Дмитрий стянул короткий сиреневый носок с левой ноги и увидел, что средний палец густо покраснел. При выключенной люстре палец вообще казался черным. Гангрена, подумал Дима, включил люстру и выключил её опять. Он запахнул занавески, сел на кровать, обхватил голову руками и малодушно завыл. А, возможно, он ничего этого не делал. Не выключал люстру, не включал люстру, не запахивал занавесок, не садился на кровать и не изучал, как меняется цвет его пальца в зависимости от освещения. Единственное, что он точно сделал – это снял носок и понял, что скоро умрёт, а ногу ему перед смертью отрежут.
На этом моя отсебятина заканчивается, дальнейшее описание будет строго документальным.
Объективно палец болел третий день, но Дмитрий закрывал на боль глаза – и боли, как субъективного переживания, как будто бы и не существовало. И только на третий день, проснувшись, потянувшись и задев ногой за край кровати, он забеспокоился. Проходив по квартире часа полтора, сварив кофе, немного почитав и уже начав работать, он решил всё-таки снять носок и посмотреть, что там происходит.
Надо ли говорить, что Дмитрий был ипохондриком. Ипохондрики, как известно, убеждены, что ипохондрия продлевает жизнь. Ипохондрик, боящийся рака, уверен, что уж от рака-то он точно защищен. Но в случае Дмитрия не ипохондрия, а вполне рациональные аргументы вызвали нешуточный испуг. Пальцы просто так не зеленеют.
Забегая вперед, сообщу, что Дмитрий умер не от гангрены, а от совсем другой болезни и, главное, если уж и умер, то не вскоре после описываемых событий. Если умер вообще. Кто знает, не живет ли он сейчас где-нибудь в Аргентине и не пьет ли лимонад из трубочки, не играет ли с обезьянкой и не торгует ли разноцветными серёжками, которые плетёт на кухне его новая молодая аргентинская жена. Но точных данных на этот счёт нет, и поэтому врать не буду.
Выяснилось (Маша помогла), что это не гангрена, а обыкновенный ушиб, полученный Дмитрием во время езды на велосипеде. Или, точнее, во время одной очень необычной велосипедной прогулки, в которой, не считая меня и Дмитрия, участвовало еще человека три-четыре. Посчитаем: я, Маша, Дмитрий, неизменная Люся, а также еще один молодой человек, о котором сказать нечего, кроме того, что от нас он отличался не сильно.
Вот тут-то и начинается самое интересное. Я вообще часто вспоминаю нашу тогдашнюю жизнь, потому что все прочее, что было в моей жизни после, да и до, мне решительно не кажется интересным.
Дмитрий в тот день (не когда обнаружил посиневший палец, а за три дня до этого) не планировал никаких велосипедных прогулок и пришел к нам в гости с початой бутылкой джина, веселый, молодой и красивый, обутый, по случаю жаркой летней погоды, в изящные кожаные шлепанцы, совершенно не предназначенные для езды на велосипедах. Неподходящая обувь и стала причиной ушиба. Кстати, джин мы пили не до велосипедной поездки, как вы, скорее всего, подумали, а после. Но Дима все равно взял бутылку с собой. Положил ее в огромную сумку, обмотал ею бутылку много раз и прикрепил сверток к багажнику велосипеда пружинистой скобкой. Я видел, как он это делает, и запомнил на всю жизнь.
Не знаю, почему память так избирательна. Иногда запоминаешь такие пустяки, а другие пустяки не запоминаешь. Интересны они вам? Конечно, стремясь сделать рассказать интереснее, я бы мог с легкостью приврать, что у Дмитрия все-таки нашли гангрену, но он мужественно спасся от нее, потеряв палец, возможно три пальца или даже всю ступню или, спаси господи, ногу по колено, а то и по то место, названия которому я не знаю, место, где нога начинается или, если начинать осмотр с другого места, напротив, заканчивается – в зависимости от точки зрения.
Но никакой гангрены у Димы не было, и дожил он до сегодняшних дней не потому, что победил гангрену, мужественно соглашаясь, что от него будет отрезать кусок за куском, а потому, что спасся от других напастей, многочисленных и страшных, который у него хватало и без всякой гангрены.
Хватало проблем, в том числе проблем со здоровьем, и у других участников той злосчастной велосипедной прогулки. Но мой рассказ не об этом.
