Глава из книги Ich wurde geboren…(Я был рожден…)
На фото: Львов. Вид на центр города. На переднем плане Латинский Кафедральный собор (XIY-XY вв).
Фото из интернета
Спортивный батальон - это что такое
Два года, проведенные во Львове в спортивном батальоне (сначала это была спортрота), были для меня одним из самых прекрасных периодов жизни. Во-первых, мы были относительно свободны и предоставлены сами себе. Конечно, кое-какие атрибуты армейской жизни сохранялись. Казарма, утренняя физзарядка, развод перед тренировками, вечерняя поверка, сдача норм, наряды. Совсем изредка караульная служба (это случалось, когда «Железная дивизия», в которой мы были расквартированы на улице Боженко, поднималась по тревоге и отправлялась на учения). Один раз были стрельбы из автомата. Тренировок было две. Утром до обеда. Потом обед. После обеда можно было час поспать и отправляться на вечернюю тренировку. Возили нас на машинах. Но иногда можно было сачкануть, если мы знали, что главного тренера Александра Феля в этот день на тренировке не будет. Можно было пропустить и ужин, вернувшись к вечернему построению перед отбоем. Построения тоже бывали не каждый день. Наш старшина Теклюков был адекватным мужиком. С ним всегда можно было договориться. Многие наши спортсмены были львовянами и значительную часть своего времени проводили вне казармы. Помню, как-то Теклюков рассказывал, как он иногда проводит вечернюю поверку в центре города на местном Бродвее или Стометровке, как еще называли это место. - Стою на углу Жовтневой. Вижу над всеми возвышаются две шляпы. Так, значит, это Чикаев и Макоид. Ну, тогда всё в порядке, все на месте, можно давать отбой. Макоид и Чикаев были наши шпажисты, оба высокие под 190 см, стройные, красавцы одним словом.
Да и не местные тоже имели возможность вдоволь погулять по городу. У меня были два комплекта гражданской одежды. Один хранился в спортивном зале, в персональном шкафчике для спортивной амуниции, другой в доме моего коллеги по спортбату – Феликса Свистунова. Феликс был нас постарше. Он окончил Львовский институт физкультуры и должен был отслужить два года. Мы с ним частенько пропускали тренировки, соскакивали по дороге. Обычно у нас были два маршрута. Первый – мы заскакивали к нему домой на ул. Жовтнева (Октября), Это была квартира его мамы. Феликс был женат и у него уже был сынишка. А далее в зависимости от финансового состояния отправлялись в забегаловку напротив, которая называлась «Рубцы по-Львивски». Это было фирменное блюдо заведения. На маленькой сковородке подавались тушеные с грибами рубцы. К ним мы добавляли чекушку перцовки на двоих. Получалось примерно по рублю с носа, но при этом вкусно и приятно. Иногда пижонили и переодевшись шлялись по центру, а в кафе «Интурист» заказывали себе по 50 граммов ликера с двойной порцией кофе. Но самым любимым нашим маршрутом в самоволке было посещение Стрыйского парка, одного из красивейших мест во Львове. Но, конечно, не флора этого парка манила нас. Сразу за входом в парк стояла стекляшка – Чебуречная, которую старожилы называли «У Трофима», по имени повара, который когда-то там работал. В наше время Трофима не было, но чебуреки были. Но их надо было дождаться, потому что мы приходили в чебуречную рано, часов в 9 утра. Мы заказывали по винегрету, опять же чекушку перцовки, и под незатейливые разговоры дожидались своего часа, когда нам принесут что называется с пылу – с жару аппетитные и хрустящие чебуреки. Потом разомлев от выпитого и съеденного, мы отправлялись в кинотеатр «Львов», который располагался на территории парка. Во время сеанса обычно минут через 10-15 Феликс засыпал, сладко посапывая.
Состав спортбата
У нас в спортбате в мое время проходили службу несколько выдающихся спортсменов: многократный чемпион Олимпийских игр и мира Виктор Сидяк, чемпион СССР, финалист и призер мировых чемпионатов по спидвею Геннадий Куриленко, серебряный призер Олимпийских игр по стендовой стрельбе Борис Мельник. Несколько на особом положении был великий пятиборец, многократный чемпион Олимпийских игр и мира Павел Леднев. Он выступал за СКА-Львов и жил на базе спортивного клуба. У них у всех главные победы еще были впереди, но уже тогда эти ребята выделялись из общей массы.
Великолепным фехтовальщиком был Алик Чикаев. Он входил в сборную Союза, участвовал во всемирной Универсиаде в Бразилии. Но там нарушил установленные правила поведения. Самовольно откликнулся на приглашение Марии Варгас (Мисс Вселенная, 1963 год), которая устроила вечеринку для участников Универсиады. За это его вывели из сборной и сделали «невыездным». Он тоже должен был отслужить свое после окончания института. Алик был интеллигентен, начитан. У нас койки в казарме были рядом и мы перед сном частенько обсуждали книги, кинофильмы. В начале 60-х у нас была издана книга «Сценарии французского кино», и Алик как-то начал пересказывать содержание фильма «Обманщики». Я чуть не свалился с койки. Я ведь тоже бредил этим фильмом Марселя Карне о молодых людях, отрицающих общепринятые нормы жизни, предпочитающих не тратить своё время на учёбу и работу, перебивающихся случайными заработками, мелкими кражами и не имеющих никаких целей в жизни. И хоть мы не стали друзьями, но собеседниками были отменными.
А вот на дорожке мы были ярыми противниками. Алик обладал великолепной техникой. Рост также давал ему некоторое преимущество, на тренировках он меня разделывал «под орех». Но когда дело доходило до соревнований, как у нас говорилось, он становился моим клиентом. Я был очень умным фехтовальщиком, прекрасно читал бой, видел, что надо сделать, чтобы соперника переиграть, но не всегда обладал для этого необходимым уровнем техники. Когда я начинал с Аликом или другими техничными бойцами играть в бой, то неизбежно его проигрывал. Но я обладал еще каким-то животным подсознанием, для включения которого мне надо было подавить всё то, что шло у меня от ума. Поэтому я должен был себя настроить до практически полного отключения сознания. И тогда начиналось нечто непостижимое. Алик невероятно красиво и правильно меня атаковал, я автоматически тыкал ему навстречу и опережал. Алик бесился, но ничего не мог поделать. Однажды он даже с досады, получив очередной укол навстречу, изо всех сил врезал мне гардой по маске. Конечно, он потом извинился, а что оставалось делать? В моем послужном списке побед (на звание мастера спорта надо было набрать в течение года 20 побед над действующими мастерами спорта в финалах соревнований не ниже городского масштаба, в том числе допускались по две победы над двумя участниками из этого списка) Алик Чикаев значился дважды.
На первенствах Вооруженных сил в сборную команду шпажистов Прикарпатского военного округа (СКА-Львов) я со своим 1-м разрядом не проходил. У нас был комплект мастеров - Чикаев, Макоид. Был еще один мастер, фамилию которого я подзабыл, он учился в Львовском высшем военно-политическом училище. Четвертым обычно выступал Паша Леднев. Фехтование было его сильной стороной и как шпажист он был великолепен. Я помню, как-то специально заглянул на тренировку Леднева и вел запись упражнений, которые он выполнял под руководством своего тренера Ференца (Федора) Коты. Это было фантастическое зрелище – такие трюки выделывал Павел. В резерве у команды шпажистов находились двое: я и еще один москвич Гена Торбенков. Он был левша, и тренеры уделяли ему больше внимания, но также не очень много. Так получилось, что Фель тренировал саблистов, и конечно, в первую очередь Сидяка. Еще один тренер Рой занимался рапиристами. А шпажисты были предоставлены самим себе. За два года, я по-моему, получил один единственный урок (урок – это отработка технических приемов) у Феля, может быть пару-тройку уроков мне досталось от Роя.
В своем кругу мы, конечно, тоже давали уроки друг другу, но большей частью это были спарринг-бои, а тренер есть тренер, без его уроков технику не поставишь. Сидяк не стал бы Сидяком при всей его одаренности, если бы не два обстоятельства. Во-первых, с ним постоянно занимался Фель, который его заметил, вытащил из Донецка и устроил призыв в армию во Львове. Второе – это то, что Сидяк был левшой и его стали брать на сборы сборной СССР как спарринг партнера. В то время в мире в сабле доминировала команда Италии, в составе которой было три левши. И наши сборники на Сидяке отрабатывали технику боев с левшами. Но присутствие Сидяка в компании сборников Союза пусть в начале и в качестве мальчика для битья, уроки великих тренеров помогло стремительно раскрыть и реализовать его талант. Уже в 1968 году он становится полноправным членом сборной команды страны, которая в том же году выигрывает командное первенство мира.
