Тёплый апрельский день, один из немногих в холодном апреле этого года. В деревне – похороны. Жиденькая похоронная процессия медленно движется в сторону кладбища. Старенькие бабушки, коренные и немногие жители деревни, едва успевающие даже за медленно идущими внуками, внучками, дочерьми, зятьями и соседями.
«Ты чё же молиться не пришла?» – с укором спрашивает одна из бабулек другую. «Шабриха ведь» – это уже отвернувшись и потише. Соседи – это если справа или слева живут, а если напротив, то - шабры. «Не позвали», – с ехидцей отвечает шабриха. «Гля-ка, чё делатца!» – изменилась та, что задала вопрос. Вот и я, тихо идущий за ними, тоже подумал: «Что же это с нами делается?».
Хоронили тётю Шуру. Сколько помню себя в детстве, тётя Шура всю жизнь работала дояркой в колхозе. Начинала доить ещё руками – я их тоже запомнил – с узелками вен, вечно чем-то занятые. Даже уже 80-летней старухой, когда у неё отказали ноги (всю жизнь в резиновых сапогах), она ползала на коленях и собирала щепки после того, как унесли колотые дрова.
Не мог человек сидеть без работы. Доила коров, будучи уже на пенсии. Во всём у неё был порядок и чистота: двор подметён, всё расставлено по своим местам, грядки в огороде прополоты и политы, полы чисты, и в избе светло от белых большущих подушек на кроватях. Во многом ей помогали дети – их у неё было пятеро. Но детей этому порядку и труду ещё надо было научить. А учила их она, не муж, который любил выпить и, если что было не по его, всегда говорил: «Коли так Шура, уеду в Подмосковье, а именно в Смоленск». Его уже нет давно, а фраза эта осталась крылатой в деревне. Используют её, когда хотят выразить своё недовольство чем-либо.
А про Смоленск он не зря вспоминал – родом они оттуда. В нашей деревне тётя Шура стала жить в 1941 году – бежали от немца. «Ташшу салазки по обочине дороги. На салазках – дочка старша Тоня. Визг тормозов, прямо в метре от нас останавливается машина, чуть не сбив нас с дочкой. Выскакивает из неё офицер немецкий и давай водителя своего ругать, всё кричит: «Киндер, киндер», а Тоньке дал шоколадку. Хороший видать человек был. И у него дети, наверное, дома остались. Да и не все же они изверги были», – такими словами заканчивала этот рассказ тётя Шура.
Последние годы она пристрастилась читать книги. «Пристрастилась читать. Делать-то нечего, вот и навёрстываю упущенное. Сама диву даюсь, без очков, а читаю, раньше то некогда было». И это в 81 год!
А вопрос свой, что стоит заголовком, я хотел бы задать нашим начальникам: и районным, и местным. Тётя Шура имела орден Ленина, орден Трудового Красного Знамени и другие ордена и медали. Она трудилась не ради наград – не могла без работы жить. А ордена и медали давали за те результаты, которые она добивалась. И такого человека и работника не пришёл проводить никто: ни от колхоза, ни от администрации. Я как-то спросил её: «Тётя Шура, дайте-ка Ваше удостоверение к наградам, я съезжу в район, вам пенсию должны увеличить».
«Да ну их, неудобно! Да и где они, эти удостоверения, чёрт их знает», – был ответ.
В наше время доярки и механизаторы орденов с подвязками вряд ли получат. Человек труда теперь не в почёте, всё больше элита сама себя награждает.
А с какой горечью слышу я от родных умерших почётных и заслуженных колхозников, от простых крестьян, жалобы на то, что не дают доски для гроба, автобус для перевозки людей, мяса на поминки (даже за деньги). Отговорки разные, но дошло уже до того, что за оказание ритуальных услуг требуют отдать земельный пай. Вот до чего дожили! Какой уж тут разговор о том, что глава местной администрации просто обязан по всем человеческим, да и государственным меркам проводить в последний путь участника войны, мать многодетную, да и просто хорошего человека, а руководитель хозяйства ещё и помощь материальную оказать.
Печально сознавать правду тёти Шуры, когда сказала мне: «Возьми ты мою землю к себе, хоть в аренду, хоть как. И то, чё мне колхоз-то дал: арбу соломы не всегда, да центнер озатков. А я ведь всю жизнь тут ишачила». Почему же старики наши с обидой уходят, кто ответит?
О состоянии кладбищ в маленьких деревнях и говорить не хочется. Если на центральных усадьбах хоть что-то делают, то здесь, на кладбище, где лежит тётя Шура, ремонтировали ограду в 60-х годах. До революционных лет кладбище это было огорожено каменной стеной. Большевики камень на конюшни пустили. В 60-е годы собрались люди да на свои кровные отремонтировали ограждение, но и оно теперь в негодность пришло.
