Последний автобус

   

   Он почесал кончиком ногтя край усов, улыбнулся и застыл в нерешительности. Аск! Сказал сам себе. «Заморский вояжёр» выбирает себе табуретку. Из двух. Ну о-ооочень хлопотное дело… Почти интимный вопрос…
   - Садись, где нравится, - заметив его муки, предложила Тамара. – И натянуто улыбнулась.
   Михаил ещё мгновение потоптался у обеденного стола, зачем-то погладил края хорошо накрахмаленной скатерти.
   «Любопытно, а где сидел покойник?» - он непроизвольно перенёс тяжесть тела на левую ногу, грузно навис над отменно сервированной столешницей. Затем сомкнутыми горячими пальцами отёр край стола. Постучал, еле заметно, о столешницу и тревожно прищурившись, посмотрел, вытянув шею, в окно на двор.
   Полуденное солнце уже выдернулось прилично, но не жгло и не грело, как это обычно и бывает в начале апреля. А только струилось за оконным проёмом узкой и длинной кухни; день выдался ясный, погожий, и даже через приоткрытую форточку ему чудилось, что воздух на улице уже прогрелся изрядно и несмотря на ходивший за околицей села крепкий ветер, оставался мягким и пахучим.
   Тамара наблюдала за Михаилом молча, с плохо скрываемым интересом. Он знал уже, по первой встрече тогда, на автовокзале в областном центре, что женщина она темпераментная и теперь, в проблеске сковавшего его оцепенения, понимал чётко: да, она уже еле сдерживается, чтобы что-то ему не сказать.
   «Ты не о покойнике думай», - хмыкнул Михаил и игриво наморщив лоб, взглянул на скуластую Тамару. Она нерешительно замерла в двух шагах от него, у дверного косяка, и, улыбаясь, долго разглядывая его, уже и с недоумением, теребила край длинной шерстяной юбки.
   «О хозяине надо думать», - вдруг с надрывом сказал он самому себе и наконец зашёл за дальний край стола. «Где сидел бы хозяин?» Он поскоблил двумя пальцами виски. «Тут он сидел бы, чёрт колхозный». Михаил резко потянул на себя из-под стола табуретку. Сел. «Ну да, - повернул голову к распахнутым настежь занавескам.        – Весь двор - как на ладони. Вдобавок и ворота с калиткой видны. Никто, как снег на голову, не свалится. Ясен пень, вот тут бы он и сидел!»
   Села вслед за ним и Тамара. На другой край стола, прямо напротив него.            Холодильник мерно урчал у Михаила почти за спиной, под стенкой с фотообоями, которая отделяла кухню от жилых комнат и спальни.
   Он облокотился на стол и долгим изучающим взглядом посмотрел на Тамару. Он думал: ну вот она… сидит, нарядная, даже жакет от костюма забыла переодеть. Несмело улыбается, чисто вымытая. Наверное, и там подбрила. И с утра, видно, у плиты. Наготовила бутербродов….
   Чего она ждёт? От него. Счастья? Беспокойной и жаркой ночи?
   Волосы сухие, жёсткие. Обрезаны до плеч будто косой. Крашеные в светло-соломенный цвет, слегка курчавые на кончиках. Естественные наверняка с густой проседью. Ей сорок восемь, так, по-моему. И уже восемь как вдова.
   - А почему ты сперва чай пьёшь? – спросила Тамара неожиданно деловитым тоном. – И отодвинула недопитую чашку.
   Михаил, с непривычки, всё по лаку ёрзал, всё хотел откинуться на табуретке, после автобуса, расслабить мышцы спины.
   Он демонстративно наморщил лоб. А затем ей искренне, очень широко улыбнулся. «Да я как-то не задумывался, - ответил. – Уж точно не для здоровья. Кто-то научил. Давно. Уже и не помню».
   - Я забыла, - искренне посетовала Тамара и зачем-то повертела в напряжённых пальцах бахрому скатерти. – Как забыла… - сама себе удивилась женщина и дважды подряд тяжело вздохнула.
   Приглашение к разговору, так понял Михаил. И как ему казалось, незаметно поскрёб указательным пальцем хрящик носа.
   - Ты же мне говорил, ещё там, в кафетерии на автовокзале…
   - Что говорил?
   - Ну вот это… - она прошлась кончиками пальцев, словно гребешком, по свалявшемуся пучку волос на макушке. – Фууу, - выдохнула громко. – Ну, ты мне тогда сказал, что чай пьёшь только листовой, крупный лист, и обязательно из заварника. И я сказала себе: ой. Это надо запомнить. Видно, для него это очень важно.
   Михаил поднял голову и взглянул на неё. Нет, она не шутила. Напротив, продолжала будто ничего не замечая: «Да, важно. – Она потёрла под столом руки. - И уже наверняка зная, что ты сегодня приедешь, я в нашем магазине по дороге из школы купила нам на обед вот это всё съедобное. Конфеты, сервелат, лимон, сыру. … ну и там по мелочам….  Вооот….  А чай забыла. Тьфу! – она топнула крепкой ногой под столом. И снова выдохнула: - Воо –от…»
   
   Виделись они сегодня второй раз в жизни.
   - Да ладно, - немного озадаченно, но и не без удовольствия произнёс Михаил. Потом не выдержал, искренне улыбнулся: - Не выдумывай…
   - А хочешь, я тебе новый заварю? – Не дожидаясь ответа, Тамара вскочила, обнажая полные икры. И преданно глядя ему в глаза, спичкой зажгла газовую конфорку под чайником.
   Она стояла так близко от него, вполоборота, что Михаил невольно отставил свою чашку и снизу вверх посмотрел на неё.
   Тамара, заметив его взгляд, растерянно улыбнулась, одёрнула подол юбки и, втянув воздух в ноздри, улыбнулась ещё шире, уже без малейшего напряжения.
   - Сейчас вскипит, - пообещала спокойно. А он вдруг почувствовал вокруг своей головы какие-то необыкновенные флюиды, которые обволакивали его всё больше и больше, окутывали приятно всё тело, нежно, будто лебяжьим пухом, и туманили взгляд.
   Выключая газ, Тамара резко склонилась над плитой, и от неё качнулся и заходил на миг у самого его носа аромат недорогой туалетной воды, приторно-сладкий.
Он вдохнул его, всей грудью, стараясь сделать это незаметно, и попытался запомнить. Она, конечно, не знала – а знала б, не поняла, - что этот мужчина в её доме уже полтора года не обонял так близко и доступно запах женщины. Этот тревожный и остро-сладострастный запах.
   Женщина, зарумянившись и поблёскивая глазами, водрузила на подставку двухлитровый чайник, убрала, не спрашивая, из его чашки использованный пакет и положила туда новый.
   - Ну, хоть этого много, - сказала весело и села.
   И ему отчего-то от этих простых, сказанных вполне искренне слов, вдруг стало так легко, так спокойно на душе – пожалуй, впервые с момента приезда, что он, резко выпрямив спину на табуретке, благодарно взглянул на неё и подумал: «Какая милая и одинокая».
   - Ты есть собираешься? – перехватила Тамара его взгляд и немного смутилась. – Всё правда, холодное, но свежее. Может, ты голодный? – очень серьёзно спросила она. – Так я могу и борща подогреть.
   - Не-не-не, - замахал он руками и в который уже раз передвинул недопитую чашку, – я ж на автовокзале перекусил. Шаурмы мне там такой лапОть завернули, - кашлянул  Михаил в кулак. – С сыром и грибами.
   - Это когда было… - мечтательно произнесла женщина.
   - Два часа назад… а это что? – вдруг перебил он её и потянулся всем телом к глубокой фарфоровой тарелке.  – Выглядит аппетитно. Хотя как будто яйца, да?
   - Ну да, - засмеялась Тамара, вероятно, что-то вспомнив своё.  – Я помню, как ты мне тогда за чаем рассказывал, на автовокзале… что ты долго ешь…- Она откровенно и очень естественно хихикнула: - Как ты эти яйца там чихвостил...
   Они тогда, после полуторамесячных уже перезвонов – где полчаса, где и час - до того иногда, что уже и ухо немело и запотевало от трубки, решили оба наконец, не дожидаясь тепла, встретиться в первый раз на областном автовокзале. Вживую, так сказать. А что? И ему туда час езды и ей – как говорится, на нейтральной территории. И хотя с той встречи минуло всего-ничего, он уже слабо и неотчётливо помнил, что ей тогда говорил. Но однозначно о кулинарии «одинокого холостяка» разговор был.  Начала его тогда Тамара; ей было интересно, как это. «Да никак, - смеялся он от души. – Или хек жареный, или яйца. Мяса почти не ем. И не из идейных соображений. А просто оно мне воняет. Борщи и супы тоже не люблю. А яйца… – он тогда аж зашёлся от смеха, - ну там хоть выбор есть… Можно всмятку, а можно и «в мешочках»… Весёлая, в общем, еда…»
   - Ну, а эти аппетитные, - сказал Михаил, надкусывая, - тут чего?
   - Так разные…. Я хотела, чтобы ты всякие попробовал. Бери. Вот, с краю… это фаршированные сырным кремом, грибами. Есть сардины под майонезом, с луком, горчицей и зеленью. А вообще можно любую рыбу консервированную. Или икру. Там я сделала ещё немного… шпроты с петрушкой и паприкой.
   Кухонный стол весь был заставлен тарелками и блюдечками. И так вкусно отовсюду пахло, что Михаил поневоле растерялся, что брать. И сколько, чтоб не выглядеть… ну тем самым «одиноким холостяком». Не выйти в перебор. Тут тебе и куриные отбивные, и нарезка из карбоната, с зелёным луком, жареные караси в сметане, отдельно под крышкой у самого подоконника маслянистые блины стопкой, а ещё, в витой розетке из хрусталя, – варенье из айвы.
   - Ого, - он сперва даже оробел, смутился от замешательства. - Ну ты и наготовила.
   Она промолчала, затем сделала жест, будто сбивает катышек на шерсти юбки и сказала, пристально глядя ему в глаза:
   - Так на два дня…
   - Аааа, - будто не догадался он и как-то неловко смахнул салфеткой майонез с усов.
   - Чтоб не говорил там у себя на базаре…. Товарищам... - сказала она как будто и с вызовом, - мол, приехал и остался голодный…
   Женщина в этот момент была особенно хороша: крепкая, ладная, с большими незагорелыми руками. С ярким блеском зубов и полными влажными губами.
