Предыдущая глава http://www.proza.ru/2015/06/25/528
Глава Четвертая.
Семнадцать лет подряд, изо дня в день, старый Милаш приходил сюда, едва ночь начнет покрывать город. Впервые он спустился к реке в тот летний день, когда его бездетная жена тихо скончалась. Тогда он только ушел на пенсию и еще растерянно придумывал достойное занятие для городского пенсионера, как весь мир вдруг перевернулся и стал абсолютно чужим и непонятным. Суетные люди продолжали сновать перед ним с озабоченными лицами, но все это не имело уже никакого смысла, если имело его вообще когда-нибудь.
Милаш не был старым нытиком, который поучает молодых жизни, с раздражением высказывая накопленное годами недовольство. Но не был он и тихим увядающим старцем, утонувшим в воспоминаниях, которые иные с самолюбованием выкладывают в скучных мемуарах. Это был просто очень уставший и очень одинокий человек, посвятивший в свое время работе всю жизнь. Он так и не нашел себе увлечения, бесцельно убивая время за книгами, телевизором и утомительными ежедневными прогулками перед сном, которые затягивались до глубокой ночи. И его ничуть не смутили небылицы, рассказанные в новостях, и сообщение о комендантском часе, на время действия которого гражданам предписывалось не выходить на улицы. Казалось, потускневшая вселенная просто не в силах вывести этого человека из болезненного равновесия, более подобного коме. Равнодушие не просто сопутствовало ему последние годы, оно стало смыслом омертвевшей души.
Милаш не боялся ни людей, ни темноты. Он не тосковал по умершей жене и не любил эту покосившуюся скамейку на набережной грязной реки, которая рассекала город темно-зелеными и дурно пахнущими водами, хотя и приходил сюда каждый божий день. Ему вообще редко выпадало счастье испытать хоть какой-нибудь всплеск эмоций, но в этот вечер старик искренне удивился, увидев, что место, бережно хранившее его одиночество, занято.
Фонарь в сквере на противоположном берегу был ярким, но едва освещал деревянные брусья скамьи и огромного детину, занявшего ее. На дрожащей при каждом прикосновении ветра речной глади от фонаря пролегала пылающая дорожка света, которую вполне можно было назвать лунной. Она складывалась из бликов, чьи пляшущие огоньки раскачивались, угасая и разгораясь вновь, что придавало реке с ее смрадными водами сказочный вид, полный двусмысленных намеков.
Старик не любовался игрой света на поверхности воды, которая с тупым постоянством несла куда-то свое грязное жидкое тело, и не находил в этом пейзаже ничего романтичного. Он просто приходил сюда, как мог приходить в любое другое место, чтобы упереть свой взор в одну точку и неподвижно сидеть, не думая ни о чем. Не имело значения, красиво здесь или убого, темно или светло – главное, чтобы не было никого больше, чтобы это место существовало только для него!
– Это моя скамейка,– тихо возмутился Милаш, подойдя вплотную, и впервые почувствовал, как слаб его голос.
Сумерки не позволяли старческим глазам рассмотреть детину, не соизволившего даже вида показать, что заметил старика, и Милаш грузно и неловко уселся рядом с незнакомцем. Ему, вдруг, стал очень любопытен этот странный молодой человек, захотелось расспросить его о чем-нибудь, послушать обычную человеческую речь, и незаметно для себя, как это часто бывает в преклонном возрасте, старик заговорил.
Сперва он просто нашептывал под нос собственные мысли, беседуя с самим собой. А после, стал доверчиво пересказывать воспоминания, по мере того, как они вздымались из глубин памяти. Было удивительно, какие подробности раскрываются в минуты озарения, как много ярких мелочей складывается в отчетливые картины прожитых лет. Милаш говорил и говорил, взахлеб расписывая отдельные эпизоды жизни. Он поведал о скромном уюте семейного счастья, пережитого с женой, об их печали из-за невозможности иметь детей, о страшном грузе одиночества, которое отравило его старость, лишив смысла прожитую жизнь, наполненную никчемной суетой. Больше всего угнетало отсутствие детей, глазами которых можно было увидеть мир заново, по-детски чистым и искренним, наблюдая в их медленном становлении самого себя, словно возрождаясь в наивных детских душах.
– Воистину, наше бессмертие сокрыто в потомках,– печально подытожил старик и с ужасом обнаружил, что всю свою боль выложил незнакомцу, который молча слушал его все это время. Неожиданный гнев обуял Милаша, как-будто странный громила подло забрался к нему в душу и подсмотрел, выкрал нечто такое, в чем он боялся признаться даже себе.
Едва удерживая нахлынувшее негодование, старец поднялся со скамьи и замахнулся тростью на незнакомца, вкладывая в этот жест нахлынувшее волной отчаяние, причины которого не мог осознать. Но рука не успела описать полного взмаха, как могучая ладонь подскочившего парня перехватила ее у запястья, больно сдавив. Милаш не пытался освободиться от захвата или вопить, он лишь уперся взглядом в лицо врага, вкладывая в него весь гнев и презрение, на которые был способен. Но едва их взгляды встретились, ледяной холод чистого, ничем неразбавленного ужаса пробежал по спине и закрался в голову.
За долгую жизнь Милаш научился читать в глазах людей, иногда безошибочно угадывая не только характеры, но и затаенные уголки темных душ. Сейчас же он заглянул в бездну. И дело было не в том, что в этих глазах не было ничего человеческого, не было самой жизни – там было Нечто, и оно внимательно смотрело из бездны на него, Милаша. Нечто настолько чужое и далекое, что даже человеческий облик не мог прикрыть его инородности!
Старик протяжно застонал и закрыл глаза, ощущая, как почва уходит из-под ног, а предательское головокружение переворачивает весь мир, увлекая за собой во тьму падения. Он рефлекторно взмахнул онемевшими руками и ухватился за скамью, которая вращалась вместе со всей вселенной вокруг напуганного дрожащего человека.
Милаш открыл глаза: он сидел на своей скамейке в полном одиночестве. К другому ее краю была прислонена его трость, а темная пелена медленно спадала с глаз, возвращая городскому пейзажу скудную игру ночных красок, по мере того, как вселенское вращение замедляло свой ход.
Он был один в абсолютной тишине, и только дрожь в теле напоминала о пережитом эпизоде.
Старец чувствовал себя настолько ослабевшим, что даже мысли едва ворочались в отяжелевшей голове, словно усталость тысяч беспокойных лет свалилась на него враз, прижимая своим грузом к уютной и мягкой земле. Милаш глубоко вдохнул свежий ночной воздух, и его прохлада головокружением отозвалась в посветлевшей голове, но головокружением приятным и желанным, вызывающим невольную улыбку. Умиротворение, пришедшее затем, ласковой истомой разлило тепло по телу, обернуло вязкой сонливостью. Все замерло в ожидании Покоя, и даже дыхание не прерывало вдохновенной тишины, которая щедро изливала благодать на измаявшуюся плоть старого человека.
