Призрачное собрание Полный текст

Николай Крячков
Николай Крячков

ПРИЗРАЧНОЕ СОБРАНИЕ
(в первой авторской редакции)

«...для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок... ну, лет, скажем, в тысячу...»
(Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита)

ПРОЛОГ

Философ и ангел встали с приставных кресел Оперного зала и не спеша направились к выходу. На площади Искусств было свежо.

- Как Вам Елена Васильевна в образе? — спросил не глядя на философа ангел.
- Да, госпожа Образцова великолепна. Я, собственно, из-за неё и принял Ваше приглашение на «Пиковую даму». Думал когда её ещё увижу вот так на сцене. Если увижу … — не поворачиваясь к ангелу ответил философ.

Зрители расходились не обращая на них никакого внимания. Философ стал разглядывать проходящих мимо людей и вдруг, как будто сделав открытие, повернувшись, хотел было задать ангелу вопрос … Но что-то удержало его.

- Хотите узнать почему мы с Вами как не существуем для окружающих? — продолжил свою задумчивую речь ангел.
- Да, признаться, именно это я и хотел Вас спросить.
- Мы для них невидимы …
- Как ..? — пристально посмотрел на ангела философ.
- Да так. Нас нет. Точнее, мы сейчас представляем собой наш материализованный дух — эдакое пограничное состояние между миром видимым и невидимым. Как те приставные кресла, на одном из которых, надеюсь, Вы комфортно наслаждались оперой. Я то уж точно, — улыбнулся ангел.
- Мест ведь на спектакль не было, но для нас они были, — продолжил он теперь уже внимательно смотря на философа.
- Не было, но были … — протяжно повторил философ, — а как Вам это удалось добыть то, чего нет, по крайней мере, для остальных?
- Я позвонил рыцарям плаща и кинжала. Нет, теперь уже не кинжала, а скорее гроссбуха … Да, да, не удивляйтесь, мой друг, — опять устремил свой взор в неведомую точку ангел, — они всё и устроили. И по сходной цене, надо сказать.
- Понимаете, — продолжил он, — считая, что им принадлежат слабости, следовательно, души, помыслы и судьбы людей, многие из них давно в этом перешли черту. И знаете что их удерживает от провала?
- От провала ..? — оторопел философ, не понимая о каком детективе идет речь.
- Да, от провала в преисподнюю, — заметно посерьёзневшим голосом уточнил ангел. И продолжил:
- Вышколенность и, в ряде случаев, наличие манер. Хотя бы как маска. Поэтому когда я позвонил, представился и отрекомендовался от одной общеизвестной души это не вызвало удивления. Они наивно полагают, что и с миром духов можно вот так запросто … Но в ряде случаев, как видите, это заблуждение помогает.

Философ понимающе улыбнулся. Перед Оперным залом почти никого уже не было. Подъезжавшие машины забирали оставшихся на площади припозднившихся театралов.

- Но пьеса это не главное, — продолжил ангел.
- У Вас, судя по всему, далеко идущие планы, — подхватил его мысль философ.
- Да. В этом городе, где, как изрёк поэт, я шпилем пронзил ненастье начали происходить любопытные события. Институализируется дискуссионная мысль в разного рода клубах и прочих приватных и публичных сборищах. Мысль, связывающая провалы времени, это весьма примечательно! Вот я и подумал, наблюдая за Вам, что Вам как философу, свято соблюдающему золотое правило здешних мест «больше трёх не собираться», было бы полезно участвовать в учреждённом нами с Павлом Петровичем очень приватном Призрачном собрании. Как Вы на это смотрите? — деловым, но располагающим голосом спросил ангел.
- Вы говорите о Павле I, призрак которого до сих пор держит в напряжении хранителей Музея русского искусства? — заметил философ, силясь представить себе последствия этого начинания.
- Да, о нём. И нет никакого напряжения на самом деле. Это всё осталось у уважаемого Александра Сергеевича в повести. «Добро и зло — одни мечты!». Петрович … Павел Петрович милейший дух с живым умом, чувством юмора и полным отсутствием этого пресловутого умонастроения «я из Германия прибыть». К тому же, есть две весьма существенные причины его гостеприимства, — интригующе лилась речь ангела.
- И какие же? — поддался этому настроению философ, которому сразу полегчало.
- Одна это то, что Ваши философские изыскания запредельны. Нет, не для Петербурга вообще. Для него как раз уместны. Один Ваш архитектурно-космический символизм чего стоит! Но, согласитесь, для местного культурного ландшафта, вернее для его нынешних остатков это запредельно, — уговаривал ангел.
- Что верно, то верно, — потупил взор философ, — я неоднократно и безуспешно пробовал поднять эти вопросы … лучше от этого не стало, возможно даже хуже ...
- Вот видите! — воодушевлял его ангел.
- Другая причина это само место, любезно предоставленное Павлом Петровичем для Призрачного собрания — Михайловский замок — стилистически ассиметричный четырёхугольник с восьмиугольным небесным всевоскресающим куполом, воздвигнутым символизировать связь мира видимого с невидимым, Земли и Неба, который снаружи скрыт четвероликостью фасадов этого, в полном смысле слова, чудесного строения. Василий Иванович … Баженов и Викентий Францевич ... Бренна среди прочих постарались, — доброжелательно продолжил ангел.
- Поэтому я и предлагаю Вам прямо тотчас отправиться туда. Благо нам надо лишь миновать Этнографический музей, пересечь Садовую и свернуть налево между классическими кордегардиями на Инженерной улице. Пойдёмте? — чуть наклонив голову к собеседнику тихо, но отчётливо пригласил философа ангел.
- Да, пожалуй Вы правы. Ваше предложение весьма … весьма завораживающее своей актуальностью. Собрание так собрание. Пусть и призрачное. Жила бы мысль! — смело и легко ответил философ.
- Вот и замечательно. А если чей-то дух нам для дискуссии понадобится, то я вызову. Вы не сомневайтесь, — добавил ангел.
- Я и не сомневаюсь, — веселым тоном вторил ангелу философ под впечатлением обуявшей его радости.

И они пошли о чём-то уже совсем дружески и беззаботно беседуя на ходу. Ни одна душа не встретилась на их ночном пути …

1. А БЫЛ ЛИ ЧЁРТ?

Ангел и философ подошли к арке Михайловского замка. Дух Павла Петровича отделился от памятника ему во дворе и слегка позвякивая шпорами направился им навстречу.

Да он совсем не похож на ту уничижительную фигуру памятника, от которого он отделился, — высказал своё наблюдение философ.
Я же Вам про то и говорил, — удовлетворённо заметил ангел, делая шаг навстречу Павлу Петровичу.

Церемония взаимного приветствия прошла быстро и по-деловому. Собеседники дружно поднялись по парадной лестнице замка. Спокойные тона мраморных стен, сопровождавшие это восхождение, и проходные залы, в которые они вышли, настраивали на беседу.

Что ж, господа, рад, что наше предприятие наконец-то обрело своё начало. Мы собрались. Осталось определиться с темой нашей сегодняшней встречи, — на правах хозяина по-военному изрёк Павел Петрович.
Мы наверное должны определиться методологически .., — робко начал было философ.
Да, действительно, — подхватил эту мысль ангел, — пусть это и звучит научно, но языки конечно у нас могут быть разные, разные имена явлений, но коль скоро синтез должен превалировать над анализом, иначе связь времён не восстановить, позвольте мне пригласить дух учителя, с которым мы познакомились не так давно и он рассказал мне прелюбопытную историю. Сама по себе она мне понятна, но вот как это происходило и выводы … Это, на мой взгляд, любопытно именно методологически. Может задать тон нашим следующим встречам.
 
