Русская любовь

Алина Раман
Русская любовь
               
 (Разговор в пивной города О.)
                Марине

 - Мужики! Ещё по паре?
 - Можно… Вон он идет!
 - Где?
 - Да вон он!
 - Тот толстый?
 - Да не… За ним. Худой такой…Видишь?
 - Надо же. Лёгок на помине…
 - И всё-таки ты не прав! Она сильна была в импульсе. Захватывала. На этой первой волне много чего могла. Но уж если не получилось, то – всё… Ждать не умела. Нетерпеливая.  Темперамент что ли такой?
 - Ну ты даешь… Психолог…
 - А что, мужики, очень может быть. У нас парень один в цеху… Самбо занимается. Здоровый такой. Шея как у бугая крепкая – шире головы. Ну и сам… тоже ничего… Раз с одним там хмырём решил силами помериться. Тоже самбист. Старый хрен совсем, лет пятидесяти с хвостиком, но с опытом и выдержкой. Он и рассказывал. Бросился, говорит, на меня как бычок молодой, распалился, глаза сверкают, чувствую – кранты. А он всё наскакивает… Ну я, говорит, силы собрал и ткнул его уж не глядя… Скорую вызывали. А не был бы такой – вынь да положь ему победу прям немедленно, да не пугал бы старика, дожал бы его, небось, запросто.
 - Вот-вот. И Лерка тоже такая… Максималистка. Всё или ничего. Разве в жизни так можно? Ну и получила по полной программе…Сашка-то наш женат уже был, хоть и без детей, но всё же законным браком… Даже в церкви венчался. Супруга его женщина положительная, спокойная, не то, что эта…
 - Но ваще она, бл--, не производила такого, знаешь, впечатления, что может такое выкинуть…Вроде так всегда веселая. Заводная. И ваще – ничего п--. Говорят она до него целкой была. Чушь это – в двадцать два года, да в общаге жила…Кто поверит?
 - Что ни говори… рано или поздно им вынь да положь… Женское естество всё равно своё возьмёт…
 - Что там было – дело тёмное, хоть они особо и не скрывались. Сашка вроде ей сказал – он сам Петюне говорил, вот он, не даст соврать – что она не способна ни на какие чувства. Ну, она и бросилась доказывать.
 - А он?
 - Думал…Стоит ли связываться.
 - Зачем же сказал, провокатор?
 - А хрен его знает…Сначала всё путём у них было…
 - А жена?
 - Что жена? Ревновала, конечно, но терпела. Где она ещё такого хвата, как Сашка нашла бы? Да и венчаная… Потом Сашка возьми да скажи Лерке, что она с ним связалась, чтобы карьеру делать. Он ж начальник. А она – кто?
 - Не скажи.  Она тоже девка способная!
 - Да нет, мужики, да не говорил он никогда этого…Я точно знаю. Просто он рассказал Лерке случай с Павлом, ну вы его знаете, а она на себя всё перевела, как будто он ей рассказал в назидание…Мнительная.
 - Ну, всё равно. Она по своему характеру терпеть не стала, сразу в бутылку…И пошло у них через пень-колоду. Стала Лерка доказывать, что и она не лыком шита. Бросила его, в институт поступила. На заочный. Завод ей рекомендацию дал…
 - А-а-а! Всё равно, она, б--, уже отравленная была. Если баба влюбилась…Это не мужик. Отвлекаться от этого дела они не умеют. Тем более такая шальная.
 - Ну и Сашка тогда как опоённый чем был… Опять сошлись. Открыто жить стали. Только уж покоя им не было – не сохранили. Сашка домой заходил только по праздникам, когда родители из деревни приезжали. Из уважения…А так – всё у Лерки. Соседи по блоку в общаге говорили – надоели, белье на ночь не замочишь. Как придут с работы так чайку с бутербродами попьют и в койку. Потом приревновал он её. Даже избил, говорят. Орал на неё: б-- ты, ты с другим спала, - а тот вроде начальник какой из министерства.
 - Так ей и надо! Не будет курвиться!
 - Да вы что, ребята! Мне жена говорила, они ж подруги, не было этого…Просто он от любви сбесился. Любовное безумие, как у этого…, как его…, Отелло. Он не то, что к мужикам, к учебникам, к книжкам  её ревновал.
 - Ну ты, Петь, скажешь! Верь им, бабам. Одно говорят, другое – делают, а что думают – никто не знает…Все они шлюхи!
 - …Лерка про него ни разу нигде словечка плохого не сказала, а он – не знаю…Но жене своей точно рассказывал, когда домой после драки вернулся. Винился. На Лерку всё валил, как положено…
 - Надоели страсти-то.
 - Захочешь после такого покоя. Ему ж работать…Тут проблем полно – он же растущий, номенклатура…Квартиру обустраивать – ему тогда как раз квартиру дали. Это ж счастье! Давно мечтал. А она со своей любовью неземной лезет – да кому она нужна? Самое главное в жизни – что? Покой…Жить хорошо. Чтоб на работе уважали, сладко и вволю трах---ся,  денег не считать… Живут же без любви…
 - Сашка как к жене под бочок вернулся так человеком зажил, а Лерка вся черная ходила. Однажды не выдержала, видать, явилась к нему в стекляшку что-то всё говорила, и он что-то ей говорил, а потом она на колени встала, её богу не вру, как в кино, сам своими глазами видел и пол цеха тоже видели, а он в кресле своем таком вращающемся сидел как истукан и смотрел на нее. Я даже её пожалел. А Сашке хоть бы что! Но прошло три месяца, и всё по другому обернулось. Лерка радостная стала бегать, говорят, изобрела там чего. С ребятами из цеха допоздна засиживалась. Сильно с планом заводу помогли. И с учебой у нее стало налаживаться. Не сломалась, значит. Гляжу, Сашка опять на неё поглядывает. Потом, смотрю, уже опять от проходной вместе идут, и она смеется… Сашка опять к ней жить переехал.
