Голубчик

Лев Коган
Было время "хрущевской оттепели”. На заводе “Вулкан”, выпускавшем чесальные машины для текстильных фабрик СССР, успешно выполнялась “пятилетка в четыре года”.
Мой двоюродный брат, новатор и стахановец, известный на заводе человек, секретарь парткома, позвонил мне:
- Что думаешь делать?
В 1957 году я закончил среднюю школу №364, куда нас перевели из 370-ой Московского района Ленинграда.
370-ая, - стандартно построенная школа, находилась по соседству со зданием “Союза пушнины" и ремесленным училищем.
 До 1954 года она была чисто мужской и представляла собой практически “бурсу”, описанную в “Очерках бурсы" Помяловского, но перемещенную в послевоенные 1950-ые годы.
Битвы с ремесленным училищем были основной темой наших бесед и основным нашим занятием.
На переменах шла активная подготовка к сражениям: кто-то показывал приемы, кто-то носился друг за другом, некоторые “жали масло”, отчего пыль поднималась по всему коридору, как от машин на пыльной дороге.
Изредка в конце коридора возникал наш директор - Андрей Владимирович.
Худощавый, высокого роста, он сердито хватал пробегавших и делал им солидные внушения. Его голова, как мираж в пустыне, возвышалась над облаком пыли, и это на какое-то время успокаивало бушующую “братию”.
 Дела могли закончиться плохо: мы мотали на кулаки ремни и бились насмерть.
Классный руководитель, Надежда Ивановна, заметив синяки после драк, оставляла нас стоять за партами в классе до прихода родителей.
 Спасением было только одно – сказать  кто главарь.
Мы стояли, как истуканы, по 5-6 часов, пока не приходили родители. Они изумленно-испуганно выслушивали речь классного руководителя, затем отводили бойцов домой, зачастую добавляя взбучку ремнем в домашних условиях, но ответа на вопрос: “Кто?" так и не получали. 
Дело спас наш новый математик - Иван Сильвестрович Асмантович. Появившись как-то в один из осенних дней, он вошел в класс под дикий хохот и свист. Внешностью он напоминал Бетховена и клоуна одновременно. Его рыжие волосы часто взбивались и тогда его сходство с “рыжим" клоуном было уморительно.
Иногда он доставал из кармана чернильницу-непроливайку и ручку, чем доводил  класс до истерических колик. 
Однако его опыт и талант позволили ему быстро обуздать “стихию”, и уже через неделю любимым предметом каждого стала математика.
Было удивительно наблюдать, как заядлые хулиганы что-то считали, вычисляли и изумлялись своим решениям.
В класс заглядывали наши “педагоги". Их удивляла тишина на уроках, сосредоточенность и увлеченность.  Битв не стало.
Однажды в классе погас свет, и Иван Сильвестрович в темноте приказал:  “Выходим!”
Мы быстро выскочили в коридор. Учитель подвел всех к электрическому щиту и задал вопрос: “Какая пробка перегорела?”
 Кто-то ответил: “Та, которая горячая”.
 Это был стиль его воспитания. Главное - интерес и нестандартное мышление.
Всё происходило ненавязчиво,с большим юмором,причём задачи придумывал буквально тут же.
Помню встретились после моей победы на математической олимпиаде в корридоре школы.
Он с восторгом сказал:«У меня сегодня праздник,я завуажал себя.
Сделать из такого олуха, как ты,полноценного еврея -это настоящая педагогическая победа».
И тут же сунул задачу:
«Два шара,одинкового веса и диаметра и умная твоя голова.Надеюсь в пределах двух ты быстро справишся.Один из алюминия,другой из стали,конечно закрашены и краску сдирать нельзя,ты же умный.Как в этом корридоре ,без инструментов оределить металл каждого шара?»
Сегодня, оглядываясь назад, я могу сказать, что он единственный, кто в моих глазах реабилитировал профессию учителя. Теперь, встречая учителей, я вспоминаю именно его талант, страсть и юмор.
Учеба в 364-ой школе уже вместе с девочками, честно говоря, каких-то особенных воспоминаний не оставила.
Я “успешно" провалил экзамен в медицинский институт, получив за сочинение  “три". 