Дух учителя, сухощавого, слегка сутуловатого пожилого мужчины с аскетичным лицом и ростом чуть выше среднего,  появился сразу же. Они поздоровались и он рассказал им следующую историю.

В те годы, когда признаки его мудрости никак не проявлялись в том смысле, что атрибутов величия не просматривалось никаких, он мучительно думал восстановит ли его ученик веру в свои силы, будет ли достаточно смел, дерзок даже и не даст былой травме сковать его волю. Легко сказать «не бойся». Лозунги и понукания вряд ли подмога, а вот какие слова внутри, в процессе действия? Есть ли там место диалогу? Но ведь сам в карман не влезешь и не можешь подсказывать в каждый момент действия. А действием было спортивное упражнение, последняя треть которого весьма тяжела. Поэтому учитель попросил ученика  запоминать всё происходящее и потом рассказать подробно. Ученик и рассказал, что как только был пройден рубеж последней трети упражнения, появился чёртик. Ученик сам назвал это имя. Чёрт предательски подзуживал: «Сбавь темп, сбавь, сбавь, будет легче ...». Но ученического ума хватило не вступать в диалог с чёртом, тем более сбавлять. Он лишь отметил в своём сознании это явление и честно рассказал учителю. Время выполнения упражнения было зафиксировано. Учитель задумался … Он даже не стал обсуждать правильно ли дано имя явлению, чёрт ли это, галлюцинация или реакция тела. Необходимо было найти решение. Инженерный ум учителя перебирал варианты. Перебрав некое их количество, он предложил ученику отдохнуть, а потом снова выполнить упражнение в полную силу с тем лишь отличием, что чуть загодя до начала последней трети упражнения плавно ускорить темп и всё внимание обратить на это, а не на чёрта и его увещевания. Ученик в точности это исполнил и … свершилось чудо — время оказалось значительно лучше! А ведь это была вторая попытка, но усталость никак себя во времени не проявила. Улыбка растягивала лицо ученика. Учитель понял, что получилось и с высоким результатом. Травме почти нет места в сознании ученика.

Вы хотите сказать, что чёрт занимал время и этим доказывается его бытие? — спросил философ.
Я не знаю, — несколько грубовато отмахнулся учитель.
То-то и оно, — многозначительно оглядел всех присутствовавших ангел.
Но тогда, получается, мы должны возблагодарить Небо за ниспослание мудрости учителю, научившему ученика не только не вступать в диалог с чёртом и не поддаваться на его лживые посулы облегчения, но и загодя ускорить шаг, предчувствуя момент его появления!? Переиграть, обойти, так сказать, пройдоху! — воскликнул Павел Петрович.
Именно, — сдерживая улыбку и потупя взор скромно и тихо подтвердил ангел.
Нашему бы царству таких людей. Это же полководец! — добавил Павел Петрович.
Что ж, Вы теперь знакомы, — задумчиво произнёс Ангел. Его взгляд встретился со взглядом  Павла Петровича и они помолчали. Возможно в их мыслях была какая-то согласованность ...

Единственно в чём сомневался ангел это в совместимости характеров Павла Петровича и учителя. Автономность личности, выражающаяся в неподчинении соблазну, о которой также думал шедший с ним к выходу философ, не так просто поддаётся управлению. Даже небесному.

Свежесть утренней зари побудила их ускорить шаг. Новый день принимал вахту в просвете между кордегардиями на Инженерной.

2. ОСТАНОВКА ВРЕМЕНИ

Небесные трели, протяжно раздававшиеся из телефона философа, приводили его в движение. Казалось телефон вот-вот спрыгнет со стола и побежит искать хозяина, так долго не реагирующего на звонок.

- Да, слушаю, — запыхавшимся голосом проговорил в трубку философ.
- Здравствуйте, мой друг! — поприветствовал его ангел, — хотел Вас предупредить, что нам придётся перенести наше очередное собрание. В этот раз оно не состоится.
- Что-нибудь случилось?
- Даже не знаю как Вам это объяснить, — задумчиво произнёс ангел, — у Вас, у людей в подобных случаях ссылаются на болезнь или нечто подобное.
- Тем не менее ..?
- В общем, у иных перья летят … Сложные времена в нашей вечности, но это временно, как ни странно это может звучать, — всё же ответил ангел.
- Да, Ваш небесный абсолют, спроецированный на нашу историю, конечную в определенном смысле, непосилен моему разуму … — начал было рассуждать философ, но, вспомнив что-то, перешел на другую тему, — хотел у Вас, кстати спросить …
- Да, пожалуйста, — с вниманием произнес ангел.
- Не так давно, будучи в Москве в местах литературно насыщенных, поднялся я к храму Христа Спасителя, чтобы посмотреть оттуда на Кремль, увидеть сияние его звёзд … И вдруг … Не поверите … — у философа от волнения слегка перехватило дыхание.
- Отчего же? Продолжайте пожалуйста, — голос ангела прозвучал как поддержка.
Это было удивительно, но почувствовал, что что-то случилось со временем и, возвращаясь мимо храма по направлению к Гоголевскому бульвару и метро Кропоткинская, взглянул на часы.
- И что же Вы обнаружили?
- Секундная стрелка стояла! Более того, ощущение остановки времени было невероятно явным настолько, что я даже испугался. Мне ведь ещё на поезд надо было не опоздать, несмотря на прямой путь в метро без пересадок. Но даже не это пугало, а то, что время остановилось, а сверхчувствительность включилась! Как сигнал, как помощь … Понимаете?
- Сколько времени стояли часы?
Да, да, я проверил по телефонным часам. Сразу же. Минут двадцать с небольшим, не более.
- Все эти двадцать минут Вы находились у храма?
- Наверное. Да, примерно это время и находился. Может чуть больше, — вспоминал философ.
- Нда … — задумчиво произнёс ангел и спросил, — почему именно к Кремлю Вы устремили взор?
- Даже не знаю … Туда устремлена перспектива ... В художественном смысле. В какой-то мере и в родственном со времён постройки его стен. Фамилия Альберти что-нибудь Вам говорит?
- Да, конечно.
- И такое впечатление, что эта перспектива затягивает. Причём постоянно. Или, как наверное следует теперь понимать, безвременно. Как в водоворот. А не развернётся ли когда-нибудь эта воронка вспять и не затопит ли всё вокруг? Я не мог удержаться, чтобы не взглянуть туда и … механический прибор точного учёта времени словно не выдержал …
- Следующий раз внимательнее следите за регулярностью завода Ваших часов, — несколько прохладно и с ноткой назидательности заметил ангел, видимо не желая продолжать этот разговор, — до встречи!
- Да, да, именно так и случилось — закончился завод, а я то было подумал … Но ведь чувство то было! До встречи ...

Философ положил на стол замолчавший телефон и некоторое время оставался в такой позе.

3. ЧЕЛОВЕК, НОСИВШИЙ МАКИНТОШ

Философ начинал понимать, что приглашение в Призрачное собрание — не только и не сколько дань его талантам, если использовать такую льстивую терминологию, но живое символическое действие. Борьба, если угодно, смысл которой он не мог пока уловить.

Дела земные, похоже, как всегда несколько запаздывали за делами небесными и что значило в устах ангела «у иных перья летят»? Разгадка начала себя обнаруживать в параллели встреч с мэтром — человеком, носившим макинтош. Параллельно встречам в Призрачном собрании. Идея сопоставить эти параллели возникла у философа после недавнего разговора с этим человеком. Может ангел исходил в том числе из этого? Философ попытался реконструировать картину прошлого и поиграть с вариантами настоящего и будущего. Поиграть? Легко сказать, но ничего больше ведь не остаётся.

