ПРОЩАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА – Часть 10
Прикосновение к минувшему
Повесть
* * *
Многое в этом подлунном мире, значительное и не особенно, оказывающее определенное влияние на нашу скромную жизнь, вершится в мире, как убеждены многие рожденные под солнцем, совершенно случайно и, как мы любим говорить, «в один прекрасный день». Но человеку, верящему, что все происходит по воле Божьей, не подобает верить в случайность, хотя порой, мы тоже машинально так говорим. Случайностей не бывает, утверждают адепты марксистской атеистической философии. Существует в наличии только причинность. И с этим трудно не согласиться. Только мы переиначиваем вышесказанное: формализованное событие под именем «его величество «Случай» – это оружие Божье. И все произошедшее, как мы думаем, случайное, творится по воле Его: «А один человек случайно натянул лук, и ранил царя Израильского сквозь швы лат». Так свершился суд Божий над Ахавом, царем Израильским, реченный через пророков Илию и Михея.
Это же надо случиться такому?! Не собирался ратоборец, а все-таки взял в руки лук полюбоваться новой тетивой, которую установил перед сражением, и играючи, совершенно случайно натянул ее вместе со стрелой, испытать, хороша ли хорда. А та, возьми и, опять же случайно, высклизнула из потных пальцев (жарко было) и, бывает же такое, еще раз, случайно стрела угодила между пластинами лат царя. А у того был недостаток тромбоцитов в крови, иными словами – гемофилия (болезнь крови такая, царская), и он истек кровью и умер. «… и псы лизали кровь его…». «Вот диво дивное» - скажет иной. «Накаркал Илия» – скажет другой, современный.
Вот так же «случайно» в один «прекрасный» день Глеб попался на глаза своему «лепшему» другу в достославном учебном медицинском присутственном месте. Это была встреча роковая, граничная, определившая всю его дальнейшую жизнь. В то давнее время, когда происходили памятные события, эта встреча отняла всю радость жизни, и отложилась надолго в душе мрачным отпечатком. И надлежало бы тогда же, особенно в тот день, прислушаться к мудрой пословице: «С другом дружись, а как недруга берегись».
Ныне же события безмерной дали минувшего уже смотрелись по-другому. Так должно было случиться. Но, в то время день тот памятный, увиделся ему самым отвратительным днем.
Лента (лекция из двух 45-минуток) по анатомии закончилась, и он, еще не успев снять белый халат, мурлыкая под нос какую-то мелодию, весело, перепрыгивая через ступеньку, взвивался по лестничному маршу наверх, на первый этаж к выходу. Предстоял выходной: отдых и от работы и от учебы, встреча с друзьями. Настроение было приподнятое.
Навстречу кто-то спускался, тоже в белом халате. Ну, да мало ли студентов в мединституте? На площадке, держась правой рукой за перила, лихо, с куражом преодолевая силу инерции, он крутнулся на одной ноге и стремительно пошел на преодоление последнего лестничного марша. И вдруг…:
- Глебушка, ты?! – «Вот те и на! Попал, «как кур в ощип». До боли знакомый голос резко осадил его на взлете. Он поднял голову. Перед ним, на несколько ступенек выше, стоял друг, которого тщательно избегал, особенно здесь. Он знал, что Силок еще не закончил учебу в институте, старался быть чрезвычайно осторожным, оттягивая во времени неизбежность возможной, нежелательной встречи. И совершенно не зря пользовался ступенями заброшенного марша. Он находился неудобно, в конце корпуса и, чтобы им воспользоваться приходилось делать определенный крюк. Им редко пользовались студенты.
Адольф смотрел на него сверху вниз, открыто и радостно улыбаясь. Он совершенно не предполагал здесь увидеть Глеба, и был приятно удивлен. Ведь, они когда-то мечтали вместе получать образование здесь. И вот оба вместе. Оба в белых халатах. Он устал уже быть в одиночестве. Устал от молодежного отчуждения. А в друге он увидел коллегу и, вероятно, во всех смыслах. Ну что тут поделаешь? Жизнь сложна. Зачастую именно близкие друзья подставляют тебе подножку.