 - И то, разве сравнишь нашу  Лерку с его коровой?
 - Ну, ты не прав…Что толстая это неважно, даже лучше, грудастая такая, мощная женщина. Она покорностью женской хороша, да терпением.
 - Да нет, просто Сашка – мужик крутой, дело как надо в семье поставил. Если б он сказал ей – сиди и жди, с места не трогайся, - так она бы всю жизнь сидела и глазом не повела. Он же для нее – всё. Разве какая баба мужика бросит, если он её так из стороны в сторону мотает? Как классик сказал: То вознесет ее высоко, то в бездну бросит без следа!
  - Это не классик сказал, а песня такая есть про Наполеона. Там про судьбу.
  - Все равно – хорошо сказано…
  - К Лерке-то он вернулся, но зачем – не понятно. Её держит, жену не бросает. Жена приходила на работу, у проходной стоит в платочек сморкается, слёзы, значит, льет. Лерка всё равно никак не поклонится, никак верх он над ней не возьмет. Он хотел, чтобы она хоть институт этот свой бросила, по ночам не шастала. Зачем ей, если замуж собралась, пусть мужик деньгу добывает. Куда там! Ни в какую. Опять у них пошли скандалы. Вся улица слыхала. Он ей – шлюха, она ему – мерзавец! Он ей стукнет, один-ноль! кричит, она ему – сдачи. Дошли да ручки. Сашка ушёл.
Лерка три дня весёлая ходила, смеялась. Потом слегла. Неделю ничего не ела, высохла вся. Позвонила ему, говорит: приходи, посиди со мной, не могу без тебя. А он ей так ответил: если сдохнешь, то не заплачу... Ну, он к ней шёл-бежал. Он – наверх, а она наоборот, значит. Ей бы подождать чуток. Избалованная… Не дождалась.
  - Может с ума соскочила?
  - Да уж, не здоровые из окон - - 
  - Переживал? – обращаясь к Пете задал вопрос чернявый грубоватый парень.
Валентина Петровна, приткнувшаяся к соседнему столику и неумело сосавшая прямо из горлышка бутылки тёплую, почему-то пахнувшую бензином «Пепси», загрызая её солёными железными баранками (единственным съестным оказавшемся в баре), с состраданием прислушивалась.  После монотонной многочасовой езды на машине рассказ растрогал – есть же ещё чувствующие мужчины и женщины!  Симпатичен был белобрысый Петя, его взволнованное лицо, его нежная кожа так густо покрытая веснушками, что издали казалась загорелой. Некоторые мужики – чёрствые люди – вели себя не соответственно драматическому напряжению действия – подталкивали друг друга коленями, локтями, посмеивались, подмигивали, оборотясь друг к другу покрасневшими лицами.
Петя, побледнев от волнения и слегка задыхаясь, ответил чернявому:
  - Это не то слово. Понимаете, он так её любил, так любил, вы не знаете…
Петя сделал обеими руками движение как будто он отталкивает что-то от себя тяжелое, пошатнулся и продолжил.
  - Вскрывать её не дал. Всё сам. Сам мыл, сам в гроб клал…
 Чернявый вставил :
 - Чудно. Кто сейчас это делает? Четвертак что ли жалко стало?
  - Хоронил – сидел у гроба как цепная собака. Родных у нее – никого – Петя вдохновенно продолжал, размахивая руками как ветряная мельница - потом он выпивать немного стал. Но ребята с ним не больно… А то он как выпьет, так всем про свой последний разговор рассказывал, и про то, как бежал… Мы у церкви живем, у ограды нового кладбища, через улицу. Он же сам могилу убирал. Всё ходил… Старые люди говорят: любовь есть белая и есть черная. У них чёрная была. Здесь уж ничего не поможет, раз такое дело…
Валентина Петровна, окончательно растрогавшись, неожиданно для себя вставила: - То была страсть, жгучая радость, и бесконечная тоска, и смерть…
 Ответом ей – ну чёрствые же, тупые люди – был громкий, дружный гогот…Мужики повернулись к ней и, перебивая друг друга, загомонили:
   - Да не слушайте Вы его, сочинителя…
   - Как выпьет, так его несёт, только тему дай…
   - Он насочиняет…Писатель…
   - Второй этаж там всего был…хрущовка…В кусты сиганула…Она ногу только себе подвернула, да лицо в кустах оцарапала…Всего делов…
   - В Москву её учиться потом послали от греха – старались успокоить Валентину  Петровну добрые люди – в школу ЦК ВЛКСМ…за бойкость…пробивная…
   - За границу ездит. В Японии была. К нам в город приезжает с мужиком своим. Мужик  у неё, говорят, журналист из «Известий», не простой человек.
  - Так что всё тип-топ… И с Сашкой она так спокойненько, как с другом. А что? – и правильно…
  - А он? – спросила Валентина Петровна.
  - А чё? Нормально. Перебесился. Двойню вот родил. Всё у него путём. Супругу в машину, детей к родителям, и в Москву – по театрам… Пивка с нами выпить, сама видишь, не брезгует, хоть и начальник цеха…
Петя, пришедший в себя, покрасневший и жалкий, моргал глазами, смущенно оглядывался по сторонам, виновато похихикивая – вы уж простите меня братцы, что с меня возьмешь?
 Валентина Петровна довольная тем, что подкрепилась хоть и тёплым, но дающим силы Пепси, и необъяснимо недовольная наступившим happy end, села в машину, со скукой предвидя долгую, забитую смердящими грузовиками, дорогу к дому.