Но как бы то ни было и мы с Генкой участвовали в соревнованиях, когда в личных, когда и за команду. Так мы стали с ним в конце службы чемпионами Львова. На такого рода соревнованиях Леднев не выступал, Чикаев закончил службу, наступил наш черед. Тогда Львовская школа фехтования была одной из лучших в стране и конкурентов у нас-армейцев было не мало. Спортивные общества Буревестник, Динамо, Авангард имели в своем составе очень сильных бойцов и команде СКА-Львов прежде не удавалось побеждать. Мы вышли в финал, кажется с Буревестником (основу этой команды составляли выпускники Львовского Инфиза), борьба была упорной, я выиграл два боя, один проиграл и оставался последний и во многом решающий. Счет к этому моменту был 8:6 в нашу пользу. Соревнование проходило на двух дорожках. На одной дрался я, на другой, по-моему, Коля Макоид. Нам достаточно было выиграть один из двух боев, можно было даже проиграть оба, но тогда надо было считать уколы.
Мне было велено не форсировать события, а действовать с оглядкой на другую дорожку. В первую очередь рассчитывали на его победу, ну, а в случае его поражения я должен был получить вводную, сколько уколов я не должен был получить и сколько должен нанести даже при неблагополучном в целом исходе моего боя. Противник у меня был сильный, но он тоже не предпринимал активных действий, ожидая исхода соседнего боя. Там бой был чрезвычайно напряженный, преимуществом в счете бойцы владели по очереди. Наступил критический момент, счет был равный 4:4. В нашем бою счет тоже был равный, но 2:2. И тут с соседней дорожки раздались радостные вопли. Коля нанес решающий укол и мы победили. На радостях я тут же продул свой последний бой, но это уже ничего не значило. Мы стали чемпионами Львова.
Жизнь во Львове вне спорта
Помимо спортивной жизни со Львовом у меня связано еще много интересных событий. В 65-году я предпринял попытку поступить на вечернее отделение юрфака Львовского государственного университета. Заручился справкой из СКА-Львов, что руководство клуба не возражает против моего обучения в ЛГУ и готово будет создать условия для моих в нем занятий и пошел сдавать. Все сдал на четверки, имел проходной балл, но зачислен не был. Ректорат потребовал, чтобы справка-разрешение исходила от командования Прикарпатским военным округом, но получить такой документ было абсолютно нереально. На вопрос, почему тогда приемная комиссия приняла мои документы и допустила к экзаменам, я вразумительного ответа не получил, но было понятно, что такой маневр, давал возможность на мое место пристроить кого-то из блатных абитуриентов. Тогда, чтобы подготовиться к поступлению в ВУЗ в следующем году, я решил пройти весь курс 10-го класса. К тому же у меня было тайное желание получить медаль, что давало льготы при поступлении в институт. Я уже повзрослел и не собирался повторять ошибки молодости, когда я из отличника из-за прогулов, несерьезного отношения к учебе в новой школе превратился в заурядного троечника. Из Москвы я получил справку с оценками за 9-й класс и с ней записался в вечернюю школу.
Учеба в средней школе тогда в армии по мере возможностей поощрялась. Я был не единственным из спортбата, кто ходил на занятия. Нам выдали постоянные маршрутные листы, по которым мы в определенное время могли покидать часть и возвращаться обратно. Конечно, не всегда мы доходили до школы, случалось и вечерком погулять по Львову и его злачным местам. У меня еще были дополнительные основания пропускать отдельные занятия. Дело в том, что школьные программы в Москве и Львове не совсем совпадали. К примеру, весь курс по географии в Москве я прошел в 9-м классе, а во Львове его проходили в 10-м. Я договорился с преподавателем, что он, проверив мои знания на паре уроков, позволит мне не посещать занятия по своему предмету. География была всегда одним из самых любимейших моих предметов, в аттестате и соответственно в справке стояло «отлично», дважды на отлично были оценены мои ответы у доски в первые же дни занятий в школе. После чего я получил добро не присутствовать более на уроках по географии.
Примерно по такой же схеме я договорился со словесником. Получил отличные оценки за несколько устных ответов, а потом регулярно сдавал ему сочинения на заданные темы. Как правило, это были пятерки. Хотя один раз я получил четверку с минусом за сочинение о городе Львове. Минус был за какой-то пропущенный знак препинания, а скидка балла была связана с моим недопониманием и соответственно не полным раскрытием темы, как было написано в заключении. Я написал, считаю, прекрасное сочинение, но оно было в основном посвящено истории города и его замечательной архитектуре, а надо было, оказывается, в традициях социалистического реализма писать о созидательной деятельности жителей города, строящих социализм.
Но как бы то ни было я подошел к концу учебного года, уверенный, что серебряная медаль у меня в кармане. Мне светила только одна четверка по нелюбимой мной физике. Однако меня ждало разочарование. Накануне вручения аттестата мне объявили, что у меня выводится еще и четверка по географии. Как так! Оказалось, что наш географ заболел и годовые оценки за него выставлял директор. В журнале у меня были только две отличные оценки в сентябре, после чего стояли одни черточки, означающие пропуск занятий. Я попытался объяснить директору о нашей договоренности с преподавателем, ссылался на справку за 9-й класс, где была выведена оценка за курс. Но он ничего не хотел слушать. Я настаивал. Тогда он дал мне адрес географа, написал ему записку, чтобы тот принял окончательное решение. Географ, конечно же, поддержал меня. Тогда я стал требовать серебряную медаль. Директор отмалчивался.
Вся эта неопределенность продолжалась около месяца. В конце концов мне сообщили, что в РОНО мне отказали в медали из-за значительного пропуска занятий. Якобы, существовала инструкция, по которой медалист не мог пропустить в учебном году более четверти занятий. Мне предложили забрать мой аттестат у секретаря школы. Аттестат оказался не заполненным, только внизу была забита подпись директора и школьная печать. Я должен был самостоятельно обойти всех учителей и заполнить графы с оценками по их предмету. Но мне это было надо?! Один аттестат у меня уже был. Второй - не серебряный - был мне ни к чему. Чтобы не заморачиваться с поисками преподов (уже было время отпусков – попробуй их найди!) я договорился с двумя школьными подружками Людмилой Семыкиной и Татьяной Ласкиной, что они помогут мне заполнить аттестат. И вот они старательно вписали напротив каждого предмета оценки: вiдмiнно (отлично), добре (хорошо) и оставили свои автографы как настоящие, так и придуманные. Фамилия владельца аттестата оставалась незаполненной. Несколько лет я хранил этот документ как память, но потом подарил его приятелю моей первой жены художнику Валере Косушкину, у которого не было среднего образования, а ему оно зачем-то срочно понадобилось.
Поступление в инситут
Но занятия в школе тем не менее были для меня полезны. Когда наступило время поступать в институт, мне очень пригодилось повторение курса по математике. Я поступал в Львовский торгово-экономический институт, а там математика была профилирующим предметом. Почему именно во Львове и в этот институт? Дело в том, что наш призыв попал под изменения порядка демобилизации в случае поступления в ВУЗ. Точнее прежний льготный порядок, по которому солдат последнего года службы, поступивший в ВУЗ подлежал демобилизации до 1 сентября, был отменен. Поэтому нигде, кроме Львова поступать в институт я не мог. Только во Львове у меня была возможность некоторое время сочетать учебу на дневном отделении института с армейской службой. Полтора месяца я исправно ходил днем на занятия. Один раз даже пришлось со всеми первокурсниками выехать на картошку.
Институт тоже был выбран не случайно. Во-первых, экономика меня всегда интересовала. Институтская специальность давала возможность в перспективе попасть в сферу внешней торговли. Это уже было близко к направлению, которое давал МГИМО, куда я мечтал поступить после школы. Во-вторых, в институте была приличная команда фехтовальщиков, и тренер обещал нам с еще одним спортбатовцем рапиристом Аликом Соловейчиком при поступлении в этот ВУЗ подработку на полставки тренера на кафедре физкультуры. Мне обещали также место в общежитии с сохранением московской постоянной прописки. Но это обещание из-за жесткой советской системы прописки оказалось не исполнимым.
В середине октября, я уже об этом писал, я отправился в Каменку-Бугскую, чтобы демобилизоваться. Оттуда я рванул в Москву, чтобы прозондировать почву о возможном переводе в какой-либо профильный московский ВУЗ. Оказалось, что единственный ВУЗ, куда я мог перевестись, - это Московский кооперативный институт. Львовский ТЭИ и МКИ относились к системе Центросоюза, где я получил разрешение на перевод. Мотивировал я свое обращение болезнью матери, которая действительно была нездорова. Она не до конца восстановилась после инсульта, который случился в 63-ем году. В начале ноября я прилетел во Львов, чтобы окончательно определиться, остаюсь ли в городе на обещанных ранее условиях или забираю документы. Но систему перешибить не удалось, даже при большой заинтересованности во мне со стороны ректората. Пришлось распрощаться с полюбившемся городом, его обитателями и друзьями-подружками.
