С утратой отцов мы преждевременно становимся взрос

               
               
               
                С утратой  отцов  мы преждевременно
                становимся взрослыми.



                "Только не утрачивая - сохраняя связь с малой Родиной,
                Можно сердцем ощущать проблемы и чаяния Родины Большой!"




     Ванька Перунов, мой сосед, живший в доме напротив, через прогаловину (начало оврага) и нашу центральную дорогу,  сегодня пришёл к конюшне чуть позже других ребят, опоздав к возможности выбрать желаемую лошадь.

С вечера, сидя около "столетних" амбаров, мы с пацанами условились собраться у колхозной  конюшни часам к семи вечера. И уже на месте , по факту наличия лошадей определиться, перед тем как погоним колхозных лошадей в Ночное - кто на каком коне - лошади поедет?

Понятно, что каждый хотел поехать на вороном рысаке Гордом или на сером в яблоках  Гарусе.

Но, никто не хотел ехать на гнедом, правда, крупном жеребце Сильном. Бегал он очень плохо, резко бросался в сторону от всякой помехи и, даже птичек и тогда седок, оставаясь в исходном положении, как правило, оказывался (как бы проваливался) на земле или что ещё хуже в грязной луже.

Правда, Сильный никуда не убегал и тут же останавливался, смотрел на бывшего, неожиданно ставшего вдруг неудачливым своего седока лежащего в грязной луже. Он словно сочувствовал неудачливому наезднику, словно говорил:  «прости меня не путёвого,  но птичка вылетела так внезапно, что опасаясь столкнуться с ней, я вынужден был резко отскочить в сторону».

У нас, хуторских ребят - это было проблемой всегда, перед тем как отправляться с лошадьми в ночное. Но, согласие находилось даже, если оставался Пигарёк – не большая и не очень быстрая разномастная пегая лошадь или Серый – крупный тяжеловоз, которого не каждый мог, даже с трудом разогнать до состояния галопа.

Когда Ване предложили Сильного, он, не как обычно, почему-то не старался отказаться, а  молча согласился. Меня это удивило и, я подошёл к нему и сказал, что ведь ещё не занят Серый и тут я увидел Ванины глаза полные слёз. В двух словах Ваня поведал мне о своём горе – его отец инвалид Великой Отечественной войны умирал.               

Он вернулся с войны израненным и без ноги, но очень энергичным и жизнелюбивым человеком. Ему государство за военные заслуги перед Отчизной выдало специальный автомобиль с ручным управлением и съёмной брезентовой крышей. Эту автомашину  ещё называли инвалидной коляской. Но всё же это был специальный, приспособленный для инвалида автомобиль с ручным управлением, весьма необходимый человеку без ноги.

На этом автомобиле можно было поехать практически на любые расстояния.  Но дядька Петро ездил не далее райцентра или Каменки – Евдаково.

Автомобиль эксплуатировался по – полной, к нему приладили возок и тогда уже он стал возить буквально всё: сено, дрова, уголь, песок, глину, в общем всё то, что требовалось для приусадебных, семейных нужд.

Конечно серьёзная, постоянная нагрузка на автомобиль, требовала и соответствующего диагностического обслуживания. Такого обслуживания почему – то не осуществлялось, то ли не было специальных станций – пунктов обслуживания или ещё что!? Но поломки стали учащаться и к ремонту автомашины приходилось привлекать наших местных “кулибиных».

А, так как они менялись, то происходило по пословице: у семи нянек дитё без глаза... Машина стала чаще ломаться, зажигание быстро сбивалось и его требовалось постоянно настраивать.

Дядька Петро не только нервничал, но ещё и надрывался, так как заводить машину часто приходилось с буксира. Конечно мы -  пацанва старались помочь толкать машину, но и дядьке Петру так же доставалось упираться, тем самым натруждая не только здоровую, но и больную культю  ноги.

Через какое – то время у Ваниного отца – дядьки Петра на культе ноги находящейся в протезе, образовалась, открылась рана. Вроде бы и доктор приезжал и не один и как – то лечили и даже уколами, но почему – то образовалось заражение…

В ночное поехали правда все и Ваня Перунов то же, выехав за не до разрушившуюся бывшую мельницу (за хутор от людских глаз), мы пустились на лошадях на перегонки - в галоп: кто первым приедет до поворота дороги на село Берёзовое.