Стало так тихо, что в слабеющем шуршании крови в венах можно было расслышать шум летнего ветра. Дуновение того самого ветра, который пугает своим грозным завыванием, но лишь мягкой свежестью касается обожженной солнцем кожи. А потом вновь срывается к земле, пригибая сочные зеленые травы, и взмывает вверх, раскачивая кроны гибких деревьев, неустанно разнося и смешивая такие разные летние запахи в сложные палитры и букеты, способные усладить изощренного гурмана. Особенно Милаш любил запах, приносимый летом с прохладной реки, поросшей невысоким камышом. Любил, когда ветер доносил терпкую пряность едва уловимой древесной гнилости от притопленных бревен, застрявших в прибрежной осоке.
Сколь многое он любил видеть и наблюдать, и как много важного он упустил, не придавая этому значения в угоду суете, проглатывая недели, месяцы, годы бесценной жизни одним залпом как рюмку крепкого алкоголя, вместо того чтобы пить эти мгновения маленькими глоточками, растягивая удовольствие и смакуя соцветие вкусов.
Память щедро одаривала Милаша красочными озарениями, и он послушно внимал ей, бережно вглядываясь в каждую деталь, и осторожно следовал за ее ходом, влекомый давно забытыми эмоциями и переживаниями: он очень боялся упустить это странное состояние, воспринимая его как последний шанс вернуть потраченную жизнь.
И пока он боролся за свои воспоминания, его мертвое тело уже остывало на скамье, остановив отсутствующий взгляд на светлом пятне фонаря в скверике на противоположном берегу, где ютилась ранняя осень, сердито перешептываясь с вековыми деревьями.
*****
На памяти Серого еще никогда в городе не было такого беспорядка.
Происходящее больше походило на взрыв безумия, которое стремительно распространялось подобно заразе, охватывая все новые массы людей, спешивших избавиться от гнета законности в поисках безграничной свободы. Постоянное давление исключительной определенности и скука непоколебимой обыденности теперь рассыпались в пыль под натиском хаоса. Люди отказывались подчиняться набившему оскомину укладу, придерживаться норм поведения и исполнять гражданские обязанности: они выходили на улицы, устраивая стихийные праздники и гуляния, игнорировали требования блюстителей порядка, веселясь до истерии и радуясь неожиданному избавлению. Даже журналисты, стоявшие у истоков разыгравшегося беспредела, поубавили прыть, всерьез развернув тему «вируса безумия», поразившего горожан, и коварного «психотропного оружия».
Направившись утром из гостиницы к зданию полицейского департамента, эксперты попали в безвылазную пробку и были вынуждены бросить свой «Ровер». Избавившись по распоряжению советника Титка от личных телефонов, они оказались без связи, так как ни один общественный терминал на их пути не работал. Двигаясь в шумной толпе вдоль забитой сигналящими автомобилями трассы, полицейские угрюмо молчали, стараясь не потерять друг друга в людской реке, которая угрожающе быстро разрасталась, выходя из берегов. Отовсюду доносились смех, брань и крики, а по мере приближения к центру города давка увеличилась настолько, что движение практически остановилось, более напоминая раскачивание из стороны в сторону, то продвигаясь на шаг вперед, то откатываясь под давлением толпы назад. Вскоре открылась ужасная панорама погромленных зданий и разграбленных магазинов, а в воздухе появился привкус гари и копоти.
– Черт бы побрал этого советника,– услышала Ольга сквозь людской гул слова Серого.
– Он здесь не причем,– ответила она, перекрикивая толпу.– Нам нужно пробираться в этом потоке левее, или на нашем повороте толпа пронесет нас мимо.
– Забудь об этом! Нам надо выбираться на свободное место и как можно скорее.
Грубо орудуя руками и торсом, эксперт стал прокладывать путь к краю движущейся колонны. Ольга цепко ухватилась за край его куртки, стараясь не отставать. Веселые, испуганные, озлобленные лица со всевозможными выражениями мелькали перед глазами, провожали взглядами, шевелили губами, корчили гримасы, и, казалось, что этому не будет конца. А когда она натолкнулась на окровавленную женщину, вопящую от боли и молящую о помощи, не выдержала и зажмурилась, до боли в пальцах сжимая куртку Серого. И, даже ощутив несколько болезненных ударов и толчков, не открыла глаз и не обернулась: скорее бы выбраться, подальше, на открытое свободное место! В воздухе чувствовалось присутствие паники, еще мало заметное, но неумолимо приближающееся.
– Надо попасть внутрь какого-нибудь здания,– услышала она голос напарника и, наконец, решилась осмотреться.
За эти несколько секунд все изменилось невероятно: вокруг царил хаос и паника, крики стали невыносимыми, но даже сквозь них можно было расслышать хруст ломаемых костей и стоны умирающих. Несколько раз Ольга наступала на что-то мягкое, и тогда она представила, что с ней станет, если упадет. По каким-то непонятным законам толпа иногда расступалась, открывая залитую кровью мостовую, а потом смыкалась как морской прибой, нещадно давя людей. Людским течением их неумолимо несло к стене здания.
– Видишь то невысокое окно?– рявкнул Серый, больно дернув Ольгу за руку.– Пробираемся к нему. Я ненадолго задержусь под ним, а ты быстро взберешься в него по моей спине и поможешь втянуть меня. Поняла?
– Но ведь на нем решетка!
– И если ты замешкаешь, нас обоих раздавят у этой стены! Одна попытка, поняла? Одна попытка!
Когда до избранной цели осталось не более десяти метров, эксперт как-то выудил из кобуры пистолет и начал расстреливать зарешеченное окно. Разбитые стекла и обугленные куски прутьев сыпались прямо в толпу, которая, напуганная выстрелами, на мгновение расступилась в стороны, открыв проход к спасительному зданию. Эксперт, не мешкая, бросился к стене и, упершись в нее руками, пригнул голову, чтобы Ольга могла взобраться по нему наверх. Споткнувшись о чье-то упавшее тело, женщина запаниковала, но удержала равновесие и бросилась к Серому.
Она даже не успела обдумать, как будет это делать – только видела цель и стремилась к ней. Протискиваясь через разлом в решетке, Ольга сильно обожгла руку, ухватившись за оплавленный край железного прута, но даже не почувствовала боли, будучи в состоянии думать только о том, что следующий за ней эксперт не пролезет в слишком узкую дыру.
Выхватив пистолет, она стала в упор расстреливать решетку, расширяя брешь и нисколько не беспокоясь о брызгавшем во все стороны расплавленном металле, который, падая на пол, прожигая его. Обезумевшая толпа, увидев путь к спасению, ринулась к окну.
Серый опоздал на какое-то мгновение, и многорукая людская масса вцепилась в него, стаскивая вниз, карабкаясь по нему. Ольга видела, как вздулись мышцы под курткой полицейского, и как побелели его пальцы, пока он пытался удержаться – падение означало для него верную смерть, которая уже дышала в затылок, прибирала в свои объятия.
Женщина закричала от бессилия и ужаса, пытаясь удержать его за руки, но, когда по головам людей и по спине Серого к окну вскарабкался какой-то парень, ее отчаяние переросло в гнев. Ольга направила пистолет прямо в лицо парня, который уже сунулся в брешь решетки, даже не глядя на нее, и выстрелила.
Фонтан розовых брызг разлетелся в стороны, и обезглавленный человек резко отпрянул. Но руки, ухватившиеся за стальные прутья, продолжали сжимать пальцы, удерживая тело на месте, что вызвало в женщине еще больший страх, словно мертвец, лишенный головы, не остановится и все равно попытается влезть в окно.