Боевые подруги
А подружки у меня появились во Львове на последнем году службы. До этого я хранил верность Ленке Легат. Однако в 65 году она меня бросила. Причина была серьезная. Она от меня, как говорится, «подзалетела», и годом раньше приезжала ко мне во Львов с намеком, что надо бы нам жениться. Но я к этому был не готов. Не то, чтобы был совсем против, но считал, что это возможно только после службы. В результате она сделала аборт. Когда я после этого приехал в Москву, то, конечно, пришлось выслушать нелицеприятные высказывания Ирины Владимировны, ее мамы: - Женя, так чем это всё кончится? – Законным браком,- густо покраснев и не найдя более подходящих слов, ответил я. Ирина Владимировна была женщина строгая, но достаточно мудрая.
Меня тогда приняли в Ленкином доме и почитали за официального жениха. Особенно нежно ко мне относилась Ленина бабушка, очень ласковая старушка. Меня даже представили Ленкиному отцу, с которым Ирина Владимировна была в разводе. Отец Лены – Евгений Валерьянович Легат был одним из лучших в то время режиссеров-кинодокументалистов. Было что-то вроде помолвки. В квартире в Лялином переулке устроили праздничный обед. Бабуся напекла пирогов. Отец Лены, махнув водочки, вышел со мной на лестницу поговорить по-мужски. – Ленка тебя всё равно бросит – она стерва, категорично заявил мой возможно будущий тесть. Он, как оказалось, не ладил не только с бывшей женой, но и с дочерью. Не знаю, какой уж смысл он вкладывал в понятие «стерва», но он оказался пророком.
Как я уже написал выше, в 65-году я получил прощальное письмо, где прозвучали такие слова: любовь должна приносить радость. Какие-то намеки на такой поворот дела я получал из Ленкиных писем. Она увлеклась спелеологией, лазила по подмосковным пещерам. Образовалась сбитая компания. На фотографиях, которые она присылала, постоянно мелькало одно и то же лицо. Этим лицом был Вася Шилкин, от которого Ленка родила дочку Марину. Выйти замуж за Шилкина Ленка не смогла. Его родители встали грудью и отправили сына в военно-морское (кажется) училище. Но хотя они разбежались в разные стороны, Маринку Шилкин официально удочерил. Потом спустя некоторое время после моего возвращения из армии мы возобновили наше с Ленкой знакомство, но только на уровне чисто приятельских отношений.
Возвращаюсь к теме про подружек. В вечерней школе их у меня было три. Изначально наиболее близкие и ясные отношения у меня были с Леной Туранкиной, но дальше поцелуев дело не заходило. В то же время мне очень нравилась Таня Ласкина, с которой простых и ясных отношений быть не могло. Она имела очень сильный характер. Это было видно сразу. Иногда во время наших встреч она становилась задумчивой, рассеянной и в какой-то степени неадекватной. Например, она могла вдруг схватить меня за руку, сильно ее сжать и, указав на проходившего мимо мужчину, испуганно прошептать: - Этот человек однажды меня душил в порыве страсти.
Третья подружка Людмила Семыкина была в отношениях со мной, что называется, своим парнем. У нас как-то сразу возникли очень добрые чисто дружеские отношения. Она была очень интересным и целеустремленным человеком. У нее была долговременная программа, где было расписано, что и когда она должна была делать: институт, изучение английского языка, замужество, ребенок. Лет через несколько она очень удачно вышла замуж. Ее муж Георгий Виноградов хоть и работал инструктором в райкоме партии, но придерживался достаточно либеральных взглядов и критически относился к тогдашнему режиму. Они были замечательной парой, приятной во всех отношениях. Мы переписывались, я несколько раз навещал их, когда бывал проездом. Один раз даже гостил неделю. Так получилось, что мою первую научную публикацию - тезисы на конференции в Вильнюсе, я готовил, находясь у них в гостях. Написал, перепечатал на машинке, которая была в доме, заклеил в конверт и отправил в Вильнюс. В эти дни стало известно о высылке из страны Солженицына. Мы долго спорили по этому поводу. Я считал, что это знак на закручивание гаек, мои друзья пытались мне доказать, что раз не посадили - это победа либеральных течений в политбюро. Выходило почти как в анекдоте про оценку пессимистом и оптимистом размера наполовину наполненного стакана.
Виноградовы сами в Москву ко мне не заезжали. Но Людин братишка как-то у меня останавливался. В тот длительный приезд во Львов я разыскал Бодю Бондарука. Он к тому времени стал офицером и работал в СКА тренером. Почему я отмечаю этот момент? Дело в том, что он просто обалдел, когда узнал, что я остановился у замужней женщины. Такие «высокие» отношения для него были в диковинку. Мы еще довольно долго переписывались. Однажды в Крыму совершенно случайно встретил ее братишку. Обрадовались друг другу. Обменялись новостями. В конце 80-х годов переписка оборвалась. Мои письма и открытки стали возвращаться с отметкой «адресат выбыл». Возможно они с Горкой (так она называла своего мужа) получили квартиру, а может и покинули Львов. В начале 90-х годов западно-украинские националисты во Львове распоясались во всю, и многие русские (кацапы и москали) вынуждены были покинуть этот город.
Еще одна подружка была из окружения Тани и Люды. Ее тоже звали Людмилой, а после замужества она носила фамилию Сницкой. Мы явно симпатизировали друг другу, но границу дозволенного между разнополыми приятелями не переступали. Она останавливалась у меня в Москве. После возвращения во Львов, видимо, что-то не совсем аккуратно рассказала подругам о нас, в результате я получил от Татьяны письмо, в котором она с явным неудовольствием сообщила, что Людмила приехала из Москвы очень довольная собой и печатью неведомой тайны на лице. Я категорически отмел ее недовольство, как и потом подозрение некоторых моих знакомых в связи с тем, что обе Людмилы назвали своих первенцов Евгениями, а я дочку – Людмилой. Эти подозрения не имели под собой основательной почвы. Скорее всего наша дружба отразилась в подсознании, но могу утверждать, что не она стала основой выбора имен наших детей.
Итак она звалась Татьяной
С Татьяной у нас в последние месяцы моего пребывания стал бурно развиваться роман. Она знала о моей связи с Леной Туранкиной и поставила вопрос ребром: или – или. И хоть мне было жалко расставаться с такой теплой, близкой и понятной подругой, выбор был не в ее пользу. Чтобы как-то облегчить ей разрыв со мной, я написал ей письмо, где представил себя гнусным и расчетливым соблазнителем. Лена ответила мне в том же духе, что якобы, отвечая на мои ласки и поцелуи, она искусно притворялась.
Однажды Татьяна нагрянула в Москву. К этому моменту наша переписка стала затухать. Но моей вины в том не было. Я писал исправно. Таня же не всегда отвечала, иногда в ее письмах проявлялись какие-то странности. К примеру, она однажды написала: - Сидим на занятиях. Ха-ха-ха! (она училась в медицинском училище). Потом мать мне призналась, что иногда просматривала мою переписку, и это и некоторые другие письма Татьяны вызывали у нее недоумение, если не сказать больше. Помню, мы сидели на кухне, но разговора не получалось, дежурный обмен новостями, прежней страсти и даже нежности не было, Любовь угасла. Потом Таня засобиралась, сказала, что она проездом, едет то ли в Ярославль, то ли еще куда-то (уже не помню). Провожать себя она не позволила. Наступило облегчение. Но не тут-то было. Через несколько дней я, вернувшись вечером домой, обнаружил в доме целую бригаду врачей. В комнату меня не пустили. Я присел на кухне, и соседка мне поведала, что пару часов назад Татьяну, пребывающую в полной прострации, привез к нам домой какой-то армянин.
Как он объяснил, он на вокзале на скамейке увидел красивую длинноволосую девушку, которая была явно не в своей тарелке. Он сначала решил, что она под кайфом, но потом понял, что это клиника. Вызвался помочь. Таня назвала наш адрес, и армянин ее к нам доставил. Как мне потом пояснили, Татьяна была в полуобморочном состоянии. Ее уложили в постель и вызвали скорую. Скорая в свою очередь вызвала психушку, поскольку врач при расспросах Татьяны выяснил. что она принимала какие-то депрессанты. На следующий день я получил из Львова телеграмму: - Требую объяснить, что с Таней. Ласкин. Я не стал отвечать, зная, что из больницы с Таниными родителями должны были связаться. Мне разрешили свидание. Татьяна уже была в своем обычном состоянии. Потом я долго разговаривал с ее лечащим врачом. – Она никакая не больная, а великая притворщица, пояснила мне врач. И рассказала, что ей удалось выяснить.