   - А ты всё-таки странный, - сказала Тамара. – Ну, вот же в самом деле, есть вкусная еда… дома ж никто такого не приготовит, правда ж? А ты опять на яйца налегаешь.  – Она наконец не сдержалась и засмеялась так искренне, так громко, что под широким лацканом жакета в крупную клетку колыхнулись, заходили большие груди.  Она добавила, по-прежнему смеясь: - Считается, что даже самый крепкий брак могут развалить блюда из яиц. Ага. Особенно если мужу их подавать три раза в день.
   Впервые мужчина и женщина встретились как бы не на 8 марта. Тамара так уже допекла Михаила телефонными звонками, что он, дабы вообще не выйти из себя и ей не нахамить, к тому же сильно простуженный – пообещал ей сдуру эту встречу.                Попутно и дельце одно в областном центре подвернулось; клиент заказал ему иконку Николая Угодника из металлопластики и готов был подъехать и расплатиться там же, на автовокзале. И – Тамара. Что называется – два в одном.
   Михаил приехал заранее, чтобы по обыкновению разнюхать ситуацию. На втором этаже автовокзала в киоске купил несколько свежих газет и, не читая их, даже не разворачивая, принялся что называется с колёс разрабатывать «стратегию» встречи.
Клиент ожидался где-то в пол-одиннадцатого; подвалит своей машиной с Рабочей, а встретятся у касс. Её маршрутка из Каменки по графику приходила в десять.
На первом этаже автовокзала, во всю длину громадного помещения, располагались вереницей кассы, пригородные и междугородние, да на выходе сувенирные лавки. Поэтому он сразу, особо не мудрствуя, по маршам лестницы взобрался наверх и порыскал глазами в поисках подходящего места для свидания. Забегаловку напротив камеры хранения с ходу отмёл напрочь: там, в давке и поте пассажиров, было им не побеседовать толком. Зато кафетерий в закутке - с зеркалами и ширмами во всю стену – Михаилу показался очень даже подходящим для «курултая». Когда справился по ценникам вообще попустило: как для автовокзала по божески.
   Через четверть часа мужчина и женщина уже сидели рядом друг с дружкой за столиком, с заметным для обоих усилием преодолевали неловкость первого впечатления. На фото Тамара выглядела лучше. Как это обычно и бывает, мордуленцию её в фотошопе подправила подруга, тоже школьная учительница, причём крепко придавив золотистым, она почти убрала многочисленные морщины на лице, даже у губ.
   «Дурют нашего брата, - с нахальным задором решил Михаил. И тут же удивился сам на себя. – А что ты хотел, болезный? Женщине под полтинник, трое внуков уже, ты чего? На Лену Беркову тут рассчитывал? Так это вряд ли…»
   Они посидели за столиком минут сорок, приехал крендель, забрал иконку, Михаил помог женщине надеть пуховик с капюшоном и, смущённый не на шутку неловкостью всего этого приёма, предложил ей пройтись по набережной. Тамара не возражала; да и холодно было в кафетерии.
   Но у реки оказалось во сто крат холодней.
   Они стояли у гранитных тумб парапета, где неистово ветром болтало цепи, и завороженно смотрели на Днепр. Серо-бурые торосы снега и льда, ноздреватые, просевшие и местами совсем уже фиолетовые, шли грядами до самой середины реки, но фарватер уже был чист, и только отдельные массивные льдины поблёскивали отсюда на холодном солнце. Кое-где, у самого среза воды, важно вышагивали крупные галки, а выше, по гудрону набережной, вдоль плавучих ресторанов свирепо гнало ветром, скребло черенками прошлогодние листья. Небо над рекой стояло сизое, низкое, и вода, свободная ото льда, иссиня-чёрная, казалась по фарватеру и вовсе застывшей, густой, будто овсяный кисель.
   - В такую погоду… - начал мужчина, демонстративно откашлявшись.
   - Хороший хозяин… - повеселев, тут же подхватила Тамара и искоса взглянула на него.
   Он закончил знаменитую фразу и полез в карман куртки за носовым платком.
В общем, недолго думая, они вернулись в здание автовокзала, а по пути, в тесной улочке, что вела от площади Калинина к железнодорожному вокзалу, он у перекупщиков купил ей три алых тюльпана.  «Зачем? – удивилась женщина. – Так недавно ж 8 Марта было».
   Они снова посидели в том же кафетерии, заказав кроме чая ещё бутерброды с ветчиной и эклеры, а затем расстались; каждый пошёл на свой автобус. Хотя поначалу он было ринулся вслед за ней. Хотел проводить до самой платформы и посадить, но Тамара взяла его за рукав пуховика и сказала твёрдо: «Не надо. Не будем доводить до абсурда».
   Вот тогда, в кафетерии, и произошёл этот разговор.
   Подливая себе в чашку из заварного чайника, он посмотрел на неё долгим взглядом, а затем произнёс, подавляя напускную беспечность:
   - А вот ты…. Ты уже давно на сайте знакомств?
   Женщина улыбнулась. А у него уши покраснели от волнения.
   - С полгода. – Она мизинцем почесала бровь.
   Замолчала. Он тоже молчал и не мог придумать, чем бы прервать это молчание. Так что оба поняли, что поняли друг друга.
   - Успехов особых не было, - она легонько покачала головой. – Если ты это имеешь в виду…
   - Ну всё-таки… - Михаил, сутулясь, склонился над столешницей и всем телом невольно потянулся к Тамаре: - Какие-то же встречи были?
   - Были, - просто ответила она. – Но ты же представляешь… какого рода эти встречи…….
   - Ну, не знаю, - смутился Михаил и впервые пожалел, что не курит. – У меня это впервые.
   Она внимательно посмотрела на него. А потом тихо произнесла:
   - Один… Ну, тот сразу предложил, мол… рядом тут живу. Поехали! Я ответила: это несерьёзно, я не за этим сюда час на автобусе тряслась… Он ничего, симпатичный был, ухоженный, но… Я спросила: что, так сразу? Прямо с первого раза? Он говорит: а что? Чего, мол, время терять...
   Презрительная усмешка вдруг искривила её слегка накрашенный рот.
   - Я сказала, - заметно разволновавшись, проговорила Тамара, - что мужа себе ищу. Не любовника. Он и ушёл. Даже не попрощался. – Она пытливо посмотрела на Михаила, и уголки её губ тронула едва заметная ироническая улыбка.
   Мужчина долго молчал. Затем с интересом поглядел в лицо Тамары и пожал плечами.
   - Не знаю. У меня товарищ сидит на этих сайтах уже лет шесть. Ну, и меня затащил… Но я писать не люблю. Если б ты тогда мне смайликом не маякнула… Ну, я так воспитан, наверно. Что надо на письма отвечать…
   - Ну, и второй раз ещё было. Там рассказывать вообще нечего. – Она захихикала. – Пришло убожество… такое… мелкое, в кепке… наглое. В рваных кроссовках. Ни с того ни с сего стало возникать… Ну я ему быстро окорот дала. Сказала: иди отсюда. Ты не в моём вкусе. Даже странно… откуда у таких интернет.
   - Всё?  - засмеялся Михаил.
   - Всё, - засмеялась и она. - Ну, не считая трёпа по телефону. – И добавила: - Так это, чтоб время убить.
   Трындец. Больше они эту тему никогда не обсуждали.
   Он ей верил. И поверил сразу: не та была женщина, чтобы врать.
   Поэтому сейчас, сидя с ней за обеденным столом у неё дома, он знал твёрдо: ДО НЕГО тут никто не сидел. Не доехали просто «ребята»… Не взяли эту высоту.
   Михаил, хотя уже был сыт, а не удержался: протянул руку за ещё одной отбивной. Стейковый нож Тамара не положила, поэтому особо не мудря, он мельхиоровой вилкой водрузил сочное мясо на хлебец и наяривал, как бутерброд.
   Тамара сидела напротив и наблюдала за ним с лёгкой улыбкой; Михаил вспомнил на миг покойную маму; та тоже всегда с удовольствием смотрела, как он ест.
Они видел, что нравится ей. Никаких особых знаков к тому Тамара не подавала, но в нём уверенно росло чувство, что он тут к месту: и за этим обеденным столом, и в этом доме.
   Понимая, что уже заводится и наглеет, он даже стал «примеривать» эту «хатку» на себя.
   «А что? – спрашивал он будто кого-то другого, но важного. – Женщина справная, хозяйственная, чистюля, судя по всему. На заезжем пилигриме не экономит; другая б миску вареников бухнула в морду – и всё! Привет. До Города опять же рукой подать… она тем временем в школе, с детьми занималась бы… И где-то, как и сегодня, в два или три часа пополудни, уже были б вместе… Чай вот тут за столом хлебали б, с сушками да карамелью… Кайф...
   У самовара - я и моя Маша… так вроде?.. Маша чай мне наливает, а взор её так много обещает…
   - А ты заметно повеселел, - констатировала с удовольствием и не без удивления Тамара с другого конца стола. – Не зря говорят: сначала накорми мужика, а потом уже спрашивай.
   - Так и спрашивать-то… особо уже нечего. – Михаил дожевал бутерброд и только что не ногтями жирных пальцев выудил салфетку из пасти дулёвской рыбки. Затем добавил, пожав плечами: - По телефону всё друг другу уже рассказали.
   - Ну, допустим, не всё, - многозначительно и отчего-то с нажимом произнесла Тамара. – Ты, по всему, человек хоть и искренний, но скрытный. Боишься. Что тебя на каком-то слове подцепят, подсекут, подловят… нуу… а потом против тебя же это и используют. Угадала? Такие о себе всего сразу не рассказывают…
   - Не в бровь. А в глаз, - Михаил не нашёлся что ответить. Двумя пальцами сжал до боли крылья носа, сопливого ещё с бессонной ночи, и шмыгнул, с озорством. – Может, и так, - сказал. А сам подумал: «Кто его знает, чем это кончится… Даже сегодня… День впереди ещё большой…»
   - Извини, - отозвалась едва слышно Тамара. – Я сказала какую-то глупость, по-моему…
   - Да нет… Нормально всё, - он повернул голову к окну. – А что это у тебя во дворе строится?
   Женщина сделала движение, словно собираясь встать, но потом передумала и, отдёрнув занавеску на медной проволоке, до самого гвоздя, тоже посмотрела в окно.
   - А, это? Навес, что ли?
   - Ну да. Почти посередине двора. Зачем? Сено сушить?
   - Сразу видно, что городской, - проговорила Тамара, смеясь. – Кто ж на бетонном полу станет сено сушить? Оно же там заплесневеет без поддонов.