Продолжая неистово кричать, она стреляла и стреляла в безжизненное тело, пока то не упало бесформенной массой прямо на головы людей, продолжающих стаскивать полицейского. А потом, перегнувшись, Ольга стала стрелять прямо в них, вынуждая толпу отхлынуть вновь, оставив несколько изуродованных тел.
Серый уже едва держался за край карниза. Вложив всю силу в рывок, она втащила его в окно и потеряла сознание.
Очнулась Ольга от боли, когда чьи-то неумелые пальцы пытались накладывать повязку на обожженную руку. Девушка с перепачканным лицом, обезображенным черными синяками и ссадинами, растерянно улыбнулась ей.
– Повязки только тем, у кого кровотечение,– раздался властный голос пожилой дамы, и девушка исчезла.
Ольга приподнялась на локте, ощущая ноющую боль во всем теле. Только теперь она вспомнила, что даже не осмотрела помещения, когда попала сюда, а это была просторная комната с аккуратными рядами картин на стенах и двумя проходами в такие же соседние залы, что выдавало в здании музей. Но, вопреки ханжескому и вычурно изысканному интерьеру, здесь было шумно и людно. У широких, с развороченными решетками окон толпились мужчины, которые очень организованно поднимали людей с улицы, где паника и давка достигли апогея, если судить по доносившемуся шуму. Тут же женщины пытались оказывать помощь раненым и переводили вновь прибывших в соседние помещения. Все это напоминало временный госпиталь, а стоны окровавленных людей, лежавших вокруг, только усиливали это ощущение. Хаос снаружи постепенно проникал внутрь здания, наполняя его неразберихой и угрожая в скором будущем таким же вероломным беспорядком.
И тут Ольга вспомнила о Сером: его не было рядом, среди раненых, он не помогал втаскивать в окна людей – его не было нигде.
Вместе с воспоминанием о нем, вернулся и весь эпизод с их проникновением сюда. Холодная дрожь пробежала по телу, когда перед глазами встала картина разрывающейся на куски головы того парня, который пытался влезть в здание.
Она запомнила все до мельчайших подробностей: как трещина расколола лицо бедолаги, втягивая его в образованное отверстие словно мятую бумагу, как все эти осколки в сопровождении ярко-розовых брызг разлетелись в стороны, как крепко держалось мертвое тело за прутья. Кровь фонтанчиком струилась на том месте, где была голова.
А потом она просто стреляла в людей! В жаждущих спасения, в молящих о помощи людей, беззащитных и невинных!
Ольгу вырвало.
Боль, испытанная при этом, казалось, убьет на месте, задушив спазмом рыданий.
– О нет!– услышала она над собой знакомый голос.– Только не сейчас!
Серый помог ей сесть, бережно поддерживая за спину.
– Все нормально, но тебе надо собраться. У нас нет времени на все это. Я нашел здесь действующий телефон, и через три минуты на крышу здания сядет вертолет. Мы должны успеть к нему раньше, чем эта обезумевшая толпа.
– Но невинные люди...– пробормотала женщина, превозмогая конвульсии организма.
– Я помог им расчистить окна и организовал помощь тем, кто снаружи, но большего мы сделать не в состоянии, а на одном вертолете всех не вывезем. Если пилот увидит на крыше кого-нибудь кроме нас, он даже не сядет! Понятно? Этот билет только для нас. Мы находимся в центре беспорядков, и, возможно, это наш единственный шанс выбраться отсюда живыми. Слышишь стрельбу снаружи? Итак, у нас осталось две минуты, и, если потребуется, я потащу тебя силой.
Растрепанный вид, перепачканное лицо и промокшие от крови брюки ни сколько не могли приуменьшить его уверенность в себе и подчиняющую волю.
– Мой пистолет,– спохватилась Ольга, с трудом вставая.
– Не беспокойся, он у меня. А теперь слушай: ты будешь бежать следом за мной, не отставая. Я не буду оборачиваться и смотреть на тебя – на это не хватит времени, но если я окажусь на крыше один, то не полечу, а вернусь за тобой, и тогда уже у нас не будет шанса выбраться, и это останется на твоей совести. Все! Побежали!
Эксперт выхватил оба пистолета и бегом бросился в соседнюю комнату, перепрыгивая через раненых. Он бежал через залы и коридоры, уже плотно заполненные людьми, если надо, бесцеремонно расталкивая и опрокидывая на пол встававших на пути. Ольга старалась не отставать, превозмогая боль в непослушных ногах, но все равно часто спотыкалась и наталкивалась на препятствия. Серый на ходу расстреливал замки и петли запертых дверей, вышибая их одним движением и ни на секунду не задерживаясь. И только когда они очутились на крутой лестнице, ведущей наверх, женщина услышала за собой топот десятков ног и крики: «Вертолет! Вертолет на крыше!».
Страх оказаться снова в толпе, неуправляемой, вопящей, сдавливающей со всех сторон, подстегнул ее и заставил двигаться быстрее, наверстывать отставание. Еще несколько выстрелов, и упала последняя дверь, открыв проход на крышу. Только здесь, стоя на пороге спасения, полицейский обернулся и, увидев Ольгу, улыбнулся.
– Они нагоняют нас,– задыхаясь, выдавила из себя женщина, поравнявшись с ним.
– Бежим к краю!
У противоположного края крыши завис маленький полицейский вертолет. Увидев бегущих экспертов, пилот снизил машину, предоставив ей раскачиваться в полуметре над поверхностью под толчками бокового ветра, но на поверхность сесть не рискнул.
Серый замедлил бег и, пропустив Ольгу вперед, помог ей вскочить в вертолет первой. Только оказавшись в воздухе, они оглянулись, чтобы увидеть, как на крышу выливался целый поток кричащих людей. Кто-то из них начал стрелять по вертолету, но пули с пугающим свистом, срывающимся на шипение, пролетели на безопасном расстоянии.
А вокруг здания, на улицах и переулках, насколько хватало глаз, гудела колышущаяся людская масса, заполнившая собой все открытое пространство. Крыши отдельных зданий были также переполнены людьми, которые вопили и махали руками в сторону вертолета. Один из них сорвался прямо на глазах и полетел вниз, на головы несчастных, которые толпились внизу, сокрушая фасады зданий, взламывая запоры окон и дверей в надежде найти укрытие в строениях, которые не могли им дать убежища.
Вертолет, урча винтами, спешил удалиться от кошмара, царившего внизу. Ольга закрыла лицо руками и заплакала.
– Что происходит?– спросил эксперт у пилота, отдышавшись.
– А разве надо еще что-то объяснять?– хмыкнул тот.– Вот почему это началось, я бы хотел понять. Какие-то террористы взорвали несколько магистралей надземки. Появились пробки. Переполнились остальные магистрали, и обходные пути встали. За пару часов была парализована вся транспортная система города. Люди стали добираться пешком, заполонили автодороги, перекрыли движение и там, а дальше, как снежный ком. Я никогда не думал, что можно остановить надземку, и даже не мог представить, чем это закончится, но ведь должны быть люди, которые учитывают все такое. Кому нужна эта хваленая транспортная сеть, способная перевозить миллионы пассажиров в час, если при ее отказе начинается подобное! Я даже не мог представить, как много людей живет в городе! Как они раньше умещались здесь?
– Есть сведения о жертвах?
