НЕИМОВЕРНАЯ СИЛА
Зима, еще вчера жестоко карающая злыми ночными морозами да неистово воющими вьюгами первых вестников весны, как-то разом захирела и отступила. На светло-синем небе, где уже ни облачка не осталось, вовсю хозяйничало ослепительно блестящее солнце. Его бойкие лучи к полудню разогнали завесу сердитого холода и разбудили тот сладостный аромат приближающейся весны, который самозабвенно вдыхал полной грудью судебный следователь Струнников Афанасий Сергеевич и никак не мог надышаться. Благодать, одним словом! Удивительное настроение случилось у человека, вот, только, заунывный скрип левого колеса коляски напоминал счастливцу, что не всё так прекрасно в этом мире. Всего несколько минут блаженства оставалось Афанасию Сергеевичу, перед тем как соприкоснется он с очередной трагедией рода людского.
Иуу, - словно шершавым камнем терзал кто-то невидимый ликующую душу молодого следователя, погоди, дескать, недолго тебе радоваться, вон дом-то тот…
Весна осталась за тяжелой дверью парадного подъезда.
- Вот сюда он упал, - суетился перед Афанасием Сергеевичем городовой Алядов, - с четвертого этажа в проём кинулся. И чего людям не живется?
Струнников, всего мгновение назад крепко сжимавший зубы, чтоб подготовить себя к спокойному осмотру изуродованного трупа, с немалой толикой удивления рассматривал чистые крашеные половицы.
- А где…? – попытался он придать строгости взору, но вместо строгости случилась растерянность.
- В лазарет Красного Креста увезли, - торопливо стал отвечать Алядов. – Дышал он еще. Но не жилец. Жуть, как страшно расшибся. Чего людям не живется? Ведь секретарь железнодорожного съезда! Там же, в чугунных дорогах этих, денег теперь, хоть лопату приноси, а он сверху да головой вниз. Чудеса! А баба одна, из прислуги нижнего этажа, полы здесь помыла, пока мы туда-сюда бегали. Она ж разве понимает чего в следствии? Одно слово – баба…
- Фамилия его как? – остановил Струнников строгим взглядом разговорившегося городового.
- Гаршин, ваше благородие, - ответил Алядов, всем своим видом показывая готовность к любому подвигу.
- Гаршин, Гаршин, - нахмурился следователь. – А не тот ли это Гаршин…
- Тот, молодой человек, тот, - сделал шаг из темного угла седовласый господин, по всем приметам: чиновник не особо высокого масштаба по ведомству просвещения. – Это писатель – Всеволод Гаршин.
- Да? - заинтересованно глянул на чиновника Струнников. – А я читал его рассказ «Четыре дня». Занятная вещица.
Афанасий Сергеевич прочитал этот рассказ о военных злоключениях солдата года два тому назад. Рассказ пришелся следователю по душе своей образностью и правдивостью, а фраза доктора в финале «мы одну вашу ножку-то взяли» вызвала у него какие-то ассоциации со странным видением. Вот и сейчас Афанасию Сергеевичу ясно представился старичок доктор с мохнатыми бровями над добротой глаз, держащий под мышкой окровавленную человеческую ногу. Бр-р-р…
- И чего человеку не жилось? - продолжал недоумевать Алядов. - Молодой, при месте хорошем, живи да радуйся, а ему умереть надумалось. Чудеса.
- Не хотел он умирать, - подала голос из того же темного угла, где собрали здешних жителей, пожилая дама. – Я с ним вчера разговаривала: не думал он о смерти. Зачем ему умирать? Путешествовать он собирался. Счастливый Всеволод Михайлович был в последнее время, по глазам видать. Уж я-то в глазах разбираюсь: не бывает таких глаз у людей несчастных. А вот старик к нему приходил, у того столько несчастья на лице, что мороз по коже.
- Какой старик? – Струнников жестом велел подойти даме поближе.
- Страшный: нос крючком, глаза навыкате безумные, уши уродливые, лицо костистое, словно череп тонким пергаментом обтянули. Он и говорит Всеволоду Михайловичу: бояться нам с тобой надо, обещал он нас, как красные цветы истребить, если мы его раскаяться не заставим. Это я случайно услышала: иду мимо, а они возле подъезда беседуют. У меня, как на грех, шнурок развязался…
- Было у него в руке что-то, вроде, красного цветочка: то ли бумажка, то ли тряпочка, - дождавшись паузы в рассказе дамы, не преминул сообщить городовой. – Было.
- У кого? – Афанасий Сергеевич вопросительно глянул на полицейского.
- У этого, у самоубийцы, у Гаршина. Я же, почесть, первым сюда прибежал, сразу за дворником. Вот и видел.
- А где теперь этот цветок?