Татьяна, учась в медучилище, заинтересовалась, можно ли убедительно косить под психов. Она на себе испытывала действие некоторых препаратов, разыгрывала маленькие спектакли дома и среди знакомых. Почувствовав, что наши отношения идут на спад, решила этот процесс остановить, но не получилось. В том городе, куда она рванула после нашей неудачной встречи, у нее был, как говорят, «запасной аэродром», но и там вышел облом. Тогда она решила мне отомстить либо путем шантажа заставить меня возобновить отношения. Она придумала и разыграла сценку на вокзале, а потом и у меня дома, но переиграла. К тому же меня не оказалось дома, и ее выстрел оказался холостым. Для страховки ее продержали в психушке недели три и потом с сопровождающим отправили домой. Больше я ее никогда не видел. Я потом расспрашивал у Людмилы о Тане. Та мне поведала, что их дружба после Людиного замужества сошла на нет, что Татьяна лет с 15 отличалась гиперсексуальностью и после той московской эпопеи она пошла вразнос. Возможно намеки, которые Татьяна мне иногда делала про удушения в порыве страсти, и имели под собой реальную почву. В свое время Ленка Легат презентовала мне свою книжку с двумя рассказами, где вначале стояла предупреждающая надпись: Cave Amantem! (Берегись любящей). Это предупреждение, как оказалось, не было праздным и в других моих жизненных ситуациях.
Без вины виноватый
Во Львове я, можно сказать, однажды пострадал не за что из-за любовных похождений Бондарука. Летом в хорошую погоду мы иногда выбирались на «яму» - озерцо с диким песчаным пляжем. Там наши фехтовальщики – сначала Гоменюк, а потом и Бондарук познакомились с десятиклассницей Олей Пустоваловой. Бодя Бондарук был видный, красивый парень. К тому же неглупый, а с моей помощью еще и освоивший технику обольщения интеллигентных девиц путем чтения стихов. В общем, если отбросить его комплекс провинциала и некоторые предрассудки, то он вполне мог вскружить голову – и вскружил. Ольга влюбилась в него со страшной силой. Постоянно дежурила на «яме».
Несколько раз мы компанией фехтовальщиков были у нее в гостях. Ее отец был очень симпатичный военный, полковник. Мы в гостях были, конечно же, в гражданской одежде, поэтому отец Оли не подозревал, что у дочери собралась компания «самовольщиков». Он как-то заглянул в комнату дочери, где набилось с десяток человек, большинство наших спортсменов и пара Ольгиных подружек. Для приличия полковник поинтересовался, как мы живем, на что я посетовал, что стипендия маленькая, жизнь трудная, а расходов много. Ольга нас представила как студентов Института физкультуры. Это было почти правдой, так как Бодя и еще кто-то из ребят действительно учились в Львовском Инфизе, но кого со второго, кого с третьего курса призвали в армию.
Вскоре Бодя стал тяготиться отношениями с Ольгой и в какой-то момент резко порвал с ней. Последствия не заставили себя ждать. Как-то к нам в спортивный зал во время тренировки влетел прпуганный младший братишка Ольги и попросил меня срочно подойти к ним домой, сказав, что Ольге очень плохо. Не очень понимая в чем дело, я всё-таки поспешил к ним домой. Ольгу я застал в совершенно жутком состоянии. То ли она наглоталась таблеток, то ли ее психика дала сбой. Она билась в истерике, вокруг хлопотали родители. Папа угрожающе двинулся мне навстречу, но к моему счастью, Ольга увидев меня, зарыдала еще больше, но несколько раз выкрикнула: - Это не он, не он! Почему братишка решил, что герой ее романа из всей компании, которую он несколько раз наблюдал в Ольгином окружении, именно я – осталось для меня загадкой. Хотелось бы верить, что Ольгин брат именно во мне увидел самого яркого и интересного кавалера, достойного любви его сестры. Ольга мне нравилась, но совершенно платонически. Она была начитана, умна и великолепно рисовала. К тому же мне было ее жалко и в какой-то степени даже обидно, что она так втюрилась в Бондарука, который хоть и был гарным парубком, но явно не дотягивал до ее уровня. Через несколько дней я навестил ее, потом еще раз, но неожиданно получил от нее письмо.
Во Львове я общался со своими родными и знакомыми, далекими и близкими, пользуясь преимущественно перепиской через почтовой отделение Львов-20 (до востребования), расположенное рядом со спортклубом. Письмо было весьма странным. Вначале Ольга высказала свое «фе» Гоменюку, Бондаруку и мне. – Вы вместо того, чтобы бороться за меня, как трусливые шакалы ожидали своей очереди. Это не цитата, а общий смысл сказанного в первой части письма, обращенного лично ко мне. Потом без всякого перехода Ольга обратилась к Богдану, объясняясь ему в любви. Это было красиво и драматично. Я был одновременно и зол, и смущен. Зол потому, что меня несправедливо обвинили в притязаниях на Ольгу, и смущен, так как стал невольным свидетелем пламенного признания в любви третьему лицу. Я всё-таки ответил коротко, что Ольга в отношении меня явно заблуждается. Потом мы, можно сказать, помирились. Иногда встречались, изредка переписывались. Год спустя она объявилась в Москве. Отца перевели, а она поступила в текстильный, кажется, институт и стала художником по тканям. Мы пару раз встретились, но дружба и даже прежние приятельско-братские отношения не сохранились. У каждого из нас началась новая московская жизнь. Места Львову там уже не осталось.
Друзья-товарищи и конфликты
Уже в институте у меня стали намечаться романтические отношения с однокурсницей Надей Дудник. Но женское сердце не постоянно. Стоило мне оставить институт в общей сложности недели на три (для дембиля), как оказалось, что мое место успел занять Соловейчик. Когда я заскочил в институт за документами, то меня там встретил Алик с виноватым видом. Смущенной выглядела и Надя. Не скажу, что сильно переживал из-за не получивших продолжение отношений, но досада. что это произошло так быстро, осталась. Зато моя месть, как я совсем недавно узнал, задела сердце изменницы и кололо его почти полвека. В институте у Нади украли пальто, а если учесть, что она была родом из другого города из малообеспеченной семьи, во Львове жила в общежитии и в основном на стипендию, то потеря была ощутимой. Это я узнал перед самым отъездом из Львова. Вернувшись в Москву, я собрал некоторую сумму денег и выслал ей с припиской, что деньги мне возвращать не надо, адрес, который указан в переводе фальшивый, а когда у нее будет такая возможность, то пусть их пожертвует тому, кто в них будет в тот момент особо нуждаться.
Мы некоторое время переписывались с Аликом, и он вскоре после этого случая написал мне, что Надя все время выпытывает у него мой адрес, к чему бы это. Я так понял, что о переводе она Алику ничего не сказала. Судя по доходившим до меня сведениям, они в конце концов расстались. Соловейчик уехал в Германию, а с год назад я получил электронное сообщение из Украины (не из Львова) от Нади. Она напомнила о себе, оставила телефон, но звонить я не стал, предложив продолжить общение по «мылу» и задал вопрос, не знает ли она что-нибудь о Соловейчике. Ответа не последовало. Возможно мой вопрос показался ей бестактным. Но скажу честно. мой вопрос про Алика был еще одной отчаянной попыткой его разыскать. В спортивном батальоне он был одним из самых близких моих товарищей. Самым близким и родным был, конечно, вечно пьяненький Феликс Свистунов. Теплые отношения у меня сложились с Аркашей Бурданом. Но с Аликом мы были еще и в какой-то мере партнерами. Вместе готовились и поступали в институт. Наши совместные занятия запомнились тем, что они проходили у него дома и сопровождались приготовлением и поеданием салатов из помидоров и лука. Алик готовил их со знанием дела, и они поедались со смаком, как того заслуживали. Еще он меня обучал украинскому языку, точнее переводу текстов. Так я прочитал полностью две книги на украинском языке: «У чорних лицарів» (У черных рыцарей) Дольд-Михайлика – продолжение легендарного боевика «И один в поле воин». Книга только-только вышла, но еще на украинском языке. На русский она не была переведена. Поэтому, чтобы удовлетворить свой интерес к данному произведению, мне пришлось потрудиться. Но довольно быстро я освоился. Вторая книга «Злий» (Злой) была переводом с польского на украинский. И вот этот текст мне давался со значительно большим трудом.
Вспоминаю забавный эпизод. Мы с Аликом как-то возвращались в спортбат на такси. Сидели на заднем сидении. У меня в руках был Дольд-Михайлик, и я сходу, не читая вслух по-украински, переводил текст. Алик меня изредка поправлял. Таксист все время озирался на нас: ехали два каких-то странных солдата и что-то такое не просто читали, а именно переводили. Алик мне подмигнул и как бы невзначай спросил в полный голос: - А тебе с какого языка труднее даются переводы с английского или французского? – Я понял его шутку и подыграл: - Вообще-то хуже всего у меня со шведским и датским. При этих словах таксист так крутанул баранку, что мы чуть не въехали на бордюр.
