Эта публикация посвящена безвременно ушедшим друзьям и товарищам по Камерному театру (г.Тольятти):
режиссёру Анатолию Анатольевичу Берладину, актёрам - Владимиру Козлову, Виктору Шестопёрову и Петру Горюшкину.
Постановка поэмы Ливадитиса была осуществлена на сцене Камерного театра в 1976 году.
***
Греческий поэт - Тасос Ливадитис.
Поэма «Кантата для трёх миллиардов голосов» (1960 год) Перевод С.Ильинской
Сценическая обстановка:
Улица на окраине современного города. Наступает вечер.
Действующие лица:
Поэт: склонился над столом, пишет. Но вдохновение в этот вечер, как видно, строптиво:
то и дело он бросает авторучку и выходит на балкон подышать свежим воздухом.
Человек в кепке: высокий, рябой, он часто проходит по этой улице, всегда перед заходом солнца, и никто не знает, куда и откуда он идёт. Когда он появляется, дети прерывают свои игры и обступают его. Он улыбается, садится на первую попавшуюся ступеньку и всякий раз начинает что-нибудь рассказывать, и дети глядят на него большими вопрошающими глазами. Сегодня он расскажет им одну старую как мир историю. Да, кстати, он любит говорить библейским слогом.
Разные прохожие: один насвистывает «Палому», другой мудрствует лукаво, третьего только что выбросили из кабака. Здесь и некто с лихорадочным блеском глаз, и некто с уставшей памятью, и некто, похожий на любого из нас. И старик с бородавкой, и агностик, и самый страшный из всех – бесконечное множество типов, словно песчинок на морском берегу, или на небе звёзд, или движений души.
Хор: справа, у ворот, женщины ведут свои нескончаемые разговоры; слева, возле строительных лесов, мужчины поют свою грубоватую песню. Где они выучили её?
______________
П о э т:
О добродетель прощать, добродетель терпеть,
добродетель себя забывать для других,
и превыше всего добродетель – вместе с другими
наивно и удивлённо следить, как сквозь пальцы
просачивается время –
миг за мигом,
час за часом,
год за годом,
век за веком, -
за вечным движеньем следить,
не столько вдумываясь, какая же неистощимая тайна
лежит в основе всего,
сколько радуясь, что и ты хоть самую малость ей сопричастен.
Да и, право, существует ли более дерзкое ограбление вечности,
чем ежедневная песня?
(Всматривается в панораму вечереющего города.)
Бесшумно и неотвратимо настаёт вечер –
Словно вечная тень расставанья над великой любовью.
Россыпи огней, неистовство реклам,
витрины с застеклёнными раями,
атласные, полунагие платья, с головы до ног
отчаянно изображающие женщин,
лотерейные надежды, приступы тоски,
вертепы с иностранными – язык сломаешь! –
названиями и с лязгом запирающиеся банки –
поставленные дыбом сейфы – отечные гробы! – и клерки,
снующие по чёрно-белым плитам, вроде пешек
на простирающейся в бесконечность шахматной доске, -
невидимые руки ужасной забавляются игрой.
«Поздно, завтра!» - отрезает швейцар шикарного дома,
женщина держит в обнимку полустёршуюся икону
какой-то святой:
«Да ведь она чудотворная!» Но в этом мире давно уже
никто никому не верит,
и швейцар захлопывает большую стеклянную дверь
перед носом двух горестных, двух святых женщин.
И – спускается вечер.
Случайные встречи, неуловимые жесты, скользящие взгляды –
так, от нечего делать, - такие невинные, почти невесомые
мелочи мало-помалу
сгущаются в тяжесть судьбы. Дескать, «завтра» -
и за маленькой этой отсрочкой –
огромное никогда.
«Завтра!» - одно равнодушное слово.
Ч е л о в е к в к е п к е:
1. И в те дни молодчики в плащ-пальто и в нахлобученных
фетровых шляпах получили письменный приказ.
2. И пошли арестовывать Человека.
3. Человек этот был беден.
4. Когда-то он малевал вывески, но давно уже отрёкся
от своих красок и от своей матери.
5. И от всего, что можно иметь в этом мире.
6. И в приказе было сказано, что он тайно собирал таких же бедных людей.
7. И говорил о надежде, о свободе и об иных ересях.
8. И забитые улыбались, и униженные разгибали плечи,
а нищие богатели дружбой.
9. Жаждущие обретали воду: и преследуемые - убежище.
10. И тот, кто предавался отчаянию, теперь часто смотрел
на звёзды, напевая
11. какую-то странную песню.
12. И хотя песня была о страданьях, она облегчала душу.
13. И с наступлением ночи молодчики в нахлобученных
фетровых шляпах (чтобы не были видны их слепые белки)
постучали в маленькую деревянную дверь на западной окраине
города, неподалёку от старых кожевен.
14. И он открыл. И спросили: как тебя зовут. И он отвечал им.
(Маленькая пауза.)
15. И его имя было большое, как всякое человеческое имя.
П о э т:
Иная жизнь — что удивительного в том — на полдороге
может оборваться, другая не начаться никогда,
внезапно может сгинуть человек —
попробуй отыщи-ка самого себя за столькими мечтами
и столькими событиями. Жест, которым завершается убийство,
быть может, начался с желанья приласать — такая бездна
между двумя мгновеньями. В толпе такая бездна
себя навеки потерявших лиц.