- Кто ж его знает? – развел руками полицейский. - Тут такая суматоха случилась. Его поначалу домой понесли. Потом доктор объявился, отругал всех и велел в больницу везти. До цветка ли уж тут?
Прямо с места происшествия Афанасий Сергеевич поехал в лазарет, но тщетной поездка та оказалась: не пустили следователя к страдальцу, разрешив лишь глянуть на него через приоткрытую дверь.
- Выживет? – шепотом спросил Струнников стоявшего рядом доктора.
- М-м-м, - замялся эскулап. – Да как вам сказать, в сознание так и не приходил, вряд ли выкарабкается, но на всё воля божья. Да…
Во второй половине дня докладывал Афанасий Сергеевич о происшествии своему начальнику. Рассказывал молодой следователь, слегка запинаясь от волнения, но долго и обстоятельно. Всегда строгий начальник подчиненного не перебивал, но смотрел всё больше в окно и еле заметно улыбался. Чего уж там важный чиновник приятного узрел, Афанасию Сергеевичу было неведомо: во-первых, он стоял спиной к этому самому окну, а во-вторых, не до окон ему было. Растревоженная интуиция подсказывала Струнникову, о непременном наличии тайны в попытке самоубийства писателя. Вот об этой тайне он и хотел подробно поведать начальству. Но стоило лишь приступить к главному, стоило только упомянуть о таинственном старике и цветке красном, так, сразу же, всё благодушие начальства, словно ветром сдуло.
- Что?! – рявкнул начальник, поднимаясь с кресла. – Какой еще старик с цветком?! Вы мне эту мистику бросьте! Из любого плевого случая трагедию раздуют! Мистики! Да по этому Гаршину давно дом умалишенных плакал! Он умом тронулся, неужели непонятно?! Я тоже сведения о нем имею! Я вам покажу мистику! На самом дне у меня работать будешь. Там любую мистику в два счета сдует. А не сдует, так сам отсюда пробкой вылетишь! Мистики!
Открыть уголовное дело товарищ председателя суда не разрешил.
Думал Афанасий Сергеевич, что в эту ночь не уснуть ему вовсе, уж больно крепко обида терзала его, почти еще юношескую душу. Всегда ведь обидно, когда в ответ на добрые намерения - получаешь ушат подлой ругани с негодованием. С превеликим страхом смотрел следователь на постель, ожидая страшной изнуряющей бессонницы, но стоило ему лишь коснуться подушки головой, все страхи вместе с сознанием провалились в черную яму небытия. Редко сновидения он видел.
Утром, как только Струнников вошел в присутствие, к нему сразу же подбежал коллежский регистратор Силуянов, чрезвычайно неприятный Афанасию Сергеевичу человек с зализанными на пробор волосами и бегающими блеклыми глазками. Регистратор слащаво улыбался, сообщая следователю распоряжение начальника.
- Там, возле дальней изгороди базара, бродягу мертвого нашли. Так Иван Петрович велели-с срочно вам туда и отбыть-с. Именно вам-с. Строгие они с утра. Не приведи Господи.
В стороне от парадных улиц столицы, среди нагромождений серых уродливо корявых построек собралась небольшая толпа любопытствующих. Чуть поодаль от толпы, положив руку на эфес сабли, стоял городовой. А у ног городового, на сером грязном снегу лежал человек.
- Алядов! – окрикнул Струнников городового. – Опять ты?
- А кому тут еще быть? - расплылось в широкой улыбке лицо Алядова. – Околоток-то мой, ваше благородие. Никуда не денешься.
- И чего на этот раз?
- Старика по голове ударили, да так крепко, что дух из него вон. В висок душегуб угодил.
Убиенный лежал лицом вверх. Афанасий Сергеевич подошел поближе и стал рассматривать труп старика. Лицо старика оказалось не из приятных и, разглядывая его, Струнников тут же вспомнил пожилую даму, которая рассказывала вчера о встречи Гаршина с неизвестным. Схожи были черты лица покойного с описанием дамы: нос, уши… Очень схожи. А тут еще городовой осторожно следователя за рукав тронул.
- Ваше благородие, - стал говорить Алядов полушепотом, раскрывая перед Струнниковым широкую ладонь, - смотрите, чего рядышком с ним валялось. Точно такой же я вчера у сочинителя видел, который руки на себя наложил. – На ладони городового лежал завязанный узелком крохотный кусок материи алого цвета.
- Не иначе, тут связь какая-то? - перешел на тихий шепот Алядов.
У Струнникова те же мысли в голове завертелись, но вспомнив вчерашний гнев начальства, он вздохнул и строго сказал городовому:
- Выбрось всякую мистику из головы, Алядов! Совпадение это! А старик сам, поди, упал виском о камень какой-нибудь. И чтоб больше никому об этих цветах.