Кем же был человек, носивший макинтош? Явно из прошлого века, из шестидесятых. Даже его более поздний облик не оставлял в этом сомнения. В те более поздние годы когда философ, точнее, будущий философ с ним познакомился их возникшая духовная связь выделялась на фоне других знакомств. Оба были приверженцы конкретики, не терпели фальши. Даже в конфликтных ситуациях — было и такое — соблюдали приличия и не опускались до подлости. Но жизненный опыт … Он конечно был разным и молодость будущего философа жёстко, но ненавязчиво направлялось опытом человека, носившего макинтош. Этот человек помогал ему или, точнее, поощрял, если молодой человек делал правильный выбор. Но выбор тот был обусловлен не менторскими устремлениями старшего, а самой жизнью, а она, в итоге, и пожилого мэтра сделала невидимкой. Почти невидимкой. Может он в другое собрание входит? Очень даже может быть … Но спрашивать философ не решился. Необходимы были собственные умозаключения. Отец философа часто говаривал ему, что наступит момент, когда он не сможет ему подсказывать в жизни. Это звучало как оправдание казавшейся нелепой своей жестокостью требовательности отца к сыну. Почти также было и в отношениях с человеком, носившим макинтош — тот просто никак себя не проявлял, когда не мог помочь. Просьб помощи не было в такие моменты. Это, наверное, было своего рода этикетом их отношений.

Решительность развивающегося дорогого летнего пальто фирмы «Macintosh», стальной блеск часов японской марки, сменённой нынче на какую-то швейцарскую, пронизали десятилетия. Удивительно, но этот человек вспомнил философа через столько лет и действительно подсказал с обнародованием, точнее фиксированием идей в уважаемом периодическом издании, когда остальные отмалчивались. Подсказал указанием на издание и обращение туда оказалось плодотворным. Опять поощрение правильного выбора, выбора, сделанного в содержании публикации? Но ангел об этом не говорил. Он говорил об архитектурно-космическом символизме, а где он тут? Дума!? Может здание Петербургской Городской думы символично в этом отношении? Ведь именно рядом с ней человек, носивший макинтош, дал поразившую философа оценку его будущей книги — не переусердствовать с красивостью, а больше думать о практических рекомендациях. Кому? Этот вопрос философа оказался риторическим. Да и как он узнал, что книга будет именно такая?!

И вот книга философом написана. Дума как стояла так и стоит у Серебряных рядов, доминируя на Невском проспекте между Адмиралтейством и площадью Восстания с Лаврой под сенью звёзд Ориона, за которыми тысячи лет основной идее противопоставления людей — «проценту» и миру без него. Но у кого такая длинная память? Получается, у ангела. Почему же ангел прямо на это не указывает? Возможно его привлёк метод, а не результат его применения. Ведь метафизика философа вроде как покусилась на расширение четырёх аристотелевых первопричин сущего. И не только аристотелевых, но пошла дальше поэтического достижения Киплинга о шести вопросах любого знания. А ведь Данте закрыл Аристотеля в аду и Маркс сей Дантов ад упомянул в своём фундаментальном труде, причём словами же Данте:

Здесь нужно, чтоб душа была тверда;
Здесь страх не должен подавать совета.

Хорошо про страх! Хорошо быть смелым и пасть под тяжестью неправедного договора смертью храбрых. Почётно! В фаустовском смысле. Когда искушение примитивно и не обращено на искушающего … О! Какая мысль для обсуждения а Призрачном собрании — искусить искушающего!

Философ приободрился в своих размышлениях.

В этом ли борьба? Подумать только, если да! Что же, тогда ангел прав, что «у иных перья летят». И полетят …

А что же человек, носивший макинтош — символично английский и заключивший про книгу, что в части ссудного процента ничего не сделать, ведь ему две, если не три тысячи лет ? Что же ему — поборнику борьбы — в этом? Он ведь сказал, что книга — труд наверное многих лет, на его взгляд, но перегружена орнаментальностью и прочими художественными ассоциациями, в которых ему трудно разобраться … А как же тысячелетие евклидовой геометрии, что не закрыло путь Лобачевскому? Как же эстетика? Как же выразительная форма, применимая к любому предмету, даже к такому как прикладная философия, которой является экономика, вернее её политико-экономическая составляющая и даже не она, а её категории, аксиомы, методы их формирования, наконец? Ангел же, напротив, вообще никак книгу не упомянул, сказав лишь там на площади Искусств о запредельности и одновременно уместности для Петербурга её философии, точнее использованной в ней философии. Не потому ли ангел с Призрачном собранием оказались с одной стороны, а человек, носивший макинтош, с другой? Получается, идём по жизни параллельно, но каждый в своем понимании бытия, истории, в разном масштабе времени.

И тут философ ужаснулся предположению о своей роли, вспомнив про судьбу булгаковского Мастера, оказавшегося в вечности и обретшего там покой. Покоя видимо недостаточно. Покой отнюдь не состояние между миром видимым и невидимым, призрачным. Вот оно в чём дело то ..! Не в нахождении ли «между» снятие двойственности — дословно между прекрасным и безобразным, добром и злом ..? И что же этим мирам не через кого больше соприкоснуться?

Философ поёжился от повеявшей на него своим холодным безразличием бесконечности. Предположим так, но какую цель преследует ангел?

4. САМОЗВАНЕЦ

Ангел сидел в кресле в арендованном апартаменте, приготовившись посмотреть двухцветный фильм. Ох уж этот артхауз — даже не различить что за цвет тот, который тёмный. Чёрный? Коричневый? Болотный? Чёрт знает что такое! Ночь предполагалось посвятить размышлениям, а фильм был выбран как своего рода катализатор мыслительного процесса и назывался «Самозванец». Что там придумал режиссёр?



Самозванец

Он ощупывал свою лысеющую голову, пытаясь обнаружить то, чего там никогда не было — корону. Ощупывал физически, но чаще мысленно, особенно в последнее время. И от этого периодического действа возникала фантомная боль. Боль утраты иллюзии, которой никогда не суждено было сбыться.

Он взглянул в зеркало и увидел расплывшиеся очертания совести. Именно очертания, даже не силуэт. Ему стало понятно, почему люди на вопрос подхалимов о любви к нему отвечают, что любить можно женщину, а не его. Они совсем её не видят! Ему стало горько от этой несправедливости и по-человечески его можно было бы понять. Пожалеть даже. Но жалось, равно как и горечь не делали реальностью вожделенную корону.
- Странно, — вслух подумал он, — целеустремленность, выходит, позволяет лишь собрать необходимое для получения главного приза, но не он сам, а я ведь отдал этому всего себя без остатка, служил этому, можно сказать, денно и нощно … Теперь даже её трудно узнать. Или зеркало врёт?!
- Твоя подозрительность невыносима! — отреагировало женское очертание в зеркале, вздрогнув от возмущения.
- Да? Но когда мы с тобой поженились ты была стройнее и отчётливее, что ли.
- Тогда ты не был самозванцем!
- Хм ...
Он опустил глаза. Они не находили себе места. Боль каким-то ореолоподобным кольцом сдавливала голову. Давно уже было ясно, что страдания сами по себе не признак … этой … Слово вертелось на языке, но упорно не хотело себя обнаружить. Ему ясно. Вряд ли всем. Да какая там ..? Уж по этому то поводу сомнений нет и не было, особенно в молодости. Кто же разменяет корону на неё? Но вот они … Чтобы они не думали, короны то нет … Может она всё-таки подскажет и возможно поможет?

