Пахло машинным маслом, реактивные турбины вбирали в свои лёгкие как можно больше воздуха, чтобы запеть мою колыбельную. Кто-то любит засыпать под равномерный стук колёс поезда, идущего по маршруту шерстяная осень - бархатное лето, ну а я - не такой. Последние лет пятьдесят бодрый рёв самолета любезно предлагал моим глазам отдохнуть. Хотя, что это за рёв с этими новыми стандартами шума. Вот раньше… Лёгкий толчок вывел меня из состояния полудрёмы, - мы оторвались от земли.
- Нафа-аня, - протяжно позвал меня друг, живший ещё не так давно в огромном доме с тёплым камином. О таком особенно приятно вспоминать, когда хочется немного согреться. +13 идеальная ситуация.
- Кузьма, прекрати меня звать именем этим нескладным, да к тому же чужим, - ответил я, скорее по привычке, потому как переупрямить Кузю на всем белом свете мог только Кузя, желающий доказать, что он самый упрямый.
-Ага, это надо же какое прекрасное имя - Акакий, да Нафаня? - ёрничал Кузьма.
- Какоё бы ни было – моё, - вздыхая, не сдавался я.
- Пошли, Нафаня, порыскаем, авось какое-никакое интересное найдём, – зазывно направляясь к вороху вещей, проговорил мой ослоподобный (в плане характера) друг.
- Знаю, я твоё интересное, снова эти, как там их, какжеты раскапывать.
Кузьма, раньше жил в уютном доме с камином, и размером с нескольких нас, домовых, метровым чудо-зеркалом, нарекаемым плазмой. Домовые, как и находящиеся с ними в одном месте люди, охотно делятся между собой своими привычками. От нас – достаётся, например, полезная хозяйственность, безобидная любовь к сохранению и накоплению вещей. Впрочем, некоторые особо вредные и ещё более несознательные люди называют эти вещи хламом и постоянно норовят их выбросить. Сердце кровью обливается, глядя на это. Или привычка наводить порядок, класть вещи на те, места, где им комфортно. Не наша проблема, что хозяева домов не в состоянии запомнить, где эти места находятся. От людей мы получаем исключительно вредное: лень, зависимость от этих мерцающих мелких и крупных коробочек, курение и алкоголь. Кузя был очень молодым домовым, поэтому так легко подцепил любовь к какжетам и к кофе.
Глаза Кузи, напоминающие кошачьи, заблестели, когда он увидел среди набросанных чемоданов (кажется, там существовало некоторое подобие порядка) сиротливо выглядывающую детскую коляску. Вот они, какие дети, каждый день ведь на погрузчике, а сейчас, я убежден, будет требовать покатать себя.
- Прокати меня, большой Нафаня, - я его намеки уже понимал, как-то он раскопал нубук и показал мне источник моих страданий, имени Нафаня и еще набор историй. Я вообще не такой тёмный, как кажется, просто ворчать очень люблю.
Грузовое помещение было немаленьким и невысоким, не больше метра с копейками. Вволю покататься было тяжело, мы пробежали пару раз из одного конца в другой, задели клетчатый чемодан. Он недовольно качнулся и грубо загремел, когда ремни не дали ему упасть. Если бы в это помещение проник робкий луч света, то он показал бы вихрь пыли благополучно потревоженный нами.
- Я её к себе домой возьму – раскрасневшийся Кузя говорил про свой склад в Домодедово. – Поиграю немножко и точно-точно обратно отдам.
Кузьма добрый, всегда всё возвращает. Кроме тех случаев, когда забывает, где взял. Жаль память у него - девичья. Но мы не такие, как наши итальянские коллеги. Вроде все из одного лешего вышли, только пропитались потом уже местным колоритом и металиметом, ментатиле…, тьфу, характером. Вот и домовые из Италии, весёлые, громкие, озорные и как сороки всё тянут. Али Италия на них так подействовала, али почувствовали в той стране родственные души и самые авантюрные к ним отправились.
Я поправил белый шарф, обернутый вокруг моей шеи. Его украшали липучие пятна, полученные при осмотре двигателя самолета. Тем концом шарфа, который в полном мраке показался мне более чистым, то есть менее грязным, я вытер потное румяное лицо озорного Кузьмы.
- Расскажи мне сказку – хитро улыбаясь, попросил Кузя.