– Да ради бога! Любой канал новостей включи: по их оценкам количество погибших превышает население города.
– Но есть же официальная статистика.
– Да есть: несколько десятков человек.
– Абсурд.
– Абсурд, парень, это то, что творится внизу, на улицах.
По мере приближения к центру, взору открывались более ужасные картины. Многие здания были охвачены огнем, а кружившие вокруг них пожарные вертолеты выглядели как насмешка перед лицом тысяч людей, которые горели заживо в этих зданиях или прямо на улице, прижатые давкой к пожару. Им неоткуда было ждать помощи и даже надежды.
Стоны, крики и плачь пробивались в кабину сквозь шум винтов, а вертолет, в силу своих малых габаритов и незначительной мощности, петлял низко, так что можно было видеть, как на улицах стояли мертвецы, задушенные, сожженные, раздавленные, а плотность людей крепко удерживала их, не давая упасть.
И мертвецов было много, очень много. И они стояли.
На центральной площади, где сходились четыре крупных улицы, наверное, столкнулись и четыре разных потока. Не имея возможности разминуться, они давили друг друга под напором идущих сзади, пока вся площадь не была заставлена мертвецами. Пролетая над ней, эксперты услышали только тишину: безмолвный, недвижимый ужас.
– Что-нибудь делается?– Серый вновь оборнулся к пилоту.
– Ввели дополнительные войска, оцепили город. Там где можно, людей эвакуируют, но паника есть паника.
– Что в департаменте?
– Он на осадном положении. Вокруг такая же толчея, может реже, но почему-то очень хорошо вооруженная.
– Вооруженная?
– Люди обезумели, и кто-то позаботился, чтобы у них в этот момент оказалось оружие. В здании пожар, есть убитые, служащих спешно эвакуируют.
– А куда же мы направляемся?
– Временный штаб департамента на окраине, в городке полицейского госпиталя. Туда вывозят всех чиновников, а периметр квартала охраняет тяжелая пехота регулярной армии. Сейчас они там строят заграждения и баррикады.
Серый многозначительно присвистнул и откинулся в кресле. События приобретали неожиданный поворот.
– Ты представляешь...– повернулся он к Ольге, но замолк на полуслове, потому что женщина спала.
Ее лицо было мокрым от слез, но дыхание уже стало глубоким и ровным. Полицейский не посмел тревожить ее сон.
* * * * *
Город стонал.
Эйфория первых часов беспорядка сменилась к вечеру размеренной анархией.
Любая общность людей подчиняется законам или своду каких-либо правил, регулирующих отношения между ними. Даже два человека, объединенные силой обстоятельств в маленькое сообщество, неизбежно установят порядок в отношениях, основанный на принципах демократии, диктатуры или любой иной системы. Модель отношений может быть совсем примитивной или очень изощренной, но она будет всегда, и всегда будет соответствовать духу времени и ожиданиям большинства.
С того момента, как полиция самоустранилась с улиц, не будучи в состоянии поддерживать порядок, блюстителями которого они были, образовавшуюся пустоту заполнил новый закон улиц. Новорожденный развивался от самых азов юриспруденции, позаимствованных еще у самой природы, и действовал по принципу «кто сильнее тот и прав». Этот закон быстро эволюционировал, сосредоточив власть в руках наиболее простых и жестких лидеров.
Когда полиция, наконец, достроила баррикады периметра, отгородившего ее от остальных горожан, у нее возникло желание вернуться на улицы. Но улицы уже оказались занятыми, а действующий там порядок был установлен прочно и агрессивно защищал свои устои. Уличные банды, выражая общее негодование действиями власть предержащих и перекладывая груз ответственности именно на их ухоженные шеи, стали не только глашатаями воли большинства, но и их новыми блюстителями. Они встретили вооруженным сопротивлением отряды легионеров, бросившихся восстанавливать старый уклад, столь неуместный в сильно потрепанном городе. И не удивительно, что застрявшие в городе патрули легионеров были разоружены или уничтожены, а более крупные соединения правоохранителей вытеснены на окраины города или под прикрытие периметра.
События в таких случаях разворачиваются стихийно, но в одном направлении. Погромы и грабежи быстро прекратились, а на фонарных столбах взвились знаменами новой свободы висельники-мародеры: демонстративные казни всегда пользовались популярностью в народе, нашедшим новый путь в собственное будущее, которое спешило любыми способами избавиться от скверны прошлого.
Жизнь возрождалась.
Еще не все жертвы были кремированы, не все пожарища были потушены, а город уже вставал из пепелища.
Это был другой город, неузнаваемо изменившийся.
* * * * *
Получив сносную медицинскую помощь и передышку, эксперты включились в общую суету. Работа в периметре кипела: прямо на глазах возводились временные сооружения, протягивались коммуникации, организовывалась помощи пострадавшим. Захваченные общим азартом они надолго растворились среди снующих людей, подчиняясь волевым приказам, которые, порой, противоречили друг другу и себе. Но в царившем вокруг воодушевлении это было неважно.
Только в сумерках полицейские позволили себе расположиться с горячим ужином у полевой кухни и немного расслабиться, подводя итоги дня, который завершался красивейшим закатом. Как ни странно, но переливы красного на западе нисколько не напоминали Ольге о крови и зареве пожаров. Полыхающий в огне город и теперь пытался соперничать алыми и вишневыми тонами, замешанными на чернильной копоти дыма, с угасающим оком солнца. Но природа, чьи устои брали начало в равновесии стихий, снисходительно демонстрировала людям свое превосходство.
Женщина широко раскрытыми глазами впитывала это зрелище, стараясь уловить каждое мгновение таинства, чей спектакль играется ежедневно, но никогда не повторяется. Глаза напряженно всматривались, чтобы уловить самый загадочный момент, когда последний краешек солнечного диска спрячется за горизонт, но, как всегда, именно этот миг ускользнул. Только что он еще догорал, окрашивая сгущающуюся синеву неба, и крепко держался за край неба. А потом его уже нет, и нет так долго, что холод ночи успевают вплотную подступить к смотрящему.
– Пропустила,– еле слышно прошептала Ольга, отвечая своим мыслям, и поежилась от прикосновения холодного порыва ветра.
Серый не расслышал слов, и это лишь усилило его угнетенность. Он весь день не мог заговорить с ней, опасаясь затронуть деликатную и болезненную для нее тему, но понимал, что должен помочь перенести тяжелую минуту.
– Я так и не поблагодарил тебя за сегодня,– решился он, наконец, заметив, что глаза женщины опять затуманились отсутствующим взором.
Ольга оглянулась на полицейского и долго смотрела на него, словно пыталась вспомнить, о чем он может говорить, но выражение задумчивости так и не сошло с ее лица.
– Ты знаешь, я убила там человека или даже несколько человек,– спокойно ответила она и, увидев, что Серый собирается возразить, поспешила объясниться, выговаривая быстро слова и путаясь с интонацией.– Нет, нет, нет! Я не переживаю никаких серьезных потрясений! У меня нет стресса: я в полном порядке, насколько это возможно. Конечно, я впервые убила человека. И в моей жизни это не рядовое событие, но я спокойна. Хотя, скажи мне кто-нибудь заранее, что я убью ни в чем не повинного парня вот так запросто, а спустя пару часов буду спокойно ужинать, я бы не поверила! Человек на моем месте должен испытать что-то сильное, что-то сопоставимое с содеянным. Ведь это что-то значимое, правда? А где мои слезы, где истерика? Почему ничего не чувствую, как будто это меня убили!? Как будто это моя кровь брызгала во все стороны! Это моя голова развалилась, как спелый арбуз!