Он с надеждой поднял глаза к зеркалу, но там уже никого не было видно.

...

Огромный монитор на стене замелькал титрами справочной информации о фильме. Ангел устало взял пульт и выключил монитор. Самозванец, самозванец … Нет, этот философ не самозванец и не ведёт диалоги с совестью. Определённо нет. Но усомниться было необходимо. Додумается ли он о своей роли посредника и поможет ли искусить искушающего? Все данные, чтобы додуматься у него есть конечно … Но вот как он поведёт себя ..?

Ангел прикрыл глаза, откинул голову на кресло и его внутреннему взору предстали неизгладимые впечатления детства — дикий клёкот в вышине, шум столкновения, перья, летящие вниз … Перья были чёрные и белые. И слова поэта:

И ангелов вражды не стало,
Но то мечта лишь —
Не забудь.

Нда, не забудь … И надо же такому случиться, что мир видимый в этом самом Петербурге … Санкт-Петербурге стал проекцией вражды в мире невидимом. Со всеми атрибутами. С самозванством, в том числе.

А ведь кто такой самозванец? Некое лицо, выдающее себя за того, кем не является? Только это? Нет. Вот, к примеру, искуситель — самозванец ли он? Определённо да, ибо проецирует свою раздвоенность, язык свой змеиный на других и одержим, и счастлив даже, что они уподобляются ему, служат ему, принимая эту раздвоенность. И не счесть их числа. Князь мира сего! Но ведь язык дух народа, а дух народа его язык. И прав, тысячу раз прав философ с его зачатками универсального языка действа, объединяющего слова, через которые всё начало быть … Поэтому то и выбор пал именно на него, на этого философа … Справедливый выбор.

Ангел заснул, утвердившись в своих мыслях и дивная тихая небесная мелодия сопровождала его сон до самого утра. Утра надежды на лучшее. Для мира и небес над ним.

5. НЕТ СЕРДЦА

Философ проснулся от каких-то слабых токов в груди слева. Первая мысль была — это над рёбрами или под? Вроде над. Как сполохи сухой грозы, угасающие в степи. Но запаха полыни не ощущалось…

Он попробовал нащупать пульс. На левой руке. Удивительно, но в области запястья сердце никак себя не проявляло. И на шее тоже. Щупал, щупал, но пульса не нашёл. Вроде жив, но где сердце? Ах да, жизнь определяется по состоянию мозга, а не сердца, но всё-таки..?

Последнее, что он помнил перед сном, это оценку его личности. Хе-хе… оценку. Да просто собеседник уловил границу, из-за которой исходят его слова и дела. И не только исходят, но и приобретают специфическую прохладную окраску. Само по себе в этом нет ничего предосудительного — уловил и уловил. Но граница оказалась непреодолимой для собеседника. Это и выдавало её наличие. Когда-то приятель говорил ему, что не строй сплошной забор вокруг усадьбы. Это разжигает любопытство. Захочется поглазеть что там за ним творится. Определённо он был прав. Сплошной забор или не сплошной — какая разница? Это черта. Переступать нельзя. В этом смысл. А домыслы… Есть ли в усадьбе жизнь, какая она и почему так себя проявляет — это всё домыслы. Иногда не лишённые наблюдательности и стоящие, чтобы поразмыслить над ними, принять во внимание даже...

Но где же сердце? Философ перевернулся на спину и приложил ладонь к левой стороне груди. Сердце ровно и отчетливо билось там за рёбрами. Значит не только жив, но и жива усадьба. Независимо от того, видит это кто-то или нет, догадывается или нет. И всё же, со стороны сердца вроде нет, а оно есть. И любовь есть. Не было бы тогда слов. Но слова есть. И дела. Почему непонятно? Языки разные?

Он сел на край дивана. Было позднее петербургское утро. За окном серое небо готовилось катком пройтись по земле. Смешать её с вездесущей влагой, которая на улице оказывалась всепроникающей сыростью. До проявления ли сердечности здесь и мира без границ?

Зазвонил городской телефон. За трубкой пришлось поспешить в соседнюю комнату.
- Да.
- Здравствуйте, с вами говорят из компьютерной службы.., — ответил женский голос средних лет и была названа какая-то компьютерная организация.
- Слушаю Вас.
- Разрешите задать Вам пару вопросов?
- Попробуйте.
- Как Вас зовут?
- Хм … , — мысль силилась понять будет ли второй вопрос о фамилии и для чего тогда этот звонок..?
- Это чтобы было легче общаться. Меня зовут Елена, — доброжелательно продолжил женский голос. Вероятно он принадлежал психологу.
Философ назвал своё имя.
- Скажите у Вас бывают проблемы с компьютером?
- Нет.
Пауза.
- Дело в том, что сотрудники нашей службы сейчас находится в Вашем районе. Они могли бы зайти к Вам домой, провести диагностику Вашего компьютерного оборудования и определить слабые места … На все наши работы дается гарантия!
- Спасибо, но меня это не заботит. У меня нет собственного компьютерного оборудования. Я использую чужое.
Пауза.
- Но… я всё же дам Вам наш номер телефона на всякий случай…
Номер был продиктован Еленой и тут же благополучно забыт философом.

...

Приладить незримый щит над философом у ангела никак не получалось. То есть получилось в итоге, но не без того, чтобы не разбудить философа подозрениями на сердечную боль. Пусть думает про усадьбу, границу, рёбра, наконец, но щит наконец-то прилажен. Пусть теперь попробуют злопыхатели атаковать его как творение высшей силы, до которой им никогда не добраться в самых злокозненных мыслях и словах. Словах…

Ангел готовил себе завтрак на кухне арендованного апартамента. Кухонные приборы работали исправно. Вся необходимая утварь была под рукой. Продукты были как всегда петербургского качества. Вода ещё хуже. Готовка пищи была одним из любимых занятий ангела на этом свете. Нет, он не был голоден в обычном человеческом понимании. Жажда… Пожалуй она, но не этой мерзкой воды из импортного крана с бесшумным керамическим картриджем, иногда томила его. Если так угодно высшей силе, то он готов был несколько раз на день во время готовки уяснять философию разных видов пространств — неограниченного, ограниченного измерениями самого апартамента, кухни, приборов в ней и кухонной утвари, упаковкой продуктов..; закрытого как та дверь духового шкафа и холодильника с часами и термометром; герметического как ёмкости с напитками и соусами; смешанного — пространства примыкающих друг к другу комнат и комбинированного как, например, яйца в скорлупе, которая бережно хранится в специальной ёмкости в холодильнике, который, в свою очередь, стоит в кухне в этом апартаменте в доме в Санкт-Петербурге… А время? Оно тоже многозначно. И не только время … Дальше больше и, разумеется, подробнее, что так или иначе придется обсудить на собрании. И всем этим, в итоге, наполняется любой акт творения, на результаты которого направлены козни злопыхателей и завистников. А он вот щит приладил… Не возгордиться бы.

Пахнет вкусно. Ангел со знанием дела управлялся с серебряным прибором и с аппетитом вкушал сотворённый им завтрак. Утро за окном было как белая ночь. Светлее вряд ли уже сегодня будет. Надо будет подсказать философу кипятить и серебрить эту водопроводную воду. С этой мыслью он отметил выключение посудомойки, означающее окончание мытья посуды и приготовился покинуть апартамент, выбирая обувь и пальто по погоде.