   Занавеска свисала книзу до самого подоконника; на розовом фоне на ней во всю ширь аляповато была раскидана некрупная алая малина, с зелёными сочными листьями. А края занавески были рачительно собраны в пучок, вероятно, ещё утром, и перехвачены на день узенькой атласной ленточкой.
   - Сын у меня сельским хозяйством занимается, - выдохнула густо женщина. – Вроде фермера. Берут с другом чужие паи под обработку. А навес он под трактор сделал. Чтоб не ржавел. «Беларусь», его завтра со склада пригонят. Раньше в сельпо на таких мужики за водкой гоняли, а сейчас дорогая до биса машина. Не укупишь… - И снова повторила:  - Жалко. Чтобы ржавела…
   - А у него что, и земли тут, где-то рядом? – удивился Михаил.
   - И тут, за селом есть, и дальше, - ответила Тамара, указывая куда-то в сторону. – Ему этот его армейский друг на всё деньги даёт; папа у него грошовитый, где-то в администрации работает. А всем сын сам занимается. Один. А в конце сезона отчитывается; всё на доверии… На трактор тоже он деньги дал…. Аренда уже слишком дорого получается…
   - А сколько сыну, напомни, - спросил Михаил, всё ещё глядя на капитальные стойки под шиферной кровлей.
   - Двадцать семь.
   - И не боится?- искренне изумился.
   - А он у меня с рождения не пугливый, - не без гордости заметила Тамара. – Ничего не боится. Завтра утром, кстати, удобрения должны завезти… Надо б не забыть…
   Он посмотрел на неё.
   Она поняла и успокоила:
   - Не-е-ет. Утром только работники его будут, наши сельские. Он их предупредил: в дом не заходить. Я выйду ворота только открою - и всё. А они вон в ту каморку мешки эти с селитрой сложат и уедут. – Она подняла на него глаза и добавила, чуть смущённо: - А как ты думал?.. Пришлось Андрею всё рассказать. Иначе б он и сегодня тут был. Вечером…
    - И как он… отреагировал? – спросил Михаил, тоже смущённо.
   - А как… Сказал: «Мама, это твоё личное дело. Мне главное, чтоб ты была счастлива... Буду только рад, если у вас получится...»
 А мечты у мужчины были: приеду, сельская мазанка с тыном и глечиками – и она одна.
   В последний раз он такую хатку топтал – семь лет назад, когда его лечили от водки. Баба Галя чего-то там дула на свечи, жгла ему на макушке волос и про себя невнятно бормотала. Помогало отлично на год-полтора, потом снова ехал. Пить бросил, когда туда отменили автобус – на такси оказалось так дорого, что легче было бросить.
   Михаил любил сельскую жизнь, ибо её не знал. Все так любят, потому что ни черта в ней не разбираются. Как городской человек себе её обычно представляет? Ботвинится на сырых грядках редисочка, квочка по двору вперевалку ходит, с цыплятами, кадушка с ржавыми обручами под стоком с дождевой водой. Рассохшаяся. Ну, ещё сеновал над горницей, куда ж без него.
   И – ни хера не делать!
   Знай, лежи себе под ящиком, да на пульте кнопки перебирай. Всё. Куда как ни сладка сельская жизнь!..
   Он, кстати, серьёзно подумывал о том, чтоб такую хатку в селе, не сильно одичалом, себе прикупить. Зачем – представлял смутно, чем ему там заниматься – вообще не представлял. Ну, утро….
   Рыбаком он не был, - ну, допустим, насобачился б. С дубка удочкой там краснопёрку или голавля таскать. Если удача. А нет, так и сеточкой… Он видел, как в Васильевке местные ставили сети на ночь, Самара там узкая, и по утренней зорьке, часов до шести, уже потихонечку и выбирали. Кто всего пару штук только, а кто - и с полведра…
   И вот так, когда Михаил воображал себя сельским перцем, отчего-то дальше этой утренней рыбалки у него фантазии не шли. То есть река, лодка собственная, в просторечье «дубок», - это как-то он ещё «осязал», проблесками яркими ещё видел в своей голове. А дальше – дальше утра в селе грёзы распадались, как горох из мешка. Ну, там пожарить ещё рыбу кусочками, на подсолнечном масле и с луком и перцем. Всё.
   День впереди – а что ему делать? Ленка, его одноклассница и соседка по прежнему дому, за чаем у него не раз ему говорила, с женской основательностью и жалостью: Миша, ты эти выбрыки брось! Не потянешь ты село, скорее сопьёшься. Там скука смертная – ежели ты городской. Ты, мол, мечтатель каких поискать, улыбаясь, говорила она, - а там ишачить надо. В четыре встают, затемно ложатся. И что, богатые? Ни спереди ни сзади ни у кого. Только что неголодные. И ты туда припрёшься… с записной книжечкой и кэноном своим. Ага.
   Он соглашался с нею, кивал, но вот если доводилось мимо какого села проезжать, обязательно зырил по сторонам, мимо воли, «выбирая» себе подходящую хатку. Эта – нет, слишком зажиточная, в соседней во дворе колодца не видать. Не-ет. А вот эта на взлобке, на подъём когда «Икарус» попёр… эта да, тут бы жил, тут можно было бы… обосноваться.
   Михаил вдруг потрепал одними подушечками пальцев атласную ленточку на занавеске. Снова оглядел через двойную раму окна широкое подворье. Напротив лицо к лицу сидела на табуретке  и не улыбалась ему рослая, красивая, стареющая женщина, и он поймал себя на мысли, что приехал сюда, вероятно, зря. Секс, скорее всего, состоится. Но едва ли они когда-нибудь встретятся снова... Хотя… Как говаривал один ушлый препод в техникуме: «Жыття складнэ и каламутнэ». Н-да.
   - Ты о чём задумался? – Тамара поправила сзади волосы и посмотрела на него странными глазами.
   Было неловко. Эк она… Михаил полез за платком, скрывая смущение. А высморкавшись, шмыгнул носом густо и спросил:
   - А земли-то много у сына?
   Женщина отвечала торопясь.
   - Сорок паёв, по-моему. У нас село большое, считается. Поэтому каждому колхознику давали только по пять гектар. Вот у него получается двести. А что, с людьми ладит, люди довольны.
   - А это что у тебя? - спросил Михаил и потянулся к плоскому разносу под фарфоровым сливочником. – Всё в сахарной пудре. Или это ваниль?
  Она засмеялась грудным голосом.
   - Нам, татарам… – начал было оправдываться мужчина и понюхал с опаской, как дорогие духи.
   - Это штрудель, - уже откровенно засмеялась Тамара и с недоверием посмотрела на него. – Какой же ты дикий…. Ни за что не поверю, что ты его раньше не ел…
   Он слушал её, улыбаясь. А затем сказал:
   - Да я… по таким местам и не хожу… где б мне это предложили. Не зовут…. Раньше звали, не шёл. А теперь не зовут…
   - Ну ты валенком-то не прикидывайся, - прищурила один глаз Тамара. – «Раньше звали, теперь не зовут…»   Так -таки и не зовут? Небось, уже от дамских печенюшек и нос воротишь? Оскомина?
   - Ага, - поддержал её Михаил. – В кондитерке такие не купишь. – Он доел клинчик пирога и, не сбивая с усов ванильную пыль, потянулся за вторым кусочком.
   - Не стесняйся, - по-хозяйски мудро посоветовала Тамара. – Можешь весь съесть.
   - А он из чего? – облизывая полные губы, спросил Михаил. – Это как делается?
   - Ты так любишь сладкое?
   - Родину продам…. За кусок пражского торта.
   Женщина опустила глаза и польщённо поправила полотенце у себя на коленях.
   - Ну, я туда кладу… Тесто раскатываешь тонко-тонко, растягиваешь на столе. На него сыплешь измельчённые орешки, а сверху – нарезанные яблоки. Ещё добавляю корицу и грушу консервированную в начинку с яблоками. И сворачиваешь рулетиком. Оба конца пирога обрезаешь ножницами. Так, чтоб они склеились. Всё. Перекладываешь на противень.
   - Так яблоки ж кислые, - удивился Михаил, - а оно сладкое вон какое…
   - Ну да. Из духовки вынула, смазала сливочным маслом, посыпала сахарной пудрой. Она посмотрела на него с интересом и добавила: - Главное – чтобы внутри пропеклось.
   - М-да. Во рту тает. А когда ты успела?
   - Утром ещё испекла. Перед тем, как в школу идти.
   Он внезапно почувствовал себя с ней отчаянно легко. А женщина сидела на табуретке напротив, и глядя на него безотрывно, улыбалась.
   - Да уж. У меня от еды уже мозги набекрень, - ничуть не церемонясь, Михаил погладил свой округлившийся живот. – Так жить и умирать не надо… - Он хотел было уже и ремень попустить, да вовремя спохватился.
   Солнце уже поднялось высоко, под домом низом вовсю гулял свежий ветер.  В открытую настежь форточку изредка доносился лай немецкой овчарки в вольере, прямо напротив крыльца.
   Михаил ёрзал на табуретке давно уже вспотевшей задницей и всё искал предлог обед этот наконец-то закончить, прекратить. Еда едой, думал он, а пора переходить и ко второй части «мармезонского балета». Какова это будет часть, он понятия не имел. Времени сейчас только три двадцать, вон над холодильником индийские кварцевые часы показывают. Тащить её сейчас в постель было бы банально и «не степенно», это он тоже понимал, - да и желания особо не было. Нет, как-то «по-взрослому» надо спектакль этот двигать… пошагово, что ли, с умом… Да и не хотелось ему сейчас с нею никакого интима – так, она чистоплотная, милая, хотя и не той красотой, что сражает мужика наповал, но… чужой человек. Пока, во всяком случае.
   Нужно ещё поискать, думал он, что бы нас сблизило… Да и как среди бела дня?..
   Тамара весь обед ела вяло, всё больше любовалась приезжим гостем. Снова отставила чашку, повертела её в задумчивости, а к бисквитам, что он привёз, так и не притронулась.
   А он, подрагивая коленками и в который уже раз вытирая рот мокрой салфеткой, прикидывал уныло: как же выползти из-за этого чёртова стола? Должен же быть вроде как повод? Поесть поели, а что ей сейчас предложить?
   Михаил вдруг побледнел, сник, почувствовал смертельную тоску и слабость во всём теле. Ну, затеял, казалось бы, какой пустяк! Что значит соваться в «новое дело» - ухмыльнулся он сам себе, жёстко, одними только усами. Вот дебил! Он непроизвольно постучал костяшками пальцев по столу и взглянул, как ему казалось, украдкой на Тамару.