- Силок! – С некоторым запозданием «восторженно» промямлил Глеб. «Ну, вот и все: «Закончен бал, потухли свечки!». – Метеоритом промелькнула мысль. Он едва успел выкорчевать с лица досаду. С напряжением натянул на лицо умильно–льстивую гримасу. Вымучено улыбнулся. «Физиомордия» закостенела маской искусственной, лицедейской приветливости. Хорошего настроения как не бывало.
- Ты тоже здесь учишься? – Это был вопрос отнюдь не риторический. Силок с нетерпением и надеждой ожидал его положительного ответа.
А Глеб все никак не мог согнать с морды-лица вымученную, глупую улыбку, и в то же время лихорадочно, панически, словно бабочки моли мельтешили мысли в заклинившем мозгу: «Как не вовремя все это случилось. Что придумать? Как быть? Главное, трепануться бы поубедительней.» Сейчас, в это мгновение на этой думке сузились, сконцентрировались все рамки жизни. Где найти доказательные обманные слова? Но, как правило, в такие моменты даже самая искушенная фантазия отказывает в благожелательности, и ничего путного не приходит в голову, тем более что вообще не умеешь вешать другим лапшу на уши. А заранее он не удосужился придумать аргументированный ответ. Кто послал его навстречу? Угораздило же вот так глупо залететь. Как говорится, оказался не на том месте и абсолютно не в то время. Такая жалость. Не мог на полминуты задержаться в аудитории – корил Глеб себя. Досада не проходила. Что же все-таки ему ответить?
- Не-а. Я… в медучилище обретаюсь. Здесь мы анатомию мучим. – Так и не смог он придумать что-нибудь убедительно-брехливистое.
Вот и развязка. «Финита ля комедиа». Закончилось счастливое время, когда он жил непотревоженно. Завершилась учеба. Ему не требовались какие бы то ни было доказательства для осознания этого, дополнительные аргументы. Он в этом был убежден. Внутри, в душе уже что-то оборвалось, обрушилось. Мечты, увы, разлетелись, как пушинки одуванчика. Бороться? Как? С кем? С явлением природы? С землетрясением? Со скалой? Разве в этом есть смысл? Умолять, уговаривать друга? Но это была бы уже не просьба о дружеской услуге. О дружбе вообще здесь речь не шла.
Теперь следовало трусливо унижаться перед представителем Конторы. Умолять, уговаривать, чтобы Силок не докладывал своему конторскому начальству о нем. Он этого не хотел. Не потому, что такой гордый. Нет. Просто Глеб был убежден, впрочем, как и теперь, что в человеческой душе есть очень тонкая грань, переступить которую очень легко, но переступив ее, человек попадает в разверзшуюся бездну. И она поглощает самое святое и драгоценное для тебя, самое высокое и духовное, и невольно высвобождает животные инстинкты смертного, открывая его внутренний мир жуткому хаосу бессердечности, тому низменному и жестокому, что скрывают они в своей стихии. Он не хотел развязывать «мешок Пандоры».
Глеб никогда не умел прогибаться, кланяться. Конечно, когда человек кланяется, трудно сказать, по внутреннему побуждению он это делает, или это просто маскировочный, пустой жест, и в принципе, нынче можно было бы совершить такую формальность; согнуться же в душе можно навсегда, без каких либо околичностей смирившись перед неизбежным. Ему претило первое (неверный в малом – неверный и в большом), тем более – второе. Нельзя жить в любую сторону своей души. Он полагал, что всегда нужно поступать по совести и это поможет сохранить уверенность в себе, смотреть людям прямо в глаза. Нечистая совесть, если она не покинула вас невозвратно – достаточное неудобство. Она как хомячок: то спит, то грызет.