На улице через космополитичную Мойку из эрмитажных радиоокон в Европу на капельках влаги дипломатично парили нотки голоса то ли шведки, то ли датчанки Каролины Хендерсон, исполнявшей композицию «So Fine». Прохожие, казалось, музыки не слышали и было непонятно есть ли у них сердце.

6. ПАДШЕЕ ТВОРЕНИЕ

Философ открыл свою книгу и пошёл по её страницам вдоль строк. Они, в зависимости от величины букв, напоминали то огородные грядки, то виноградные лозы. Что всё это значит? Шагов не было слышно. Только стихотворный ритм напоминал о движении.

Слово как символ, за символом слово.
Смыслы сцепились как ветви сурово.
Чаща объяла страницы подтекст,
Значений побеги сплели всё вконец.
Редко кто может сквозь чащу пробраться,
До истины корня никак не добраться.
Старый садовник взирает на сад
Улыбкой усталой творению рад.
Сколько расти тому саду безвестным?
Мы не узнаем, но смыслы полезны.
Сладкий и горький у символа вкус.
Выбор за Вами. Садовника ус
Лукаво смеётся, а глас вопрошает:
«Кто сквозь подтекст Вам пробраться мешает,
Слова заветного мякоть вкусить,
Истины соком себя одарить?»

Грядки и лозы постепенно исчезли и философ обнаружил себя поднимающимся по парадной лестнице Михайловского замка. Павел Петрович и ангел ждали его наверху, о чём-то неспешно беседуя.

- И сны не сны, - подумал философ, - то вот, вроде как, сердечная боль, то скрытое от чужих глаз движение сюда, на собрание...
- Здравствуйте, дорогой философ! - почти одновременно приветствовали его Павел Петрович и ангел.
- Как добрались, не мешали ли «пробки» на дорогах? - добавил ангел.
- Нет, Вы знаете даже не заметил. Странное состояние защищённости собственными мыслями и то ли в пространстве движешься, то ли нужное пространство надвигается на тебя объёмно так. Фантастика какая-то!
- Привыкайте, дорогой друг, - одобрительно заметил Павел Петрович, - в этом, как мне кажется, проявление смысла материализации нашего духа, самой возможности наших встреч.
- Да, господа, если позволите, я анонсирую тему нашего сегодняшнего собрания, - торжественно произнёс ангел.
- Извольте, - Павел Петрович сделал шаг назад, будто уступая кому-то место.

Философу показалось, что они уже подготовились или были готовы к этому давно, ещё до его появления, а ему предстоит экспромт. Ну так это от него и ждут наверное...

- Но анонсом будут не мои слова, не плакат, даже самый искусный и расцвеченный самыми прекрасными красками. В конечном счёте, когда-нибудь потом, когда философ обнародует наши встречи, критики, привыкшие искать связь между словами и делами в визуализации слов, обратят внимание на образ, рассказавший нам о падшем творении и как падшие обосабливают себя миром вещей, уподобляются им и лишают себя мира во всём его многообразии — здесь и там, - ангел многозначительно поднял свою правую руку вверх так, что философ и Павел Петрович невольно посмотрели туда же. Потолок был высок, но не беспредельно.
- Вот как!? - поднял брови Павел Петрович, - Вы хотите обсудить не сам грех, а его последствия в самом, если угодно, широком смысле? Что ж, давайте попробуем. Кого мы нынче заслушаем в связи с этим?

Вместо ответа в зале появился дух англичанина... нет, скорее американца. Довольно странного на вид — в старомодном фраке, но в современных роговых очках, цвет оправы которых удачно гармонировал с его волнистыми белокурыми волосами. Лицо его было аскетичным и бледным.

Как-никак, Михайловский замок был в известном смысле сценой. Поэтому, поначалу странный фрак вызванного иностранного духа вполне, если задуматься, сочетался с изреченной им мыслью.

- «Man is a Fallen Creature» is an observation of the human condition. Men do not appear to be born «good» for they naturally gravitate toward that which is evil*, - несколько устало произнёс дух иностранца и исчез.
- Что он сказал? - спросил Павел Петрович, слегка поморщившись.
- Сказал, что человек — падшее творение и это якобы следует из известного нам человеческого бытия...
- Ааа, понял, всё тяготеет к дъявольщине, - нетерпеливо продолжил Павел Петрович, - и мы должны с этой подменой согласиться? Хотя практически, должен Вам сказать и могу засвидетельствовать, что так оно и видится — некий недальновидный постулат, унаследованный ли или подкреплённый государственной силой, оказывает влияние, а потом его последствия выдаются за причину. Круг замыкается. Я даже думаю, что усталость нашего иностранного гостя и его костюм свидетельствуют о невозможности разомкнуть этот круг. Нынче всё упростилось до своей исходной сложности — валюта сконцентриовала в себе все отношения. В моё время был хоть какой-то манёвр — все эти ефимки, закладные, наследие матушки нашей с её тайными и явными договорами и договрёенностями. Но политику можно было делать, если бы я не ошибся со своим окружением... Эта напасть угробила династию, в конце концов! Сейчас же, на мой взгляд, сложность в сжатой до пределе простоте.
- Давайте всё-таки отвлечёмся от безусловно важных пар «добро — зло», «восхождение — падение», «соединение — разъединение», «актив — пассив», «дебет — кредит», «кредитор - должник» и прочих черт бытия, - мягко продолжил ангел, - иначе мы непременно войдём в бурные потоки провиденциализма истории, в её циклы, волны, а главное — истоки этого потока — окажутся вне нашего внимания. Что Вы думаете, философ?
- Я думаю об Александре Блоке, о том времени когда он поставил в соответствие слова поэта краскам художника и, возможно невольно, этим не постиг русский модерн, его силу возвысить каждого до красоты. Красоты природной и... Модерн умер в России. Непонятный. Присущий ему синтез не произошёл. Особенно в науках об обществе. Райские кущи отобразились лишь в камне многочисленных, но уже достаточно обветшалых петербургских фасадов...
- Интересно! Продолжайте, прошу Вас, - попросил ангел.
- Понимаете, ведь что сказал наш иностранный гость, имея ввиду человека как падшее творение? - продолжил философ свой экспромт, - он, в сущности, сказал, что падшие неизбежно останутся вне связи с природой и будут настойчиво укреплять эту разобщенность повсеместно — в уподоблении себя и других машине, в алгоритмизации поведения, в упрощении языка, в постоянном и повсеместном разделении себя на своих и чужих, в разделении даже правды на каждому свою. И если уж дьявольская гравитация здесь становится законом, то не только рай земной, но и рай небесный становится недостижим, иллюзорен. Насилие становится нормой.
- Иначе говоря, Вы полагаете постановка в соответствие слов и красок стала причиной падения модерна, присущего ему синтеза? - поинтересовался Павел Петрович.
- Причиной или нет, мне точно неведомо. Явление многостороннее. Я пробовал для себя сопоставить стихотворение Сергея Городецкого «Зной», о котором писал Александр Блок, и своё «Память», и пришёл к мысли, что слово отличается от красок не просто оттенками, которые и красками достижимы, а тем, какую идею они означивают и как? Нет, конечно, можно талантливо, сочно описать предмет интерьера, его причудливые формы. И явление природы тоже. Вот послушайте.

Зной

Не воздух, а золото,
Жидкое золото
Пролито в мир.
Скован без молота -
Жидкого золота
Не движется мир.

Высокое озеро,
Синее озеро
Молча лежит.
Зелено-косматое,
Спячкой измятое,
В воду глядит.