   Женщина всё это время пытливо смотрела на него в упор, слегка щурясь.
   Михаил быстро выпрямился и покраснел.
    - Нууу…. – потянул он, с наигранным смехом. Затем встал, быстро прошёл к её табуретке и положил ей сзади обе руки на плечи. Нежно, обеими ладонями погладил плечевые швы.
   - А теперь… - Тамара сидела не шелохнувшись; казалось, он даже под лунками ногтей слышал, как бьётся её сердце. Ещё мгновение постоял за нею, погладил кончики сухих волос и в сильном волнении, ещё больше смущаясь, произнёс:  - … самый раз погулять, что скажешь?
   Женщина выдохнула всей грудью горячий воздух, плечи её опали, и, повернув голову, она снизу вверх посмотрела на него. Долгим, многообещающим взглядом.
   Только и сказала, тихо, едва слышно:
   - Хорошо. Я только переоденусь, и пойдём.
   Через десять минут она вышла в вязаной шерстяной кофточке, которая плотно обтягивала её большую грудь. С вешалки в прихожей сорвала походя линялую бордовую куртку на флисовой подкладке и, не застёгивая на пуговицы, первой вышла на крыльцо.
   Её глаза блестели, было видно, как ей уже опротивело почти физически сидеть взаперти, среди этой свежей снеди, и как уже хотелось подставить своё чуть полноватое лицо этому жаркому дню, этому сияющему солнцу. Захотелось свободы и этого тёплого весеннего воздуха за околицей.
   Михаил еле за ней поспевал, глядя сзади на её округлые плечи и на крепкие ноги в разношенных коричневых сапожках со шнурками.
   - А двери ж не заперла, – удивлённо спросил Михаил, - или у вас тут, как у якутов, – не воруют…
   - А от кого? – не дослушав, улыбнулась Тамара и прикрыла за собой калитку.
   Михаил решил «доиграть» героя до конца.
   - А где же?.. – указал он на оживший уже куст сирени.
   - Что? – чуть испуганно, но покладисто спросила Тамара.
   Он развёл руками, широко и нахально улыбнулся.
   - Ну, скамейка…  Чтобы с бабами тут семечки лузгать… да разговоры всякие вести….
    - А рано ещё, - женщина вдруг порывисто обернулась к нему и положила мягко обе ладошки ему на грудь. Только потом испугалась, отпрянула резко и смущённо, и, чуть сдавливая дыхание, ответила: - Сын хотел сладить, ещё в прошлом году – я сказала не надо, пусть лучше сирень. Тут вон, в соседней хате, очень хорошие старики живут, тоже оба бывшие учителя… Так я их и так через день проведываю, без всякой тебе скамейки… Ну, пошли. Куда ты хотел?
   Он поскрёб над усами, наморщил лоб.
   - Я бы село посмотрел, - сказал нерешительно. – Как тут… инфраструктура…
   - Это не получится, - уверенным тоном сказала женщина. - Инфраструктура, как ты говоришь, – всё в центре. Село наше действительно богатое было, колхоз –миллионер. И ясли есть, и детский сад и школа. Почта, магазин, Дом быта. Сельсовет, школа, где я и преподаю в младших классах…. Ну, так это всё в центре. Километра два отсюда. Даже больше.
   - А мы на отшибе живём… значит?
   - Крайняя улица… ты же видишь. И то дома только в один ряд.
   - Да, вот, - замялся Михаил и улыбнулся вымученно, - никак я тут у тебя не оклемаюсь. Такой неожиданный визит….
   - Правда, неожиданный? – прищурила Тамара один глаз. – А то по телефону ты такой бойкий был… я страх как тебя боялась… Ну, мне казалось…. Ты разве не на такую встречу рассчитывал, ведь ты же мечтатель, правда?
   - Мечтатель, - отчего-то неохотно успокоил он её и ускорил шаг.
    Они шли сначала по обочине, вдоль улицы, где за её домом стояло таких же прочных, хоть и старой постройки, домов ещё три-четыре, а потом перешли обе, уже чуть тронутые грязью по краям, колеи и стали спускаться вниз по скату холма к балке. Оминая островки прошлогоднего, побуревшего за зиму, репейника, по оттаявшим кочкам целины, где уже яркими сочными брызгами пестрели золотисто-жёлтые венчики чистяка в молодой траве, они спускались всё ниже в овраг, по пологому склону, и отсюда, с высоты уже было видно, как внизу, на дне оврага, выблёскивает под полуденным солнцем небольшой, вытянувшийся восьмёркой меж перестоялого камыша, ставок.   
   - У нас село на бугре, - Тамара нагнулась и сорвала серую былинку. Пощекотала себе кончики губ.
   - С улицы такой вид… будто ты на вершине горы.
   - Ну, правильно. Ставок в яме и находится.
   Они взяли влево, еле приметной стежкой.
   - А это что за курятник? – указал Михаил рукой на одиноко стоящую халабуду из серого шлакоблока, на пригорке.
   - А тут сторожа наши сидят.
   - И что сторожат? Прошлогодний снег?
   - Рыбу. Раньше шалаш стоял, из сена. Но добротный.
   Михаил, в детстве настроивший шалашей вволю, спросил, внимательно глядя себе под ноги:
   - Как это шалаш… может быть добротным? Пять палок и ветки…
   - - Та неееее, - сказала она просто, как бы припоминая. - Шалаш у них серьёзный стоял. Четырёхскатный, в форме квадрата. Под крышей травы сушились, а вечером даже свет горел… А при деде Анисиме так в углу и икона висела.
   - М-дя, - нарочито развязно сказал Михаил, - мы в детстве такие шалаши не строили. Две пары орешин на боковухи, подлинее наверх из кленка палюгу, ну и завалить по бокам ветками зелёными, внахлёст. Снимали дёрн в углу шалаша, вырывали окопчик - вроде как погребец. И туда прикапывали сворованную из дому снедь: консервы рыбные, сальцо, колбасу, сырки плавленые, хлеб. Опускали в пакетах прямо на тырсу, тоже ворованную, верх задраивали фанерной крышкой. Читали вслух про индейцев. Какие-то «подвиги» совершали, ку и гран-ку. А потом, когда всё в погребе пахло кореньями и холодной землёй, уже ели…. Ото была еда! – Он смачно цокнул языком.
   - Так, а что они тут всё-таки сторожат, а? – Стежка узкая, еле видимая, по ободью косогора кончилась, пресеклась, куда-то пропала, сторожка осталась позади.
   - Ну, как… – сказала Тамара серьёзно. – Чтобы чужаки рыбу не удили. А только свои.
   - А кто тут свои? – спросил Михаил, оглядывая окрестности и сверкающий под солнцем ставок.
   Тамара стояла чуть поодаль, тёплый, но резкий ветер вовсю ершил её короткие волосы; она не обращала на это никакого внимания, причёску не поправляла.
   - Ну, я подробностей не знаю, - сказала обыденным тоном, - не рыбачка. И ты не рыбак… В общем, это сельский ставок, не аренда. Тут только местные могут рыбачить... Ну, и кто приезжает на машинах из города… вон видишь, джип чей-то с той стороны спускается. Ну, это значит состоит членом рыбобщества. Билет у него есть, платит в поселковый совет сбор какой-то… А наши мужики бесплатно ловят. Но по очереди дежурить должны, в этой вот сторожке сидеть и наблюдать за рыбаками…
   - По-моему, там нет никого, - оглянулся Михаил на сторожку. – И дверь, мы проходили, была заперта.
   - Ну, ты даёшь… – засмеялась Тамара от всей души, - что значит «дитя асфальта»… Сейчас же ещё почти никто не ловит, рыба стоит… Чего ж им тут сидеть мёрзнуть…
   - И ружжо у них есть?- повеселел и Михаил.
   - Да какое там ружьё, - повернулась к нему Тамара лицом, и он при таком слепящем солнце успел разглядеть её тонкий, правильный нос, ровные гладкие волосы, на прямой пробор посередине головы, и гармошкой поперечные морщинки над верхней губой.
Женщина тоже посмотрела на него внимательно.
А затем сказала, всё ещё серьёзно и с напряжением:
- Бинокль у них есть. Они и не выползают оттуда. Сторожка ж на косогоре стоит, а ставок в яме; им и так, в окошко, всё видно. В трыньку режутся да самогонку пьют…
  - Это по-нашему, - отчего-то почесал себе шею Михаил и хотя тут нога заскользила по сочной траве, попробовал взять её за руку.
   Тамара скорее машинально подала ему левую руку, попыталась опереться на неё всем корпусом. На пару секунд его хватило, затем туфли начали предательски скользить с уклона вниз, и он съехал, едва не упав, прямо на неё. Тамара бросила его руку и успела обнять, придерживая, обхватила за талию. Случай выдался настолько курьёзным, что от растерянности скорее, нежели от желания… Он почувствовал её горячее дыхание у себя на груди, непроизвольно погладил жёсткие волосы и, нагнувшись, поцеловал в краешек губ. Тамара ещё крепче прижалась к нему, затем отпрянула, заглянула в глаза, каким –то торжествующим, новым для него взглядом и поцеловала – долго, взасос. Затем отстранилась, так же быстро, отыскала едва заметную тропу в траве, выше этой, и по ней стала медленно выбираться на угор.
   Михаил шёл за нею смущённо; сгорбившись и без нужды потирая руки. Он думал, что у него выйдет весело и развязно, но вышло неловко, и, как ему показалось, страшно неестественно.
   Ничего, ничего, теребил он ус, до ночи наверстаем, брехня! И шёл за нею, спотыкаясь и не глядя под ноги.
   Надо что-то спросить, подумал. Но ничего умного, как назло, на ум сейчас не шло, и он брякнул:
   - А что за рыба у вас тут водится?
   На ходу, не оборачиваясь, женщина ответила просто:
   - Карп зеркальный…караси ещё. Ну, как везде, наверное…
   Минуя невесть откуда тут взявшуюся каменную кладку, Тамара начала спускаться ближе к плёсу. Михаил её понял и сказал:
   - Давай не тут. Вон гатка живописная, как партер в театре, давай на ней посидим.
   И тут же, со спины, он почувствовал, как женщина усмехнулась.
   - Давай… эх и любишь ты воду!.. - Она нетерпеливо оглянулась через плечо. На миг застыла на тропке, у самого берега, и, прежде чем сбежать вниз, на дощатый мосток, ведущий на гатку, очень сосредоточенно и забавно оглядела его.
  - У тебя смуглое лицо, - заявила неожиданно.
