Наш двор (Ирина Третьякова 2) / Проза.ру

У мамы вырос живот – папа объяснил: там – арбуз. Привезли маму из роддома.
- Где ж арбуз?
- Вместо арбуза дали девочку,- папа приподнимает кружевной уголок свёрточка, в нём вякает и морщится синее червякообразное существо.
Досадно:
- Лучше б ты взял арбуз.
В узкую, длинную, похожую на поезд, квартирку в доме для военных семей мы переезжаем вчетвером. Постель сестре устроили в корыте, соорудив из одеял слоёный торт «Наполеон».
Дом, с надстройками и пристройками, будто склеенный из скворечников – в форме колодца. Посередине – дворик: ни травинки. Арка с тусклой лампочкой. Ворота – узорной решёткой. На воротах катаемся, виснем вниз головой. Лестница на второй этаж служит и лавочкой. У верхних жильцов – преимущественное право съезжать по извилистым, отполированным попами перилам.
Возле колонки, условно делящей двор пополам, полощут бельё. За ней – «тот конец». А для того конца мы – «на том конце». Когда у нас говорят «те Степанковы», махая в сторону колонки, это - про наших однофамильцев.
Раз гостивший у «тех» Степанковых племянник попытался установить жёсткий пограничный режим. Жёсткий мокрый режим. С помощью резиновой груши-клизмы. Витька, не ведавший коварных замыслов, счастливо дёргая соплёй, гнал на всех скоростях новенький трёхколёсный в;лик мимо люка возле колонки, где был водружён жирный, вываливающийся из шаровар диктаторский пупок. Грозное оружие гриппозно чихнуло «пси-пси-пси» и обрызгало Витьку. Но он принял водный обстрел за шутку, не понял, что обострил территориальный конфликт и попал в гущу военных действий. Лихо развернувшись, умчался: на лестнице-скамейке томилась очередь опробовать привезённый из магазина велосипед.
Из выбитого чердачного окна высунулась нечёсаная голова маленькой Лохматовой, плюнула в самозванца семечками и показала язык. Стрельба из водомёта по чердаку не дала результатов: цель оказалась недосягаема.
Следующий злостный нарушитель границы, Лена, объехала люк, тормозя. Синие-синие, как Витькин велосипед, глаза смеялись. «Ой,ой», - босоножка соскальзывала с педали. Диктатор сконфузился, подтянул штаны, спрятал за спину клизму.
- Бее-бе-бе! – маленькая Лохматова уже раскачивалась на перекладине для бельевых верёвок и болтала ногами.
Людка, жуя бублик, с набитым ртом кричала:
-Хкарей, хкарей! Я тоха хахю хатаха!
   Ира Попова, как на иголках, ей – «на музыку», хлопала нотной папкой по коленке:
- Ты что без очереди!? Ты же – за мной! Я – за Юрой.
Когда долговязый Юрка, довольнёхонький, согнувшись в три погибели и раскорячив ноги, подкатил к колонке, толстяк, несомненно, проигрывающий в росте, ловкости и авторитете, дал дёру.
Юрка – самый старший во дворе. У него нелады с математикой, десять раз на дню он слышит: «Гуляешь? А – уроки?» Но ему доверяют ключи, приглядеть за малышнёй, сгонять в аптеку, отдают круглые кости от свиных ножек – бабки – когда варят холодец. Он справедливо делится бабками с остальными мальчишками. Юрка всех обставляет в бабки и ножички, но не задаётся. А когда режутся в монету, честней и точней других вымеряет расстояние между стенкой и отскочившим медяком.
Маленькая Лохматова коверкает свою фамилию: «Лопата» (ударение на "о", прим. авт.),- что и превратилось в имя. Её папа мотается по командировкам. Мама работает далеко. Всегда голодную, Лопату подкармливают, кто чем богат. Она лазит по запасной лестнице и заглядывает в окна – её зовут обедать. Иногда и без приглашения заходит в открытую дверь и садится за стол. Ловко забирается на подоконники – сметает всё, что там есть съедобного: сухарь, чёрствую коврижку, вкусную, как засохший шоколадный пряник. Для неё не существует недоступных мест и мест, за которые она не попробовала бы зацепиться. Выступы, навесы, углубления, отверстия, крюки созданы, кажется, ради одной исключительно цели – доставить радость Лопате. Поэтому одежда на ней горит. Лопата за всеми донашивает штаны и свитеры. А бесполезные юбки не надевает и вовсе: они не защищают ноги от шершавостей и заноз.
Ира Попова счастливей меня. Но не понимает своего счастья. Она почти всегда с мамой. «Какие гости! Как же Ирочка!?» А Ира ждёт–не дождётся, когда родители уйдут. «Заводить второго ребёнка? Увольте!» Ира мечтает о сёстрах. «Ирочка очень увлечена: балет и дважды в неделю - музыка». Разучивая гаммы, Ира ставит на пианино будильник, чтоб не перезаниматься.
А меня не приняли в хореографический кружок: «Слишком рослая». И на скрипку не взяли: «Девочка, почему ты упрямишься, почему не хочешь учиться на виолончели? Как скрипка, только большая». Вот они всегда так, взрослые, ну почти все, считают, что нравиться может только то, что нравится им. А на баяне - папа против: «Не девичий инструмент!»
И мне не хватает мамы. Хочется, чтоб, когда я ей что-то рассказываю, она не проверяла одним глазом сочинение или диктант, не распарывала старый китель и не шила мне из него новый сарафан, не штопала носки и не мотала клубок. Иногда хочется, чтоб она просто со мной побыла. Пы-ры-о-сы-ты-о. Без пользы. Без чтения «Мцыри», без объяснения, как устроен орфографический или толковый словарь, без обучения вышиванию крестиком, без проверки, с выражением ли у меня получается «Люблю грозу в начале мая...». Просто побыла и всё, обняла, прижала к себе.
Мама Иры Поповой, Милица Львовна (проще было б – Милиция Львовна, за глаза – Милиция) не умеет, правда, ни шить, ни вязать. Даже прямой шов прострочить бежит к нам и жалуется: «У меня столько вещей пропадает, чуть вышло из моды – выбрасывай. А Вы из любого старья шик-модерн сделаете!» Когда Ирин папа простыл, банки, поставленные Милицией, поотваливались. Пришлось обращаться к маме: уж её-то банки так к спине присасываются, потом с чваканьем и бумканьем еле оторвёшь. Банки, уколы, компрессы и прочие медицинские манипуляции – мамино призвание. Если кто-то по соседству заболевает, папа, так, слегка, ехидничает: «Ну что, пойдёшь нести свой общественный крест?» И мама идёт, промывать желудок Лопате, съевшей что-то немытое немытыми руками, мерить давление Милице Львовне.
Не может мама Иры в дальней поездке часами рассказывать «Руслана и Людмилу», «Евгения Онегина», русские былины и ещё много-много всего, что может моя мама. Но она и не готовится к урокам, и у неё нет учеников. У неё только Ира.
А моя мама всегда кому-то нужна. И я, почему-то, должна её уступать другим.