Васька Радченко на жеребце Гордом, почти как всегда прискакал первым – он был хорошим наездником, вторым был Алексей Галушкин на Гарусе, затем каким – то образом умудрился прискакать Алексей Тулинов на Сером тяжеловозе. Чуть погодя подтянулись и мы, все остальные, прискакали почти гурьбой. Все были очень удивлены:  как это Алексею (Лоську – иногда его так называли, что бы выделить) удалось.., а Алексей весь довольный принимал нашу похвалу и малость гордился своей удачей.
 
Весело обсуждая скачку, мы между разговорами сняли с лошадей уздечки, спутав их передние ноги пошли собирать дрова, что бы поближе к пруду устроить костёр. Дров собрали много, Коха – Коля Крамарев, младший сын дядьки Гришки, притащил два больших сухих комеля (наиболее толстая часть дерева) от старых, ранее срубленных, сухих груш. Коля Борщевский (по хуторскому Максымыв) и  Алексей Тулинов хорошо сложили костёр и подожгли его, ночное стало входить в своё привычное русло.

Мы, с Колей Пивоваровым стали собирать - накрывать на плащ продукты которые ребята с собой захватил из дома. А оказалось их не так уж и мало: картошки было более тридцати штук, несколько кусков сала, головок десять луку и чеснока, немного помидор и даже огурцы.

Ванька Перунов достал из своей сумки целый десяток яиц, сало, помидоры, соль, бутылку кислого молока  и даже целую паляныцю (буханку) домашнего хлеба. Ваня, конечно отвлёкся немного от своего горя, а на завтра, как мы заранее договорились, я с ним пойду к ним домой, а то ему как – то не по себе.

Пока костёр горел, жарили вместо шампуров, на тонких прутьях сало с помидорами и луком, аппетитный запах стоял по всему Борщёвому (Борщевскому) хутору, правда из домов там были одни развалины.

Жители хутора давно разъехались кто куда: кто к нам на наш Крамарев - ближе к чугунке - железной дороге, кто в Хвощеватку - ближе к Дону, а кто-то ещё куда. Ранее этот хутор Борщевский - образовался из переехавших из Запорожской Сечи казаков. Переезд происходил  целыми Родами, после расформирования Запорожской Сечи Потёмкиным, по Указу царицы Екатерины II. Фамилия всех жителей была Борщевские - это был большой, древний Запорожский Род Борщевских.

Основная часть казаков переехала на постоянное место жительства за реку Кубань в Кубанские степи. А некоторым семьям удалось (вроде бы за выкуп или мзду) собраться Родами и перехать на правй берег Дона и в другие места не объятной Матушки России.

Такое решение царицы Российской - Екатерины II было вызвано Пугачёвской войной, которая напугала её и всю тогдашнюю власть. Таким образом Запорожская вольница свободных людей - Запорожских казаков, преданных и надёжных Союзников казаков Войска Донского была переселена  на Южные рубежи Империи. Ну да это я, так к слову разговорился..., вернусь к своим односумкам....

Всё из продуктов, готовое к приёму в пищу, складывали  отдельно на приготовленный плащ укрытый газетами придавленными обычными природными камнями. Перегоревший костёр Мы с Колей Пивоваровым разгребли, заложили туда картошку и накрыли её жаркими углями.

Где – то минут через сорок, начали постепенно по одной – две картошки доставать, а она была такая аппетитная с подгоревшей чуть, чуть корочкой. Трапеза, я Вам скажу, была мировая и не забываемая! Это был апофеоз Ночного, так как рыбалкой на нашем пруду, на тот момент мы почему – то не занимались.

На рыбалку мы, так же как и в ночное, готовились заранее, так как идти нужно было на пруд соседнего хутора - Ударник (нынче Студинок). Для этого необходимо было получить разрешение родителей!

С разрешения Родителей мы с ребятами в летнее время частенько ходили на рыбалку в Ударник с ночёвкой и это так же было общим, нашим ребячьим событием, которое фрмировало из нас пацанов не плохую команду сплочённых ребят - хуторян. Пацаны соседних сёл, деревень и хуторов с нами старались не связываться: мы были ребятами не очень драчливыми, но всегда наказывали виновников за причинённые обиды нашим хлопцам.