В переулках вечернее оживление. Полуоткрытые двери
с чуть заметной табличкой (общественная канализационная сеть
для мужчин),
разноликие девушки в прозодежде -
в бумазейных халатиках или в шортах (в зависимости
от погоды), иные не старше,
чем ваша дочь, многоуважаемый господин,
и те же самые руки, что вчера ещё нянчили кукол,
сегодня ласкают — по очереди, равнодушно, со знанием дела -
вас. Эвон, сколько в прихожей вас: дожидаетесь, сидя и стоя,
матросы, юнцы, приказчики, и эти,
в нахлобученных фетровых шляпах, и те,
неудачники, выцветшие от старости или выгоревшие от страсти;
воздух вытеснен смесью дешевого одеколона, сигаретного дыма
и похотливой плоти.
Всякий раз открывается дверь и видна в глубине кровать,
почти что нетронутая, - дело свершается наспех,
в нашем веке всё наспех: и любовь, и слова,
только страданье придерживается патриархальной
медлительности, только страданье.
И на тумбочке — ключик, девушки этим ключом
запирают свою ежедневную выручку и ежедневную память -
разве можно иначе жить? Время нынче такое,
что, едва твоё тело устанет, в столице тебе не остаться,
в провинцию придётся махнуть — твоё тело, видите ли,
инструмент,
которым работают, и, если с ним что-то стрясётся,
чем же ты будешь работать, -
не душой ли, - кто польстится на это добро, да ещё за деньги?!
Ах, душа твоя, никогда от неё тебе не было выгоды,
даже наоборот -
лишь одна морока, одни только хлопоты с нею!
И потом — эта неминуемая профессиональная полнота:
неподвижность, нарушение обмена веществ и, говорят, алкоголь,
равнодушие — всё способствует полноте. И задолго до старости
ты заплываешь жиром
и подобна уже чудовищной семейной усыпальнице, где гниют
никогда не рождённые дети, - смотри, у меня ещё
не пропала охота шутить, боже мой!
Н а с в и с т ы в а ю щ и й «П а л о м у»:
Скажите мне, скажите, куда девалась та весна,
кудрявый смех кустов и птичьи пересвисты,
беспечные ручьи и сладостные маки, куда исчезли вы?
Бывало, как забившийся на склоне дня сверчок,
стрекочет ворот ветхого колодца,
и ветхий дед сидит, наигрывая на гитаре:
«Когда уеду я в чужую сторону»,
и в толстых дедовых ноздрях благоухающая ветка
базилика — напоследок
не надышаться старому, и птахи-благовестницы над ним.
Нежданные, внезапные утра и сумерки, замедленные,
как молитвы,
и, опуская влажные ресницы, звёзды смотрят в душу,
вот-вот, на цыпочки привстав, огромный весь этот мир
вдохнёшь, вот-вот постигнешь нечто
неуловимое до боли, - час восторга, час трепетного
приобщенья к тайнам мира,
далёким, как вечный горизонт.
П о э т:
Удивительнейшую новость мы недавно прочли в газетах:
какой-то мужчина в одном из этих домов взял женщину,
но едва они остались наедине, вместо того чтоб
раздеться и повторить извечное движение,
он упал перед ней на колени, прося разрешенья
поплакать у её ног. Что было крику:
«Разве за этим ходят сюда!» Заволновались в прихожей,
давай стучать и ломиться, вдесятером наконец
высадили дверь и — пинками развратника:
слыханное ли дело,
хотеть перед женщиной слёзы пролить!
Устыдился, пишут, развратник, выбежал и -
никто его больше не видел.
И только та женщина когда-нибудь — скорее всего
это будет ночью — с ужасом вдруг поймёт,
что лишила себя единственного, быть может, в жизни
настоящего любовного акта,
не разрешив мужчине поплакать у своих ног.
Ч е л о в е к в к е п к е:
16. И в первую же ночь в камеру вошёл некто, потерявший своё лицо.
17. И опустил на пол фонарь, и тень на стене стала большой.
18. И спросил: где ты прячешь оружие?
19. И никто не знает, случайно или в ответ
20. тот, кого он спрашивал, дотронулся рукой до сердца.
21. И вошедший его ударил; и вошёл другой, потерявший своё лицо,
и тоже ударил его.
22. И потерявших лицо было много.
23. И наступил день, и настала ночь.
24. Сорок дней и сорок ночей.
25. И были минуты, когда он боялся потерять рассудок.
26. И его спас паук, который день за днём плёл в углу паутину.
27. Каждую ночь, входя, разрушали её сапогами.
28. И каждый день он начинал сначала; и опять её разрушали,
и он начинал снова; и так
29. во веки веков.
П о э т:
«Да, да», - повторял чей-то голос на улице. - «Да...»
Кого уверял этот голос? В чём уверял?
Быть может, он уверял лишь себя самого —
ведь так велика неуверенность жизни.
О внезапные голоса в пустых переулках, словно
подслушанные во сне, словно отставшие от другого
невозвратимого времени! Вся бездомность перенаселённого мира
в этих ночных голосах!
***
Продолжение http://www.proza.ru/2015/07/08/2058