Несколько слов хочу посвятить Аркаше Бурдану. Он был родом из Одессы, но постоянно не юморил, как большинство одесситов, как бы обязанных по определению это делать. Он был довольно серьезным парнем, к тому же женатым. Жене он каждую ночь в бытовке писал длиннющие письма мелким подчерком страниц на 10 как минимум. О чем можно было столько и каждый день сочинять, было для нас настоящей загадкой. Мы над ним подшучивали по этому поводу, но он был невозмутим. Его жена была тоже фехтовальщицей. довольно успешной, в то время она уже была кандидатом в сборную Союза. Нашего Виктора Сидяка, как я уже рассказывал, также стали привлекать в сборную. Когда Сидяк возвращался со сборов, то Аркаша бросался к нему с вопросом: - Ну. как там моя Татьяна? Сидяк же вместо ответа начинал загадочно и гаденько улыбаться, чем приводил Аркашу в бешенство. Уж не знаю, было там что или не было, но через какое-то время их брак распался. Бурдан был рапиристом, левшой. Выдающимися способностями не обладал, но боец он был цепкий и злой. Но в отличие от многих из нас Аркадий был дальновидным. Не смотря на явные подлянки со стороны Сидяка, у них сложились рабочие отношения. Аркаша взял в руки саблю и начал тренироваться вместе с Сидяком. Поскольку Аркаша был левшой, он для Сидяка стал полезным спарринг-партнером также, как сам Виктор был полезен нашей сабельной сборной. После службы в спортбате Аркаша вернулся в родную Одессу и стал тренировать саблистов. О Бурдане - тренере очень яркие воспоминания оставил Юрий Стоянов. Потом Аркадий уехал в США, где как тренер добился блестящих успехов. Он тренирует сборную женскую команду саблисток США. Среди его учениц есть чемпионки и призеры Олимпийских игр и мира.
Виктор Сидяк был неоднозначной личностью. В нем сочеталась одновременно и великодушие, и грубость, переходящая в откровенное хамство. У меня с ним по этой причине отношения не сложились. Я как-то уже упомянул, что умел драться. В детстве и юности это случалось довольно часто. Иногда это происходило и без особого повода. Помню мне лет 16, я возвращаюсь под утро с ночного свидания. Навстречу – компания из четырех человек. Обычное: - Дай закурить! – У меня нет. – Ага, не хочешь поделиться, - и град ударов. Отмахиваюсь, как могу. Кого-то удачно зацепил. Отпрянули друг от друга. Побазарили и разошлись. Другой случай. Армия, Дорогобуж, мне поручили подготовить к отправке остатки библиотеки. Штатный библиотекарь уже отбыл в часть. Работы много, я попросил замполита дать кого-нибудь в помощь. Появились два парня. Один из них заявляет, что его направили мне в помощь, но ты, мол, управляйся сам, а у меня свои срочные дела. Я возразил: - Давай, сначала поработаем, а потом вали, я тебя прикрою. Он начал качать права, которых у него не было по определению. От слов он перешел к размахиванию кулаками. От его удара я уклонился, и кулак задел меня не сильно и по касательной. Я ответил серией точных ударов и в кровь разбил ему нос. На помощь ему бросился второй, но путь ему преградил Валька Герасимов из нашего отделения. Я кинул побитому бойцу полотенце, чтобы он мог вытереть кровь. –Теперь можешь валить, а то кровищей мне книги запачкаешь, - бросил я ему великодушно. Инцидент исчерпан. Через день уже наше подразделение грузили в эшелон. На станции появился побитый мной боец. Он с интересом долго изучал мою физиономию, явно надеясь отыскать следы его удара. Но моя физиономия в полном порядке, а его имела ужасный вид: распухшие нос, губа и огромный фингал под глазом.
В спортбате мне пришлось тоже пару раз сцепиться с коллегами. Один раз с борцом, когда тот в ленинской комнате без всякого предупреждения и согласования начал переключать каналы телевизора. Другой случай был как раз связан с Виктором Сидяком. Призваны мы были с ним в одно время, но он сразу попал в спортбат и чувствовал себя старожилом. Я же пришел после учебки на год позже. Мы уже сидели в столовой, и я накладывал в миску еду, когда он подсел к столу. Ни слова не говоря, Сидяк на правах «деда» потянул к себе бачок. Я психанул, поскольку имел армейский стаж даже на 3 месяца больше (за счет Дорогобужа), и вытряхнул содержимое черпака ему в лицо. Он ответил мне ударом, но я успел один раз ему тоже вмазать. Удары были не тяжелые, поскольку нас разделял обеденный стол. В ту же минуту между нами возник Чика, штатный писарь батальона. Он широко расставил руки, чтобы отделить нас друг от друга, но при этой отмашке Чика случайно крепко врезал мне по глазу. Счет в этом поединке между мной и Сидяком по ударам он был 1:1, но в мою пользу был половник с кашей, которую он несколько минут после боя с себя отряхивал. Правда, его несколько утешал мой слезящийся глаз, но это не было его заслугой. После этого случая Сидяк признал мои права, держался со мной ровно, но близких отношений у нас с ним не было.
Экскурс в жизнь ДО и ПОСЛЕ Львова
Еще на гражданке я оказался втянутым не в очень, как оказалось, приличную историю. Ко мне подошел Борька Гончаренко и сказал, что надо проучить Марка Пейсаховича, который обижает Серегу Бердяева. В это время Серега перешел в другую школу (я это сделал на год позже), поскольку наша родная должна была перейти на одиннадцатилетнее обучение. Марк учился в одном классе с Серегой, и уже потом из разговоров понял, что дело было в конкуренции. Причем, как бы это определили сейчас, со стороны Сереги были применены методы конкуренции недобросовестной. Но сказано – сделано. Ради друга я готов был драться, не особо рассуждая. Выманить Марка нам помогла Галка Белоусова, которая ему позвонила и пригласила на свидание в скверик напротив нашего дома на углу Покровского бульвара и Подколокольного переулка. Мы заняли позицию в глубине скверика. Вскоре после Галкиного звонка появился Марк, он осторожно продвигался к центру скверика, озираясь по сторонам, поскольку не представлял, кто же из девиц его позвал. Я шагнул ему навстречу: - Это ты. Марк? – спросил я его заговорщицким шепотом. – Да, я, - ответил тот и, видимо, хотел что-то спросить, но, не дожидаясь продолжения, я врезал ему в челюсть. То, что произошло дальше, показалось мне диким и противоестественным. Марк, который был на полголовы выше меня и плотнее, резко пригнулся, развернулся и дал деру. Я опешил. А Борька Гончаренко закричал Пейсаховичу вдогонку: - Запомни этот вечерок. Пароль фиалка. Я был в недоумении, какой пароль, какая фиалка? Только потом мне объяснили, что это всё придумал Серега, чтобы в случае чего, он мог припугнуть своего конкурента, напомнив об этом нападении.
Скажу честно, что эта история вызвала у меня двойственное чувство - с одной стороны, чувство брезгливости по отношению к Марку, который постыдно бежал с поля боя, а с другой – неодобрение поведения Сереги, пытающегося решить свои проблемы таким образом и недовольство собой за то, что я оказался слепым орудием в чужих разборках.
Были разборки и в моей более поздней жизни. Году в 75-м мы с Катериной были в гостях у Наташи Кокоревой на Чистопрудном бульваре. Там собралась наша экскурсоводческая компания. Я изрядно нагрузился, приплясывал и повторял припев какой-то зажигательной песни: - Эй, хоп! Только я нарочно искажал слова, в результате получались неприличные выкрики. Наташа напрасно пыталась меня утихомирить, кивая на дверь в соседнюю комнату, где находились ее родители. Ну, в конце концов вечеринка закончилась, и мы с Катериной отправились к метро. Была зима, тротуар не был очищен от снега и льда, я постоянно спотыкался, Катя никак не могла меня удержать. У метро на конечной остановке трамвая стоял мужик и громко комментировал происходящее: - Давай, давай, молодец, шагай, вот так! Девушка, да бросьте его, идите сюда! После таких слов я пулей рванул к нему, пытаясь нанести удар, но попал в плечо, не причинив никакого серьезного урона. А вот сам получил пару тяжелых ударов. Катя кинулась между нами. Появились еще какие-то люди, и мы разошлись. Наутро у меня под правым (!) глазом образовался огромный синяк. А в тот день я должен был присутствовать на совещании у директора Леонида Фавстовича Столмова (это было до Орлова). Я одел темные очки и сел в дальний от директора конец стола. За столом сидело человек 10. Когда дошла очередь до меня, то я встал и полуотвернувшись в сторону от директора начал докладывать свой вопрос. Столмов привстал, чтобы получше меня расслышать, я же отвернулся еще немного, чтобы не показывать свой подбитый глаз. Он даже вышел из-за стола, силясь заглянуть мне в лицо, но я продолжал упорно не смотреть в его сторону. Коллеги, сидевшие рядом со мной оживились, синяк они давно успели разглядеть и теперь во всю улыбались, глядя на наши маневры. Столмов, так ничего и не поняв в моем странном поведении, сел на свое место и посадил меня, предоставив слово кому-то еще.