- Слушаюсь! – вытянулся перед следователем Алядов, а потом добавил потише. – Только, вот еще что, ваше благородие, в кармане у него карточка была.
Струнников взял у полицейского визитную карточку и внимательно прочитал:
«Чистяков П.П. – адъюнкт-профессор Императорской Академии Художеств».
- Наверное, нашел он её где-нибудь? - нахмурился следователь.
- Не похоже, - покачал головой полицейский, - уж очень бережно он её хранил: два раза бумажкой обернул. И, смотрите, карандашом знаки какие-то нарисованы.
Афанасий Сергеевич сунул карточку и клочок алой материи в карман и сказал негромко городовому.
- Ты, это, скажи околоточному, что случай несчастный. От греха подальше. Обставь всё, как надо и сами разберитесь. Не мне тебя учить.
Алядов понимающе кивнул и они расстались.
Струнников сидел в коляске и никак не мог отвязаться от надоедливой мысли о связи самоубийства писателя со смертью старика-бродяги. Уж очень складно всё тут сходилось: и описание дамы, и этот кусочек красной материи. Всё в одну линию сплеталось, только жаль, что нельзя с кем-нибудь этим плетением поделиться. Не дай бог, начальство проведает. Но и оставить этого дела так - не хотелось, тайна здесь сокрыта, а редко кто перед соблазном тайны устоит. А где ниточка от тайны той? Мало ли где, в личности этого бродяги, например… Афанасий Сергеевич несколько раз вынимал найденную карточку из кармана, прежде чем решиться поехать к Академии Художеств. Непростым было решение то, но оно случилось. И велел Струнников повернуть на Кадетскую набережную линию.
К Павлу Петровичу Чистякову его провел статный седовласый швейцар. Шли они по коридорам академии, молча, только открыв дверь небольшой мастерской, швейцар молвил густым басом:
- Пожалуйте.
Адъюнкт стоял у окна и разглядывал карандашный рисунок.
- Чем обязан? – поинтересовался он, мельком глянув на вошедшего следователя.
- Участковый судебный следователь Струнников, - представился Афанасий Сергеевич и, не откладывая дела в долгий ящик, сообщил. – Сегодня утром на улице нашли мертвого старика-бродягу, а в кармане у него была эта карточка.
- Какая карточка? – Павел Петрович положил рисунок на стол и удивленно глянул на следователя.
- Вот, - Афанасий Сергеевич предъявил карточку Чистякову.
Адъюнкт внимательно посмотрел на плотный прямоугольник бумаги, повертел его в руках, хмыкнул, потом открыл шкаф с застекленными дверцами и стал там чего-то искать. Копался он на полках шкафа с минуту, а потом вручил следователю рисунок.
- Не он?
С рисунка на Афанасия Сергеевича смотрел именно тот старик.
- Он. Так, Вы его знаете?
- Не я один это лицо знаю, - прищурился Павел Петрович. – Многие видели его и не один раз. А вам эти черты не знакомы?
- Нет.
- Вы не видели картины Ильи Ефимовича Репина «Иван Грозный и его сын Иван»? – искренне удивился Чистяков.
- Не пришлось, – нахмурился Струнников.
Афанасий Сергеевич слышал об этом творении известного художника, читал в газетах о предписаниях не выставлять полотно на всеобщее обозрение, спорил о нем в кругу друзей, но видеть его не приходилось. И от этого стало молодому следователю совестно, словно гимназисту, не выучившему урока.
- Зря, - огладил адъюнкт всклокоченную бороду, - если бы вы видели эту картину, то Иоанна Васильевича Грозного непременно бы узнали. Это как раз тот самый бродяга и есть. Звали его - Семен Холопов и он позировал Репину в образе царя. Так получилось, что это я Семена привел к Илье Ефимовичу. Жаль старика. А что с ним случилось?
- Упал, - быстро ответил Струнников, не желая далее развивать эту тему.
- Не удивительно, - потер шею Чистяков, - пил он крепко, но что-то мистическое в этом падении есть.
- Почему мистическое? - насторожился следователь.
- А вы сами посудите: Семен падает и разбивается насмерть, Гаршин тоже со дня на день богу душу отдаст. Я вчера был у него в больнице. Очень плох он.
- А Гаршин-то, здесь причем?
- Он тоже Репину для этой картины позировал, - неторопливо ответил адъюнкт. - Илья с него сына Грозного писал. А вы говорите, что мистики нет. Вам надо непременно съездить в Москву и посетить галерею господина Третьякова, там эта картина выставлена. Поверьте мне на слово: не пожалеете.
Тайна закручивала перед следователем еще один упругий оборот.
После визита в академию Струнников решил немедленно просить начальство об отпуске и ехать в Москву.