Белые волосы,
Длинные волосы
Небо прядет.
Небо без голоса,
Звонкого голоса,
Молча прядет.

Но можно ли красками на холсте или бумаге изобразить память?

Память

Мерцаньем горестным вода блестит.
Куда плывут седые мыслей вереницы?
И слов нехватка тягостно горит,
Объявши памяти холодные зарницы.

В пейзаже строф у самой у воды,
Преодолев нагроможденье света,
За истиной тянулись дни
И не могли никак найти ответа.

За вехой времени значений череда
Играет на ветру неспешно.
У памяти нет срока…
Навсегда несбыточна её надежда.

- Краска смешивается с краской, а за видимостью слов смешиваются их значения, - продолжил философ, - и если искусственная валюта, искусственность отношений ею порождаемых, противостоят искусству, то первой пострадает поэзия, затем проза, затем живопись. Их отменят, обосновав отсутствием соответствующих потребностей, о которых не может быть речи при полном овладении рыночной площадью и её захламлением. Скажут ведь как наш иностранный гость, что посмотрите — людям это не надо и не люди это уже вовсе.
- Так уж и отменят? - недоверчиво заметил Павел Петрович.
- Когда чему-то нет внимания, оно неизбежно исчезает. Да и рукописи горят лучше памятников архитектуры. Культура становится наследием, эдаким антиквариатом. Нет сегодня культуры, завтра будет казаться, что и не было никакой культуры вчера, - грустно улыбнулся философ.
- Я прошу прощения, господа, - обратился к собеседникам ангел, - но мы ведь обсуждаем ту сторону культуры, которая и является прогрессом, но не считается таковым, неправда ли?
- Да, именно так, благодарю Вас, - слегка кивнул ангелу философ, - представьте себе, что есть некая форма языка, некий символический код, который присущ всякому чувству, улавливающему символ, цвет, запах, звук... и человек может отправить сообщение, которое передаётся от дерева кусту, от куста, птице, от птицы пробегающей по полю плутовке лисе, от лисы домашним животным, а от них человеку...
- И что, это без всяких технических ухищрений? - с нетерпением прервал философа Павел Петрович.
- Не обязательно, - продолжил философ, - я лишь хотел подчеркнуть, что не в соответствии слов краскам, о чём говорил Александр Блок, дело. Но это дело немыслимо в среде падших и их борьба, если угодно, за свой суверенитет как суверенитет всеобщий имеет более широкую повестку. Общекультурную. Ремесло инженерии почётно, но у неё своё, подчинённое законам природы, место. Никак не иначе.

Ангел одобрительно улыбнулся. Похоже, его ожидания были не напрасны.

- Так получается, от телеграфа, радио, телевидения, глобальной сети мы опять возвращаемся к некому подобию голубиной почты? - нетерпение Павла Петровича всё больше обнаруживало какую-то его практическую заинтересованность.
- Разница лишь в том, что сообщение не привязывается к голубиной лапке, а сообщается ему иным образом, - уточнил философ.
- Фантастика! - взорвался Павел Петрович, - будь на вооружении русской армии такая метода, мы бы не только до Индии дошли! И главное, такой, с позволения сказать, шифр, непостижим врагам нашим, ограничившим себя технокультурой и упростивших свой язык до безобразия, наивно полагая, что в этом обеднении состоит богатство власти.
- Я думаю, Индия сама бы пришла к Вам, Павел Петрович, - вкрадчиво добавил ангел.

Павел Петрович был удовлетворён и радость его на самом деле перемежалась с грустью о невыполнимости им такого грандиозного синтеза. Одно лишь его радовало, что на некогда топких берегах Невы, ныне облачённых в гранитную твердь, подобные идеи начали обсуждаться. А ведь издревле в этих местах считалось, что сказанное уже свершилось.

-----
* «Человек — падшее творение» является наблюдением человеческого положения. Люди, похоже, не рождаются «хорошими», поскольку естественным образом тяготеют к тому, что есть зло.

7. ПОПУТЧИКИ

Действительно, сказанное начало свершаться. Сначала виртуально через ключевые слова. Имея обыкновение обнародовать некоторые мысли в сети, философ заметил, что как только он выскажет нечто по телефону или в электронном письме, то сразу же кто-то ищет подробности в ранее обнародованных им мыслях. Причём ищет точно, обращаясь именно к той мысли, которая содержит высказанные ключевые слова. Телефон, почта, собеседники, сама сеть опасений не вызывали - это открытые двери и ключи к ним ни к чему. Было лишь не проходящее ощущение прозрачности коммуникации и одновременно непрозрачности мысли. Как если бы ключевые слова закрывали двери смысла. Почему же не понимают? Или понимают? Ответа не было и философ вспомнил ту зимнюю поездку в пригородном поезде и две встречи в нём, о чём решил рассказать ангелу и Павлу Петровичу во время их очередной встречи в Призрачном собрании.

- Знаете господа, а ведь произошло очень любопытное событие. В пригородном поезде, где первый мой попутчик подсел ко мне очень странно и это было сразу заметно, - начал свой рассказа философ.
- В чём же это выразилось? - полюбопытствовал Павел Петрович.
- В вагоне были свободные места, но он подсел именно ко мне, предварительно вежливо справившись свободно ли место напротив. Разумеется, это место было свободно и он там удобно расположился, вытянув в сторону свои длинные ноги.
- Как выглядел Ваш попутчик? - попросил уточнения ангел.
- Европейской наружности пожилой господин.
- Европейской? Как Вы определили? - Павел Петрович с улыбкой повернулся к ангелу.
- Да, он напоминал Жана Рошфора. В детстве я смотрел много фильмов с его участием. Однако, одет был он во всё чёрное — чёрную дорогую на вид пуховую куртку, чёрные брюки, обувь, что-то чёрное под курткой, включая чёрную рубашку и бельё.
- Бельё-то Вы как узрели? - продолжал улыбаться Павел Петрович.
- Из под расстёгнутого воротника рубашки выглядывала чёрная футболка, - уточнил философ.
- Зловещая картина, - уже более серьёзно произнёс Павел Петрович.
- Цвет перьев в куртке не заметили? - продолжил он.
- Нет.
- О чём же он повёл речь? - спросил ангел, явно пытаясь побыстрее перейти к сути.
- Вы знаете, - продолжил философ, - он почему-то начал говорить о валютном устройстве (это с посторонним человеком-то!) и, как мне показалось, хотел затеять со мной дискуссию.
- А Вы?
- Я? Я насторожился, но старался не показывать вида, поддакивал, пассивно уклонялся от оппонирования и этим разочаровывал собеседника. Он периодически замолкал, молча и задумчиво смотрел в окно, снова и снова пробовал перевести наш вялый диалог в интересующее его русло. У него никак это не получалось и я старался вызвать у него ощущение если не ошибочности нашей, на мой взгляд, не случайной встречи, то её бессмысленности. Он то ли хотел оправдать своё видение валютного устройства, причём это выглядело как некая последняя попытка, то ли не был уверен с тем ли он говорит об этом... То есть он, видимо, был всё же в некоторой степени уверен, но не совсем. Он даже сделал мне комплимент в связи с моей осведомлённостью с исповедуемой им доктриной, на что я ему ответил, что моя осведомлённость весьма поверхностна, ибо почерпнута из газет и только. В общем, он был разочарован содержанием нашей беседы и по прибытии на конечную станцию первый поднялся и пожелал мне приятного времяпрепровождения, посетовав при этом, что вынужден последнее время рано вставать, проводит время в таких поездках, посещать кого-то и даже решать свои материальные проблемы... Непонятно, почему речь шла именно о валютном устройстве? Проблема конечно важная — о характере отношений в обществе, но ведь она простирается дальше в область восприятия нами сущего, взаимодействия с ним...
- Они.., то есть он — реалист и прагматик, - заключил ангел, - иначе говоря, обеими ногами на земле, но вот земля-то, её прочность под ногами начала колебать его уверенность. Нет, конечно, не в земле как таковой дело, а в восприятии её и веры других в такое же восприятие, представленное литературно. Метафорически.
- Вы хотите сказать, что рационализм дал трещину? - обратился к ангелу Павел Петрович.
- Не то чтобы трещину, мой друг. Этот рационализм перестал быть убедительным. Доказательства уже мало что доказывают.
- Ну хорошо, - увлёкся Павел Петрович, - приведут они кроме физических или математических доказательств доказательства метафорические, поэтические, сделают, как сейчас говорят в миру, рестайлинг своей доктрины. Предположим. Что это изменит?
- Продлит их существование, - догадался философ.
- Вот именно, - продолжил его догадку ангел, - но это будет последнее продление. За ним искушение вернутся к небесному, воспарить к нему, ко всеобщему, к всеобщности всего сущего, к миру всего и вся.
- Я сомневаюсь, - Павел Петрович откинулся в кресле, - власть такова, что её смена неизбежно порождает соблазн начать всё сначала, но в других лицах. Пожалуйста, мой пример разве кого-то научил?
- Не научил и это плохо закончилось столетие спустя, - подтвердил философ.
- Тогда на чем зиждется Ваша, ангел, уверенность, как я понял, в искушении искусителя? Да и чем? Добром!
- В исчерпаемости, если уже не исчерпанности, методов убеждения — логических и метафорических - в одном и том же порочном и старом как мир. Постоянный рестайлинг одного и того же неизбежно утомит публику, - несколько безразлично пояснил ангел.
- А как же тогда добро и зло? - хитро прищурившись спросил Павел Петрович.
- Сойдутся в одну точку — одна метафора сменит другую, - парировал ангел и улыбнувшись повернулся к Павлу Петровичу.