Последняя (надеюсь) моя драка произошла году в 78-м, когда я с двумя Маринами возвращался из гостей у Ленки Легат, которая тогда была уже Шумовой. Одна из Марин крепко напилась и по дороге к Курскому вокзалу всё время что-нибудь комментировала. Увидев группу совсем молодых ребят на подходе к метро , она остановилась и указав на них пальцем громко и презрительно произнесла: - Пролетарии. С чего у нее вдруг проснулась классовая ненависть - дворянского происхождения она не была? Не могла потом объяснить своё действие и она сама. Ребята, видимо, не адекватно оценили выкрик Марины. Они радостно загалдели: - Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Но у меня никакого желания соединяться не было, я рванул Марин и попытался оторваться от ребят. Те преградили дорогу и начали вырывать у меня девиц. Я был вынужден врезать одному из них, остальные, отпустив девиц, развернулись ко мне, посыпались удары. Я как мог, отбивался. Пьяненькая Марина завизжала и повисла сзади на мне, усугубив и без того мое непростое положение. Я физически был намного сильнее любого из нападавших, но их было человек 5-6. Кое-как стряхнув с себя Марину, я выбрал самого здорового, как танк, ринулся на него, смял и прижал к парапету перехода на ту сторону Садового кольца. У меня мелькнуло желание перебросить парня через парапет, но падение вниз головой на ступеньки с высоты 4-5 метров могло стоить ему жизни. Поэтому я крутанул его и швырнул на асфальт. Всё это длилось буквально пару минут. На площади было много народу, и нас растащили. Надо отметить, что другая Марина вела себя просто героически, за это время она успела подставить ножку одному парню, врезать по зубам другому, ногой отпихнуть мой кейс, чтобы он не путался у меня под ногами. В результате я отделался разбитой губой и поцарапанной щекой, а у Марины от нанеснного ею удара распух палец с кольцом на руке.
Сейчас вспомнил еще одну стычку, связанную со Львовом. Году в 73-м мы с Толей Аринушкиным отправились в отпуск в Карпаты. Добирались через Львов, и я решил навестить старого друга по спортбату – Феликса Свистунова. За прошедшие годы он развелся и женился во второй раз. Также ему удалось осуществить, правда, наполовину свою мечту поселиться в осбнячке, коих еще с польским времен во Львове было великое множество. Почему наполовину? Дело в том, что свою и мамину квартиру на Жовтневой он смог разменять только на половину дома на улице Лиска. Это было недалеко от вокзала, Львов я знал хрошо, и мы отправились пешком. На Привокзальной, около автобусной остановке какой-то мужик, явно поддатый, но не сильно, подставил ножку Толе, тот споткнулся, я шел впереди, поэтому как это случилось не видел, но скорее почувствовал, что это произошло не случайно. – Он тебе ножку подставил? – Толя кивнул. Я развернулся, чтобы разобраться с хулиганом. На нас были тяжеленные рюкзаки, и в этом случае подножка была подлянкой вдвойне. Я начал стыдить мужика, но тот стал в боевую стойку, пришлось это сделать и мне. Вдруг из ближайшего подъезда выскочило еще два парня и кинулись на нас. Первый мужик кружил вокруг меня. приговаривая: - Врешь, не попадешь. Но я сумел-таки ему пару раз врезать, хотя с двадцатикилограммовой ношей за плечами сделать это было не просто. В это время Толя отмахивался от наседавших на него противников. Я бросился ему на помощь отвлекая на себя парней. Воспользовавшись паузой Аринушкин сбросил с плеч рюкзак и вытащил из кармашка походный топорик. Что он был готов его применить, явно было видно по его озверевшему лицу. Но к счастью, стоявшие на остановке люди вмешались и нападавшие отступили. Мы быстро ретировались, но Толя еще некоторое время держал топор наготове, периодически оглядываясь, не преследуют ли нас местные хулиганы.
Дом Феликса был одноэтажной постройкой с небольшим палисадником, одиноко стоявшей во дворе, окруженной пятиэтажками 60-70-х годов. Окна и застекленная дверь были наглухо зашторены. Мы долго звонили, пока наконец шторка слегка отодвинулась, и из-за нее показалась встревоженная физиономия моего армейского товарища. Узнав меня, он распахнул дверь и пропустил нас в дом. Ни слова не говоря он провел нас в кухню, где на плите стояло несколько здоровенных железных кастрюль с отводными трубками, спускающимися в подвал. А в подвале…целая система из змеевиков недвусмысленно указывала на конечный продукт. – А я никого не ждал, жена на работе, у меня сегодня выходной, решил заняться полезным делом, а тут тревожный звонок, - радостно объяснил он столь длительную реакцию на звонок в дверь. Феликс был вальяжен, расхаживал по дому в махровом халате и с удовольствием показывал свое хозяйство. Он занимал полдома в три-четыре комнаты – точно уже не помню, но главным своим богатством считал большой подвал со сводчатой каменной кладкой, где он для пользы держал самогонный аппарат и для развлечения - тир для стрельбы из пневматики. А еще у него в доме были две штанги от троллейбуса, с помощью которых он приворовывал электричество от уличной проводки. Он быстро нашел общий язык с Аринушкиным. Их объединил пятидесятилитровый баллон с бражкой, которую Феликс только что заправил.
У нас с Толей была договоренность во время наших походов крепкие напитки по возможности не употреблять. Тому были основания. Года три года назад он крепко перебрал в Алуште, начал буянить еще в ресторане и в результате напугал двух симпатичны девиц, которых мы с большим трудом склеили днем на пляже. Чтобы его утихомирить, мне даже пришлось врезать ему поддых. А потом его еще с час успокаивала наша квартирная хозяйка. Он всхлипывал, называл ее мамашей, а она гладила его по непутевой голове, приговаривая, что всё будет хорошо. Мы во Львове задержались на пару дней, и пока я навещал своих старых знакомых, Толя с Феликсом ухитрились практически опустошить весь баллон. Кстати, эти баллоны делали на заказ на Львовском РТЗ, где выдували телевизионные трубки. Феликс был весьма доволен жизнью. Он преподавал на полторы ставки физкультуру в школе, работала и жена Мария. Детей в этом новом браке у него не было. И хотя на Жорика - сына от первого брака он платил алименты, того, что у него оставалось, им с женой хватало. Но более всего его радовал этот особнячок почти в центре Львова, о чем он так долго мечтал.
Комсомол и спорт
Вновь возвращаюсь к службе в спортбате. Важным событием в моей жизни стало мое избрание секретарем комитета комсомола батальона и вступление в партию, точнее в кандидаты в члены КПСС. Ушел на дембиль прежний секретарь, и наш замполит капитан Геча предложил избрать меня. Армия – это не школа. Здесь неожиданностей быть не должно. Поэтому меня избрали единогласно. Но думаю, что моя кандидатура у большинства спортбатовцев особых возражений не вызывала. В мой багаж на этой должности можно занести довольно массовую учебу наших спортсменов в вечерней школе, организацию шефства над детским интернатом. Мы там организовали секции борьбы и гимнастики. Провели спортивный праздник с показательными выступлениями спортбатовцев. Совершенно для меня неожиданным оказалось желание некоторых наших ребят участвовать в интернатовском хоре. Забавно было наблюдать солдат-здоровяков, поющих в окружении 12-15-летних подростков. К сожалению, участие наших спортсменов в детском хоре вскоре пришлось прекратить. У кого-то из руководства интерната возникли сомнения в целомудрии наших поющих гвардейцев.