- Мне надо непременно увидеть эту картину своими глазами, там должна быть разгадка, - думал он, направляясь к начальнику. – Скажу, что дядя в Москве заболел.
У Афанасия Сергеевича действительно имелся в Москве дядя. Здоровья дядя Серж был богатырского, болел редко, но никакой другой идеей, кроме, как солгать насчет дядиного недуга, встревоженную тайной душу молодого следователя не озарило. Он считал, что этот малый грех сторицей окупится потом, после разгадки тайны. Однако грешить не пришлось. Начальник, молча, подписал прошение об отпуске, даже не удостоив подчиненного расспроса о причинах. Загадочны порой бывают помыслы начальства, особенно строгого.
В Москву Струнников приехал после полудня. На площади перед Николаевским вокзалом злобствовала вьюга, швыряя колючий снег в раскрасневшиеся лица усталых пассажиров, только что сошедших с поезда. В Москве зима предприняла еще одну попытку отстоять свои заледеневшие рубежи. Приехав к родственнику, Афанасий Сергеевич долго не мог согреться, чем вызвал у дяди приступ заботы с явно выраженным медицинским уклоном. Дядя Серж читал лекции по ботанике в Хирургической академии, а потому ремесло древнего бога Асклепия знал не только понаслышке. Афанасий Сергеевич тут же был уложен в постель, напоен горькими снадобьями и растерт какой-то зеленоватой мазью с малоприятным запахом. Еще дядя Серж хотел пустить племяннику кровь по методу древних арабских мудрецов, но Струнников, показав множество граней своего крепкого характера, не дался.
А в галерею господина Третьякова они пошли на следующий день, благо размещалась она недалеко от дома, где квартировал дядя Серж. Возле ступеней крыльца галереи дядя разговорился со своим знакомым, и Афанасий Сергеевич пошел к желанному полотну один. Он спросил служителя зала о местонахождении картины и тот, как-то слегка подозрительно глянув на молодого человека, небрежным кивком головы указал направление. Первое, что увидел Струнников, подходя к картине, был серый мрачный фон, красный ковер и две фигуры: одна черная, а другая золотистая. Сделав еще несколько шагов, Афанасий Сергеевич подивился какой-то смеси ужаса и растерянности в широко раскрытых глазах царя, словно это не властитель, приводивший в трепет народы, а простой смертный, попавший в путы трагической случайности – тот самый старик-бродяга, убитый в петербуржской подворотне. Струнников перевел взор на лицо обреченного царевича и тут услышал за своей спиной резкий негодующий возглас.
- Невозможная мерзость! Всё из-за неё!
И столько в этом выкрике было гнева и презрения, что Афанасий Сергеевич не смог устоять, чтоб не обернуться. В паре шагов от него стояли двое молодых людей: один высокий сутулый, а другой – коренастый крепыш с шеей атлета. Негодовал крепыш, а высокий всячески старался его успокоить.
- Прекрати, Никита, - дергал он спутника за рукав. – Пойдем отсюда. Пойдем. Зачем ты меня сюда привел?
- Чтоб ты сам узрел эту мерзость! – уже срывался на крик негодующий молодой человек. – Ты понял, что он его этой кровью испоганил! Из-за него всё!
Высокий еще крепче схватил крикуна за рукав и силой потащил его вон из зала. На пороге им встретился дядя Серж, с которым молодые люди раскланялись.
- Ты знаешь их? – поинтересовался Афанасий Сергеевич, когда дядя встал рядом и стал водружать на переносицу модное пенсне.
- Шалопаи, - махнул рукой дядя Серж, - вместо того, чтоб гранит науки грызть, всё в тайные общества играются. «Священный союз», слыхал? Государя императора решили тайно защищать, словно без них некому. Дети, право слово, дети. И смех, и грех.
Дальше дядя Серж говорил лишь о картине. Множество сведений из того разговора Афанасий Петрович почерпнул. Дядя Серж, по его же словам, с разными великими людьми был на весьма короткой ноге.
- Смотри, как струится кровь по руке Иоанна? – указывал дядя ладонью на холст. – Никак эта кровь Илье не давалась. Он сам мне рассказывал. И не давалась до тех пор, пока его дочь Варя не упала с трапеции. Представляешь? Из носа кровь у неё потекла, и вот от этой крови, будто озарение на Илью нашло. Он сам мне рассказывал. Видишь, что значит великий художник, через любое горе переступит ради своего творения.
Афанасий Сергеевич слушал дядю и внимательно разглядывал полотно. Что-то важное хотелось ему там отыскать, какую-нибудь зацепку, но, сколько не вглядывался он в образы, исполненные гениальным художником, даже намека на разгадку интересующей его тайны там не узрел.