Проходной балл явно не соответствовал моему литературному стилю.
Учительница литературы предупреждала меня, что если я не научусь использовать идеологию  марксистско-ленинского учения в сочинениях, это закончится плохо.   
 Вспомнилось есенинское: “Мне осталась одна забава, пальцы в рот да веселый свист!".
И вот этот звонок.
Я ответил:
- Искать работу.
- Приходи к нам в 15 цех сверловщиком.
Предложение выглядело заманчивым - молодой рабочий, ударник пятилетки,- находка для любого вуза.  И я согласился.
Брат встретил меня у проходной и сразу повел в цех №15. Кругом кивали, здоровались с братом за руку. Было видно, что его здесь все знают. Многие поглядывали на меня, как мне показалось жалостливо, а возможно это было просто любопытством.
Цех поразил меня своей грандиозностью. Где-то под потолком светлели окна. Свет проникал через чугунную пыль и пары эмульсии, используемой для охлаждения металла при обработке.
Отблески света ложились на громадные станки, рядами расставленные вдоль длинных проходов, заваленных тележками с готовыми изделиями, приспособлениями для работы на станках, какими-то деталями.
 Говорить можно было только в ухо друг другу, т.к. шум от станков можно было сравнить только с ревом Ниагарского водопада.
Мой будущий мастер, он же бригадир слесарей-сборщиков, Александр Иванович Иванов подвел меня к сверлильному станку и назидательно предупредил: “Работай внимательно, поспешай, но не спеши, а главное следи за одеждой, чтобы ничего не болталось, замотает в станок - назад не размотаешь, он крутится в одну сторону.
Ошибка - гроб. Что не понятно - спрашивай!  Самодеятельностью не занимайся. Сверла точить научим. Силой не жми - есть подача". Он показал,  как её включать. “А, в общем, особенно учить нечему. Зажал - и сверли".
Мне выдали комбинезон и ботинки.
И потекли заводские будни. Они были серыми, а иногда даже мрачными.
Через неделю я выглядел как обычный работяга - с такими же, как у всех, промасленными руками, лицом и одеждой. Изматывало однообразие, вид грязи вокруг и шум, что вообще навевало мысль о беспросветности моего положения.
Физически я не уставал, но морально кое-как дотягивал до обеда. В столовой я почти ничего не ел, т.к. не было аппетита. А после обеда ловил себя на мысли, что сейчас усну.
 Поэтому работал только стоя, стараясь не облокачиваться на станок.
Немного отвлекли курсы сверловщика. Меня отпускали на 1-2 часа на занятия учеников. Через 3 месяца я успешно сдал экзамен сразу на сверловщика 4-го разряда.
 С гордостью поделился новостью с окружающими. Александр Иванович, подойдя, пожал мне руку и сказал:
- Обычно дают 2-ой разряд - значит у тебя есть рабочая жилка.
На работе мой разряд не сказался. Я нудно выполнял те же задания и отходил только в душевой после работы.
Однажды, мурлыча за работой: “Уныло жизнь моя текла", - я вдруг услышал, что кто-то сзади продолжает, но, в отличие от меня, очень красиво. 
Я оглянулся. Передо мной, улыбаясь, стоял парень с удивительно добродушным лицом, среднего роста, с голубыми глазами.
Как и все он был в грязном комбинезоне, с лихо заломленной серой кепкой и промасленными руками. Единственное, что его отличало от других - это какая-то легкость движений и стройность фигуры.
- Голубчик, Лёха, - представился он, протягивая руку.
- Что, фамилия – Голубчик?
- Да нет, кликуха. Я как голубь: то работаю, то порхаю, когда запой.
- У тебя здорово получилось. Ты что, поёшь где-то?
- Есть немного. Это единственное, за что меня не ругают, а так я вполне отпетый.
- От "хозяина", что ли?
- Да нет, пока не сидел, но на грани.
На вид ему было где-то около 25 лет.
- Обо мне уже хватит. Давай о тебе.
Я за тобой наблюдаю и удивляюсь. Ты почему не возьмешь из кладовой кондуктор - приспособление под эту деталь.
Я его давно сделал и получил премию от БРИЗа.