Должен сказать ребятами мы были не очень шкодливыми, но с фантазией и разными придумками. Могли долго сидя о чём – то разговаривать, обсуждать, вспоминать какие – то прошлые, ранее кем-то из взрослых рассказанные истории. Могли организовать борьбу два на два, прятки с интересными фантазиями, одним словом нам никогда не было скучно!

В костёр опять подсобрали дровишек, подложили крупнячка и где-то часа в два или три ночи-утра, потихоньку, как-то один за другим ложились на свои фуфайки и засыпали. Обязательно, кто ни - будь оставался присматривать и за лошадьми и за костром.

Иногда этим и заканчивалось наше ночное бдение лошадей, утром часов в шесть - семь, но не позже лошади должны были быть в лабазе конюшни.

У костра или с его помощью, иногда возникали курьёзы со смехом и одновременным чьим-то расстройством.

Как правило кто либо из ребят желая быть поближе к теплу, приближался слишком близко к костру, а сырое дерево иногда выстреливало горящий не большой уголёк. Горящий уголёк, попав на ватную фуфайку, постепенно разгорался и, проснувшийся погорелец спросонья устраивал кошмарный и панический крик.

Тут же все ребята подхватывались, отбегали от костра, а потом, разобравшись что и как - стоял гомерический хохот, а лошади подняв от травы свои головы, с каким-то лошадиным удивлением смотрели на нас, а мы прыгали, баловались и кувыркались, понимая то, что спать уже больше не придётся!

В это  раз взорвал ситуацию Коля Пивоваров, он ещё вроде бы был близоруким, не очень рассмотрел и как я уже рассказывал подпалился от костра, конечно сна до утра ни у кого не было.

Малость успокоившись от смеха, шума и гама сели в кружок и разговорились о прошлых событиях происходившими со старшими ребятами в таком же Ночном!  Как Алёшка Радченко, год или два назад, взял у отца кем-то подаренный военный плащ – бурку и конечно у костра прожёг прямо на спине огромную дыру, дядька Петро ругался потом, ох как долго и сильно…

Утром, по заранее отработанному порядку, мы, собрали лошадей и спокойным шагом приехали на конюшню. Затем поочерёдно передали лошадей  бессменному конюху дядьке Петру Радченко. Мы с Ваней, как и условились вчера, пошли к ним домой, по дороге я на минутку забежал к себе домой испросить разрешение у  отца. В двух словах сказал ему о Ваниной беде, он только и сказал мне, ну ты там смотри сынок…. и вышел из избы.

Быстренько попив молока с хлебом,я выбежал во двор, потом  на улицу, там меня поджидал Ваня, они о чём-то разговаривали  с папанькой.  Я подошёл к ним и мы с Ваньком пошли к ним домой, отец молча смотрел нам во след.

Как только мы пришли к Перуновым домой, Ванина мать – тётка Шура, сразу же послала нас мыть руки и за стол. Я сказал, что уже дома попил молока и есть не хочу, но тётка Шурка сказав: что там это молоко… поставила на стол тарелку с котлетой и картошкой. Конечно, у меня сразу же проснулся зверский аппетит и я стал наяривать, запивая всё это кислым молоком.

Ваню  мать заставила кушать ещё и на первое борщик, а потом котлету. Окончив трапезу, я сказал тётке Шуре спасибо и пошёл в большую комнату, которая одновременно была и залом (в современном понимании).

Справа, напротив окон, за раздвинутыми шторами стояла большая деревянная кровать, на которой лежал дядька Петро. Поздоровавшись с ним, я поинтересовался у него: когда же мы очередной раз поедем на машине? Он как-то вымучено улыбнулся и сказал, что видишь Ванька, я совсем «выпрягся», вот ещё одну операцию сделают, так врач  сказал и через месяц можно уже будет вставать. Так, что Ванюшка с машиной немного придётся  подождать, с уверенностью сказал дядька Петро.