- Дядя, - спросил Афанасий Сергеевич дядю Сержа, уже по дороге домой, - а нет ли какой связи картины Репина с красными цветами. Может, легенда или еще что-то в этом роде?
- Да нет, - нахмурился дядя. – А, хотя, постой… Мне сказали, что писатель Гаршин при смерти. Жаль, талантливейший человек. Он, кстати, позировал Илье. Так вот у Гаршина есть вещица. Это единственное, что пришло мне в голову. Ты читал его рассказ «Красный цветок»?
Афанасию Сергеевичу опять стало стыдно за прорехи в своем интеллектуальном развитии. Не читал он «Красный цветок». Дядя Серж немного пожурил племянника, а дома достал из шкафа журнал и велел немедленно прочесть рассказ Гаршина.
Струнников сел читать, нельзя сказать, что он ему рассказ сразу понравился. Нет, крайне подробные описания сумасшедшего дома, вкупе переживаниями безумного больного, сперва произвели на следователя неприятное впечатление. Но это впечатление улетучилось, как только в повествовании появились красные цветы. Эти цветы для одержимого безумием человека стали воплощением мирового зла. Безумец сражался с растениями и, уничтожая их, побеждал зло. Во всяком случае, ему так казалось. Больной, преодолевая различные препоны, выполнил, возложенную им же самим на себя миссию, уничтожил цветы и умер. Цветков тех было три. Когда Афанасий Сергеевич закрыл книгу, его сознание, прямо-таки, разрывала идея связи тайны недавних несчастий с сюжетом рассказа. Не просто так появились подобия красных цветов на месте падения писателя и возле трупа бродяги. Здесь явно просматривалась связь!
- А если эта идея верна, - размышлял Струнников, шагая из угла в угол тесной комнатки, - то должно быть три цветка. Два проявили себя, а где же третий? Он должен быть, но для кого он подготовлен? Если тайна цветов связана с картиной, то…, - здесь Афанасий Сергеевич остановился, схватил со стола книгу и, торопливо пролистав её, стал перечитывать о мученьях, которые преодолел больной, прежде чем погубил третий цветок.
- Этот цветок был самым главным злом, - вновь принялся ходить следователь. – Кто же здесь главный? Царь? Сын? – и тут его осенило. – Художник!!! Конечно же, художник! Репину грозит опасность. Надо возвращаться в Петербург.
О решении своем Струнников заявил дяде незамедлительно.
- Как так? – несказанно удивился дядя Серж. – Ты ж хотел у меня до конца недели погостить, я насчет ложи в театре договорился…
- Я должен завтра уехать! – отчеканил Афанасий Сергеевич и так строго глянул на дядю, что тот рот лишь ладошкой прикрыл.
Поезд в Петербург отходил рано утром. Дядя Серж проводил племянника до вагона и всё сетовал, что очень мало Афанасий у него погостил.
- Ты непременно приезжай еще, - возле самых вагонных дверей наказывал дядя.
- Конечно же, - начал искренне обещать племянник и осекся.
Мимо них проходили два молодых человека: те самые, которых видел вчера Афанасий Сергеевич в галерее. Молодые люди опять вежливо раскланялись с дядей Сержем и вошли в соседний вагон. Тут же кондуктор объявил об отправлении поезда.
В вагоне Струнников сунул кондуктору пятиалтынный и тот устроил его в то самое купе, где путешествовали таинственные молодые люди.
Представились. Коренастого юношу звали Никитой (это Афанасий Сергеевич уже знал), а высокий назвался Николаем. Разговор никак не клеился.
- Первый раз в Петербург путешествуете? – после нескольких минут тягостного молчания поинтересовался Афанасий Сергеевич.
- Я родился и вырос в Петербурге, в Москве первый год живу, - ответил Никита, не отрывая глаз от серого пейзажа за окном, явно намекая, что к беседе совсем не расположен. Николай и вовсе промолчал.
Опять только стук колес и ни слова. А Струнникову не терпелось, хотя бы на пядь, приблизится к разгадке терзающей его душу тайны. Вчерашний разговор молодых людей у картины мог открыть (по идее следователя) путь к щелочке в таинственной завесе. В первую очередь надо было понять: за что так можно ненавидеть картину, чтобы начать охоту на натурщиков? Никита к картине относился, мягко говоря, враждебно. Почему?
- Вчера был в галерее господин Третьякова, - решился следователь пойти ва-банк, - видел там картины «Иван Грозный и сын». Потрясающее полотно.
Спутники быстро переглянулись, но разговор поддерживать не стали. На скулах Никиты задвигались желваки.
- Я не понимаю людей, которым может не нравиться эта картина, - еще подлил масла в огонь Струнников.
И вот тут Никиту прорвало.