Философ продолжил разговор рассказом про второго попутчика, подсевшего к нему на обратном пути с томиком Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

- Давайте рассмотрим это событие по порядку, - предложил Павел Петрович, - опять с облика Вашего нового попутчика и так далее...
- Второй попутчик был, как ни странно, тоже в чёрном, но мельче и суетливее, что ли. Также похож на европейца... Высокий лоб, несколько хищный нос, в возрасте, с рыжеватыми поседевшими коротко постриженными клокастыми волосам. Как пастор он выглядел бы органично. Он постоянно открывал свой портфель, доставал оттуда «Мастера и Маргариту», открывал эту книгу, читал, потом вдохновенно задумывался, доставал блокнот и делал какие-то записи. Потом опять менял блокнот на книгу, читал, задумывался и так неоднократно. Невозможно было не заметить. И я грешным делом подумал, что он тоже по мою душу и заговорит со мной уже не жестом, а словом как первый попутчик.
- И что же, заговорил? - заинтересованно произнёс Павел Петрович.
- Нет. Заговорить решил я. Опередить события. Поразмыслив и извинившись, что прерываю его чтение, я поинтересовался о том, сколько раз он прочитал эту книгу. Он, посмотрев на меня с любопытством, несколько пафосно сказал, что эту книгу можно читать бесконечно. Тогда я спросил как ему видится конец книги — счастливый или нет? Но он, на мой взгляд, ушёл от ответа, заключив, что каждый понимает это по-разному и в этом прелесть этого произведения.
- Действительно ушёл от ответа.., - задумчиво признал Павел Петрович, - но Вы ведь, как мы знаем (Павел Петрович бросил взгляд на ангела), направили Ваше обращение искушающему. А смысл этого обращения был в указании на единственную возможность окончательно не потерять почву под ногами, обратиться к земле и небу над ней. Сами-то Вы не расцениваете это как если не помощь, но попустительство злу?
- А разве указать злу путь добра это попустительство злу? - философа несколько покоробил напор императорского духа, - я, между прочим и ответ уже получил.

Павел Петрович и ангел переглянулись.

- Вот как?! Уже?! - удивился ангел, - и что же в этом ответе было, если не секрет.
- Не секрет, господа. Смысл ответа был в том, что моё обращение или, если угодно, предложение, принято к сведению.
- Подпись и печать были? Какого цвета печать? - с канцелярской дотошностью допытывался Павел Петрович.
- Были. Печать, разумеется, чёрная.

Ангелу стало немного не по себе. Волнение охватило его: «Вот как, оказывается, начался финал! А ведь впереди должна быть победа... Философ сделал своё дело — вышел в финал. Он оказался внутри событий, их действующим лицом. Реализм действительно преодолён. Преодолён в том смысле, что если бы и нашелся автор, желающий обо всём этом рассказать, то ему неминуемо надо было бы отказаться от описательности и следовало бы примерить на себя одежды философа, на которого пал мой выбор. Теперь надо быть очень внимательным — финал есть финал и Санкт-Петербург разворачивает свою третью после окна в Европу и образа и подобия Амстердама сущность — свой архитектурно-космический символизм».

ЭПИЛОГ

Ангел взлетел на шпиль Петропавловского собора и словно увлекал Санкт-Петербург в небо. Прохладное северное солнце позолотило его образ.

Павел Петрович, слегка позвякивая шпорами, вернулся на свой трон во дворе Михайловского замка.

И только философ шёл по гранитной набережной Невы один на один со своими мыслями. Со стороны он выглядел одиноким. Но это только со стороны. Главное, он оставался в своём родном городе и город этот, словно чувствуя это, снова и снова повторял ему свою последнюю тайну. «Вокализ» Сергея Рахманинова играл где-то рядом, словно сопровождая в пути...



Связь видимого с невидимым — суть русского символизма даже если внимательно посмотреть на тревожную Царевну-Лебедь Михаила Врубеля.

Как писал Александр Блок:

Дали слепы, дни безгневны,
Сомкнуты уста.
В непробудном сне царевны,
Синева пуста.

Пушкин - Римский-Корсаков - Врубель и прервалась связь времен ко второму десятилетию XX века, ибо дальше тревожность материализовалась и невидимое стало видимым...

Но невидимое таит варианты, ведь символ, как правило, многозначен. Не в этом ли возможность символической красоте Санкт-Петербурга спасти мир?

Тревожность была очевидна символисту. Но его предшественник Фёдор Тютчев в стихотворении «Рим ночью» увидел перспективу восстановления утраченной связи времен:

В Ночи лазурной почивает Рим...
Взошла Луна и — овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Все тот же мир, волшебный, но отживший!...

Дело за русскими художниками в самом широком смысле слова.

Триста лет назад язык символов был хоть и знаком немногим, но достаточно отчетлив. В начале нынешнего столетия в журнальных публикациях, посвященных небесной, а значит и вселенской планомерности парков окрестностей Санкт-Петербурга в Царском Селе и Выборге, можно было прочитать суждение барона Николаи, владельца парка «Монрепо», президента Петербургской Академии наук, учителя императора Павла Петровича о том, что в истинный рай парков никогда не проникал глаз черни и который снаружи так незаметен. Санкт-Петербург тоже воплощение небесного плана на земле, а не только общеизвестное окно в Европу и образ и подобие Амстердама.