* * *
С той знаменательной встречи прошло не больше месяца. Студенты в преддверии предстоящей сессии с достойной похвалы настойчивостью обгладывали гранит науки. Даже самые ленивые из них, униженно уступили мозговые позиции своей грызущей совести и активизировали свой внутренний, мыслительный потенциал для достижения определенного интеллектуального уровня, ниже коего осилить экзамены было просто нереально. Глеб по-прежнему оставался на своей студенческой орбите, но постигал науки машинально, вполсилы. Просто в этом уже не было смысла. Ожидание – вот тот высокомерный фетиш, вокруг какового вертелось все его существование. Ускорить события было не в его власти. Развязка могла наступить в любой момент. Обстановка взвешенности, неустойчивости – когда ты даже не предполагаешь, «что день грядущий нам готовит», для человека трудное, тяжко переживаемое состояние, и для студента в частности. Все его внимание сконцентрировалось на ставшем для него магическим слове «Когда?». Вопрос о том, «Паду ли я стрелой пронзенный?» – не стоял. Двух мнений не могло быть. «Падет». Здесь в училище, можно сказать, он уже не студент. Вот только, как это будет происходить, когда, и сумеет ли он, лично, выйти из этого положения достойно? Время тянулось медленно.
Судьбоносная дискуссия свалилась на голову ожидаемо-непредсказуемо. Дверь в аудиторию уверенно, по-хозяйски распахнулась внезапно посреди лекции и секретарь, обращаясь к преподавателю, авторитетно провозгласила, что Глеба вызывают к ректору. Он встал. Спиной и боковым зрением ощутил, что взгляды всех студентов, как мушкетерские рапиры, скрестились на нем. В глазах немой вопрос и удивление. Он посмотрел на преподавателя, тот кивнул головой – мол, иди – и в его взгляде Глеб заметил сочувствие. «Значит, педсовет по моему персональному делу уже прошел и моя горемычная судьбинушка определена» – промелькнуло в голове. По всему телу медленно, но уверенно шкодливо-омерзительно расползалась противная слабость и предательский мандраж. Коленки дрожали мелкой дрожью, дыхание было прерывистым, лоб взопрел, и главное, что ему теперь требовалось, как воздух – это время. Время, чтобы нелепый выброс адреналина в кровь хоть немного утихомирился. Страха не было. Да и чего бояться? Не прибьют же, в конце концов. К вызову «на ковер» он был готов давно и знал, чем все закончится. Просто перед ним нынче, одномоментно, взгромоздилась сложная и, вероятно, необычайно трудная задача; ситуация, из которой ему необходимо было выйти непобежденным.
В армии с замполитом и другими офицерами были острые дискуссии на религиозные темы, но там все получилось как-то органично. А здесь, впервые в жизни, на официальном уровне и прямо сейчас, ему предстояло аргументировано дать своему идеологическому противнику отчет в своем исповедании, и хотелось это сделать безбоязненно и уверенно. Нельзя было показывать внутреннюю озабоченность. Это было бы проявлением слабости, трусости (страха). Через несколько минут предстояло сражение мировоззрений, и его роль в этом была действенной и определяющей. Это волновало и беспокоило: справится ли? Он тянул время. Нервное явление возбужденности необходимо было срочно унять, чтобы во время предстоящей экзекуции омерзительно и предательски не дрожал голос. «Господи, пошли мне мудрости и сил!» – короткая мольба успела унестись по назначению. Волнение угомонилось.
В кабинет ректора он вошел, уже овладев собой и готовый к предстоящему многосложному диалогу. Кроме ректора, человека жесткого, самоуверенного, решительного и резкого до грубости – гласной грозы бесправных школяров – в кабинете еще находилась завуч, тоже женщина не подарок, палец в рот не клади – откусит, и парторг – мягкий и обходительный, молодой преподаватель. Классический советский треугольник. Ректор начал издалека:
- Тут из райкома пришло указание направить по соседним колхозам группу студентов с лекциями на атеистическую тему. Мы здесь, посовещавшись, решили поручить тебе, возглавить группу по борьбе с религиозными предрассудками. Ты у нас человек достаточно опытный, прошедший армию, волевой, староста группы, решительный, скромный. По всем характеристикам подходишь. Что скажешь?
- А как же учеба? – Было понятно, к чему все шло, но Глеб уже включился в игру, навязанную ректором. Ему интересно было, как тот подойдет к главному.
- Ничего, мы этот вопрос решим легко.
- Но я не смогу поехать.
- Почему?
- Меня с работы не отпустят. Я, ведь, после учебы работаю.
- Ничего страшного, райком этот вопрос урегулирует.
- Меня заменить некем.
- Ты же знаешь, у нас незаменимых нет.