   - Это загар… - засмеялся Михаил нервным смехом и подошёл к ней ближе.
   Она теперь могла его рассматривать почти впритык.
   - Есть в тебе что-то цыганское. Вот только волосы совсем седые… Цыгане вроде рано не седеют.
   - Какие к чёрту цыгане, окстись! - весело вдруг взвился Михаил. – Папа из-под Таганрога, казацкого рода, сам мне рассказывал. Мама с Полтавщины….
   - Да ладно, - сказала Тамара. – А то ты будто оправдываешься уже. - И добавила: - Я же шучу…
   - Не, ну конечно, по сравнению с тобой…. С твоим белым лицом и совершенно незагорелыми руками…. – Он прошёл мимо неё на гатку, и обернулся, не дойдя до площадки с лавкой   - Я вообще не понимаю. Как можно в селе жить, работать во дворе, от школы пешком сколько топать под солнцем и за всё лето нисколько не загореть… Ты, блин, как ленинградка, классическая .
   Тамара засунула руки в карманы куртки и сказала, похоже, растерянно:
- Не знаю. Никогда об этом не думала... Вот пока ты не приехал. И не сказал… Да и нет у меня никакого хозяйства, вывела всё после смерти мужа. Чекан в вольере, так ему много внимания не надо. А так что. Школа, дом, компьютер. Телевизор вечером, иногда читаю. Загорать – это когда внуков Андрей привезёт… ну, сходим на ставок три раза за лето. – Она непритворно вздохнула и потащила его за рукав. - Давай, исследователь, садись. Где сядешь – справа, слева?
   На настиле, обитом тёсом и жестью по краям, стояла основательно скамья, не хуже чем в городских скверах. С удобной рельефной спинкой, широкая, выкрашенная в светло-жёлтый цвет.
   Михаил, прикидывая что, может, захочется на скамейке сидя Тамару обнять, поскрёб в раздумье левую щёку и зашёл на гатку с левого боку. Тамара зашла с правого и села рядом – не впритык, к нему, но и не на краю.
   - Класс, – вырвалось у него искренне. – Так жить и умирать не надо.
   - Никто и не собирается, - заверила его женщина. Категорично и безжалостно.
   Был четвёртый час пополудни, ставок уже выблёскивал на солнце до рези в глазах.
   Он положил свою правую руку поверх левой руки Тамары. Она отвела прядь волос с лица и сама взяла его руку в свою, крепко сжала.
   Михаил вдохнул тёплый, почти летний ветер. Затем откинулся на спинку скамейки и засмеялся.
   - Так вальяжно… мы с тобой тогда даже на набережной не сидели…
   Женщина взглянула на него осуждающе:
   - Так холодно ж было! Нашёл с чем сравнивать.
   Он почувствовал вдруг в душе такой покой, такую свободу и силу, что у него дрогнуло сердце. Было такое ощущение, что здесь, на этом искрящемся под солнцем плёсе, сидел он всю жизнь. На этой вот скамье, как царь над водой.
   Косо срезала воздух перед самым носом крапивница, со свежей пока, красно-бурой пыльцой на крыльях.
   Он обнял её за плечи. Тамара посидела так какое-то время в раздумье, затем чуть склонила голову набок ему на плечо. И тоже внимательно смотрела на воду. Молчала.
   Михаилу не хотелось говорить. Ничего. Но он понимал: они ещё не настолько хорошо знают друг друга, чтобы вот так сидеть и молчать.
   Он, немного подавшись вперёд, поджал под себя ноги и вскинул голову.
- Какой крутой подъём в гору, - указал всей ладонью на противоположный склон оврага.
  - Город с той стороны, - сказала Тамара. – Туда машинами приезжают. Там рыбаки себе даже стоянку вырубили, в подлеске, по праздникам мангалы жгут.
   - А вы сюда ходите по праздникам?- заинтересованно спросил Михаил.
   - Конечно, - ответила женщина. – В прошлом году на Пасху были, на 9 мая, на Троицу. Тут же внукам раздолье… - добавила она с каким-то особенным чувством. – Они в городе там и одуванчиков-то настоящих не видят…
   Михаила непременно коробило и злило, когда стареющие женщины вспоминали о своих внуках. И чем жарче, душевнее вспоминали -  тем больше коробило.
   Вероятно, думал он, инстинкт собственника. Раз ты рядом со мной – значит, только моя. Но порой ловил себя на мысли: врёшь, братка… Когда они говорят о внуках, то поневоле напоминают тебе… твой возраст. А было б у тебя всё хорошо, к этим годам, всё благостно – ты бы тут не сидел. С чужою, по сути, женщиною. Припёрся к ней – а зачем? А чёрт его знает, зачем!..
   Он криво ухмыльнулся.
    Благополучные дома сидят! А не на добротно слаженных гатках за 120 км. от собственной квартиры…
   - Хоть картину пиши! – почти крикнул Михаил. – Колхозники после битвы за трудодень.
- С тебя колхозник, Миша… - завозилась Тамара на скамеечке, не скидывая его руку с плеча. – Как с навоза лапти. Ты корову от быка, наверное, не отличишь.
   - А зачем? – вдохнул всей грудью Михаил тёплый воздух. И добавил, имитируя развязность: - На прилавке-то всё красное-с. И я, кстати, мяса почти и не ем. Исключение – курочка…. Любовно так куриную ножку возьмёшь… оттянешь мяско с голенища… и - в жирный рот…
   Она неожиданно поддержала его шутливый тон.
   - Всю?
   - Как же всю… Сначала корочку, потом мясцо, полосками белыми…
   На той стороне, за ставком, по зелёному склону холма медленно съезжали в ложбину бордовые «Жигули», из салона доносился до гатки синкопический танцевальный ритм. Затем машина рыкнула и замерла; хлопнули дверцы и музыка стихла.
   - Уважаю, - сказал Михаил и откинул к спинке сиденья свою седоватую голову.
    - А мне почему-то кафе вспомнилось, - сказала женщина и посмотрела на него странно искрящимися глазами.
   - А что такого было в кафе? – нервно сглотнул он слюну.
   - Да нет; ты там очень потешно выглядел… Волновался так…
   - А здесь, значит, не волнуюсь? Ты это хотела сказать?
   Она улыбнулась, добродушной мягкой улыбкой.
   И сказала, задумчиво:
   - Волнуешься и здесь... И напрасно. Всё будет хорошо, поверь.
   - Я знаю, - сказал он, вздохнув. – Что всё будет хорошо.
   - Тогда тем более... – отчего-то вдруг посерьёзнела лицом Тамара. – Сиди, если хочешь, молча. – Она взглянула на него искоса: - Ты же любишь молчать…
   Михаил снял руку с её плеча и поскрёб указательным пальцем себе шею за воротником. Поелозил спиной по спинке сиденья.
   А что. подумал он - Тамара права. Такой ясный, погожий день… сиди себе на гатке, получай удовольствие. О чём тут ещё говорить?
   Михаил по наитию, каким-то внутренним оком уже понимал, что – да, надолго, если не на всю жизнь запомнит и эту гатку, и сидение с Тамарой на ней. Не было у него никогда ничего подобного. Причин тому несколько: не ходок – во-первых, опять-таки, жил в городе и там как-то шариться по ставкам было не с руки. Да и ставков самих не было, га-га…
   А тут… благодать… В полях, на природе острее чувствуешь женщину. И, пожалуй, острее её хочется…
   А Михаилу в этот вот миг, сейчас именно – ничего не хотелось. Ни денег, ни дороги, ни мудрости. Вот искупаться разве… в этой чёрной воде – это да, тянуло. Тамара знала, благодаря долгому телефонному трёпу – что Михаил студёную воду жалует, моржевать любил ещё с юности, а после Крещения ещё и теперь обязательно раз 10-15 купаться ходит, до тепла. Но тут всё это – без плавок, у неё перед глазами - выглядело бы эпатажно и нелепо, так он тогда понимал.
   Феерическое тут спокойствие, откуда приходит оно?
   Всё беспокойство, наверное, от людей. И от страха. Страх чего? Пожалуй, это страх непонятных отношений. Но ведь жизнь и есть эти отношения… Почему хорошие вещи потеряли вкус? чёрт его знает. А тут, слава Богу, – ни людей особо, ни страха. Сиди, смотри на воду. И, когда вперившись надолго в одну колыхающуюся в волне искорку на воде, перестаёшь вдруг соображать, от долгого взгляда, – вода перед тобою плывёт или это ты сам плывёшь вместе с гаткой… Тогда приходит мысль, - и даже уверенность, что вот ещё может каких-нибудь пять минут или от силы полчаса тут посидеть – и непременно, обязательно придёт и понимание – причём раз и навсегда, - чего-то самого важного в жизни, самого запредельного. В этом вся суть.
   Михаил, сам того не заметив, давно вытянул из-под скамейки длинные ноги, выбросил их далеко вперёд. Молча. Как она ему и советовала.
  Ты видишь эту женщину...
  Ты приехал к женщине, но смотришь на воду. Если забыть о женщине, останется только эта вода. Эта холодная, мутно-коричневая вода после паводка. А на том берегу, за заросшей кугой и верболозом дамбой, понизу останутся волглые ещё стежки, идущие вкривь и вкось, на самую вершину холма. За буераками останется поле с рано вскрывшимися озимыми. Останутся осокорь над самым ставком, один-одинёшенек, и белые тополя, очень высокие и разлапистые, на том берегу.
   Всё это останется, думал он. Если не думать о женщине. А если о ней думать, не останется ничего. Это точно. Останется только она одна…
   Вот люди, продолжал он свой внутренний монолог. Из кожи вон лезут, чтоб подольше пожить. Ладно, а на фига? Ты кому-нибудь хоть на всраный пятак чего-то полезного сделал? Что-то дал? Чтоб без ожидания благодарности – а так просто – возьми и дай, от широты души… Так зачем тогда этот мир собою коптить? Цепляться за каждый день? Жизнь – не эпитафия на надгробии – от сих и до сих, жизнь – череда прекрасных мгновений. И их немного, этих мгновений. Не у всякого к трендецу и на неделю наберётся. На сто шестьдесят восемь часов.
   Михаил сидел на гатке, как будто был один в целом мире, как будто больше никого и не было.
   Тамара рифлёной подошвой сапожка сверху вниз тукнула по шнуркам его топсайдера:
   - Знаешь, ты уже шесть минут не говоришь мне ничего…
   Он расправил плечи и, чтоб не обидеть, ласковым тоном упрекнул:
   - А ты что, и время засекала?
   Женщина засмеялась.