Лететь было долго. Как известно, краткость – сестра таланта, а ворчливость – прямая родственница болтивости, поэтому, сначала, я немного побурчал, а потом:
-Мне мой дед рассказывал, а ему рассказывал его дед, а его деду его бабушка, а его бабушке снова дед, а его…Кузя посмотрел на меня испугавшись, что дальше услышит докучную сказку. Я ему такую уже рассказывал. Не один раз. Я продолжал:
Впрочем это не так важно. В общем, слушай историю откуда есть, пошли домовые. Мы ( мой дедушка всегда это подчёркивал) ведь кем раньше были – лешими, крупными такими, лохматыми. С рогами такими, как у лося. Сейчас уже не то - при этих словах- я провёл рукой Кузе по голове, задевая небольшие выступы, память о тех временах.
Не в в меру насмотренный собеседник не удержался от вопроса – А они на зиму рога сбрасывали? Но заметив мой строгий взгляд, дожидаться ответа не стал.
-Могучими, чарами разными владели. По одному только свисту птица спешила со всего леса. Ежели она в полёт собиралась в дальние страны, где зимы не бывает, то всё, одно разворачивалась и мигом к лешему. Медведь из берлоги, лапу во рту забыв, бежал на задних лапках. Все подчинялись, деревья и те, макушки свои преклоняли, предлагая орехи, яблоки поспелей, смачней. Чем богаты - тем с особой радостью и делились. Человек на охоту идущий завсегда дозволения просил сначала. А сейчас только морочить и умеем. Так вот, жил-был очень маленький леший. Был ли он таким молодым или ростом не вышел, того неизвестно, потерялось во времени мутном. Однажды он прогуливался по своим немаленьким владениям. Помогал в беду попавшим зверюшкам, приглашал ручейки напоить страждущие кучерявые деревья. Да и заприметил раскинувшийся цветок огня, невежливо пожирающий его звонкий, пахучий хворост, его пожелтевшую сухую траву. Огонь в лесу – это к беде. Примета такая, стародавняя. Только рядом с огнём сидели люди, и не просто сидели, а вроде как руками поучали его, приручали. Как и волков диких, лютых превратили в невесть что. В животных лижущих и ластящихся. Срам один. И огонь не убегал, оставался, леший не мог глаз оторвать. Сидел и смотрел, как на костре совершалось необыкновенное чудо: сочное, сырое, розовое мясо с запахом парного молока становилось ещё вкуснее. Было сухо и тепло, уютно как сейчас бы сказали. И стало ему всё равно на этот большой лес, потому что он нашел нечто большее. Очаг, дом. Неслучайно ведь, дом и очаг одно и тоже означают. Где горит укрощенный огонь, где готовит он пищу, там и дом. Другие лешие так и не смогли его понять, выгнали. Отобрали родовое имя и стали презрительно называть домовым.
- А он был единственный домовой?
Прежде чем ответить, я достал из своего внутреннего кармана гладкие блестящие часы на цепочке. Хлопнул крышкой, выходило, что приближается время суеты.
- Нафаня, а что это такое? – начал распускать свои, покрытые легким пушком руки, молодой попутчик, забыв про прежний вопрос. Я слегка отдернул драгоценный предмет, а потом всё-таки протянул его, стараясь не выпустить цепочки. Кузя погладил их, приник ухом. Тик, тик, тик, тик. Этот звук ближе к реальности для ручных часов, чем привычный тик-так.
- Откуда они у тебя? - Кузя продолжал слушать, как медленно, каплями утекает (или может уТИКает) время.
- Мне подарил их один мой знакомый гремлин, - я подсёк цепочкой часы и с гордостью рыбака положил в карман на теле. Я хозяйственный, у каждой вещи есть своё место. Надо подавать пример молодым.
- А разве гремлины существуют – брови Кузьмы приподнялись вверх.
- Гремлинов не существует – мой ответ был категоричным.
- Ты же только, что сказал – тут его глаза на секунду посмотрели куда-то вверх и вбок, словно вспоминая какой-то эпизод, то ли из книги, то ли из фильма. Кузя засмеялся. – Разыгрываешь, да?
- Ничего не разыгрываю, - говорил я с лёгкой обидой в голосе. – Гремлинов и правда не существует, так называют английских домовых, противников техники и прогресса. А так они неплохие существа, чопорные только немного.
Раздался жужжащий звук, слегка напоминающий бензопилу, готовую к усердной работе. Самолет заходил на посадку.
- Я тебе потом, как-нибудь расскажу. – Кузя только кивнул в ответ.