Пишу и думаю, что слова мои и вопросы в никуда: разве можно заставить кого-то совершать простые человеческие поступки – это ведь от души должно идти. Но может быть, аукнется хоть у кого-нибудь и где-нибудь.
«Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да что им и рассказывать-то было. У них даже и преданий не существовало. Их могилы безымянны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесполезны. Ибо плодами трудов забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается». Скоро уже сто лет словам этим бунинским. Неужели с нами, мужиками, в нас, мужиках, ничего не изменилось? Ведь появились же и традиции, и предания. Да и за хлеб ордена и медали вручались. Хлеб съедается и съедается ежедневно. Следовательно, тех, кто его растит, тоже ежедневно помнить надо. Иначе сто лет эти зря прошли и ничему не научили.
2001 год.
Двадцать лет минуло с того времени, когда была написана и опубликована в газетах эта статья. Изменилось ли что с тех пор? Да, изменилось, многое изменилось.
В селе построили сами жители небольшую, но уютную церквушку, в прошлом году даже колокола её стало слышно. Отпевают теперь всех умерших дома, в своей церкви. На храм собираем деньги, земельный участок уже оформили, оградили, посадили деревья. Храм Богоявления появится в селе. Когда – не знаю, но что появится – уверен. Появились церкви и храмы почти во всех сёлах района.
Вернули в России звание «Герой Труда», россиянам, имеющим правительственные награды (советские в том числе), доплачивают какие-то суммы за них.
На земле трудятся рабочие крупных агрохолдингов и сами крестьяне (слово фермер не произношу: не наше оно и смысл у него другой совсем). Усиливается конкуренция между холдингами и крестьянами за право владения землёй. Но цены низкие: в районе десяти тысяч рублей за гектар. По сравнению с мировыми ценами (шесть тысяч долларов за гектар), так просто смехотворные. На юге России цены выше в разы, а у нас зона рискованного земледелия. Основная часть земли пока ещё находится во владении бывших колхозников, они сдают её в аренду. Плата арендная всё ещё формируется, но становится более-менее справедливой, пока, увы, не везде.
Появились и крупные – у холдингов, и небольшие – у крестьян современные молочные, мясные фермы крупнорогатого скота, построены и работают свиноводческие и птицеводческие комплексы. Условия, которые есть сейчас на молочных фермах, тётю Шуру привели бы в восторг: она о таком и мечтать не могла.
Случались и чудеса в этом году; крестьянин в Грачёвсом районе с поля в 400 гектар собрал 73,5 центнера с каждого. В родном Сакмарском районе крестьянин собрал 44 центнера с гектара нового, местного сорта пшеницы. Раньше такая урожайность и присниться не могла колхозникам.
Ну а что же мужики?
Крестьяне становятся на ноги крепко: покупают новую современную технику, семена, но по-прежнему не довольны мерами правительства по их поддержке. Оно и понятно: упор делается на крупные холдинги, все законы и меры поддержки принимаются с ориентировкой на их деятельность и только потом учитываются пожелания крестьян. Да и понять правительство не сложно: необходимо быстрое и в большом количестве получение зерна, мяса молока. Пока это ему удаётся. Да и крестьяне бурдят, бурдят, но без помощи не остаются, вот только бюрократических преград на пути получения этой помощи ещё очень много.
Никогда не делал предсказания, но здесь попробую. В недалёком будущем крестьянские хозяйства станут объединятся, кооперироваться. Это уже сейчас видно: они пока делают отдельные сельскохозяйственные работы, помогая друг другу: закончил один уборку раньше, за договорную цену убирает хлеб у соседа. Одно хозяйство специализируется на выращивании гречки, другое – подсолнечника. Сам свидетель и видел, как специалисты по выращиванию гречку, помогали убирать поля её у соседа, который, в свою очередь, позже убирал поля подсолнечника у помощника. Мало того – появились крестьяне не имеющие земли, но имеющие технику: комбайны, трактора, автомобили. Они тоже используются руководителями крестьянских хозяйств на сезонных работах. Договариваться крестьяне меж собой уже научились.
А вот что не изменилось, даже хуже стало, так это отношение в обществе к тем, кто выращивает тот самый хлеб, что съедается каждый день всеми. В СМИ (телевидение, газеты) по–прежнему бал правят явные враги крестьян, у которых на первом месте скандалы, враньё, а часто и прямое оскорбление их, крестьян. Мужик русский, российский терпеливый, но рано или поздно доберётся он и до врагов своих, и уж тогда мало им не покажется.
2020г.