Ольга говорила громче и громче и, вдруг, разразилась смехом на свое неуклюжее сравнение, в котором, при всей его неуместности, обнаружила просто искрометный юмор, настолько глубокий, что смех сковал дыхание и комком застрял в горле. Не в силах сдержать хохот, одолевший ее, женщина легко отбилась от попытки напарника обнять ее за плечи. Вспышка неуправляемой радости разом угасла, увлекая в унылую прострацию так стремительно, что на лице от резкой смены выражения стянуло кожу.
– А ты! Ты-то что можешь сказать?!– набросилась она на эксперта.– Ты ведь убивал людей, а что можешь сказать? Что тут вообще можно говорить? Что стоит вся моя жизнь, все, о чем я мечтаю, о чем думаю?! А чего стоила жизнь того парня?! Вот именно, чего стоила его жизнь для него самого и для меня?!!
Последние слова утонули в рыданиях, сотрясавших ее хрупкое тело. А она все продолжала бормотать что-то нечленораздельное.
Серый молча обнял Ольгу за плечи, прижав ее лицо к своей груди. Он не пытался говорить с ней и утешать: это был ее внутренний диалог с собственной личностью, проходящей тяжелое испытание. Полицейский знал это наверняка, потому что ходил этим путем. А еще он знал, как много подобных диалогов ей предстоит со своей памятью, как много она захочет забыть.
Они сидели так вдвоем, в отдалении от освещенных участков периметра, и молчали. И именно в таком странном состоянии их нашел молодой, щеголеватого вида офицер, пригласив к советнику Титку, который разыскивал их, как оказалось, весь день.
* * * * *
В это же время на противоположном конце города за закатом наблюдала другая женщина. Она была значительно моложе, и многие мужчины нашли бы ее более привлекательной. Большие, темные глаза светились дерзким взглядом из-под прядей абсолютно черных волос, которые беспорядочно сплетались, обрамляя смуглое лицо и прикрывая лоб дразнящими острыми локонами, так выгодно контрастировавшими с ярко-красными поджатыми губками, в уголках которых постоянно играла расточающая высокомерие и кокетливость улыбка. Великолепные зовущие формы, подчеркнутые смелым декольте пикантной блузы и обтягивающей шелковой юбкой завершали облик очень заметной для любопытных мужских глаз женщины. Избалованная постоянным вниманием она была агрессивна и самоуверенна.
Сидя в одиночестве за столиком не слишком фешенебельной забегаловки, имевшей дурную славу, она была абсолютно спокойна. И нисколько не смущалась шумных мужских компаний за соседними столиками, которые время от времени оказывали ей пошловатые знаки внимания, бравируя друг перед другом туповатыми и нарочито громкими репликами с примитивными шутками. Хорошо зная подобную публику, Ирина, так звали женщину, игнорировала попытки остальных посетителей заведения увлечь ее разговором или завязать знакомство, полностью погрузившись в пучину собственных мыслей.
И хотя взгляд ее равнодушно следил за солнечным диском, который скользил за окном в разломе высотных зданий к линии горизонта, многократно отражаясь в уцелевших стеклах, она думала о другом, и перед глазами стояли совсем иные картины. Сегодня она пережила самый странный и самый необычный день в своей жизни.
Уже несколько лет Ирина работала в небольшом уютном магазинчике недалеко от дома, где можно было приобрести всякую бесполезную мелочь. Хозяин магазина, добрейший увалень Балашик, частенько в шутку обнимал ее за талию и доверительным шепотом признавался:
– Ирочка, ты единственная ценность в моем бизнесе и единственная причина, по которой покупатели еще не забыли дорогу к моему заведению.
Она отвечала ему ритуальной колкостью в адрес не слишком больших способностей Балашика в сфере торговли, и они весело смеялись, хотя это и было правдой. Единственной причиной, почему магазинчик еще держался на плаву, был характер Ирины. В свой первый рабочий день она умудрилась поскандалить с каждым вторым посетителем, которого обслужила, и уже не чаяла получить место, кляня собственную несдержанность. А на следующий день людей пришло вдвое больше, чем обычно, и они выстраивались в очередь, заводя беспредметные разговоры, обмениваясь возмущенными претензиями или откровенно заигрывая с новой хорошенькой продавщицей, после чего уходили с какой-нибудь безделушкой и массой впечатлений, чтобы вернуться назавтра.
Балашик сразу понял, что теперь не скромный набор предлагаемых им товаров привлекает клиентуру, а красивая женщина с хорошо подвешенным языком, которая могла распалить любого, подавляя своей дерзостью и умением отвечать резко и вызывающе, но, при этом, не оскорбив и не обидев человека. Сразу узаконив новый порядок дел, он переориентировал торговлю на способности Ирины, предоставив ей исключительную свободу действий и привилегии, чем обеспечил себе постоянных покупателей и хорошую прибыль. Бизнес шел шумно и весело, а ему оставалось лишь следить, чтобы падкие на общество его работницы посетители не уходили без покупки. Так прошло несколько лет, и могло бы продолжаться еще неопределенно долго, если бы не сегодняшнее утро.
Опоздав, по обыкновению, на работу, Ирина, на удивление, обнаружила совершенно пустой магазин. Балашик подробно поведал все последние сплетни и новости, посетовав на перебои в транспортной системе, по вине которой посетителей они теперь не дождутся до самого вечера.
– Вот и отлично!– обрадовалась женщина.– Я как раз успею вернуться и досмотреть сон.
– Но что мне сказать клиентам, которые заявятся сюда, чтобы пожирать глазами самую красивую и взбалмошную женщину в городе?– притворно надулся тучный владелец магазина.
– Попробуй развлечь их.
– Чем?! У меня нет ни одного из твоих выдающихся достоинств,– Балашик демонстративно обвел взглядом Ирину с ног до головы, задерживая взгляд на отдельных подробностях, чем вызвал игривый смех женщины.
– Но ведь тебе необходимо готовиться к тому, что однажды я уйду, и тебе придется искать мне достойную замену или учиться самому строить глазки тем мужланам, которых ты называешь клиентами.
– Уйдешь?!! Я в панике! Неужели ты нашла себе жениха и собираешься замуж, чтобы бросить меня здесь одного, обреченного на разорение и нищету?! Если тебе нужен красивый и умный муж, способный кроме всего прочего еще и терпеть твой уникальный характер, то я, так и быть, согласен пожертвовать своей холостяцкой жизнью! В конце концов, таким образом, я смогу сэкономить хотя бы на твоем непомерном жаловании.
Ирина расхохоталась и бросила напоследок:
– А насчет женитьбы ты зря заикнулся – я давно на тебя глаз положила, а за одно и на твое прибыльное дело, так что, если заговоришь об этом еще раз, я буду воспринимать это как предложение и обязательно соглашусь. А к вечернему наплыву покупателей я вернусь – не дам тебе загубить наш уже почти семейный бизнес!
