. А что говорят сейчас?"
Она включила радио. Передавали концерт по заявкам. Какая-то женщина просила исполнить для всех женщин-блокадниц к Восьмому Марта песню "Мы Ленинградцы". Запела Нина Ургант, любимая артистка Валентины Ивановны.
"Листочки из школьной тетрадки.
Все умерли, Таня одна.
Ведь мы же с тобой ленинградки,
Мы знаем, что значит война…"
«Да, детишки, детишки! – подумала она. Что им пришлось пережить в Блокаду! Как-то соседка показала ей альбом музея «Оборона Ленинграда». То, что она прочла и увидела в нем, так сдавило сердце, что вечером пришлось вызывать неотложную помощь.
Семилетний мальчонка, видимо только освоивший грамоту, печатными буквами с ошибками писал «. . . мы здесь живём плохо только одно хорошо что тревог не стало зато артиллерийский опстрел по всем районам. Мало того даеще второе несчастья света нет. Сидим с каптилко голодные как волки зимой а у меня апитит такой что кажется дали бы три буханки хлеба все бы сел бы жал что все по карточкам. . . булки пирожного торта и совсем нет. Есть только что в столовой и булочной».
Ещё страшнее страницы дневника десятилетнего Валерия Сухова: «23/12 1942 г. Папа едва ходит. Мама качается. Надеемся на январь. . . Вечером сел рисовать. Про всё забыл. Неделю назад стал изучать немецкий язык. Сварили суп из столярного клея и съели весь крахмал. Ночью придумал выражение: «Обливаясь желудочным соком, я вспоминал о хороших кушаньях». Папа готов есть трупы убитых от бомбардировки. Мама отказывается. Уже целый месяц как у нас в желудке твёрдой пищи, кроме 125 гр. ежедневной порции хлеба, не было…25/12 1942 г. Достали муки из жмыха. Я говорю «муки», но это промолотые жмыхи, куда добавляют муку, всё это похоже на крупу. Сварили из муки кашу. Похожа на манную.» . . . Через месяц, черными чернилами ребёнок записал: «28/1 1942 г. –Папа умер.»
Вспомнился и рисунок Геры Ростова-9 лет: Буханка хлеба, которую проткнула молния, а нож повернут остриём в сторону врага. Наверху надпись: «Как охото кушать! ГОЛОДЪ!1942г.-29 января 1942 г.
Невольно пришла мысль: «Ребёнок во время Блокады учит немецкий язык. Детей не обманешь. Им объясняли, что это культурная нация, давшая миру Гёте, Бетховена и многих великих. Как немцы могли допустить фашизм? К чему это привело!? Ещё ужасней, что в наше время в России, сильнее всех пострадавшей от нацистов, появились неофашисты.
Кто их остановит?!...Выходит, как и тогда перед войной, опять фашистская тема. Неужели мир ничему не учится?».
Как–то из уст Юрия Ивановича Колосова, председателя «Союза юных защитников города» она услышала цифры жуткой военной статистики: за время блокады погибли 900 тысяч солдат и 800 тысяч мирных жителей!
А сколько без вести пропавших зарыто в братские могилы и просто в Земной Шар, никто не знает. Согласно документам, только в печах кирпичного завода, который непрерывно работал в блокаду на территории Московского парка Победы было сожжено 117300 неопознанных трупов, подобранных на улицах города.
Тогда в памяти, как в киноленте, проявились дни той, на редкость морозной, зимы 1941-1942- го года.
Валентине казалось, что тяжелее просто не может быть, что ещё какое-то мгновение и она не выдержит. И тем не менее, голодная, промёрзшая до костей, она бросалась вместе с солдатами 189 стрелковой дивизии в одну за другой атаку против фашистких полчищ.
В минуты затишья готовились к контратаке. Спали по очереди по 2-3 часа. Остальное время разгребали проходы в окопах, вгрызаясь лопатами в мерзлую землю и перекидывали тонны снега.
Силы иссякали; для того чтобы пополнять энергетический запас приходилось заставлять себя есть, насильно проталкивая через пересохшие и потрескавшиеся губы остатки солдатского пайка в виде замерзших консервов и хлеба. В эти мгновения на ум приходило, что жителям осажденного города было еще тяжелее: они сражались и с фашистами, отдавая все силы фронту, и с голодом.