            ХХХ

Во дворе распахнуты двери, окна - соседи переговариваются, не выходя из квартир. Погреб вычищен от старой картошки. Всё – лето. А это значит: гулять в одних трусах, плескаться под колонкой; панаму на темечко, бидон с окрошкой в одну руку, подстилку в другую – и на лиман!
На старой, сдутой, как проколотый мяч, картошке, выросла новая, с черешню, почти без кожуры. Собрали её в самую ёмкую посудину, что нашлась в доме. Несколько мам долго скоблили. Сварили.
-Всем достанется!- Лопатина мама, как школьница, откинула назад косички, пританцовывая и напевая, раскладывает крохотульки в протянутые блюдца. Милица Львовна поливает топлёным маслом. Картофельные узелки катаются в блюдечках – тонюсенькая змейка пара обдаёт чуть уловимым запахом сырой подвальной землицы.
Заморив червячка двойной порцией картошки, Людка вышла с полным карманом печенья.
Лопатина мама выносит наспех накромсанный чёрный каравай:
- Налетай!
Милица Львовна выскребает в тарелку остатки масла. Лопата тащит надорванный пакет с крупной солью. Во дворе на лестнице – пир горой. С нами за компанию Лопатина мама макает в масло кусищи хлеба и уплетает за обе щёки.

            ХХХ

- Девочки! Мамы нет! Пошли в ателье?
Нет, конечно, не в то ателье, где Милица Львовна шьёт себе и Ире. У нас своё ателье – тротуар за воротами. Выбирать наряд лучше вечером – больше народу. Ныряем в толпу. Успех зависит от проворства и смекалки.
- Симпатичный жилетик. Какая брошка! А вон, идёт в юбке...- Ира Попова преследует сатиновую юбку солнце-клёш. Юбка останавливается у ларька с мороженым. Ира проходит рядом, делает вид, что нога зачесалась, дотрагивается мизинцем до подола. – Как ты думаешь, железно?
- Надо ж как следует плювать. Мне и самой этот фасон нравится. Я, вообще-то, первей тебя его захотела. – Людка незаметно провела рукой по чесучовому жакету встречной женщины.
- Наслюни хорошенько. Смотри! – Витька намусолил мизинец, подбежал к тётке с кошёлкой и в блузке, расшитой бисером, «нечаянно» задел рукав. – Это, точно – железно! Тебе, Ир!
- Ой, спасибо, Витенька! Теперь мне сумочку. Красивенькую!
- Сколько всего тебе Витёк набрал! А я так себе – только четыре вещички.
- Ну и что. Я – одно платьице, такое хорошенькое, с пелеринкой,- подёрнула плечом Лена.
- А я – воон то. – Лопата тычет замурзанным пальцем в расфуфыренную декольтированную даму и вытирает ладошку о штаны.
- И ты будешь это носить? Ха-ха, - Людка не выносит, когда везёт не ей.- Отдай лучше мне. Или давай, поменяемся на.... вот тут складочки, бантик, рукавчики...

Фотография - собственность автора.