Вернувшись домой, она сразу улеглась досыпать, но тревожный сон вскоре был прерван шумом с улицы. Ирина не придала этому должного значения и лишь плотнее прикрыла окна, решив посвятить оставшееся время чтению книги. Она не могла даже предположить, какая драма разворачивалась в это время на улицах Минска. Когда же женщина, наконец, решилась вернуться в магазин, у выхода из дома ее встретил уже другой город.
Основной кошмар разворачивался в центре, но и в этот тихий и уютный район докатились волны беспорядков, которые безгранично царствовали на неузнаваемо изменившихся улицах. Ирина увидела то, что видели в этот день миллионы других горожан: затянутое копотью пожаров небо, изуродованные тела мертвецов и грязь разрушений. Она не сразу нашла свой магазинчик, в котором столько проработала, потому что не смогла его узнать. А потом, стоя перед разбитыми витринами, долго не могла поверить, что это он. С улицы хорошо были видны сваленные в беспорядке дымящиеся стеллажи и сам Балашик, лежавший на одном из них.
Его руки были широко раскинуты, и на одной из них не было кисти. Из уха торчала рукоять ножа, залитая кровью, как и весь левый бок с изорванной одеждой. На широком запрокинутом лице застыло выражение сосредоточенности и напряжения, губы были плотно сжаты, а удивленно раскрытые глаза скошены к переносице.
Женщина не решилась подойти ближе: она боялась заглянуть в эти глаза. Она боялась того, что он выглядел мертвым! Ирина не была дурочкой-переростком, и что такое смерть знала. Но впервые ей приходилось видеть близкого человека, который выглядел настолько мертвым! Ошеломляющей была разница между тем добрым толстяком и этим неподвижным телом! Рассудок отказывался воспринимать его иначе как живым, и невозможно было смириться с абсурдностью столь резкой перемены.
Он не просто умер от мучавшей его болезни или под гнетом прожитых лет. Он не просто превратился в жалкие останки, лежавшие теперь на груде мусора. Он исчез навсегда, унеся с собой все свои проблемы, планы, шутки, редкие теплые слова, что говорил, ту застенчивость и скованность, которые его одолевали, едва пытался пригласить ее куда-нибудь на вечер... И многое другое, что было лишь у него одного.
Но больше всего угнетало безразличие мира и снующих мимо людей к той трагедии, которая вот так непривлекательно открылась ее взору. Никому в целом мире не было дела до бедного парня, несколько часов назад смеявшегося и радовавшегося жизни, надеявшегося и ожидавшего ее! Никому!
Ирина не могла осуждать редких прохожих, которые торопливо проходили мимо, стараясь не встречаться с ней взглядами, и не разделяли ее боль и отчаяние: в конце концов, вокруг было много мертвецов, так же безразличных ей, как и Балашик остальным. Она ощутила щемящую боль в груди, и ей было неудержимо жаль этого милейшего парня, с которым уже никогда не заговорит, которого не увидит, но заплакать так и не смогла. Что-то во всем этом было не правильно!
Ирина долго стояла у разбитой витрины магазина и, только когда уже сумерки стали сгущаться, расползаясь длинными тенями, отвернулась и пошла прочь. Никуда конкретно – только прочь.
Когда шум алкоголя в голове заглушил мысли и тревоги, женщина обернулась на прокуренный зал питейного заведения. И хотя было далеко за полночь, тут царило необычайное оживление, а за стойкой бара народ просто толпился. Неоспоримое большинство посетителей составляли небритые, дурно пахнущие мужчины, но частенько в общей массе показывалось и смело накрашенное девичье личико. Все обсуждали происшедшее днем, вспоминая жуткие факты с омерзительными подробностями, иногда начинали спорить, как события будут складываться дальше. И только изредка закрывали свои ревущие глотки, чтобы промочить их пивом или чем-нибудь покрепче.
Как она ненавидела все это! Как презирала этих подонков за то, что они живы и сидят теперь здесь, никчемные и тупые, а достойнейший из людей был мертв, убит кем-то из них, сидящим точно так же в пивнушке и болтающим о будущем города.
– ...Это еще что!– перекрикивал остальных бородач за соседним столом.– Сосед говорит, что центральная площадь вся заставлена трупами! Они там так плотно набились, что даже упасть не могут – стоят как столбы! Жуткое, говорит, зрелище!
– А он что, с ними стоял?– перебил его другой с уродливым шрамом на шее.
– А ты еще скажи, что он врет.
– И скажу.
– Может, еще и я вру?– вспыхнул бородач.
– Мужики, не завязывайтесь,– унимал их старик с хриплым голосом бывалого пропойцы.– Бывают, что и врут со страха, а сегодня был повод, и я набоялся себе полные штаны!
Все дружно заржали, и конфликт был исчерпан: подняли кружки за удачу тех, кто сумел выжить да еще что-то с этого поиметь.
– Вот, сколько живу, не перестаю удивляться,– вновь оживил беседу бородач, эффектно почесывая толстыми, узловатыми пальцами растительность на своем красном лице.– Это же как судьба людями балует. Вот напротив меня Астапчики жили, что свою газету имели и издательство в центре.
– Это, у которых дом с розовыми балконами?– уточнил старик и, получив утвердительный кивок добавил.– Знаю. Паскуднейший человек.
– Ой, не скажи. Да, он тот, что из грязи да в князи, но хоть и стал богатым незнамо с чего, а все одно с душой был.
– Кто, Астапчики?– возмущенно надрывал голос хриплый старец.– Да, падла он последняя!!! Зажрался гад, а деньги на чем сделал? Ворюга он! У таких как мы с тобой украл. Все они одинаковы. Мы тут землю носом роем за гроши, а он, тварь разжиревшая, на трех машинах разъезжает – одной ему мало – и дом у него, вишь какой, и категория какая-то поднебесная, и в нашу сторону не глянет, весь чистенький такой, холеный...
– Ты дерьмо носом роешь, а не землю!– побагровел бородач.– Завидки взяли на чужое добро, свистун ты трухлявый. Да они в сто крат лучше таких раздолбаев как ты, и люди были приличные: и в деле помогут, и посидеть с ними можно было.
– Ага! Посидеть! Налили ему разок, так он им и задницу готов лизать,– взвился хрипун, призывно зажестикулировав в расчете на остальных собутыльников, мол, вы понимаете, что я имею в виду.– За стакан этим жирюгам продался!
– Ты что, могильник гнилой, меня шестеркой назвал?– взревел краснолицый, подавшись из-за стола.
Его бордовая шея вздулась венами, а запачканная пивной пеной борода, казалось, ощетинилась на испуганного старика. Он потянулся к тому огромной волосатой ручищей, сверкая залитыми кровью глазами и примеряясь зашибить одним ударом.
– Братва!– оживились мужлан со шрамом и четвертый собеседник, который все время молчал и только бросал умные задумчивые взгляды, сбиваемые, порой, громкой икотой.– Это не дело! Кинь, Леха, дурь баловать! Зашибешь старика!
– Ты чего, Леша?– попытался исправить ошибку болтливый виновник конфликта.– Я не говорил такого. Просто Астапчики эти и мизинца твоего не стоят, будь они прокляты. Дрянь они, а не люди в сравнение с нами. Леша, нет базара. Ты меня знаешь. С чего загорелся то?