С момента блокады Валентина тогда так и не навестила сына, сестру, родителей. Лишь изредка узнавала о них из писем и от сослуживцев, случайно побывавших в городе с разными поручениями. Иногда она сама сопровождала раненых в госпиталь. Как-то навстречу попалась машина, доверху загруженная трупами. Их ставили стоймя, как когда-то грузили непиленные дрова. Обледенелые, они стояли в самых фантастических положениях. Казалось, что они кричат, ораторствуют, гримасничают. «Пляска святого Вита» - вспомнила оцепеневшая от ужаса Валентина неврологический термин. Непроизвольно рука сжалась в кулак, и она погрозила в сторону Пулковских высот: «Мы отомстим за каждого!»
Когда она проезжала по трудно узнаваемым улицам, в глазах появлялись слезы. Стальные противотанковые ежи, разрушенные дома, еле передвигающиеся изможденные ленинградцы. Некоторые из них, обессилев, навсегда опускались, как в мягкую постель, на снег, окутывающий их погребальным саваном. Заводы не работали, сажи не было, и белоснежный покров искрился чистотой, как чистая совесть погибших, отдавших последние силы фронту. На этом фоне особенно резко контрастируют черная свастика фашистской мрази в сочетании с полным отсутствием совести у этих звероподобных нелюдей.
Вспомнив всё это, Валентина Ивановна достала свою тетрадь и записала:
ЦВЕТ СОВЕСТИ
Искристо-белый чистый цвет,
С тобою связано немало.
Зимой блокадной видел свет
Большого мужества начало.
Тогда, суровою зимой,
Была испита горя чаша.
Звучит, как колокол, порой,
Стучит блокада в сердце нашем.
Нам память не дает покой,
Сжигают душу обелиски.
Строфой не выразить любой,
Не описать печали близких.
О белый саван - страшный миг!
Фашизма суть - бесчеловечна!
Пусть мир услышит этот крик!
Презренье палачам навечно!
Валентина Ивановна решила поехать на Невский проспект.
"Во-первых, посмотрю подарки для женщин, а во-вторых, своими глазами увижу "плоды перестройки". Давно никуда не ездила, так и одряхлеть недолго", - подтрунила она над собой.
На углу Садовой и Невского в переходе царило оживление:
-Домашняя школа имиджа! - выкрикивала женщина. Она стояла, как огородное пугало, широко расставив ноги. На голове у неё была водружена шляпа-ведро, на груди и спине висели плакаты с ликом удачливого бизнесмена, внизу красовалась яркая надпись: "Домашняя школа имиджа". Каждому проходящему, испуганно шарахавшемуся от неё, дама старалась вручить листок с копией этих плакатов.
У входа в подземный переход также с плакатами на груди и на спине какой-то старикашка поддерживал под руку слепого, который громко стучал по асфальту своим костылём, нащупывая дорогу. На старикашке была трехцветная облезлая шуба из искусственного меха, на голове скомороший колпак из того же меха, но без бубенцов. Плакаты извещали, что магазин детской одежды находится за углом Валентина Ивановна улыбнулась, вспомнив сказочных персонажей лису Алису и кота Базилио.
В подземном переходе группа осипших панков, неслаженно бряцая на гитарах и, усиливая какофонию ударами в бубен, голосили блатные песни. Возникало ощущение скрежета бульдозера об асфальт. Прохожие не задерживались, будто уносимые ветром проносились мимо. Панки злорадно хихикали и улюлюкали им вслед.
"Чумовые", - возмутилась Валентина Ивановна. Заныло сердце. Покупать подарки расхотелось. Подошла к метро. У входа на раскладном столике газетного киоска лежали детективные романы. На обложках -перекошенные лица преступников и суровые лица милиционеров с пистолетами, в упор наведенными на убийц. Классической литературы не было. Рядом журналы -"Интим", "Клубничка", "Курьер" и газеты. Она взяла "Клубничку". "Наверное. брошюрка с кулинарными рецептами". А когда раскрыла, обомлела: « Пособие по сексу»!
Спустившись вниз по эскалатору, она увидела группу беспризорников, грязных, бледных, изможденных. Они сидели у стены, прижавшись друг к другу. Один из них, поднявшись, подошел к ней:
- Бабушка, купите поесть. Или денег дайте, я сам куплю...
«Вот они, плоды перестройки, — горестно вздохнула она, протягивая монету мальчонке. От жалости к малолетнему попрошайке боль в сердце усилилась. Она приняла лекарство, постояла. Немного полегчало.