   - Та ладно… Я ж вижу… мечтаешь о чём-то сидишь. Чего влезать с глупыми вопросами?
   - А вопросы всё-таки есть? – спросил он её, уже серьёзно. – А я думал, по телефону уже на всё ответил.
   - Ответил, - сказала женщина, - да не на всё.
   - Ну, спрашивай. – Он почувствовал стеснённость её дыхания.
   - Я всё не пойму… зачем ты ко мне приехал, - улыбнувшись, проговорила примирительным тоном женщина и посмотрела ему прямо в глаза.
   Он постарался быть искренним:
   - На тебя поглядеть. Ползимы по телефону… Да в Одноклассниках, это разве дело? А на автовокзале ты мне понравилась. Моего духа женщина, как будто.
   - А какой этот твой дух?
   - Простой, естественный. Без фальши.
   Тамара что-то ещё хотела ему сказать, уже было открыла рот, но промолчала.
   Вдруг он услышал крик вверху, над головой, поднял голову: летели клиньями дикие гуси. Или утки. Он не знал. В высоком лазуревом небе.
   - Пойдём на дамбу, это ж она? – предположил Михаил и так пружинисто вскочил на ноги, что на миг в голове у него даже помутнилось. – А по дороге, вон в том берёзовом лесишке можно цветов нарвать. В стакан дома поставим, на столе. А что? До утра их хватит, не завянут.
   - Ну да, - кивнула Тамара задумчиво, - до утра…
   Он первым спустился с гатки на берег и на закраинах ставка, где ботвинился из грязи перестоялый тростник, надыбал кладку из брёвен, на ту сторону. Брёвна были лысы, скользки, в крупных пузырях воздуха по стволу, разъезжались под ногами, как зараза, но вперескок, едва не свалившись в илистую вонючую жижу, он перепрыгнул – довольно, -  на подтопленный, ещё после паводка, илистый бережок. Тамара, привычно не торопясь, пошла по гати за ним.
   - Смотри не свались, - предупредил он её; поджидая уже на сухой кочке.
   - Та прям… - рассмеялась женщина, - а то я её тут не знаю…
   «Ну ты и грач, заругался про себя Михаил, - она ж тут выросла, наверное, на этом ставке. Это ты сюда интуристом заехал…»
   Под брёвнами вниз по ложбине тёк мелкоструйный ручей - куда-то дальше, в сырой овражек, а по склону, в молодой зелени травы, пёстро переплетались, сходились мелкими стеблями и соцветиями голубенькие и жёлтые цветочки, отлакированные на солнце до блеска. Пригорок весь пестрел цветочным рядном, над цветами ещё сонно, опасливо порхали бабочки, гудели пчёлы.
   - Напрасно изображаешь равнодушие, - произнёс Михаил без раздражения, не повысив голос.
   Женщина легонько покачала головой.
   - Миша, ты не знаешь. Мы их до дома донести не успеем, как они уже и завянут.  – И добавила сочувственно: - А увядшие цветы - это бурьян… Ты в городе у себя бурьян ставишь в вазу?
   Михаил цокнул языком, погонял слюну желваками.
   - Убедила, - только и смог ответить. – А ты умеешь быть убедительной, - удивлённо добавил он, будто что-то припоминая.
   - Я же учительница, детей в школе учу, - ответила Тамара с игривой улыбкой. – Грош мне цена б была… если б я не была убедительной. Детвора сейчас такая шустрая пошла… вмиг съедят и не выплюнут. Это не мы с тобой. Когда в школу ходили.
   Михаил задумчиво почесал за ухом.
   - Я думаю… это только так кажется. И мы были шустрыми. А время действительно было другое. – Они входили уже на дамбу, и мужчина, окидывая восхищённым взором плёс, сквозивший за старыми вербами с облупившейся корой, спросил, подбадривая себя голосом: «Ну, где тут ваши рыбаки»?
   Въезд на дамбу был широким, серьёзным; здесь запросто могли разминуться две легковушки. Так что городские, скорее всего, без проблем машинами тут спускались с крутояра и смело выскакивали прямо на свои гатки со стороны села. Справа, у дороги, лежал колёсами кверху замызганный школьный велосипед. Под обрывом с удочкой, в промельке высокого тальника, возился на бережку пацанёнок в мятой бейсболке, лёгкой прибойной волной колыхало на рогачике пакет с мелкими серебристыми карасями.   
   - О, - сказал Михаил, заглядывая вниз. – А вот и юшка.
   По лицу Тамары скользнула улыбка, она тоже подошла к краю дамбы и стала рядом.
    Камыша и рогоза тут не было. А малой так увлёкся. Что не обращал на них никакого внимания. Он их, вероятно, даже  не видел.
   Михаилу пришлось подбодрить себя голосом. Обойдя со стороны руля велосипед, он навис над пацанёнком и сверху вниз у него спросил:
   - Ну и как? Чего-то тут ловится? Или одни «бубыри»?
   Михаил знал, что старые рыбаки и даже шкеты не особо привечают пустой трёп на рыбалке. Когда кто-то «умный» с берега вдруг нарочито переживательно интересуется…
   Но малец неожиданно разговор поддержал.
   - Три карасика, - произнёс он снизу, от воды, по-прежнему стоя к ним спиной.
   - А вообще в ставке рыбы много? – не унимался скраю Михаил; он и рыбалил-то раза два за всю жизнь, когда-то ещё студентом, да на море бычков тягал на зорьке как-то раз, с лодки с друзьями.
   -  Дядя Коля говорил – да, много. Он и приносит много. Но он на спиннинг ловит.
   В правой руке пацанёнок держал телескопическое удилище, управлялся с ним легко. Поплавок, удлинённый, из гусиного пера болтался в воде без малейших касаний. На рогачике, у самого среза воды, время от времени трепыхалась рыба в нейлоновой советской сетке с пластиковыми ручками.
   Михаил подошёл к обрыву ещё на полшага. Под ним, почти отвесно, кусками в воду отваливался суглинистый берег, расщепленный; дамбу подмывало и грунт сползал прямо в ставок. Комель громадного вяза торчал кривобоко с обрыва, дерево свалилось вдоль дамбы и лежало наполовину в воде; малец как-то ухитрялся под ним стоять, на узкой, подтопленной паводком, полоске песка.
   - Тесно же там, - с искренним сочувствием сказал Михаил.
   - Та ладно, - подхватил малец. – Зато место прикормленное. Моё.
   Тамара стояла и слушала это всё молча. Лёгкое недоумение сквозило в её карих глазах, и она самой себе, вероятно, не смогла бы объяснить, что её так волнует.
   - Как твоё? – спросил Михаил, задумчиво окидывая взором весь окоём ставка. – Что же, другие тут не ловят?
   - Не-а, - ответил пацанёнок небрежно и потянул удилище на себя. – Вы правильно заметили: тут тесно. Справа – это одоробло в воде, а там, - он махнул рукой, - спусковая труба, вода из ставка откачивается. Там стоять нельзя, опасно.
      Михаил оценил класс. Под этой кручей, на липком от грязи пятачке у самой воды? - конечно, ни один мужик там долго не выстоит… Ступнуть же негде… А малому хоть бы хны. И никакой конкуренции.
   - А что значит прикормленное? –спросил Михаил и кашлянул в кулак, со значением взглянув на Тамару.
   - Ну как… - малый что-то насадил на крючок и снова забросил удочку. - Отруби, ржаные сухари, макуха смолотая свежая. Катаешь шарики и забрасываешь. По шарику в час.
   - И только успевай таскать? – спросил Михаил, глядя на Тамару.
   - Та не, - не уловил иронии подвоха малец и искренне пожаловался, перейдя по бережку под самый комелёк. – Поклёвка есть, клёва нет. Ветер сильный, а грузило лёгкое, сносит его.
   - И что ж теперь? – не унимался Михаил, – без рыбы в семью возвращаться?
   - Та не, - твёрдо и убеждённо сказал малой, – буду ловить до вечера. Пока не стемнеет.
   - Уважаю, - ответствовал Михаил и снова посмотрел на Тамару. – Хорошую смену воспитываешь, а, мать? – Он засмеялся и похлопал её по плечу. Женщина сначала слегка растерялась, а потом поморгала бессмысленно и сделала неопределённый жест рукой, как бы желая изобразить нечто неустойчивое, легковесное.
   - Да, - согласилась она и улыбнулась тёплой и многообещающей улыбкой.
   Тем временем пацанёнок вытащил карася размером с детскую ладошку. Чмяк – карасик упал сзади в траву.
   - Ну вот, - подпряглась в разговор и Тамара. – Наконец-то дело пошло.
   - Ну, и мы пошли, - тронул её Михаил за обшлаг куртки. – Туризм так туризм – давай глянем на этот водопад за трубой.
   Сливная труба разделяла когда-то колхозный ставок надвое. Мутно-коричневая вода после паводка, с сучьями и сором нешумно струилась с верхнего ставка через проржавевшую насквозь трубу вниз, прямо в глубокий яр, где в сырых ложбинах стояли корявые мрачные вязы и клёны. С насыпи дамбы казалось, что нижний ставок, спущенный уже тому лет наверно двадцать, теперь превратился в рощу под горою. С непривычки дух захватывало, до того красиво тут было и покойно.
   - Да вы жили в селе, как у Христа за пазухой, - изумился своему открытию Михаил. – Тут присмотреться, так и Чумацкий Шлях за хатами отыщешь, а?
   Женщина широко улыбнулась; похвала ей пришлась по душе. Она сказала, задумчиво и смущённо, тоже заглядывая вниз, но больше делая вид:
   - Многие из нашего села уехали, - в основном, правда, молодёжь. Но и обратный процесс пошёл, – со значением произнесла она и, отойдя от края дамбы, взглянула на него. -  Многие возвращаются. Новых людей много, из города. А что? Экологически чистое место. Лишь бы работа была. А заняться тут есть чем.
   - Ну, ты же не занимаешься?
   - А зачем мне? Я - одна. Мне хватает. – А потом добавила: - Была бы не одна - занималась бы… Раньше мы и корову с мужем держали, и свиней.
   - Ну, тут и холодно, - сказал Михаил.
   - А что ж ты хотел, - сказала Тамара. – Мы же в яме. А село на горе, там солнце.
   - Так и ветер ещё какой, - Михаил уже и уйти отсюда хотел, но нечто мощное, почти мистическое, его тут удерживало железной рукой. Завораживало. Тамара стояла молча, чуть поодаль, за его спиной и разглядывала с досадой уже изрядно вымазанный грязью носок своих коричневых сапожек из кожзаменителя, задумчиво вертела им, приподнимая над землёй.