Было жалко смотреть, как испуганно вращал глазами убеленный сединой человек, как испуганно выставлял перед собой руки, стараясь удержать надвигающуюся на него махину. Двое нейтральных дружков неуверенно попытались остановить бородача, когда он с шумом отодвинул стул и навис над противником, но делали это сдержанно и деликатно, чтобы неуправляемый гнев Лехи не задел их:
– Тише ты! Он и сам скоро скукожится. Брось, Леха, дурить.
А когда краснолицый верзила замахнулся для удара сжатыми в кулак пальцами, они лихо отскочили, предусмотрительно оставив жертву оскорбления наедине с обидчиком. Удар прозвучал неожиданно громко, и старик вместе с грохочущими обломками стула покатился по полу к ногам остальных завсегдатаев заведения.
Ирина невольно содрогнулась при этом звуке, а после короткой паузы со всех сторон послышался одобрительный гул, и на какое-то время копошащийся в потугах подняться старик стал предметом общего внимания. Ему посвящались тосты, шутки и подколки. Кто-то не поленился пнуть его ногой, на что остальные отозвались бурным хохотом. Казалось, никто не замечал, что его лицо было залито кровью, что он натужно хрипел и кашлял, но стоило кому-то выкрикнуть: «Да он обделался! Нагадил в штаны», и вся толпа дружно взревела:
– Во-о-он!
– Убрать его отсюда, пока он не провонял тут всех!
– Вот гнида, нажрался! Надо его голову в его же штаны затолкать!
– А она у него и так там!
Стены питейного учреждения сотрясли новые раскаты хохота, под которые обвисшего старика несколько веселых добровольцев потащили на улицу, откуда потом еще какое-то время слышались смех и молящее хрипение неудачника.
– Ну, Леха, у тебя и рука!– восхищенно заметил парень со шрамом на шее, похлопав бородача по плечу.– Здоров ты, брат! Красота просто!
Тот посопел немного, раздувая ноздри и вращая глазами, изрядно потеряв в настроении:
– А что же он, гаденыш, на людей напраслину возводил,– словно оправдывался он.– Ну, говорю же, хорошие люди: а вот же нет! Надо ему все своим длинным вонючим языком потрогать.
– Но ты молодец, Леха,– не унимался его дружок.– Я думал, эту старую калошу кондрашка хватит, но, видно, живучая тварь попалась. У меня случай был... Да что случай! Сегодня...
– ...Я же дружил с этими Астапчиками,– не обращал на него внимания краснолицый.– Семьями мы дружили, собирались иногда, за город раз выезжали. Нормальные люди, никаких там коней, типа, они при деньгах, а я, типа, так... погулять вышел. Ну, соседи: нормально жили, общались...
– А я про судьбу говорил...– спохватился он.– Так что ты думаешь? Ну, вот все у него было! Веришь?! Я же точно знаю. Парень на самом верху был, с такими людьми общался, расскажу – не поверишь! И что?! Посмотри на меня: ну, обычный мужик, такой как все. И через это попал сегодня в самую давку. Вот поверишь, рядом со мной мертвыми падали, и я слышал, как у них кости ломались, а мне свезло. Просто свезло. Притопал я домой, а моя благоверная мне в крик с порога! Когда самая неразбериха пошла, так легавых как посдувало с улиц, и пошел народ шалить. Жена говорит, человек, может, тридцать на его дом как налетели! Все с палками да с железками. И заборы высокие, и двери каленые, и решетки, и собаки – а не помогло. Все разграбили, все повынесли да побили. Мне моя и говорит, а сама через это плачет, мол, сходи, глянь, может помочь кому успеешь – сама боится. Я и пошел...
Бородатый сделал большой и продолжительный глоток из своей кружки, а внимательные собутыльники и не шелохнулись. Многие за соседними столиками стали прислушиваться к словам буяна, который одним ударом сшиб старика, а теперь разводил глубокую лирику.
– Не видал я такого раньше,– продолжал тот, протяжно вздохнув.– Бывают, крадут, бывают, по дури, убьют кого, но там же зверье какое-то отрывалось. Короче, хозяина, самого Астапчика, распяли прямо на потолке: там балки такие из цельного дерева, так его прямо к ним и прибили за руки за ноги. Как входишь в дом, так он и висит на потолке, а под ним лужа кровищи. Уж я сколько дерьма повидал, но увидел, поверишь ли, так меня аж передернуло – жутко, жутко это выглядит. А там еще узко на входе, и чтобы пройти, надо прямо под ним по вот этой его крови ступать...
– Вот дерьмо,– прокомментировал парень со шрамом.
– А что делать?! И пошел – у него там и жена, Люба, и дочь-малолетка. Надо ж было и их глянуть. Нашел. На втором этаже. В таком большом зале, где у него, я знаю, много стекляшек и хрусталей всяких было – любил он это дело собирать. Но, что там было, я вам скажу, и словами не передать. Их обеих, и пацанку эту двенадцатилетнюю, сначала снасиловали, а потом, видно, пытали. И пальцы поотрезаны, и глаза повыжжены, и каких-то спиц в них понатыкали.
– Кто же это такое вытворяет? Может, сектанты какие религиозные? Я про такое слышал,– вставил подошедший из-за другого столика крепыш со своим стулом и уселся рядом.– Там символов всяких на полу кровью нарисовано не было? Ну, там, звезды, круги, иероглифы.
– Да там, браток, так было все кровью залито да забрызгано, что и рисовать места чистого не осталось, что на полу, что на стенах. Я говорю тебе, сроду не видал такого.
– Ну, это точно, что пришлые делали. У нас таких тут не будет. Я всю округу знаю,– вмешался парень со шрамом.
– А вот кукиш, Толян,– краснолицый с силой ударил по столу.– Жена говорит, что иных, из тех, кого видела, признала. И кто?! Свои! Живут через три дома от нас.
– Вот гады!– взревел подсевший новичок.– И вот так живешь и не знаешь, какая мразь рядом!
– А я про что?! Ну ладно, на чужое потянуло – украл. Ну ладно, по дури да по пьяни и порешить кого случается, не дай бог, конечно, но ведь зверства такие учинять, это же какую душу иметь надо! Все побили, поломали, пожгли! Что унести, видно, не могли – увечили. А там коллекция одних этих стекляшек, я думаю, столько стоила! Ничего не оставили после себя! Я вот только кресло в память и взял Астапчика – чудом уцелело. Мы с ним такими дружками были – не разлей вода. Он меня, вообще, так любил – души не чаял. А вишь, как вышло с судьбой: я в самое пекло попал – и живой, а он, бедняга, и дома не укрылся. Вот поверишь, вину за собой чую. Будто, был бы я рядом – уберег бы.
– Да, от судьбы хода нет... А что ты про гада того говорил, что за три дома от тебя живет да на такие пакости горазд?
– Это тот, кого жена моя признала?– Бородач сплюнул.– Да хмырь какой-то, при больнице раньше работал, а потом ему там пальцы в мастерской отхватило, так он и сидит теперь дома. Протезы он там какие-то делал или что.
– Так что получается, честного человека среди белого дня душегубы порешили,– стал задыхаться от негодования вновь подсевший,– а мы и сделать ничего не можем? Пока мы тут сидим, он, может, семьи наши убивает.