- А как можно смотреть на неё без содрогания! – кричал он, тараща глаза. – Это же плевок на нашу державность! Как можно государя - помазанника божьего изобразить убийцей?! Мало этого, она ж еще и жизнь людям ломает! Этот подлец должен заплатить за всё!
Николай еле успокоил своего друга. Никита, сжимая кулаки и дрожа, выбежал из купе, а Николай сразу же попросил Струнникова.
- Вы не говорите больше при нем об этой картине. Нельзя.
- Почему? – удивился Афанасий Сергеевич.
- Тут очень личное…
Досказать Николай не успел: вернулся бледный Никита и сел у окна. И за всё время пути разговора на эту тему больше не получилось.
По приезду в Петербург Струнников решил проследить за этой подозрительной парой. Он, конечно же, и не думал, что эти молодые люди имеют какое-то отношение к тем таинственным смертям, которые столь взбудоражили его душу, но через приезжих из Москвы, следователь надеялся найти их единомышленников в Петербурге. Вот среди тех покопаться ему очень хотелось. Верил теперь Афанасий Сергеевич, что именно среди тех единомышленников тех и есть нить путеводная, через какую нужная тайна откроется.
Струнников выдал щедрый аванс вознице и велел на нужном расстоянии следовать за коляской гостей московских. Возница оказался парнем смекалистым и через полчаса Афанасий Сергеевич знал, что Николай с Никитой поселились в номерах купца Б.. Чуть позже разыскал Струнников Алядова и попросил у него содействия, чтоб побольше узнать о приезжих.
- Околоток не мой, - слегка нахмурился Алядов, - но там у меня есть хороший знакомец – Сивков. Так что, ваше благородие, всё сделаем в лучшем виде.
А на следующий день Афанасий Сергеевич решился поехать к художнику Репину и предупредить его о грозящей опасности. Уже подъезжая к дому художника, Струнников заметил издалека, как из ворот быстрым шагом вышли его вчерашние попутчики.
- Неужели опоздал? – вздрогнул следователь и поспешил к подъезду. – А ну, как и вправду именно они – злодеи?
Плотный высокий человек в сером сюртуке остановил его в дверях.
- Не принимаем, - громоподобным голосом возвестил хранитель покоя художника. – Илья Ефимович работает, и видеть никого не желает. Третий день из мастерской не выходят.
Афанасий Сергеевич попытался расспросить человека о только что приходивших молодых людях, но твердил только одно.
- Не принимаем.
Не солоно хлебавши, поехал Струнников к Алядову. Городовой докладывал степенно и четко.
- Курносов Никита и Струйский Николай поселились в номерах купца Б. вчера. До того бывали они там летом. Коридорный их запомнил. Вечером они ходили к доктору Сизову в Мошков переулок и что-то там крепко с Сизовым ругались, но пробыли у лекаря недолго и опять вернулись в номера. Что сегодня делали - не знаю.
- Спасибо тебе, Алядов, - с огромной признательностью пожал Афанасий Сергеевич руку городовому. – А теперь: пойдем к этому Сизову сходим.
- Ваше благородие, - сморщился Алядов, точно от зубной боли, - околоточный мне утром выговор сделал, дескать, много отвлекаюсь, потому и на участке у меня безобразия. А тут еще безумца нам велели ловить.
- Какого безумца?
- Из лечебницы сбежал, говорят, что буйный. Они с неделю его сами искали, чтоб сор из избы не выносить, а сегодня к нам пришли. Так что, простите меня, ваше благородие, но не могу вас сопровождать. Служба.
К доктору Сизову пришлось Струнникову идти одному. Доктор, широкоплечий и круглолицый встретил следователя (Афанасий Сергеевич не преминул представиться) чуть настороженно, но с улыбкой. Однако на вопрос о шуме в его квартире вчера вечером лишь глаза округлил.
- Да что вы? Какие скандалы? Тихо у меня было, и никто ко мне не приходил. Что вы, что вы…
После этих слов доктор стал потихоньку и вежливо оттеснять Струнникова к двери, мол, пора и честь знать. Следователь бы и сам ушел, но тут он увидел в прихожей алую тряпицу, покрывавшую какой-то сундучок в углу. В другой раз Афанасий Сергеевич на эту тряпицу и внимание бы не обратил, но сейчас, от понимания, что Сизов врет, а, значит, что-то важное хочет скрыть, мелькнула в голове следователя идея о причастности доктора к тайне. И к этой идее красная тряпка в самый раз пришлась.
- Прикажите подать воды, - улыбнулся Струнников возле самого порога. – Пить хочу.
По всей видимости, доктору некому было приказать, и он пошел за водой сам. Когда озабоченный эскулап вернулся со стаканом, красная тряпка уже лежала в кармане.