БРИЗ - это бюро рационализации и изобретений. “Гудел” на эти деньги две недели.
Может быть мастер забыл тебе об этом сказать? Ведь с ним ты можешь работать в три раза быстрее.
Потом ещё момент. У тебя ползушки чугунные, и сверло, значит,  надо затачивать под 90 градусов, а ты заточил под 120,  так затачивают только под сталь.
Я удивился его наблюдательности и спросил:
- Ты тоже сверловщик?
- Нет, я на подхвате - где прорыв, там и я. Саша, мастер, кидает меня на сложное, а особенно туда, где надо работать быстро и точно. Я подпольный изобретатель и скоростник.
- Почему подпольный?
- Потому, что если мою рожу поместят на доску почёта, как, например,  твоего брата, все будут хохотать и говорить, что алкоголики уже в передовиках.
- А всё же какая у тебя специальность?
- Специальность одна - рабочий. Я окончил ремеслуху на слесаря-сборщика, но сам освоил все станки: фрезерные, токарные, револьверные, расточные, заточные. И где свободное место, ну, например, кто-то заболел, там я и работаю.
-  Так не бывает, возразил я. Ты меня разыгрываешь.
- Я не шучу, иначе такого алкоголика, как я, выкинули бы давно.
 Но здесь я всё время нужен. Один раз Саша отыскал меня в пивной, привел в божеский вид и доставил на работу, так как к празднику дали ударное задание, а токарь заболел.
Тогда меня наградили ценным подарком, но я от него отказался, попросил деньги, и, конечно, их пропил.
- Слушай, почему ты себя всё время каким-то дерьмом выставляешь? Ты не похож на алкоголика.
- Нет, я серьёзно. Конечно, я ещё могу сдержаться, но с каждым разом всё трудней.
- Тогда почему же ты пьешь?
- А вот об этом никогда меня не спрашивай. Иначе - дружба врозь. Это моё и ты в это не вникай.
Так состоялась наша первая встреча, которая вместо позорного клейма на мою биографию (дружба с алкоголиком) положительно повлияла на мою дальнейшую жизнь.
Я поинтересовался у слесарей, у Александра Ивановича: верно ли то о чем он рассказывает? Они не только подтвердили это, но взахлеб, с большим сочувствием рассказали, что он всеобщий любимец, а вот судьба у него крайне тяжелая: после смерти матери, за которой он ухаживал более трёх месяцев, его оставила жена, сказав на прощание: “Старухе положено умирать, а мне молодой мужик нужен, а не больничная нянька”.
После чего он запил. Ребята помогали ему как могли, но отнять его от водки не удалось.
Периодически он срывался в запой, тогда весь цех атаковал Александра Ивановича и просил его сходить за Лёхой. Лёха любил мастера - тот был очень справедливый, мягкий человек, никогда никого не ругал. Замечания делал тихим голосом, но все его распоряжения выполнялись беспрекословно. Голубчику он прощал всё -даже то, что его запои сказывались на заработке бригады.
Александра Ивановича Леша узнавал даже в пьяном виде и  как нашкодивший котенок сразу шёл за ним в каптёрку, где отсыпался до конца смены, скрываясь от начальника цеха.
В моменты домашнего запоя отыскать его дома было невозможно. С какой-то периодичностью, после двух-трёх недель запоя,  он возвращался сам.
Многие шутили: “Леша из дома отдыха вернулся”.  А он ходил по цеху радостный, со своей неизменной широкой улыбкой  и работал  как “тысяча чертей”.
Честно говоря, благодаря своим изобретениям и ловкости он за время своей работы нагонял упущенное и даже умудрялся обогнать некоторых рабочих, считавшихся передовиками производства.
Настроение в цехе поднималось. Соседи шептали: “Голубчик крутится, как белочка”.
Я помню, как перед какими-то праздниками вылавливали Лёху, но тщетно. На меня вновь напало уныние. Я не пошел  в столовую. Был обеденный перерыв, и я наблюдал, как слесаря забивают “козла”.
Вдруг из каптерки мастера раздалась музыка. Кто-то очень тихо играл на аккордеоне  вальс “На сопках Манжурии”.