В вагоне ей уступили место и она села. Бросилась в глаза реклама на противоположной стенке вагона:
Сухарики, орешки Жуй веселее
Фишки к пиву Эколога рвало
Треска, кальмары при виде натюрморта
Валентина Ивановна возмутилась:«Северная Венеция, город высочайшей культуры. Иностранцы, преодолевая трудности и расстояния, стараются осмотреть каждый уголок. А тут бред, безграмотность прямо в метро. Дожили...!»
Вдруг послышался голос: "Мы беженцы, нам негде жить. Не ели уж два дня. Ради бога, если у вас есть еда или деньги, помогите Христа ради".
Она достала деньги и подала, не женщине, просящей подаяние, а её малышу, который ещё не понимал, как это стыдно, просить милостыню. Сердце заныло ещё сильнее. Лекарство не помогало.
От метро до дома шёл рейсовый автобус. Кондуктор вручила ей какой-то талон для учёта количества поездок. Сосед пошутил: "Это им надо знать, сколько кислорода подавать в салон, чтобы пассажиры не задохнулись".
Она с трудом дошла до дома. Подумала: "Хорошо, что лифт работает, иначе не взобралась бы". Едва отперла дверь, как грудь сдавило обручем, не позволившим без пронзительной боли в сердце вздохнуть. Спасибо, на помощь подоспела соседка. Скорая приехала быстро. Глянув на бледную, взмокшую от слабости, задыхающуюся женщину, врач сразу же определил:
— Сердечная астма, — и скомандовал фельдшеру. — Трамал!
- Последний, - возразил тот, - а впереди возможен вызов к молодому человеку, а мы останемся без аналгетика.
-Тогда быстро и аккуратно в машину, в приёмном покое всё сделают, - сдался врач.
Из приёмного покоя Валентину Ивановну в бессознательном состоянии сразу перевели в реанимацию.
Дежуранты рассказывали сыну:
- Уже третий день ходит в атаку. Кричит: "Заходи справа, береги патроны… короткими, короткими…. бросай гранату!" Удивительно, сколько лет прошло, а война всё ещё находится в подкорке.
- Это как? - спросил сын.— Он хорошо разбирался в технике, но ничего не понимал в медицине.
- Когда человек в сознании, то его деятельность обусловлена процессами, происходящими в коре головного мозга, а когда без сознания — процессами, происходящими в подкорковых образованиях, - научно объяснили медики.
— То есть засело так глубоко, что не извлечь, — по-своему понял сын и с мольбой вновь обратился к доктору. — Есть ли какая-нибудь надежда?
Вместо ответа, врач развёл руками, но, помолчав, добавил:
-Делаем всё возможное.
Умерла она седьмого марта. Время, завершив свой круг, преподнесло ей последний подарок к 8 Марта, избавив от боли и длительной болезни.
К родственникам вышел пожилой заведующий отделением. Чувствовалось, что он крайне расстроен.
-Я тоже ветеран войны, но вот ещё работаю. Иначе не прожить… Вы знаете, возможно я с ней служил. Помнится, коллеги рассказывали о женщине-хирурге, у которой пуля инкапсулировалась рядом с сердцем. Случай, конечно, уникальный… Девять грамм свинца лежали недалеко от сердца в капсуле более полувека. В конце концов пуля стала задевать переднюю стенку сердца при каждом сокращении. Произошёл разрыв сердца. До этого было ранение, а сейчас как бы завершился выстрел того злодея-фашиста.
Доктор достал платок, вытер им глаза и взволнованно добавил:
— Может, еще подлее ее ударила перестройка. — Затем он разжал ладонь и протянул сложенный вдвое лист бумаги. - Лежал в её халатике вместе с паспортом диабетика.
Сын прочел:
Мне в этой жизни всё же повезло.
Пожалуй, полк спасла, врачуя.
В груди моей разбитое стекло.
Смешно, но я живу, живу, воюя.
Года идут, и угасает свет.
Наступит время, встречу я "косую".
В бою последнем выну пистолет,
Лицом к врагу погибну напрямую.
За нас дела закончите, друзья.
Живите счастливо, мои родные,
И помните, что забывать нельзя,
Кому и чем обязаны живые.
Пошёл первый весенний дождь, как бы провожая ветерана в последний путь.
Ком подступил к горлу. Сын открыл форточку.
Стуча каплями в стекло и ласково шурша об асфальт её любимого города, весенний дождик напевал родной маме песни военного времени.
Лев Коган,7 марта 2002года, город Санкт-Петербург.