   Затем не удержалась и спросила:
   - А ты бы смог город на село променять? Ты же вроде как…  всё тебе нравится тут…
   - И что бы я здесь делал? Нет, - испугался он её обидеть. – Просто заниматься тут чем?
   Он понимал, что ввязывается в опасный разговор. Но понимал и другое: для Тамары разговор этот очень важен, и она, пока не получит ответ, с него с живого не слезет. Он уже знал: эта женщина умела быть настойчивой. Тем более - ляпать языком что ни попадя было не с руки. Он присел на корточки, поднял обломившуюся ветку омелы, чтобы потянуть время. Тамара заметила его растерянность и промолвила, уже и с нажимом, без обиняков:
   - Делал бы, что и сейчас.
   - Как это? – искренне растерялся Михаил и посмотрел в её сторону.
   - Ну как… - сказала Тамара и только по изменившемуся тембру её голоса он почувствовал, что женщина смутилась. – Я бы на работу шла в школу, а ты в Вольногорск на рынок торговать… Ты же мне сам говорил, тебе всё равно, где торговать. Монеты твои, статуэтки… Это, мол, где стал, там и продал… Всё это в одну сумку поместится….
   «Вон какие дела! – ошеломлённо подивился Михаил такой прыти. – А мы ещё и в постели не были…»
   - Ну, что ж, я не против потолковать и об этом, - выдавил он из себя нарочито спокойным тоном. – Но позже.
   - Так конечно позже, - даже удивилась ему женщина. И добавила, уже ничуть не смущаясь: - Это ж я так, к слову. Как об одной из возможностей.
   - Верно, - с непривычной готовностью поддакнул ей Михаил. – Холодно тут, не пора возвращаться?
   Он подошёл к ней впритык, почти вплотную. Потянул на себя за подкладку полы. И долго, жадно поцеловал в губы.   
   Она порывисто обняла его, и, целуя безотрывно, взлохматила вмиг шевелюру ему на затылке.
   В улицу они поднялись с другого конца косогора и, миновав три крайние хаты, очутились снова у знакомой ему калитки, при кусте сирени. Михаил, пока Тамара открывала щеколду изнутри, подошёл к сирени, указательным пальцем поскрёб нежно распустившуюся почку. Медля, всё-таки понюхал - стыдно было перед ней, а понюхал.
   - Дитя асфальта, - с небрежной шутливостью сказала Тамара, поглядывая уже со двора. А Чекан тем часом уже гавкал во дворе как ошпаренный.   
 - Чекан, Чекан! - успокаивала его Тамара, почти срываясь на крик. Но дьявол и ухом не вёл, а только рычал на него и косился. 
   - На котлету, сука, зарабатывает, - зло прошипел Михаил, всходя на крыльцо. – Ты чего, земляк?
   - Это не сука, это кобель.
- Я про него и говорю.
- Видит, что чужой, - поизвинялась она, махая на собаку руками.
   - Я это и сам вижу, - спокойно изрёк Михаил, с трудом выдавливая из себя улыбку. – Пока чужой.
   - Это ненадолго, - взглянула на него женщина, жестом зовя в дом.
    - Надеюсь, - зачем-то потирая руки, и вытирая ноги о половик на цементном полу, сказал Михаил.
   Ужинать они не стали, и Михаил попросил, чтоб Тамара показала ему комнаты; дом был большой, просторный, а не та хата на сошках, о которой он себе праздно мечтал, «выбирая деревню на жительство».
   Оставили обувь под вешалкой и, выпрямившись, быстро отпихнув ногою упавший ботик под плинтус, она указала ему на филёнчатую дверь слева за трюмо.
   - Там туалет, - сказала. - Слив сейчас не работает, там вода в ведре, извини. Сын приедет на выходные, починит.
    - Важное место, - заметил не смеясь Михаил, вспомнив про свой простатит. И гуськом за ней, от волнения ужимаясь в дверях, проскользнул в гостиную.
   Гостиная состояла из двух полукомнат – довольно странная, не плебейская, планировка. В полукомнате, что окном выходила в улицу, с солнечной стороны, на низком столике в углу высилась широченная плазма, а напротив - полуторный диван с двумя изящно взбитыми подушками. В другом углу у окна стоял полированный, добротный и ещё советских, вероятно, времён, платяной шкаф орехового цвета, трёхстворчатый. Тут было сумрачно.
   А в полукомнате смежной - она была куда поменьше, крохотная почти - там был, вероятно, её кабинет. Михаил не заходил, а только взглянул из-под притолоки: книжные полки на стене, на столе открытый ноут, кресло напротив. Всё чисто до стерильности, убрано, но без труда можно было определить, что именно здесь Тамара проводит большую часть дня.
   - Ну, и спальня, - показала рукой женщина, тоже не входя. – А что тут показывать?
   - Ну, спальни, я вижу, две. Как в Америке, – засмеялся Михаил и крякнул в кулак.
   - Ну, по-нынешнему… - засмеялась Тамара, - можно и так сказать. В этой вот, в большой…  - она показала на огромную двуспалку на «подиуме» - ему было непонятно – тоже с двумя подушками. – Тут сплю я. А через стенку – Андрей с невесткой и внуки. Когда приезжают.
   Он не спросил, как часто приезжают, так как знал из телефонных разговоров: приезжают раз в две недели. Обычно в пятницу вечером и пополудни в воскресенье отчаливают. Сегодня как раз была их неделя, но Тамара попросила не приезжать; пришлось сыну и причину назвать.
   Они вернулись в гостиную, Тамара замерла на миг в нерешительности и включила телевизор.
   На улице вечерело, садилось солнце. Окна отливали золотистым светом, и сквозь тюлевые занавески комнату уже обволакивал сизый полумрак.
   - Может, свет включить? – робко взглянула Тамара на Михаила.
   - Зачем, - он потоптался у дивана, сел на краешек. По телеку уже начался итоговый выпуск новостей за неделю, на канале ТНС.
   - А я это люблю, - сказала Тамара, стоя по-прежнему посередине гостиной. – Всегда смотрю. Целый час идёт и тебе всё расскажут и покажут.
   - Прохладно тут у тебя, - сказал Михаил и лёг поперёк дивана, уткнув голову в свалявшийся ворс ковра на стене.
   - Да нет, вроде. Ты просто ещё не выболелся, как следует. Я тебе сейчас одеяло принесу. -  Всё это сказано было с искренней материнской заботой; Тамара выскользнула в дальнюю спальню.
   А Михаил лёг наконец на подушку. Лежал и думал: её звать на диван? Уже? Ничего же не будет противоестественного, если рядом вдвоём полежат? Телек посмотрят? Как в песне: «Рядышком с бабушкой…»  Не обязательно ж тут «начинать»?.. Да и негде ей больше тут разместиться… Тут вот, наискосок дивана, - под коня педального такого, как ты, и стула-то нет. Не рассчитывали…
   Из спальни Тамара принесла огромное кассетное одеяло в цветастом свежем пододеяльнике, укрыла мужчину старательно; только что края не подоткнула, как внукам.
   - Может, и тебе полежать? – спросил он её, тронув, будто ненароком, за полную ляжку. – Тоже, думаю, находилась за сегодня…
   Женщина будто этого только и ждала. Но примоститься норовила рядом с ним.
   - Э, нет, - сказал Михаил, - я с краю люблю. Перелезай через меня, - и откинул угол одеяла.
   Одетая, как и была, как и он, Тамара нырнула к нему под очень лёгкую упругую ткань, заголив руки, поправила под головой подушку. Натянула свою сторону до подбородка, и с озорством, нарочно и откровенно возясь всем своим крупным телом около его тела, поглядела искоса Михаилу в лицо.
   - Тебе телевизор хорошо видно? – спросил Михаил.
   - Хорошо, - отозвалась женщина и улыбнулась.
   Он не заметил этой улыбки, слушал вполуха про новые победы над ИГИЛ на юге Ирака.
   Диктор, в улётном жилете и джинсах, докладывал встревоженно: «Как заявил на пресс-конференции Масуд Барзани, глава Совета Национальной безопасности Иракского Курдистана, это была очень крупная операция, и, к счастью, она завершилась весьма успешно. Бойцам курдского ополчения удалось частично снять осаду сил «Исламского государства» на горе Синджар, где находятся тысячи иракских беженцев, нуждающихся в эвакуации. Также им удалось освободить восемь деревень и уничтожить около восьмидесяти экстремистов».
   Когда стали показывать какую-то аварию в Приазовье, женщина бесцеремонно закинула под одеялом свою ногу на его бедро. Повернулась лицом так, что было слышно её горячее, прерывистое дыхание. Михаил, тоже, как по приказу, потянулся к ней всем телом, обнял за плечи. Обнюхал её с удовольствием, как кобель суку; пахла она духами и женским потом. Её взгляд, причёска, голос (она что-то ему на ушко бормотала) производили на него впечатление чего-то нового, необыкновенного в его жизни.
   Он притянул её к себе, завёл свою ногу ей между ног. Завалил на себя, словно долгожданную добычу, и неистово, со вкусом стал целовать в шею, в грудь, в влажные губы, и руки его самоуверенно заскользили вниз. Затем левой рукой, не спеша стал заголять подол её платья.
   Диван скрипел уже вовсю всей своей совдеповской мощью, подушки разъехались, расползлись. Телевизор бубнил по-прежнему, диктор что-то уже докладывал о гибели двух рабочих на МКАД.
   - Нет, я тут не могу, - прошептал он ей на ухо, вскочил сам и потянул её за руку. – Пойдём туда. – Она, на ходу сбрасывая с себя одежду, вприпрыжку кинулась за ним, и только на пороге спальни, в дверях, чуть смущённо, тихим шёпотом, произнесла: «Знаешь, я такая толстая…»
   
   Утром пили кофе. За завтраком на кухне ещё было сыро и отчего-то сумрачно даже при свете. И хотя времени до выхода было более чем предостаточно, Михаил торопился, заметно нервничал. Он уже тяготился её домом и страстно хотел поскорее на волю.
   Оделись, вышли. Традиционно облаял его дурной кобель.
   - Чекан, молчи! – крикнула Тамара ему без злости.
   Женщина поднялась сегодня ни свет ни заря. В полшестого открыла ворота для работников сына, отперла им комору, куда они сложили мешки с селитрой, приготовила завтрак, покормила собаку. Было понятно, что этот порядок, заведённый ею раз и навсегда, будет соблюдаться дотошно и без сбоев, невзирая ни на что. Камни с неба будут падать, но она, как и прежде, – с рассветом встанет и всё сделает. Основательная женщина, что тут сказать.