 Слесаря вскочили - “Лёха!”  Мы заглянули в комнату.  Леша  бледный, изможденный, играл на аккордеоне и мечтательно улыбался. 
Ребята закричали: “Цыганочку!” Слесарь Володя взял гитару. Зазвучали аккорды венгерской цыганочки.
Лёха скинул пиджак, плавно прошёл круг, встряхнул плечами и ударился в жаркий пляс, красиво отбивая чечетку настолько профессионально, что складывалось впечатление, что это артист цыганского ансамбля.
  Вдруг он замер и сказал: “Володя, у тебя первая струна не строит, а аккорды надо брать выше, если ты играешь именно венгерку. Он взял гитару, быстро перестроил её, показал аккорды. Кто-то попросил:  “Спой, Леха.”
Он запел, подыгрывая себе на гитаре. При этом он брал такие немыслимые аккорды, что сразу захватило дух. Голос у него был великолепный - чистый, красивый баритон.
Он пел есенинские песни: ”Не  жалею, не зову, не плачу...”, “Ты жива ещё моя старушка”.  В те годы Есенина почти не пели, т.к. он был запрещенным поэтом.
Для меня его выступление оказалось полным сюрпризом. На моих глазах произошла чудесная метаморфоза: промасленный, спившийся работяга вдруг превратился в  настоящего артиста, и какого!
 Я сидел, завороженный его талантом. Кроме того, меня удивило, откуда в каптёрке музыкальные инструменты.
Там, практически,  был целый оркестр: аккордеон, гитара, мандолина, скрипка, труба, кларнет. Мастер тихо объяснил:
- Лёха до запоев одно время был руководителем заводского оркестра. А инструменты - профкомовские.
Обед явно затягивался, но мастер шепнул: “Ничего, начальника сегодня не будет, послушаем, потом нагоним.”
Лёша взял мандолину, подыгрывая себе, спел “Вернись в Сорренто”.
Около дверей каптёрки уже стоял весь цех.
Получался импровизированный концерт одного артиста. В толпе крикнули: “Голубчик, Сан Луи!”. Лёша взял трубу и великолепно, как Луи Армстронг, исполнил "Сан Луи".
Это было поразительно! Как я узнал позднее, он мастерски владел многими музыкальными инструментами.
С этого дня я “заболел” музыкой и серьёзно. Я и раньше иногда “мурлыкал”, следуя понравившейся мелодии, но никогда не пытался выяснить автора текста или композитора.
 Голубчик научил меня исключительно внимательно относиться к авторам.
«Они наша опора в жизни», - заявлял он.
Играя Моцарта, Шопена,  он специально задавал мне вопросы - откуда, чья музыка?
Он знал детали жизни многих композиторов.
Иногда, исполняя, объяснял: “Это 40-ая симфония. Её Моцарт писал при приступах ревматизма.
А это Бетховен написал уже глухим”.
Теперь я с трудом дожидался обеда, чтобы послушать концерты Лёхи.
Цех готовился к празднику.
В каптерке усердно репетировали, и я, захватив двойную порцию еды - для себя и для Леши, первым мчался в каптерку. Делился  с ним едой,затем незаметно занимал место слушателя в углу, чтобы не мешать репетициям.
Моя жизнь наполнилась музыкой. Я стал посещать консерваторию, серьезно изучать композиторов. Нудная работа сверловщика превратилась в праздник.
Я с завистью смотрел на Голубчика и думал:  как много дано одному и как жаль, что он так безжалостно прожигает свою жизнь.
Леша не пил месяцев восемь, но затем опять сорвался. В цех он больше не вернулся. Его искали. Факт налицо - Леша исчез, и навсегда.
 Я теперь часто корю себя,  что не смог его остановить. Иногда оправдываю себя тем,  что был очень молод,  и поэтому не имел таланта воспитателя, но исподволь думаю, что мне скорее было стыдно воспитывать человека с таким пластом культуры, который мог бы мне только присниться.
Есть ещё оправдание, которым я иногда себя успокаиваю.
 Я как бы не виновен. Выполняя планы пятилетки, я часто  не имел времени даже для физиологических надобностей. Свободным было только время обеденного перерыва.  Но этого совсем мало, чтобы познать человека. А тем более, чтобы серьёзно его перевоспитывать.