Еще одно громкое, но несколько сомнительное дело было связано с понуждением жениться нашего солдатика. Меня вызвал замполит и сообщил, что в часть обратилась молодая мамаша с заявлением, что Иван Мадараш, являющийся фактическим отцом ее ребенка и обещавший на ней жениться, уклоняется от выполнения своих обязательств. Наш Геча был великий дипломат, предпочитавший действовать или воздействовать на личный состав чужими руками. Поэтому он и предложил во избежание скандала, чтобы комсомольская организация убедила Ваню принять единственно правильное решение. Я обратился к Богдану Бондаруку за советом поскольку он имел некоторое представление об отношениях этой пары. Бодя поведал мне, что эта девица ранее гуляла не только с Мадарашем, поэтому его сопротивление навязываемому браку понять можно. Но когда мы увидели пацана, то сомнений в его идентификации как Ванькиного сына, у нас не осталось. Он был абсолютной копией Мадараша. Начались долгие уговоры Ивана если не жениться, то хотя бы усыновить парня. Особенно красноречив был Богдан. – Да ты что, отказываться от такого пацана, да чтобы он достался кому-то еще, да я бы на твоем месте…и т.д. и т.п. В конце концов Иван сдался. Свою роль, конечно, сыграли и некоторые льготы, которые ему гарантировал замполит (возможность два раза в неделю ночевать у будущей жены). И вскоре прозвучал Свадебный марш Мендельсона. Невеста с ребенком на руках сияла, сказать то же про жениха - язык не поворачивается. Но держался он достойно. Мы с Богданом выступали свидетелями с чувством выполненного долга.
В мою бытность комсомольским вожаком мне пришлось участвовать в армейской окружной комсомольской конференции. Были дежурные выступления о том, как комсомольские организации частей способствуют повышению боевой и политической подготовки, сколько и чего подготовлено и т.п. Про достижения спортсменов ПрикВО рассказал секретарь комитета комсомола спортивного клуба. Я записался на выступление, но слова мне не дали. Всё было заранее распланировано, расписано и рассказано. А мне хотелось поделиться некоторыми соображениями в духе моей статьи, опубликованной в армейской окружной газете незадолго до конференции. Статья называлась «Хорошо! Но могло бы лучше». В ней я критиковал отсутствие стратегии в формировании спортивных армейских команд округа. Местное спортивное руководство не особо заботилось о тех, кто заканчивал срочную службу. Между тем я знал, что многие из ребят готовы были два-три годика, а то и все 5 остаться на сверхсрочной. Ведь можно было продолжить активные занятия спортом, при этом и денежки получать, и в институте подучиться. Но окружному спортивному начальству проще было уповать на поиск и призыв на службу спортсменов уже зарекомендовавших себя - и дешевле, и хлопот меньше.
Я был, конечно, раздосадован, поэтому когда дело дошло до выборов, я свой бюллетень для тайного голосования не стал опускать в урну. Пусть это был протест с фигой в кармане, но это был протест. Когда же стали оглашать результаты голосования, командующий округом генерал армии Лащенко разразился гневной речью в адрес нескольких ренегатов, которые не донесли свои бюллетени до урны, в результате чего показатели голосования были сильно по тем временам подпорчены. Меня радовало, что моя фига не оказалась единственной. При закрытии конференции под пение партийного гимна, со мной произошел казус, из-за которого мне пришлось пережить несколько весьма драматичных секунд. Нам всем раздали листочки с текстом «Интернационала, которые по размеру соответствовали бюллетеню для голосования. В какой-то момент я нечаянно обронил этот листочек и почему-то решил, что это есть злополучный бюллетень. Мой сосед, заметил падение и наклонился, чтобы его подобрать. Я же похолодев от ужаса, притопнул сапогом листочек. Несколько секунд шла борьба. Сосед пытался вытащить из под моей ноги бумажку, я же шаркал ногой, стараясь его задвинуть подальше. Сосед в конце концов отказался от попытки сделать мне любезность, выпрямился и продолжил пение. Когда же делегаты после гимна начали скандировать речевки: - Да здравствует…, Слава… и т.п., чем обычно заканчивались подобные партийно-комсомольские активы, я изловчился и поднял помятый и частично разодранный листочек. У меня отлегло: это был текст Интернационала. Мои же страхи быть разоблаченным «ренегатом» оказались напрасными.
В партию я вступил вполне сознательно. В последних классах школы и перед самой армией я с Аликом Базароном, Витькой Кацем и Серегой Бердяевым обсуждали ситуацию в руководстве страны. Мы были тогда политизированы и неплохо информированы благодаря «вражеским голосам». Уже тогда было ясно, что Хрущеву не долго властвовать. Нужна новая программа, нужны новые люди, и такими людьми можем стать мы сами. Для нас кумирами в партии были «комсомольцы» Шелепин и Семичастный. В это время началось формирование комсомольских оперативных отрядов. Было понятно, что они в перспективе могут быть использованы наподобие штурмовых отрядов в Германии начала 30-х годов для захвата власти. Правда, было мнение, что их задачи будут прямо противоположными, то есть подавление всяких попыток выступления против власти.
Первым вступил в БОКО (Бауманский оперативный комсомольский отряд) Витька Кац, потом туда пришли мы с Бердяевым. Серега вскоре ушел из отряда. Ему резко не понравились его командир Сергей Франио и комиссар Леонид Евтеев. Франио мне тоже не нравился. Он казался слащавым и не искренним. Леня Евтеев был абсолютно правильным и искренним человеком. Он уже был женат, хотя ему не было еще и 20 лет. Поэтому приходилось работать и учиться. Чтобы не платить за проезд в транспорте, он был еще и общественным контролером, то есть во время своих поездок он еще и ухитрялся проверять билеты у пассажиров с обязательной отметкой о проверке в журнале у водителя. Но больше всего времени у него уходило на работу в оперативном отряде. Мы занимались патрулированием злачных мест района, выполняли специальные рейды по отлову перевозчиков наркоты и проституток. Устраивали облавы на «несунов» (основной объект наблюдения была пекарня, откуда тащили масло, сахар, муку, изюм и прочие компоненты булочных и кондитерских изделий). Витька Кац был особенно активен и вскоре стал начальником штаба отряда. Меня тоже продвинули – я стал членом штаба. Весной 63-года состоялся в Москве слет комсомольских оперотрядов, который завершился их парадом на Красной площади. Я сейчас не могу вспомнить, по какой причине я в этом параде не участвовал. Кажется, у меня были какие-то соревнования. Но восторженные разговоры об этом событии я надолго запомнил. Участникам парада в райкомах комсомола была выдана специальная форма, которую надо было сдать после парада или же выкупить по льготной цене.
В июле меня неожиданно призвали в армию, явиться надо было уже на следующий день без раскачки. Поэтому у меня были только одни проводы в переулке Стопани, в здании бывшего городского дома пионеров, а в то время там размещался штаб БОКО. В основном меня провожали ребята из отряда. В армии я переписывался с Евтеевым, когда бывал в Москве, обязательно с ним встречался. Во Львове меня судьба свела с еще одним БОКОвцем – Виктором Кондратьевым. За год до моего окончания службы ко мне подошел новичок - высокий парень, который показался мне знакомым. Но вспомнить, кто он и откуда, не получалось. Он представился. Оказалось, что он пришел в отряд незадолго до моего призыва. Поскольку я был членом штаба, то он меня, конечно, запомнил и узнал сразу. Хоть он был боксером – тяжеловесом, опекать его пришлось мне. Вскоре на соревнованиях он был нокаутирован. Травма была серьезная, на полное восстановление требовалось много времени, поэтому ему грозило отчисление из спортбата. Я использовал все свое влияние и при поддержке замполита Гечи добился, чтобы Кондратьева оставили в спортбате. Гече я рассказал об участии Виктора в БОКО и рекомендовал его в качестве своего преемника на должности секретаря комитета комсомола спортбата. Кандидатура Виктора была поддержана, и это обеспечило ему место в спортбате до конца службы. В последствии многие бывшие члены БОКО стали работать в правоохранительных органах: Евтеев в КГБ, Кац и Кондратьев в МВД. К несчастью, Виктор Кондратьев погиб на службе еще совсем молодым. Кац недавно умер. Леня Евтеев ушел в отставку в звании полковника.
Как мой школьный друг стал призером чемпионата ракетных войск по фехтованию
Занятная история про Витьку Каца-фехтовальщика, связанная как ни странно с моей службой в спортбате. Он, как и я, загремел в армию. Но я через год попал в спортивный батальон ПрикВО и выступал за СКА-Львов, а он стал сержантом в ракетных войсках. Однажды нас нескольких фехтовальщиков из СКА-Львов направили в славный город Коломыя, где мы должны были обеспечить судейство первенства Ракетных войск по фехтованию. Ехали мы ночью и по прибытии завалились спать. Разбудил меня ..., конечно, Витек. Вырваться из своего бункера он смог дважды: один раз за отличную стрельбу (уж по кому - не знаю), а второй - заявившись участвовать в этом самом первенстве. Естественно, я познакомил его со своими коллегами, и мы отправились в город расслабиться. И вот стоим мы себе спокойно у какого-то ларька, потягиваем винцо, ведем задушевные разговоры, и вдруг патруль. Наша команда из Львова - публика бывалая – всех как ветром сдуло. Витек, в своем бункере не приученный бегать по обстоятельствам, был задержан. Его отчасти спасло то, что в момент задержания в руках у него не было стакана. Он как раз передал его наполнить по новой. Но в комендатуру его все же доставили и после установления личности отпустили, предоставив решать его судьбу прямому начальству. Окончательно спасти его могло только высокое место в соревновании.