   Ночью они спали обнявшись, сил больше не было ни на что. А «потрахусик» на огромной кровати завертелся так, что и теперь ещё её глаза блестели, а на щеках проступал нервный румянец.
   Женщина с особой предупредительностью пропустила Михаила вперёд себя и задвинула щеколду калитки.
 Солнце уже поднималось, его свет ложился широкими красными полосами на железные крыши крайних хат, на подмёрзший за ночь глинистый шлях, по которому они шли, на целину сельского косогора за околицей.
   Свернули с улицы, пошли пашнями; до развилки им было по пути.
   Сначала долго молчали. Оба понимали, что вот-вот придёт расставание и никто ведь напрямки не скажет - правдиво, без экивоков - станет ли он ждать ещё одной встречи. Будет ли скучать и торопить к этому дни? Внешне всё тип-топ, вроде как оба довольны, но почему так остро, до щема в рёбрах Михаилу хочется поскорее пройти эти поля и выйти на большак, чтобы расстаться? Поскорее уже, если не уехать, то хотя бы не видеть её больше, побыть наконец одному?
   - А это что такое зелёное на полях? – спросил он, идя вдоль выбитой колеи.
   - Озимые, - сказала с удивлением Тамара. - А ты и этого не знаешь?
   - Слышал. Читал, - сказал Михаил, усмехнувшись. – А когда они всходят, забыл.
   - Как снег сошёл с полей, так и всходят. Недели две тому назад им подкормка была; сейчас, видишь, попёрли.
   Прошли заброшенный сад, чью-то развалившуюся хату, совсем на отшибе, хуторком. Тамара учила:
   - Ты смотри, тут ходят и автобусы, и маршрутки. Но ты останавливай только маршрутку, вот, на которой ты сюда ехал. Iveco. Это без пересадок прямо до Города. А автобус - он местный, из Кременца, от реки прямо сюда поднимается, но только до нашего автовокзала. Дальше - пересадка. Не перепутай, автобус пропусти.
   - А во сколько он? – Михаил машинально вскинул руку и посмотрел на запястье.
   - Ну, автобус… сейчас посчитаю. Отсюда, да плюс пятнадцать минут… Ну, тут будет в половине восьмого где-то. Но я ж тебе говорю – на него не садись.
   А Михаил глядел на неё, сбоку, и диву давался: в постели вчера так орала, а тут – такая вся обстоятельная. И тут же поймал себя на мысли: а почему нет? Подсказывает тебе, пилигриму-недотёпе, чтоб ты поскорее да без сложнячка домой добрался. Тут только спасибки… Тем более, ты такой лоховатый, тебе транспорт в идеале: на остановке сел, на остановке вышел. Не в поле.
  Восходящее солнце поднималось всё выше, било прямо в глаза, уже дослепу. Михаил шёл быстрым, стремительным шагом, смотрел с интересом на озимые по обе стороны дороги. Старался зачем-то этот пейзаж и это место запомнить. От неловкости и стеснения он то и дело перекидывал пластиковый пакет с туалетными принадлежностями из одной руки в другую. Видала ли это Тамара? Вероятно, да. Но виду не подавала. Шла рядом тоже молча. По соседней колее.
   Когда обоюдное молчание стало невыносимым, Михаил спросил, хрипло:
   - А твоя школа отсюда далеко?
    Женщина оживилась, казалось, она только того и ждала.
   - А вон видишь, высокий пирамидальный тополь, сухой, как пирьина… там и школа. И магазин, и поселковый совет.
   - На глазок, около километра?
   - Я что, я привыкла. Грязь уже сошла, а то бывало приходишь, минут пять только с сапожек мачмалу соскребаешь. Учительница называется. А сейчас сухо, благодать… Ну, вот, ты уже и на месте, - сказала Тамара и застыла на развилке дорог как вкопаная. Он тоже остановился, с замиранием сердца. Она стала напротив него, прокашлялась и ласково погладила его по плечу:
   - Всё равно. Спасибо, что приехал.
   Он, суетясь и конфузясь, поцеловал её в губы. Она отодвинулась в сторону, вздохнула и посмотрела на него:
   - Тебе у меня понравилось?
   - Да, - не солгал он. – Но мне это непривычно…
   - Я поняла…. Ну, так это и хорошо. Значит, ты не из этих… которые лишь бы…
   Он усмехнулся, искренне.
   - Нет. Не из этих. Это уж точно.
   - Ещё приедешь? – спросила она, понижая голос до шёпота и преданно заглядывая ему в глаза.
   -   Ты время только дай, - выдохнул он, - не торопи.
   - Ладно, - она широко улыбнулась. – Даю тебе время…. А сколько?
   Михаил не вытерпел, откровенно уже рассмеялся так, что грудь под курткой заходила ходуном, забилось щедрее сердце.
   - Дай хоть домой доеду, - попросил. – Оклемаюсь хотя бы. Подумаю.
   - Ой, и мастак ты думать! – раззадоривая мужчину, взвизгнула Тамара и снова похлопала Михаила по плечу, на этот раз снисходительно. - Иди. А то опоздаешь. Хотя и рано мы вышли…. Куда ты всё так спешил….
   Он взял её за руку, немного сжал кисть.
   - Где там стоять, на трассе? Чтоб забрали?
   - А вон… - указала она свободной рукой на стопку железобетонных плит под корявыми абрикосами. – Маршрутка из-под виадука как вынырнет, ты сразу рукой и маши. Станет обязательно. Но не перепутай, автобус пропусти, не забыл?
   - Да не забыл, - вздохнул Михаил, и пар пошёл изо рта. – Как дитё малое провожаешь…
   - Так ты и есть… - произнесла Тамара вздрагивающим, проникновенным голосом. – Ну, иди. Я тебе позвоню.
   Михаил кивнул. Затем притянул её к себе, на один только миг, и снова поцеловал, неловко, в уголок холодных губ.
   Шёл метров пятьдесят по направлению к трассе, его обогнали красные «Жигули»; невольно отпрянул и перешагнул с колеи на обочину. Оглянулся. Поискал её глазами. Она шла быстрой, лёгкой походкой, крупная, статная, с большой сумкой через плечо, и там уже начинались дома дельные, новые; стояли впритык к дороге полутораэтажные коттеджи. А ей навстречу пхался по просёлку доблестный МТ с давно облупившейся коляской. Женщина шла, не оглядываясь.
   «Жигулёнок» нахально обдал его пылью и бензиновой вонью, а он в недоумении всё ещё торчал столбом на обочине: как так? Почему до воя в горле хочется побыстрее выдраться отсюда? Из этих, надо признать, благостных мест?
   Ответа не было.
   Чёрт с ним, матерно выругался он вслух и двинулся дальше. На ходу я всегда туго соображаю. Сяду в маршрутку, подумаю.
   Но в автобусе он не сел - стоять пришлось, в давке с гегемонами на задней площадке. И только когда от плит отъехали уже изрядно, Михаил выругался: «Твою же мать! Нах… ты сюда сел? собака старая…»
   Михаил стал злиться на Тамару. Ну, сказала бы прямо: сначала «Пазик» проедет, допотопный, с алюминиевыми заплатами на обшивке, в него, мол, не суйся, пропусти… Ну, здоровый такой, смрадный и дребезжащий от натуги, когда в гору прёт… Я что бы его, не вычислил? А то… маршрутка, маршрутка…
   Автобус подбрасывало на ухабах, не щадя; Михаил болтался у поручня, как торчок. Хорошенькое дело! Всю ж душу вытрясет, пока доедешь…
   Он вспомнил её слова: «Ты слишком много думаешь, Миша. И как все, кто много думает, идёшь по кругу. Ну, в никуда».
   «Ну, и какого хера ты сюда поехал? – спрашивал он себя. – Стёганки колхозников, село увидать? Примерял на себя, и чего? И что б ты с нею тут делал? В этой хорошо натопленной хате? Она б тебе рассказывала вечерами про учеников, про деток… А ты… слушал бы её вполуха, из вежливости, не зная, как отделаться. Буду, мол, в Вольногорске на рынке торговать. Удобно… Не-не-не, - говорил он себе, крепче, до боли в суставах сжимая поручень. - Ноги моей здесь больше не будет», - и смотрел уныло на далёкие, сизые в утреннем тумане, перелески за полями.
   Отсеялись наконец двухэтажные однотипные бараки для рабочих коксохима, ещё довоенные, со вздувшейся от недавних дождей штукатуркой; автобус по чьему-то требованию дёрнулся и стал, вышло, уже в пригороде, человек семь.
   Михаил чуть ли не с разбегу плюхнулся на освободившееся место, у отпотевшего за рейс окна; проезжали какой-то полустанок за эстакадой.
   Он раскнопил верхние пуговицы пуховика, и поскрёб двумя пальцами небритый кадык. Довольный, откинулся на спинку сиденья. И начал с собою непривычный разговор. Он уже не только спрашивал, но и отвечал сам себе, посмеиваясь в усы.
   Чего ты разнылся, сказал он себе, уже почти весело. Да, ты устал жутко, не выспался, ноги вон подгибаются с непривычки… И? Ну да, ещё всё тело ломит и болит, будто тебя долго мутузили. И? Всё равно ж это пройдёт. А как ты с ней на гатке сидел – это останется.
    Приедешь домой, отопрёшь своим ключом резную деревянную дверь своей однушки. Успокоишься, разуваясь. Пройдёшь вскипятишь эмалированный чайник на плите. А по такому случаю так и самовар электрический можно организовать, хер ли он там стоит пылится на холодильнике… И заварить в фарфором чайничке с позолотою, прямо в гостиной, перед монитором, как ты и любишь. Свой любимый зелёный, крымского сбора, с лавандой и материнкой. А чтоб не бегать за пражским тортом в магазин, вот прямо сейчас, на автовокзале, его и купи себе, в ларьке на улице.
  А что, повеселел он ещё пуще прежнего. Чаю напьёшься – успокоишься.  Раздобреешь. Распаренное напрочь брюхо отомлеет, как пить дать, да и сам… по-другому на мир посмотришь, а? Не поспоришь же?
   Он вспомнил вчерашний «поход» на ставок и усмехнулся. Эволюция, прогресс – всё это меркло перед зыбким зеркалом того сельского ставка.
 
   «Не-е-е-е, - в приступе веселья щёлкнул он себя по носу и покачал головой. - Нельзя принимать серьёзные решения сейчас, на горячую голову. Не стоит.
   Хорошая ж женщина…»