Всё это не оправдание. Мир потерял талантливого человека. Это невосполнимо.
Жизнь продолжалась. Я действительно стал лучшим по профессии.  Стены дома были увешаны грамотами, где значилось: активный комсомолец, лучший среди молодых рабочих, бесстрашный дружинник ночного патруля и ещё целый набор дифирамбов  которые, честно говоря, я специально не зарабатывал.
Всё было просто и обыденно. Я работал с усердием трезвенника.
Задания увеличивались,расценки падали. Время сжималось вопреки теории относительности. Пятилетку надо было сжать до четырёх «ударных» лет.
 Я сверлил не останавливаясь, но, применяя Лёшины изобретения, выполнял задания на 200-220%, что означало, что я ударник. 
Как бы автоматически к каждому празднику мне вручалась грамота.  Потом я получил звание «Лучшего по профессии».
 Одно время у меня даже возникли сомнения, поступать ли мне в медицинский, если я такой заслуженный ударник и рационализатор (несколько приспособлений я всё же придумал). Как-то, когда Лёша ещё работал с нами,  я поделился с ним своими размышлениями.
 Он задумался и неожиданно сказал: “Ты знаешь, музыка - самое великое, что создано человеком. Тут и горе, и счастье,  и любовь. Не каждый может воспринимать музыку. А понимать её могут только люди с чистой душой. Такая душа должна быть у врача, ибо в его руках орудие, которым он может вылечить или убить.
Я вижу, ты в цехе единственный, кто слушает музыку, пренебрегая обедом. У меня ощущение, что ты будешь хорошим доктором.
И ещё, когда проникнешь в тайны медицины, вспомни о нас, людях тонкой натуры - музыкантах, поэтах, художниках. Они очень ранимы.
Теплое слово и кошке приятно, а слово врача особенно.
Никогда не поступай с людьми так, как это сделала моя жена. Она фактически бросила меня в беде».
Беседы с этим мудрым человеком  разрешили мои сомнения. Я подал заявление начальнику об отпуске для сдачи экзаменов в медицинский институт. Но моё рационализаторство и звание лучшего имели неожиданные последствия. Начальник вдруг заартачился.
- Какой медицинский, если ты технарь и лучший рабочий.
Я возразил:
- Имею право выбрать тот путь, который мне нравится.
Начальник не стал разговаривать, набрал номер телефона и, позвонив, в приёмную комиссию института, отрицательно охарактеризовал меня.
Я улыбнулся его шутке. Откуда ему известен номер телефона приёмной комиссии? Увы, этот звонок был роковым. Когда я успешно сдал экзамены, то вдруг увидел, что в списках зачисленных меня нет. Я пошёл в приемную комиссию.
На моём деле наискосок было написано: “В связи с телефонограммой начальника цеха Баллона характеристику считать недействительной”.
 Оказалось, фамилия декана стоматологического факультета та же - Баллон. Это был родной брат нашего начальника. Вспомнилось меткое высказывание Леши о нашем начальнике цеха - “Дутая поганка”, которое подхватили все рабочие цеха.
В институт я поступил лишь через пять лет. А тогда забрал документы, выучил за два дня всю математику (помогла школа Ивана Сильвестровича), другие предметы мне зачли без экзаменов,  и стал студентом ЛЭМТ.
Лешу я забыть не могу. Он сделал меня “фанатом” музыки. Звук любого инструмента вызывает во мне трепет. Люблю оперу, балет, песни.
 Несколько песен сочинил сам, хотя играть на инструментах так и не научился.
Иногда ночью я открываю глаза, и, как в тумане передо мной он -  Голубчик.
Маленький, изможденный, вдохновенно исполняющий в лунной ночи на серебряной трубе “Сан-Луи”. 
Это звучит как гимн человеку - одному из самых великих созданий вселенной, напоминая,  что жизнь прекрасна, а музыка вечна. 
И хочется крикнуть: “Люди! Берегите друг друга!
 Словом можно загубить талант, или наоборот победить отчаяние.
Но владеет им на Земле только одно высшее существо - HOMO SAPIENS”!