Я призвал своих спортбатовцев выручить друга. Конечно, если учесть, что рапиру, а потом саблю Витек держал в руках всего несколько месяцев и притом много лет назад, рассчитывать, что мы можем сделать его чемпионом, было невозможно. К Витиному счастью он бился на саблях, а тогда этот вид оружия еще не был электрофицирован. Следовательно, судейство было в значительной мере субъективным. Судили 5 судей - один главный, разбирающий фехтовальную фразу (от того, как ее повернуть, зависело очень многое) и 4 боковых, которые фиксировали или не фиксировали удары (уколы). В результате с трудом мы довели его до финала, а в финале на грани скандала обеспечили ему почетное 3-е место. Сделать для него большее возможностей не было. Первые двое были достаточно классные бойцы, и они проиграть даже при нашем "судействе" не могли по определению. Витин папа очень гордился сыновним дипломом призера первенства Ракетных войск. Он был замечательным тихим скромным интеллигентным полковником, кандидатом военных (исторических) наук. Работал он в нашей Академии Куйбышева, заведовал там историческим музеем. Конечно, ему и в голову не могло придти, что можно стать почти чемпионом, приложив единственные усилия, чтобы не упасть на дорожке и не выронить саблю. Естественно, я подпитал его гордость, расписав в красках, как лихо Витек рубил своих ракетчиков.
Смешные спортбатовские истории
С удовольствием припоминаю некоторые яркие странички из львовской жизни. У нас в спортбате был легкоатлет- метатель и по совместительству тяжелоатлет – штангист Воха (Владимир) Подлесный. Это был габаритный мужчина, ростом 185 см и весом 135 кг. В его шинель могли завернуться три человека моей (тогдашней, разумеется) комплекции. При этом он был силен и реактивен. Он бегал стометровку за 11, 2 секунды. Прыгал с места в длину на 3 м 30 см. Не все знают, что метатели и штангисты высокого класса в этих упражнениях могут дать фору многим легкоатлетам. Великий Жаботинский при собственном весе в 160 кг прыгал с места на 3 м 15 см. Так вот, когда Воха несся по дорожке стадиона тряся огромным животом, смотреть на это одновременно со смехом и уважением было любо-дорого. А еще он любил подурачиться с молодыми спортбатовцами, предлагая попрыгать на спор. Он начинал помаленьку, его перепрыгивали, он чуть-чуть добавлял и после нескольких как бы разминочных прыжков сигал далеко за три метра. Кажется, в 65-году команда футболистов СКА-Львов вышла в высшую лигу. По правилам лиги это требовало реконструкции стадиона, которую должен был обеспечить клуб. Началось строительство, в котором участвовали и штрафники с гарнизонной губы. Комендант города на каком-то совещании заявил, что раз стадион нужен спортсменам, то пусть они его и строят. На нашего брата начались облавы по всему городу.
В центре на углу Жовтневой была пересадка с троллейбуса, идущего от СКА, на трамвай на котором можно было добраться до улицы Боженко, где находился наш батальон. Как правило, наши спортсмены-самовольщики не могли миновать это место, и именно там комендант стал выставлять патрули для перехвата армейских спортсменов. Однажды Воха вальяжно сошел с троллейбуса, чтобы за углом пересесть на трамвай. Но его остановил патруль и потребовал увольнительную, которой естественно у Вохи не было. Но реакции его могли бы позавидовать представители многих видов спорта. Он рванул с места, сметая на своем пути прохожих. Солдаты и офицер из патруля было рванули за ним, но догнать его было не возможно, поэтому сразу отстав, они повернули обратно. Воха же обежав по периметру целый квартал, вернулся с другой стороны на место встречи с патрулем, которое, как мы знаем по знаменитому фильму, изменить нельзя. Как раз к этому моменту туда же неторопливо подтянулся и патруль. Бегать быстро Воха умел, но только на короткие дистанции. Когда он и патруль встретились во второй раз, сил на новый забег у нашего героя уже не осталось. Его подхватили под белы рученьки и отправили на «губу». Большая часть штрафников была на ударной стройке и немного опоздала к ужину. Когда же они вернулись, то оказалось, что с одного стола, накрытого на 10 человек, исчез практически весь ужин. Его съел Воха. Он согласно двум приказам Министра обороны получал усиленное питание как солдат, имеющий запредельный вес, и как спортсмен-тяжелотлет. В спортбате в столовой перед ним выставляли бачок с пищей (супом, кашей), рассчитанный на 10 обычных порций. На следующий день Воху повезли на стройку. Он, конечно, работал за двоих, но ел-то он за четверых- пятерых и кормить его по такому аттестату довольствия хоть и на губе – командование был обязано. Комендант быстро сообразил, что такой расклад «губе» явно не выгоден. Поэтому Воху не стали держать все объявленные ему 10 суток ареста и отпустили на 3-й день.
Был еще один момент, который особенно любил вспоминать Толя Аринушкин. На вопрос, а служил ли он в армии, он отвечал, что служил целых два дня. На третьем году моей службы Аринушкин оказался по какому-то случаю во Львове. Остановиться ему было негде, и я предложил ему перекантоваться у нас в спортбате. Я показал ему ход в часть через забор. В казарме мы его переодели в солдатскую форму, и два дня он вместе с нами выходил на общее построение, питался в столовой (благо всегда кто-нибудь из львовян отсутствовал), ездил в спортивный клуб, где он смог припомнить уроки фехтования пятилетней давности, играл с ребятами в футбол и в карты. Толя был большим специалистом по преферансу, но наши «пулеметчики» (прозвище преферансистов, образованное от слов расписать пулю) ему не уступали. Это приключение его радовало, а меня забавляло.
Первые публикации
В армии я приобрел некоторый литературно-публицистический опыт. Я уже говорил о моей статье в окружной газете, написать которую меня надоумил наш главный тренер Фель. Поводом послужил отказ Алику Чикаеву в его желании остаться на сверхсрочную службу. Кроме того в статье я сетовал на тесноту помещения, в котором приходилось тренироваться фехтовальщикам. Но прохождение этой статьи со всеми ее согласованиями, одобрениями и редактурой заняло несколько месяцев, за которые я протоптал дорогу в редакцию и перезнакомился с его журналистами. У меня была идея написать маленькую миниатюрку, рассказывающую об объединяющей силе строевой песни. Она так и называлась «Песня». Мой рассказик приняли и практически без задержки он был опубликован. Кстати, одними из первых читателей ее были Людмила и Татьяна. Не думаю, что они были постоянными подписчиками этой армейской газеты, о готовящейся публикации я им ничего не говорил, но каким-то образом они узнали о ее выходе, прочитали и по-своему при встрече в вечерней школе прокомментировали, вслух процитировав начало: - Левой, левой, раз, два, три…
Следующий мой рассказ был посвящен военным событиям лета 41-го года.
Это было уже произведение, содержанием и формой соответствующее жанру. Правда, тут мне пришлось повозиться с деталями. Мой редактор стал придираться к некоторым, как ему казалось, литературным штампам в описании немецкой формы, требовал уточнить звания и должности наших и вражеских участников описываемых событий. Предлагал сходить в местный музей Великой Отечественной войны. До музея я так и не добрался, но показал рассказ подполковнику Иващенко, командиру нашего батальона, бывшему фронтовику. Он рассказ одобрил, в основном подтвердил правильность деталей, которые вызывали сомнения у редактора. В итоге и этот рассказ был напечатан.
За свои литературные труды я получил рублей двадцать гонорара – эквивалент полугодовой зарплаты рядового советской армии. Наконец-то вышла и моя публицистика, продвижение которой так затянулось и отстало от публикаций двух художественных произведений. Тогда же я написал спортивный рассказ, который мне самому очень нравился, но для армейской газеты - это был не формат. Мои же попытки его пристроить в спортивные редакции успехом не увенчались. Редактор одного спортивного журнала похвалил описание фехтовального поединка, который был в центре события, но предложил изменить сам сюжет вокруг описываемого боя. Я этого делать не стал. Так получилось, что и у меня появилась рукопись, отправленная в стол. Потом были еще и не раз попытки, что-то написать. Какие-то вещи я показывал друзьям. Особенно много хвалебных отзывов друзей собрал мой рассказ «Зойка», но из-за смачного в деталях описания постельной сцены (точнее эта сцена происходила не в постели, а на берегу реки в походной палатке) попыток опубликовать «Зойку» я не предпринимал, понимая, что это тоже «не формат».
Дополнение. Львов-Ивано-Франковск-Одесса см.http://www.proza.ru/2016/07/19/1029
Приложение http://www.proza.ru/2016/01/09/246
Приложение 2 http://www.proza.ru/2016/05/03/2046