Он начал издалека, но подбирался так, чтобы к главному вопросу подошел именно Глеб. А тот не хотел переводить на себя инициативу разговора. Все равно по сценарию, разработанному ими, в проигрыше должен был оказаться он. Все было предопределено. С другой стороны, продолжаться бесконечно такой пустой разговор тоже не мог. И продлевать бессмысленную игру слов просто не имело смысла, пора было расставлять точки над «и».
- Я не смогу выполнить ваше поручение. – Глеб решил прекратить словесную игру.
- Почему?
- Потому что я тоже подвержен, как вы изволили заметить, религиозным предрассудкам.
- Ты…?! Веришь в Бога?! Как можно верить в то, чего нет. Ты же медик, ты изучал биологию.
- Я верю в Бога, а вы не верите. Два разных мнения. Две противоположных точки зрения, которые имеют право на существование. Кто же из нас прав? Где тот верховный арбитр, кто нас справедливо рассудит?
- Народ! Он – выразитель истины. Вас осталось совсем немного…, единицы! – С пафосом вступила в дискуссию завуч. Ее кипучий и властный темперамент не позволял при таком необычном и непредсказуемом разговоре оставаться долго бездейственной.
- Должен вас разочаровать, – не сдавался Глеб, – по данным ООН восемьдесят процентов населения планеты считают себя верующими людьми. Так что, как видите, в меньшинстве – вы.
- Наука давно уже доказала, что Бога нет. И в частности, биология. – Не хотел уже теперь терять наступательной инициативы ректор. Его сейчас не покидала уверенность, что необходимо и, в конце концов, играючи, можно перевоспитать этого… заблудшего, интеллектуально отсталого и недальновидного студента. Без каких-либо усилий. Не настолько же он слепой, чтобы не видеть предельно очевидного для всех.
- Ну…, – это притянутый аргумент. – Парировал Глеб. – Вы, можно сказать, научный работник, и прекрасно знаете, что в науке застывших догм не бывает. Любое новое открытие – это либо новое направление, либо подтверждает или опровергает уже открытые явления. Наука просто еще не доросла. Не пришел ее черед. Электричество, кибернетика, космос, кстати, и ваш атеизм – только, совсем недавно заявили о себе. Все имеет свое начало и в свое время. Придет час, и наука тоже вынуждена будет признать очевидное.
- Что ты имеешь в виду под словом «очевидное»? – удивился ректор.
- Ну, если говорить об упомянутой вами биологии: вы полагаете, что сверхсложнейшие биологические законченные системы, такие как нервная система с мозгом, кровеносная, ДНК, хромосомы и вообще вся изумительная биологическая жизнь с ее совершенным и головоломным многообразием возникли сами по себе из ила речки Нил, а я убежден, что все это творение Бога. Просто, я верю в это. А вера не требует научного доказательства. Это же вера. Но, извините, вам сложно меня понять.
- Ты что же, считаешь нас неспособными логически мыслить? – Оскорбленно вступил в дискуссию молчавший до этого момента парторг.
- Ни в коем случае, простите, если это показалось вам обидным. Просто, я хотел сказать, что мы разговариваем на разных языках. Бог – это из области духа, именно того, чего вы, естественно, и биология, как наука, не признаете, поскольку дух нельзя потрогать руками. В духовный мир можно войти и понять его, если искать его. Я это имел в виду, когда говорил о том, что меня трудно понять.
Ректор, человек уже в преклонных годах, прошел огонь, воду и медные трубы – Глеб знал, у него была какая-то научная степень, поэтому он был донельзя высокомерен. А тут, поди ж ты, яйца курицу учат.
- Ну и что, этот духовный мир нам недоступен? – самоуверенно, с чувством собственного превосходства и с убеждением, что ему, как коммунисту, в этом подлунном мире подвластно все, саркастически усмехнувшись, спросил ректор.
- Боюсь, что нет, …пока. – Не сдавался Глеб. – Чтобы понять Бога, поверить в Него – нужно искать Его. Нужна личная встреча с Ним. А у вас с Ним война на уничтожение. И я заранее знаю, кто будет победителем.
- Ну, и кто же, по-твоему?
- Конечно, Бог. На протяжении всей долгой истории человечества, подобное уже было несчетное количество раз. Люди, почему-то постоянно наступают на эти грабли. Читайте Библию. Тогда многое поймете. Ее весь мир читает.