Кусок алой материи, который нашли возле мертвого бродяги, был похож на материю, унесенную из дома врача, как две капли воды. Афанасий Сергеевич внимательно сравнил ткани и был почти уверен, что они некогда были единым целым. Еще добыть сведений о Сизове он решил узнать через товарища Алядова – Сивкова.
- Ваше благородие, - кинулся Алядов к Струнникову, лишь завидев его. – Смотрите, чего я у безумца в кармане нашел.
На ладони городового связанный в узел лоскуток красной материи – еще один красный цветок.
Больного отправили в Александровскую мужскую больницу, туда же немедленно поехали и Струнников с Алядовым.
- Мы его на базаре взяли, - рассказывал городовой следователю. – Он в кожный амбар купца Бутова пробрался и таился там. А мы ж всё подряд проверять стали, вот и наткнулись. Не давался сперва, а потом ничего… А как обыскивать стали, так у него из кармана этот цветок и выпал. Глазов - его фамилия.
Сперва доктор больницы Шульц никак не хотел сыщиков к больному допустить, после продолжительных переговоров, когда Струнников намекнул, что за пойманным безумцем может тянуться кровавый след, доктор сдался. Безумец, связанный смирительной рубахой, сидел на табурете и что-то монотонно бубнил себе под нос. Отвечать на вопросы он был никак не расположен: только таращил на следователя черные, как уголь глаза. Но, когда Струнников показал безумному алую тряпицу, того, кипятком обдало. Он задергался в своих путах и закричал, широко раскрывая ярко красный рот.
- Они опозорили великого человека! Иван Васильевич – величайший титан славянского мира! А они его убийцей представили! Я должен всех причастных уничтожить! Я Персей! А этим углем, - больной впился взором в красный лоскуток, - я прижигаю каждую отрубленную голову Медузы Горгоны! Так повелел мне Зевс! И я не позволю издеваться над светочем славянского мира! Я начал свое правое дело и доведу его!
Больной еще долго кричал различные несуразицы, потом завыл голодным волком. Афанасий же Сергеевич мысленно поздравил себя с разгадкой тайны. Но других посвящать в неё он не захотел: жаль ему стало больного.
- Вы уж его покрепче держите, - сказал Струнников на прощание доктору.
- Теперь не убежит, - вздохнул доктор, провожая следователя к порогу. – Не повторится больше для него двадцатое марта.
- Почему двадцатое? – удивленно переспросил следователь, уже взявшись за ручку двери.
- Он сбежал двадцатого утром, - ответил врач, потом взял из руки Струнникова красную тряпицу и усмехнулся: а это ведь из нашей гостиной, мы там гардины из такой материи повесили. А из остатков мантию Зевса пошили. Любительский спектакль силами сотрудников решили поставить.
От этих слов Афанасий Сергеевич, будто окаменел. От них в крепкой версии следователя проступила приличная трещина: Гаршин бросился в лестничный пролёт девятнадцатого марта. А это значит, что красную тряпицу к страдальцу подложил не этот больной, а кто-то другой. Кто?
Скоро Струнников отпустил Алядова и коляску, а сам стал бродить по малолюдным, раскисшим от весенней хляби улицам. Он ничего не видел вокруг и только думал, думал и думал. Каким-то образом он добрел до дома Гаршина и увидел у подъезда с десяток молодых людей.
- Чего это тут? – спросил он юношу в студенческой фуражке.
- Вчера вечером Всеволод Михайлович умер, и мы пришли выразить свои соболезнования его супруге.
- Господа, господа, - послышался чей-то взволнованный голос. – Проходим.
Афанасий Сергеевич пошел вместе с толпой. В прихожей толпилось много народу, и Струнников среди этого множества увидел знакомое лицо. Это был доктор Сизов, у которого следователь похитил алую тряпицу.
- Кто это? – шепотом поинтересовался следователь у ближайшего соседа, указывая глпазами на Сизова.
- Доктор по душевным болезням, - утер ладонью лицо сосед. – Всеволода в последнее время наблюдал.
В душе Афанасия Сергеевича вспыхнул охотничий азарт.
- Надо узнать, почему этот доктор солгал мне насчет скандала с московскими гостями, - думал следователь, выходя из парадного подъезда. Узнаю одну неправду, а дальше по цепочке потянется.
Через полчаса Струнников входил в номера купца Б.. Сейчас он с гостями не церемонился, некогда было. Никита с Николаем встретили следователя дерзко, но не на того напали. Афанасий Сергеевич требовал решительно, смело, и часто ударяя кулаком по столу. Нервы молодых людей сдали первыми. Покричав минут пять, они разговорились на нужную тему.