Рассказать надо не о гангрене, а о молодом человеке, который случайно оказался с нами на велосипедной прогулке, но меня почему-то так и тянет начать о Люсе, хотя она никогда мне не нравилась. Кстати, я уверен, что Люся забыла про велосипедную прогулку на следующий же день. Крутя педали, она думала исключительно о себе – она всегда на себе зацикливалась. Опытный человек (а мы были все сплошь неопытными, за исключением Димы) сразу бы заметили, что с Люсей что-то не так. Это как с гангреной, тут тоже полной иллюзий. Ведь мы все думаем, что гангрена не начинается без предупреждений. Что врачи ей не болеют. Также и с сумасшествием. Кто из нас не думал в детстве, что сумасшедшие проживают более длинную и более веселую жизнь. Люся жила недолго и совсем невесело, хотя тогда, восемнадцать лет назад, она улыбалась беспрестанно. Но от нее улыбки становилось очень противно (кстати, слово «противно» было ее любимым).
Я зря перескочил про Люсю и зря наврал, что не знаю, как звали того молодого человека. Его звали Дмитрий, но это был совсем не тот Дмитрий, который, испугавшись ложной гангрены, умер два года назад от разрыва сердца. И нас было не пятеро, а шестеро. Я начинаю пьянеть. Был еще шестой. Себя я посчитать не забыл. Люсю не забыл, хотя лучше бы я ее вообще не знал. Машу посчитал, Дим обоих посчитал.
Время кончается, перехожу к самому важному. Кажется, что только начал, а уже надо заканчивать. Как-то раз такое со мной уже было. Это было не спустя восемнадцать лет после той велосипедной прогулки, а за восемнадцать лет до неё. Я был очень юн и лежал на матрасе в пустой комнате без мебели. Из радиоприёмника по облупленной комнате разливалась песня. Я потянулся рукой, чтобы сделать погромче или тише или вообще выключить – не помню. Что было дальне не помню, но до конца песню я точно не дослушал. Меня это очень напугало!
Возвращаюсь к велосипедной прогулке. Прогулка, а не участники, - главное в моем рассказе. Это была не какая-нибудь заурядная воскресная велосипедная прогулка. За ней много чего последовало, непредвиденного и нежелательного. Представьте, шестеро молодых и красивых людей на велосипедах мчались не из точки А в точку Б, а неизвестно откуда неизвестно куда, не зная ничего о болезнях и старости, не думая о смертях, своих и не своих, ничего особо сильно не боясь, ни к чему особенному, будем уже честны, не стремясь, ни от кого и ни от чего не спасаясь и ни от чего не убегая.
Я ехал предпоследний – это мое любимое место всегда и в любом ряду. Последним ехал Дима, который впоследствии умер от гангрены (я врал про Аргентину). За Димой ехала на самом красивом, намного красивее чем она сама, велосипеде Люся, которую мы звали Люськопластырь. Перед ней ехала Маша, иногда Люся с Машей ехали рядом, иногда Люся даже обгоняла Машу, но все равно не было сомнений, что Люся едет позади Маши. Перед Машей рассекал воздух Дмитрий номер два, о котором мне сказать нечего, кроме того, что он был очень похож на всех нас.
А возглавлял нашу шестерку тот самый человек, о котором я сперва умолчал. Мы остановились у трех домов, красного, желтого и сиреневого, как Димин носок. Именно тогда Дима снял ногу с педали, бросил велосипед и пошёл домой пешком.
И с тех пор никогда больше мы не собирались все вшестером. Мы все попали из точки А в наши точки Б, каждый в свою. Маша потолстела, постарела и развелась с Димой. Дима умер от гангрены. Я похудел, постарел и уехал в Аргентину. Дима номер два жив-здоров, но очень постарел и тоже, скорее всего, потолстел, потому что был худым. Люся сошла с ума и тоже постарела, причем как-то резко, года два назад. Ее вес не изменился.
А человек, о котором я пытался умолчать, человек, ехавший первым, находясь в вершине острого велосипедного угла, поехал дальше на велосипеде неизвестно куда.
Я уверен, он никогда ни об одном из нас не вспоминал.
Мне пора, жена зовет. Лимонад закончился, но дома его ещё полно.