ТЁТКА ХАРИТИНА.
Семья по линии мамы была большой, с множеством родичей по юго-западу Сибири, а то и глубже, по Казахстану, со смешанными браками, с бурной историей и своими трагедиями.
По сей день что-то всплывает в моей памяти из рассказов мамы, которой уже два года нет в живых. Осталась лишь память и желание не забыть, рассказать, поделиться.
Особенно яркой в ряду воспоминаний осталась история тётки Харитины Гудковой, крёстной моей мамы.
Жизнь тёти сложилась невесело: померли её родители в голодные двадцатые, саму же Тину вывезли соседи-татары с Поволжья.
Так и воспитали бы в вере мусульманской, если бы не случай: увидел златокудрую маленькую девочку в их повозке проезжий сибирский торговец с семейством и попросту выкрал дитятю у иноверцев! Так Тина и оказалась в зажиточном селе торговцев Белом.
Говорила дитя плохо из-за истощения, и всё, что смогли добиться от неё, лишь неясную фамилию: то ли Гукова, то ли Гуркова, то ли Гудкова, да непонятное имя: Харитина. Пытались звать правильно – Кристина, но кроха мотала головкой и твердила: «Харитина. Тина». Смирились, да так паспортину ей и выправили, оформили: Гудкова Харитина.
Приёмная мать прикинула, посчитала, сделала поправку на недоедание и природную мелкость, да и решила, что найдёнке семь-восемь лет.
Как она оказалась в коммуне «Червонный Гай», не помню. Скорее всего, приехала то ли с мужем, то ли уже после его гибели на войне оказалась в колхозе.
Была скромна и очень красива: высокая, статная, с великолепными синими глазами, восхитительными густыми белокурыми вьющимися волосами, которых было столько, что ей приходилось сооружать на голове целый причудливый замок из кос и прядей. Этим очень любила заниматься её дочь, двенадцатилетняя Кристина, копия покойный папа: темноволоса, сероглаза, красива какой-то нерусской, а западной красотой. Кто был отец девочки, толком никто не знал, знали лишь, что был военным.
Осенью 51-го года стали приходить караваны грузовиков за небывалым урожаем зерновых.
Весь колхоз гудел от натуги и непосильного почти круглосуточного труда, вот на помощь и пришли военные – из ближайшей воинской части прибыли служащие и впряглись в нелёгкую трудовую сельскую жизнь.
Стало веселей и на току, и в поле, и в клубе, и на улицах разросшегося и возрождённого села.
Своих-то мужиков почти подчистую выкосила война, вот и воспрянули душами и телами бабоньки-вдовы, вот и зазвенел смех и счастливые голоса, вот и зашептались по скирдам да полянкам отчаянные осатаневшие без мужчин женщины. Боялись, конечно, время такое было: целомудренное и строгое, но любовь и телесную тягу в закон не спрячешь, вот и вылезали они отовсюду. Много тогда детишек народилось, сильных да красивых…
Только не разгульным летом запомнился сельчанам тот год, а трагедией.
Сошлась Харитина тогда с молодым офицером, Семёном Куприяновым, одиноким и скромным. И дочь не стала матери мешать быть счастливой хоть короткое лето.
Повезли как-то зерно грузовики в Белое на элеватор, а Семён заставил свернуть водителя машину к речке Громухе – уж очень жаркий день был. Служивые были при оружии: непростое время, неспокойное – банды появились всякие, жадные до чужого и социалистического добра.
Остановились на песчаном откосе, вышли, осмотревшись – тишина и красота!
Харитина с дочкой сидели в кузове на расстеленной плащ-палатке. Семён подал им руку, помог соскочить, подежурил, пока Кристинка с девятнадцатилетним водителем Сергеем купались-плескались-визжали, посмеивался с Тиной.
Молодёжь резвилась да объедалась орехами и облепихой, барбарисом и черёмухой, смородиной и бояркой. Богат край тот был. Замёрзнув на родниковой стылой речке, прибежали Сергей с девочкой, рухнули на раскалённый песок греться, отпустили искупаться и «молодожёнов».
Тина лишь сверху побрызгалась, освежила руки-ноги, голову и шею. В воду не полезла по женской причине.
Охладившись, села в сторонке возле горы каменной, обтираясь мокрым платком, любуясь красавцем-возлюбленным.
Тут и случилась беда страшная.
Военные не оставили оружие в кабине, с собой прихватили, да и сложили возле горки той, шинелями прикрыли, чтобы ребёнок не увидел. За дитя боялись, Тину-то и не учли.
Коснувшись нечаянно шинели, с удивлением увидела автоматы, потрогала, потом повертела в руках, покачала белокурой головой: «Тяжёлые какие! Большие!»
Мужчины отвлеклись на миг, стали за руки, за ноги кружить Кристинку, делать вид, что хотят на глубину в речку закинуть, хохотать, как дети…
Звук автоматной очереди разорвал веселую и бесшабашную обстановку, заставил вмиг поставить дитя на ноги, пасть плашмя, её прикрывая собой. Подумали, что их кто-то обстреливает. Потом лишь поняли, что очередь была одна-единственная. Побледнели бойцы, вскрикнули, кинулись к схрону…
Харитина лежала у подножия горы, согнувшись на бок, словно прислушиваясь к земле, рядом лежал автомат, исходящий дымком.
Бросились парни, осторожно перевернули женщину и застыли в ужасе: очередь «Калашникова» снесла ей полголовы.
Сергей ринулся к ребёнку, скрутил, забросил в кабину и, как был, в мокрых семейных чёрных трусах, поехал в комендатуру.
Засудили их. Обоих. За несчастный случай и нарушение устава. В лагерях так и сгинули они.
Харитину похоронили в закрытом гробу.
Дочь её взяла родственница по линии мужа и увезла то ли на Полтавщину, то ли в Ровно.
Военных быстро призвали обратно в часть.
«Урожай уж вывезли, нечего бабам глаза мозолить, да брюхатить их», – так решило начальство.
Июль 2015 г.
Фото из Интернета.
http://www.proza.ru/2015/07/19/893