- Сизов – страшный человек, - недовольно бурчал себе по нос Никита. – Он наблюдал моего кузена Василия. У Василия случилось психическое расстройство, и он обратился к Сизову, как к специалисту по психическим расстройствам, этот же подлец превратил его в совершенного безумца. Василий увлекался историей времен Ивана Грозного, а Сизов сделал из этого увлечения манию. Он убедил кузена, что Ивана Грозного опорочили злые люди, он недавно тайно возил его в Москву к картине «Иван Грозный и сын» и там, у картины Василий поклялся убить художника, показавшего царя в весьма неприглядном виде. Мне об этом сообщила его мать письмом. Она слышала безумные клятвы Василия. А четыре дня назад я узнал, что Василий сбежал из психиатрической лечебницы, я сразу поехал в Петербург искать брата. Сперва пошли к Сизову, чтоб объясниться с ним, но он не захотел с нами разговаривать. Потом мы хотели предупредить Репина, только тот нас не принял. Я хотя и презираю этого художника за насмешку над царской фамилией, но смерти его не хочу. Сегодня вечером еще раз пойду к нему…
- А фамилия вашего кузена Глазов?
- Да.
- Его нашли. Он сейчас в Александровской больнице.
Никита с Николаем немедленно поехали в больницу, а следователь собрался восвояси, по пути к дому он не переставал думать. Струнников всё больше и больше подозревал Сизова в убийстве Гаршина и старика. И теперь следователю для полной ясности не хватало мотива. И Афанасий Сергеевич решает организовать слежку за доктором.
Рано утром, одетый в старое пальто, заплатив дворнику пять копеек, Струнников сидел в тесной кладовой дома напротив и наблюдал за подъездом дома Сизова. Доктор вышел из дома в девятом часу. Следуя за подозреваемым, Афанасий Сергеевич очутился на кладбище, где хоронили Гаршина. Он стоял в толпе любопытствующих и не спускал глаз с Сизова.
- Смотрите: и Репин пришел, - прошептала, стоявшая рядом со следователем дама. – К гробу подходит.
Струнников перевел взгляд на художника и, вдруг, заметил, как тот гневно глянул на стоявшего рядом Сизова. Взгляд доктора тоже был сравним с ударом молнии.
- Мадам, - склонился следователь к уху разговорчивой дамы, - а вы не знаете, почему Репин так ненавидит доктора Сизрва.
- Как не знать, - радостно отозвалась дама и быстро рассказала Афанасию Сергеевичу об очень занятном любовном треугольнике. – А красавица эта артистка: с ума сойти, вот они оба разум и потеряли. Только Репин счастливее оказался, его она предпочла.
Как только появился мотив, всё сразу стало на свои места. Сизов задумал погубить художника, но обставить всё это решил под покушение умалишенного, для этого были совершены два убийства и тряпицы красные придуманы. Они должны были связать воедино три преступления и умалишенного безумца. И всё доктора получалось до самого главного момента. Репина спасло лишь то, что он на неделю заперся в мастерской и никуда оттуда не выходил.
Разложив всё по полочкам в голове, следователь стал лихорадочно искать способ, как вывести убийцу на чистую воду. И нашел его.
К Сизову они пришли вечером вдвоем: Струнников и Никита. Афанасий Сергеевич прямо с порога и в лицо подозреваемому версию его злодеяний. И, естественно, подлец рассмеялся следователю в лицо.
- Выбросьте свои нелепые фантазии из головы, молодой человек, а то придется мне браться за ваше лечение, - указывая на дверь, рассмеялся доктор.
И как раз этот момент в квартиру доктора вошли еще два гостя: Николай и госпожа О-ва, та самая актриса, в которую был влюблен Сизов.
Лицо доктора переменилось так, словно на него опрокинули ушат с водой. От спеси его не осталось и следа.
- Вы? Неужели Вы? – шептал потрясенный эскулап, то бледнея, то краснея. – Значит, у меня еще есть шанс?
- Есть, - прямо глядя доктору в глаза, сказала актриса. – Но только в том случае есть, если вы расскажете всю правду об этих красных цветах. – Дама показала Сизову ту самую тряпицу, которую нашли в кармане безумца. – Эти господа, - она величаво указала рукой на Струнникова с товарищами, - обещали мне, что ни слова из этого рассказа не выйдет из этой комнаты, благо, что все происшествия, связанные с этими «цветами», официально признаны несчастными случаями.
И Сизов всё рассказал. Струнникову было радостно, что он почти на сто процентов угадал идею, преступника и это была его единственная награда.
- Господа, вы мне обещали, - озарив мужчин великолепием прекрасных глаз, напомнила актриса и грациозной походкой вышла вон.
- Какая же все-таки неимоверная сила кроется в женской красоте, - прошептал Никита, провожая прелестницу взглядом.