Воцарилось многозначительное молчание. Не такой уж и простой оказалась дремучесть, голыми руками не возьмешь. То ли чрезмерно наглый попался фрондер, то ли непомерно наторелый. Они, вероятно, впервые встретились лично с живым ископаемым реликтом, говорящим человеческим языком, и с явным удивлением рассматривали его. Нет, они, разумеется, знали, что в природе существуют подобные явления. В университете, по диамату, довольно основательно изучали атеистическую философию и считали ее основой жизни. В печати тоже часто мелькали сообщения о различных религиозных фанатиках, об идеалистических буржуазных предрассудках. Но это непосредственно не касалось их и проходило как-то стороной, как, скажем, есть где-то Антарктида, пирамиды, экзотическая Индия. Да мало ли чудес на белом свете. А здесь, прямо перед тобой, лицом к лицу, находилась живая загадка, логически огрызающаяся, антинаучная Терра Инкогнита. Тайна, вызывающая удивление.
Как так можно, во второй половине ХХ века, в передовой социалистической стране, почти полностью покончившей со всеми пережитками капитализма, когда наука достигла таких удивительных вершин, когда человек уже полетел в космос, верить в подобный анахронизм? Загадка. И это возбуждало интерес. А тайна всегда была вечным двигателем живой жизни на земле. Человеку во все времена было интересно: и что же там за бугром, за горизонтом? А тут своя, местечковая тайна. Вот он, уверенно стоит перед тобой живой религиозный фанатизм. И даже чуть-чуть разоткровенничался. Режет свою правду-матку. Поговорить бы подробнее с ним, да вот вопрос: как коллеги к этому отнесутся? Не обвинят ли в нездоровом интересе к запретной теме?
Во всех шести глазах, пронзительно-удивленно всверливавшихся в так и неповерженную жертву, в его сущность, без затруднений читалось именно это. Конечно, Глебу хотелось бы, чтобы в их закосневший атеистический рассудок заронилась хоть одна какая-нибудь объективная мыслишка и дала малюсенький росток.
Пауза затягивалась, и становилось просто неловко. Но их это не волновало. Они были – власть. Он, подъяремный студент, переминался с ноги на ногу. Ждал, что будет дальше.
- Ладно, можешь идти. – Наконец отпустил его ректор.
Все! Теперь оставалась техническая сторона свершившегося. Теперь нужно было срочно удалить Глеба из училища. Юридически у них не было оснований это сделать. По конституции сей студент со всеми равноправный. Но по идеологическим соображениям, он был уже обречен. Вот только нужно было создать для недостойного такие условия, чтобы он не только сам ушел, но чтобы ему неповадно было, куда-либо поступать в дальнейшем. И эти условия были созданы. Обстановка придирок, неоправданной требовательности, подозрительности, отторженности от содружества студентов и преподавателей окончательно убедили его в том, что оставшихся еще два года обучения ему просто не осилить. Тем более, что это были начальные, превентивные меры, а впереди, бедняге, предстояло лично участвовать в творческом процессе уничтожения непокоренного школяра, т.е. самого себя, и предвкушалась лихая тяжелая артиллерия в виде общественного «объективного» порицания, путь-дорожка по различным зубодробительным инстанциям. «Не мытьем, так катаньем», они все-таки доконают его. Само его присутствие в стенах этого учебного заведения, было позором для медучилища, и этот позор можно было смыть только его «безвинной студенческой кровью». Какие запоры смогут удержать дверь, если на оную наляжет могутное плечо горемычья? Глеб забрал документы из училища. «Ни от сумы, ни от тюрьмы не зарекайся».
- Так, не совсем удачно, – невесело усмехнулся Михалыч, – а если быть скрупулезно точным, совсем неудачно завершилась знаменательная студенческая эпопея юного, инициативного и пылкого дарования, в котором неугомонно клокотал постоянно извергающийся вулкан силы, здоровья, энергической жизнерадостности, и нереализованных надежд. Зато теперь несостоявшийся эскулап имел уникальную возможность и неизменное счастье проводить все свое личное время в обществе талантливого и гениального человека, т.е. с самим собой. Это тоже радовало.
Продолжение следует