Только потом я понял - узнал, что от Ваниного папы скрывали о его гангрене и что он безнадёжно болен. В комнату прорывались яркие лучи летнего солнца они хорошо доставали до кровати и лежащего на ней дядьки Петра. Рядом с кроватью, стояли, словно на часах часовые,  прислонённые к остову русской печи его костыли.

Как правило, всегда чисто выбритый, светлый лик дядьки Петра, изменился: голова побелела, щёки впали, он постоянно старался на кровати поворачиваться, я подошёл к нему желая помочь, но он сказал, что пока сам справляется. Просто, как он выразился, нужно двигаться, чтобы не появились пролежни. Что это такое пролежни я ещё не знал, но сделал вид что знаю и ответил ну ладно.

Но боль, по-видимому, не давала ему покоя, он стонал почти беспрерывно, как-то обессилено, но глаза выдавали твёрдую надежду на выздоровление. Чувствовалась его непоколебимая уверенность, что боль отпустит, затихнет, пройдёт, как прошла после многочисленных ранений в ногу и грудь.

Ведь ногу пришлось отрезать военфельдшеру прямо на передовой, в кое - как приспособленной палатке, иначе он сошёл бы кровью… Она висела на одном кусочке кожи, другой осколок снаряда или мины тут же, застрял с внутренней стороны лопатки, так и сидит там, по сей день, изредка  - на погоду, напоминая о себе. Дядька Петро в шутку говорил о периодически, беспокоящем его осколке: «… что бы не скучно было, что бы не забывался».

Иногда дядька Петро погружался в забытье. Боль немного отпускала и тело утрачивало границы ощущений. Наплывало успокаивающее тепло - блаженство позволяющее уснуть. Он был уверен что жизнь ещё не прошла, что здоровье ещё поправиться и он ещё «повоюет».

Просыпаясь, через какое-то время, он иногда рассказывал нам с Ваней о том, что ему приснилось. Он говорил, что очень явственно видел себя мальчишкой, случайно оказавшимся в казацкой станице  южнее Ростова, не далеко от Кисловодска.

Отец его был моряком Балтийского флота, депутатом в Чернозёмном  Центральном Совете. В Воронеже работал в Чека, мать была бабой - комиссаром – коммунисткой. Отец был зверски убит при внедрении его в банду для захвата Руководителя – Атамана Егорова, возглавлявшего восставших крестьян Тамбовской губернии против раскулачивания. Это произошло на лесной заимке, буквально на границе двух губерний: Воронежской и Тамбовской.

Мама была в партии большевиков ещё с 1905 года, за антигосударственную деятельность была в Тобольской ссылке, где и заболела. После революции Ревком направил её с сыном на лечение в Кисловодск, где они и  попали с ним – Петром в плен к бандитам. Их на то время развелось  уйма: то они за красных, то они за белых.., но убивали и грабили одинаково всех, особенно с ними не согласных.   

Но неожиданным, смелым рейдом 96-й кавалерийский полк освободил станицу Боргустанскую от бандитов, так Пётр с мамой оказались у своих - на свободе. Маму, решением Губкома партии назначили заведовать особым отделом дивизии, а Петра она попросила взять воспитанником в полк. На ту пору ему уже исполнилось четырнадцать лет.  Любовь и гибель мужа, материнство, ненависть к врагам революции – всё сплелось в единый клубок.

Это была мамина жизнь, а с нею и жизнь Петра с терзаниями и радостями, иной жизни они не представляли, да и не могли представлять в те годины смут и испытаний.

Конечно, Петра терзали разные сомнения: возьмут ли его в полк, особенно после слов коновода Силантьев, дяди Степана?  Когда он ему по - честному рассказал о его возможном  поступлении в полк, а он: «Мамкина сиська тебе была бы ещё не лишней!»
 - А ведь мне уже скоро будет пятнадцать лет, по сути я уже взрослый.

Жили они тогда с мамой на постое у тётки Акулины, весьма хозяйственной и доброжелательной казачки. Муж её так же служил в Красных, а своих детей у них пока не было.

Утром рано проснувшись, Петя быстро осмотрелся, мамы уже не было. На столе лежал листок бумаги – мамина записка, написанная химическим карандашом.  Лучик солнца просвечивал её словно сухой лист с дерева, на сквозь.

