Дом, в котором я живу, старой, еще послевоенной, начала пятидесятых годов, постройки. Наряду с такими же двухэтажными шлакоблочными домами, он является ветераном так называемого Старого поселка в микрорайоне резинщиков. И, конечно же, самого завода резиновых технических изделий или, по-новому, АО «Курскрезинотехника». А потому внутренняя «начинка» дома, несмотря на более чем полувековой прогресс в коммунальном хозяйстве, осталась, мягко говоря, допотопной. В том числе для получения горячей воды используется так называемая в обиходе газовая водяная колонка, или аппарат водонагревательный проточный газовый бытовой – по-научному и по госту. Это сложный технический прибор с подводкой к нему труб для газа, воды холодной и горячей; с «запалом» и форсунками, с радиатором и системой отвода продуктов горения.
Однажды, года полтора тому назад, в летнюю пору, я пришел домой после прогулки по городу. Квартира, как и стоило полагать, встретила тишиной – супруга и дочь находились на работе – и длинным коридором, упирающимся в дверной проем кухни. Но вот тихое, едва уловимое шуршание, неожиданно донесшееся из кухни, неприятно насторожило мое внимание. «Опять эти мыши! – с неприязнью и брезгливостью скользнула мысль. – Хоть кошку заводи».
Если в старинных замках, возможно, водятся привидения, то в старых домах Курска с их деревянными полами мыши не такие уж и редкие гости. Особенно, когда квартиры располагаются на первом этаже, а в пятидесяти шагах от дома – сараи с запасами овощей и фруктов, разным хламом, отслужившим свой век, но сберегаемым хозяевами в силу некоей привязанности или домовитости: вдруг да понадобится… А еще и санплощадкой для сбора бытовых отходов. Моя же квартира была как раз на первом этаже и с деревянным полом.
Впрочем, когда я прошел на кухню, чтобы разогреть обед, никаких шорохов больше не повторилось. «Возможно, почудилось…» – успокоительно последовала подсознательная реакция на первый раздражитель, тогда как руки, подчиняясь сознанию, манипулировали кастрюльками, тарелками, ложками, вилками и ножом. Открывали и закрывали дверцу холодильника, включали и отключали горелки газовой плиты.
Отобедав, я решил помыть посуду. Мытье посуды – дело, конечно, не мужское. Но на кухне-то были только мои руки и не единой женской. А порядок – он и в Африке порядок. Вот и пришлось. Но не успел я включить «запал» на водяной колонке, чтобы нагреть воду, как в железном нутре ее вновь послышалось шуршание.
«Что за напасть?» – было моей первой мысленной реакцией на это нарушение спокойствия и душевного равновесия.
А шуршание и даже царапанье все продолжалось и продолжалось доноситься из нутра колонки.
«И все-таки мыши… – поползло настроение куда-то вниз, а рука потянулась к ручке-регулятору, чтобы отключить «горелку». – Только они способны забраться туда, куда и забраться-то невозможно».
Как ни хотелось близко знакомиться с обладательницей глаз-бусинок, серой шубки и длинного хвостика, но куда деваться. Не поджаривать же заживо…
Так как на форсунках было пусто, то живность, невесть как попавшая в металлическое нутро колонки, по моим прикидкам, должна была находиться в пространстве между радиатором и кожухом. И чтобы вызволить нарушителя спокойствия, пришлось разобрать верхнюю часть колонки.
Когда гофрированная труба была удалена и появилась возможность заглянуть в темное зево нутра, то, вооружившись фонариком, я стал пристально всматриваться туда, чтобы определить местонахождение зверька. И каково же было мое удивление, когда, вместо мышки, увидел сжавшуюся в комочек и только поблескивавшую глазками птичку.
«Ну, это совсем иное дело», – повеселел я и, сунув в отверстие кожуха руку, бережно взял затихший, затаившийся от прикосновения живой комочек в ладонь. «Давай-ка, гость незваный и нечаянный, на свет божий», – освободил птицу из металлической темницы.
Это была трясогузка. Я хоть и не орнитолог, но трясогузку от воробья все-таки отличаю – как-никак, а детство прошло в селе. Как она попала в трубу дымохода, как «проскочила» две системы воздуховодов квартир верхнего этажа, чтобы оказаться в моей да еще и угодить внутрь колонки, осталось загадкой. Увидев свет, трясогузка тут же «ожила» в моей ладони. Задвигалась, затрепетала всем невесомым тельцем. Попыталась высвободиться. От совершаемых птахой усилий ее сердечко забилось сильно-сильно. Его напряженно-трепетные удары явственно ощущались ладонью, лишний раз доказывая точность выражения: «сердце билось так, что было готово вырваться из груди».
«Счастливого полета, птаха! – высунув руку в форточку окна, разжал я ладонь. – Больше ни в какие переделки не попадайся!»
Трясогузка, минуя ветви деревьев, стремглав улетела в необъятную синь света и простора. А меня весь оставшийся день не покидала какая-то тихая радость, словно после выполнения очень важной и нужной работы. И когда вечером домой с работы возвратились супруга и дочь, то эта радость, после моего сообщения о происшествии, передалась и им.