Согласно финской легенде наш город целиком возвели на небе и также целиком опустили на землю. Есть и другое объяснение небесного плана Санкт-Петербурга как проекции созвездия Ориона с рядом доминирующих высот и других символических достопримечательностей - Петропавловской крепости, Московского (Забалканского) проспекта (меч Ориона), Колонны мира на Сенной площади архитектора Жан-Мишеля Вильмотта, который воплотил в жизнь идею Стены мира, расположенной перед Военной школой на Марсовом поле в VII округе Парижа, ряд мостов - Благовещенский, Дворцовый, Троицкий, Литейный...

...

Философ шёл по Литейному мосту к Выборгской стороне, внимая городу и стиху о нём и Орионе*:

Пояс Невы, Ориона,
Шлёвки мостов разведя...
Водная гладь беспардонно
Меч на Москву навела.
Стали калёной росчерк
Высек меридиана проспект.
Как забалканский хлопчик
Он теперь переодет.
Шапкой его, рукоятью
Башня Мира была,
Но испугавшись чего-то
Была… и потом сплыла.
Французское горе рыдало
Утрате подарка вслед.
Египетский сфинкс театрально
Улыбкой встречал рассвет.
Славянский дух под покровом
Легенд своих плёл кружева.
Город остался вечен
И не его Ориона судьба.



И сам город разделен Невой словно на верхнее и нижнее царства как в Египте, ведь миф о воинственном Орионе интерпретация мифа об Озирисе — египетском боге возрождения и плодородия. В русской традиции миф об Озирисе перекликается с мифом о Велесе, увековеченном в ряду других лиц в 1862 году в Великом Новгороде памятником-благовестом шара-державы «Тысячелетие России» и с образом почитаемого православными Святого Николая с уважением к пахарю и хлебу насущному.

Со временем эта отчетливость языка символов обернулась своей противоположностью — менее различимы стали не только значения символов, но и сами символы. Импрессионизм расцвета промышленного капитализма стал неким переходом от отчетливости к беспредметности вплоть до того, что беспредметная валюта по установлению стала находить свое прибежище в беспредметном искусстве. Цвет пламени костров стал инструментом насаждения неразличения содержания, подменой его цветом. Человек психологизируется корыстью и не становится человеком методологическим — собственником своего сознания, о чём перед самым оформлением краха Российской империи писал русский философ Густав Шпет. Но цвет пламени костров, подменяющий чёткость образа, активен не только в массах, но и в создании себяподобия, хотя и карикатурного. Что бы не перепутать кто есть кто...

В 1863 году, спустя год после открытия памятника «Тысячелетие России», Николай Ге, с которым имел родственную связь Михаил Врубель, выставил в Академии Художеств свою картину «Тайная вечеря». Искусствоведы отмечают тревожность картины, которую мы можем ощутить в изображении света и теней, взгляда апостола Петра... Не о предательстве ли на корысти замешанном она? Но как Иуда стал казначеем апостолов и не конструкция ли валюты по установлению — монета в этическом понимании Аристотеля, отменить которую в нашей власти — породила корысть и не явился ли Санкт-Петербург воплощением политико-экономической корысти модернизации Европы XVII – XVIII столетий как символа развитости в противовес Азии как символа деспотизма и отсталости? А ведь в дилемме о Европе и Азии, шире о Западе и Востоке, нет места России.

Модернизация Европы проявилась не только в казни парламентариями кромвелевского междуцарствия английского короля, которой был оскорблен отец Петра Великого царь Алексей Михайлович, разорвавший дипломатические и торговые отношения с Англией.

Модернизация Европы проявилась не только в пришествии в Англию династии из Нидерландов с династическим оранжевым цветом, с видным представителем которой Вильгельмом III Оранским был лично знаком Петр Великий, посетив его владения в Нидерландах и Англии во время Великого посольства.

Модернизация Европы проявилась не только в создании банка Англии и возникновении английской политической экономии, аксиомы которой не менялись с XVII столетия, а точнее с XIII столетия, когда в католицизме произошло религиозное оправдание долга и миф о бесконечности экономического роста, восходящий к физико-географическим представлениям средневековья, завладел умами и владеет ими до сих пор.

Модернизация Европы проявилась не только в преодолении технологической паузы между производством стали на основе дефицитного в Европе древесного угля и его производством на основе угля каменного, которая была заполнена военным и экономическим подавлением с помощью модернизируемой России гегемонизма Швеции, имевшей как Россия и железо, и лес, но, видимо, по более высокой для Европы политико-экономической цене.

Модернизация Европы как метафоры прогресса проявилась в многозначном культурном наследии как отражении всего этого, но понимаемого буквально, даже с монополией на истину. Ведь как красиво и мощно эта монополия на интерпретацию прогресса поддержана в общественном сознании искусством! Но так ли однозначен тысячелетний план и не упускаем ли мы возможность иных его значений, коррекции или даже пересмотра его концепции? Ведь даже Блаженный Августин говорил о боговдохновенности любого понимания Писания.

Да, соборы имени апостолов Петра и Павла воздвигнуты в Санкт-Петербурге — как доминирующая высота проекции созвездия Ориона, так и в Вашингтоне. Но вместе с архитектором Доменико Трезини, построившим Петропавловский собор, Петр Великий пригласил из Европы скульптора Квеллинуса, автора статуи «Нимфа Летнего сада». А ведь нимфы, по сути, те же силы, олицетворяемые Велесом и позже Святым Николаем!

Да, когда в бытность правления Николая I архитектор Огюст Монферран в 1830-е годы предлагал усилить связь с Египтом места со сфинксами у Академии художеств сооружением статуи бога плодородия Озириса, то эта идея была отклонена. Санкт-Петербург оказался заслонен от Озириса его поздней еврогреческой военной интерпретацией — Орионом, его планом.

Но как мистически точно совпали:

Изъятие у Ориона рукояти его меча, проецируемого на Московский проспект и дальше на столицу России, демонтажем летом 2010 года Колонны мира на Сенной площади;
Определение Конституционного суда Российской Федерации по жалобе противников строительства «Охта-центра» о том, что право на сохранность культурных объектов является конституционным правом, а ландшафты и панорамы к таким объектам относятся;
Сдвиг доминирующей высоты «Охта-центра» в «Лахта-центр», которому вряд ли суждено быть завершенным или исполнить своё предназначение как Ориону, наказанному за свою дерзость богам и обреченному до скончания веков безуспешно преследовать Плеяд по небосклону.

Как совпала крайность ингерманладского сепаратизма, противостоящего имперскости Санкт-Петербурга с борьбой с коррупцией и заменой элит, которые разводятся...

Вариативность рукотворных планов и событий на их основе не только символический факт, но и факт исторический. Кто воспользуется? Санкт-Петербург будто безмолвно напоминает нам, что истина вряд ли состоит в пактах и конвенциях со специфическим гуманизмом некоторых представителей интеллигентных профессий о защите культурных ценностей в случае вооруженных конфликтов, когда камни приоритетнее людей, а в придании хлебу насущному политико-экономического значения как первой после воздуха и воды рукотворной потребности и, следовательно, ценности человеческой. Ибо, как говорил Аристотель, нуждайся люди по-разному, тогда не будет у них обмена, надо понимать мира, или обмен будет несправедлив.

Уже минуло пол века, когда русский человек с миром смог достичь космоса и, если мы мысленно перенесемся туда, мы увидим Россию, которая материк, центр притяжения окраин и источник хлеба насущного как универсальной человеческой ценности, а Санкт-Петербург мог бы символизировать управление им.

------
* Стихотворение «Петербург и Орион».