Петя испугался – проспал! Уже и домашнюю скотину проводили на пастбища, а он тут дрыхнет, как барчук - на перине. Спрыгнув с кровати, быстро одевшись, он, поспешил через кухню на улицу.               

– Ты куда? Малахольный! – окликнула Петюню тётка Акулина. Ещё петухи не отпели заутреннюю, а ты уже куда-то спешишь. Сколько времени, Петя с тревогой спросил? Что ты скачешь как окаянный? Я ещё корову не доила. Ложись покудова, куда это в такую рань навострился?

– Мне очень надо, я тороплюсь. – Я, сегодня непременно должен быть у самого командира Шпагина Романа Никитича. Вчера было велено мне на сегодня прибыть в расположение штаба.
Да!...Подожди же ты, Петюня ещё успеешь, садись поснидай трохи (позавтракай немножко)…, а тогда уже и беги к своему командиру. – Некогда мне тёть Акулина, я не хочу кушать.., подхватился Петя. Тётка Акулина только и успела сунуть ему краюху тёплого пшеничного хлеба. Петя выбежал на крыльцо, а затем спрыгнул с крыльца во двор.

Утро представилось парнишке, не смотря на ранний час, исключительно шумным и необыкновенно радостным. В стороне от крыльца гоготали гуси, в тени кустов смородины и крапивы – квохтала своему приплоду наседка.  В сарае хрюкала и кряхтела нетерпеливая свинушка, пытаясь в полу под бревенчатой стеной сделать себе секретный проход-лаз.

Не чувствуя под собой ног Петя спешно заторопился по утоптанной тропинке сада, напрямик мимо уже поднявшейся кукурузы, прямо к коновязи полка. Как-то, совсем неожиданно перед ним предстал прежде не встречаемый им гнедой жеребчик, с белой отметиной в чёрной как смоль гриве. Настоящий Дончак – породистый красавец, с широкой крепкой грудью, длинным хвостом и тонкими с чёрными «чулками» ногами.

Петя подошёл к жеребцу, с опаской потрепал его за шею, жеребчик, словно почуяв расположение мальчишки, дружелюбно фыркнул и чуть повернув голову, внимательно посмотрел на Петра. Петя отломил от хлебной  краюхи кусок хлеба и  протянув гнедому дончаку, обмолвился к нему. – И что это раньше тебя я почему-то не встречал? Ты что вчера в вечёр попал прямо сразу же из плена к нам? Гнедой, так же как и Петя, с осторожностью взял у него из рук хлеб, нагнул шею, тряхнул гривой и благодарно фыркнул.

Рядом с коновязью располагался штаб полка, как раз в это время, стоя на крыльце, у дверей наблюдал эту сцену с гнедым дончаком коневод командира Степан. Он громко окликнул Петра: - эй боец, анука - айда в хату, командир полка требует к себе. У Пети  от неожиданности аж сердце ёкнуло. Как бы коневод, дядька Степан чего такого не наговорил комполка Шпагину..?

С откровенной боязливостью паренёк переступил высокий  порог командирской избы. Командир полка Шпагин сидел за большим столом, на котором стоял испускающий пар самовар и держал в руке кружку с чаем. В углу напротив комполка сидел широкоплечий мужчина, он был весь перепоясан ремнями, справа от него на столе лежала кубанка, слева стояла большущая кружка с чаем.

– Ну вот, Сизин,- принимай пополнение, вот представляю тебе нового бойца. Шпагин говорил как – то весело, да же шутливо. Вот видишь Сергей Поликарпович – как и обещал, ещё не было случая, что бы я не выполнил своего обещания. Сизин Сергей Поликарпович – командир первого эскадрона поперхнулся чаем. Отставив кружку и блюдце из которого он пил отдуваясь чай, Сизин переспросил.

- Роман Никитич, ты это серьёзно? – Да, Поликарпыч, серьёзней некуда! Ты не смотри что мал, паренёк конечно мал, но биография у него взрослая: отца его – чекиста, посланца Балтики,  бандиты казнили…А мать ты его знаешь, бачил – бабий комиссар Полина Егоровна. 

Никитич…да как это.., да разве у меня…, пытался что-то сказать командир эскадрона. Много не рассуждай, боец из него будет не хуже батьки, жилка у него балтийская и баста, на этом и порешили.