Напуганный собственной догадкой, оратор замолк, выкатив влажные, с пеленой хмеля глаза, и красноречиво ими завращал. В заведении повисла пауза, свидетельствовавшая, что рассказ краснолицего бородача объединил разрозненных пьянчуг в единую аудиторию, которая теперь сообща сопела в наступившей тишине, обдумывая новую общую идею.
– Да что мы сами порядок навести не сможем и разбойников приструнить?
– К порядку всю эту шваль!
– Отведи нас к тому убийце!
Возгласы слышались со всех сторон, и охваченная азартом справедливой мести группа посетителей быстро распалялась, требуя обидчика.
– Наши жены и дети в опасности!
– Постойте,– спохватился бородач.– А ежели жена моя ошиблась? Что, если обозналась?
– Что же мы дурней за нее? Разберемся, допросим и судить будем, как надо, по справедливости. Невиноватых трогать не станем – мы же не полицейские!
Раздался гул одобрения, переросший в здоровый гогот, и люд с шумом потянулся к выходу за краснолицым предводителем, выкрикивая на ходу короткие лозунги и воззвания, лишенные смысла, но богатые на звучные сочетания гласных. Опомнившийся хозяин питейного заведения попытался было взять плату за потребленное с отдельных посетителей, торопливо уходящих в «крестовый поход», но, получив несколько ударов в лицо и пинков ногами, угомонился и предпочел отлежаться на заплеванном полу, тихонько постанывая.
Заведение моментально опустело, и уже с улицы доносился шум спонтанного шествия, несущего справедливое возмездие в массы спящих горожан. Несколько предприимчивых завсегдатаев, правильно оценив ситуацию, торопились воспользоваться подвернувшейся «халявой», задержавшись в опустевшем зале, чтобы прихватить с собой все, что прятал от них за стойкой уже ничему не возражающий хозяин. Когда их внимание переключилось на завопившую официантку с кричащим своей откровенностью декольте, что они оценили практически сразу, Ирина постаралась незаметно выскользнуть на улицу, чтобы укрыться во мраке до того, как ее женские качества будут оценены каким-нибудь их оставшихся джентльменов. Она была уверена, что полученных за вечер впечатлений будет достаточно, и теперь намеревалась без приключений добраться до квартиры, где, как хотелось верить, она могла найти покой и защиту.
О том, что череда событий еще не закончилась, девушка поняла, расслышав за спиной сдержанный шепот и топот нескольких пар ног. Она чуть не вскрикнула от отчаяния – меньше всего ей нужны были неприятности такого рода. Нет, она не боялась мелкой уличной шпаны, снующей в темных подворотнях: в ее сумочке всегда лежал маленький шестизарядный пистолет с газовыми патронами, которым она хорошо умела пользоваться. Ирине уже приходилось с его помощью превращать зарвавшихся хамов в хныкающих беспомощных тварей.
Но сегодня был особенный день, и она как никогда ощущала себя слабой и беззащитной, и уже была напугана увиденным за последние часы достаточно. Так что, оказавшись перед лицом новой опасности, крадущейся по пятам, чисто по-женски начала паниковать. Сердце билось так часто и сильно, что сдавило грудь, отнимая дыхание. Девушка боялась обернуться, боялась увидеть то, что подстерегало ее за спиной, и продолжала ускорять шаги, бормоча что-то невнятное и сосредоточившись на том, чтобы не споткнуться и не упасть.
Преследователи явно сокращали расстояние, вынудив раскрыть сумочку, где лежал пистолет. Напряжение достигло критической точки, и Ирина готова была разрыдаться: она была почему-то уверена, что лишится чувств, стоит лишь притронуться к оружию или повернуться лицом к угрозе.
Поглощенная собственным страхом, девушка на какое-то мгновение отвлеклась своими мыслями и налетела со всего хода на выросшую перед ней из темноты огромную фигуру. Она ударилась о возникшего перед ней гиганта всем телом, ощутив под грубой одеждой того камень неестественно твердых мышц. Ей приходилось встречаться с ребятами, которые ухаживали за своим тренированным телом больше, чем иной обжора за собственным желудком, и знала, что красивые формы еще не означали в надутых мышцах хоть какую-нибудь силу. Но то, что она почувствовала при одном прикосновении сейчас, было чем-то настолько мощным, что потрясенная девушка попыталась сразу овладеть источником этой силы, инстинктивно угадывая комфорт и безопасность, которые та сулила.
– Тебя, здоровячек, мне просто небо послало,– искренне прошептала Ирина, повисая на руке своего вероятного спасителя.– Спасибо ему за это. А теперь проводи меня до дома, и я клянусь, что сделаю все, чтобы ты потом не пожалел об этом.
«По крайней мере, одного будет легче приструнить, чем толпу»,– коварно рассудила она, вспомнив о пистолете, и улыбнулась. Теперь она взяла себя в руки и поняла, что способна справиться с любой ситуацией. Своего податливого спутника она повела более длинной, но освещенной дорогой, чтобы преследователи могли оценить габариты того, кто мог за нее постоять. Она нарочито громко смеялась и говорила, демонстрируя непринужденность и уверенность, и очень скоро поняла, что кроме ее каблучков и мягких шагов сопровождающего ни один звук не тревожит больше ночной тишины. Впереди уже был виден освещенный подъезд ее дома, и в груди Ирины что-то немыслимо защемило.
Так вдруг захотелось ворваться домой, в теплую спаленку, и накрыться с головой одеялом, немножко пахнущим сыростью, и ощутить его поначалу леденящее прикосновение, которое вгонит в дрожь. Но после постель согреет, окутает теплом и уютом, будет ласковой и нежной в касаниях. Из-под одеяла можно слушать дождь, завывание ветров и скрипы старого дома – можно смотреть на неприветливый мир, но оставаться в безопасности, вне его досягаемости.
Девушка посмотрела на парня, чью руку продолжала крепко сжимать, и подумала, что вовсе не хочет делить с ним свое жилище. Она уже собиралась его эффектно отшить, как вдруг сообразила, что за все время пути тот не произнес ни слова, и тяжелая печать любопытства легла на прежние планы и настроение.
– Меня зовут Ира, и я, наверное, очень тебе благодарна, – начала девушка, заглядывая в лицо спутнику, и осеклась. У нее чуть не вырвалось: «Да ты красив, как бог, подлец», но лишь кокетливо прикусила губку и отметила для себя странное выражение голубых глаз парня. В них было что-то чистое, глубокое и... пустое.
Тем не менее, ни один мускул не дрогнул на лице красавца, и ни одним звуком он не ответил на реплику.
Или горд, или глуп, рассудила девушка, но вслух сказала:
– Знаешь, приятель, я незнакомых парней домой не вожу, так что, если хочешь ко мне завалиться, назови хотя бы имя.
Неожиданно незнакомец молча двинулся дальше, увлекая ее к подъезду дома. Ирина послушно шла рядом, не в силах сдержать улыбку:
– А впрочем, какая разница, как тебя зовут?– тихонько причитала она.– Может быть, ты глухой или немой. День, в конце концов, был необычный, значит, и закончиться должен как-то странно. А называть я тебя могу и Герасимом – главное, чтобы ты не поступил со мной как с той собачкой. С другой стороны, на твоем месте мог оказаться кто угодно, даже те ребята, так что хуже не будет... Или будет?!
Следующая глава http://www.proza.ru/2015/06/25/577