Состояние Пети было конечно скверным: торгуются как цыгане на ярмарке, хотелось расплакаться выскочить на улицу в сад и там…Но здесь же находились, дядька Степан и начальник штаба полка Миша Бакланов – бывший офицер, оба злющие на язык. Засмеют напрочь.

Комэск Сизин как бы не сдаваясь продолжал допив чай.   И почему бы его не отправить в Петроград, да и бабе не место в войсках, да ещё с ребёнком. Комполка строго ответил ему: ты это само… проверку и неправильные разговоры заканчивай  Поликарпыч, его мать коммунистка с 1905 года и где ей сейчас быть как не на фронте, где решается судьба революции!? 

- Петро, резко как-то неожиданно вмешался в разговор коневод – дядька Степан. – А ну покажи  Петя спину и печати на ней сомневающемуся командиру эскадрона. Я за пацана головой ручаюсь. Ты то, сам Сергей Поликарпович, давно ли об угольной шахте перестал сны видеть?

– Задирай рубаху Петро, - приказал дядька Степан. Повернул спину парнишке к свету, задрал рубашку – вся спина была в белых рубцах от казацких шомполов. Вот тебе паспорт. А в Кисловодск приехали подлечиться c  матерью, да вот и попали в наш кубанский водоворот. Теперь уж, как говориться, от судьбы не уйти, придётся наверное до полной победы исполнить знак судьбы. 

Сизин быстро встал, встряхнулся, поправил ремни и висевшую на боку деревянную кобуру с маузером, подошёл к Петру…

- Не сердись, боец Перунов, будем считать це проверкой на вшивость. Беру тебя Петро бойцом в сотню. Дарю тебе боец Преунов первое личное оружие и он протянул ему кинжал с узорчатой ручкой, в дорогих и так же узорчатых ножнах.

Шпагин встал из-за стола, от полка даём лошадь и указал на коновязь, где стоял нетерпеливый гнедой. Бери Петя трофейного коня и на ус намотай – казак пуще самого себя бережёт коня.

То ли в силу жестокой болезни или всё же от состояния помутнённого сознания из-за непрекращающейся лютой боли, отец Вани Перунова буквально короткими фразами – простыми словами рассказывал, будто на яву, словно рядом, за окном происходят баталии бурных и разных событий далёкой его юности.

Дядька Петро просто, ясно и как-то абсолютно понятно даже нам пацанятам открывал завесу прошлых событий происходивших со страной и людьми. Что характерно он вспоминал  иногда такие события, которые, как ему казалось, уже совсем стёрлись из памяти и как говорится в народе – быльём поросли.

Боль, грусть вперемешку с состраданием проникали – пронизывали буквально все фибры наших детских душ и трепетных сердец.

Но вот что характерно, про относительно недавнюю Великую Отечественную войну, дядька Петро почему-то почти ничего не рассказывал. Так иногда к случаю, вспомнит, что - либо для сравнения недавнего случая с прошлым, очень напоминающим суровые "будни" военного времени.

Я заметил, что наши хуторские фронтовики мало вспоминали события войны: как-то больше вспоминали довоенный и сразу же послевоенный периоды жизни и различные происходившие тогда события... Послабления от Сталинского Правительства, периодические снижения цен - наполнение полок магазинов нужными товарами и о  многом разном... 

О Великой Отечественной войне разговоров практически ни велось, только так, по какому – ни будь случаю и то «мимоходом», как бы невзначай!

Очень критически высказывались о нынешней политике Хрущёвского бесшабашного руководства и сетовали на притеснения в возможностях ведения домашнего хозяйства; о глупости запахивать приовражные неугодия, убочи сенокосных яров и солончаки пригорков и т.д., о разном...

Настоящие и в то же время рядовые Герои Великой войны словно стыдились своего героического прошлого, пережив не одну горечь утраты на поле брани, они очень сочувствовали и сострадали людям фронтового тыла.

Женщины, старики и дети рвали жилы стараясь любыми возможностями помочь фронту: мужьям, сыновьям, братьям....
Горя хватало на Всех - не было семьи, в которой бы не погиб хотя бы один, а ведь было что и Все....

(Продолжение следует)