Настоящий отрывок из моего последнего романа «Сказания древа КОРЪ», выставленного на ЛитРес 16.12.2013, продолжает линию, зачатую фрагментами «Приключение подпоручика Игнатия Борисова в Польше» (см. здесь 1.03.2015) и «Раб Даниар-бека» (11.05.2015). Отсюда и дальше речь пойдёт о потомках сына русского подпоручика и польки Збигневе Корчевском, ставшем в Бухаре правоверным улемом (учёным) Захиром-агой.
Глава I. Восточная политика
графа Игнатьева
Редкий человек удовлетворён в полной мере исполнением своей сокровенной мечты, в реализации которой он принимал участие. Вдохновенный, деятельный «заводила» восточной наступательной политики России граф Игнатьев мог бы почивать на лаврах в сладком сознании своего активного участия в великих делах родины. Вспомним, как после Крымской войны двадцатишестилетний полковник, отличившийся при выполнении ответственных поручений царя в Лондоне и Китае, возглавил хорошо продуманную им и прекрасно организованную миссию в Хиву и Бухару. Тридцать лет спустя любезное Отечество прочно утвердилось в Средней Азии на естественном южном рубеже. Естественном, как понимал Коленька Игнатьев, едва осознав себя и оглядевшись вокруг из знаменитого аристократического гнезда. В нём вскармливалось не одно поколение государственных деятелей.
Россия никогда не имела в запасе достаточно мирных лет, чтобы строить собственную «китайскую стену». Открытая с трёх сторон света, она спасалась от нашествий встречным расширением державного пространства, способного поглотить и растворить в себе любые силы вторжения. На юго-восточных окраинах равнин, по которым разливалась империя, она нашла надёжные оборонительные валы. Ими стали горные хребты, опоясанные, как рвами, полноводными реками. Чтобы штурмовать их извне, необходимы многочисленные армии, отвечающие времени, а во главе их – командиры, подобные Ганнибалу, Суворову или Бонапарту. Последние рождаются нечасто. И таких армий ни Персия, ни тем более Афганистан, постоянно науськиваемые на Россию Уайт-холлом, выставить не могли. Английские орудия и штуцера эмирам и шахиншаху не помогали. Голодранному воинству сонного маньчжурца-богдыхана к тем природным стенам через собственные пустыни непросто было добраться. Исключение составляла сильная Порта, но между владениями султанов и царей находились достаточно защищённый с севера Кавказ и Чёрное море, контролируемое выучениками Ушакова. А к левому берегу Дуная русские в случае угрозы с Балкан успевали стягивать достаточно дивизий, чтобы неизменно побеждать после неудачного Прутского похода. Непосредственная угроза вторжения в царские владения из Азии могла исходить только от всесильной правительницы морей из Индии. Здесь правила Ост-Индская компания, почти суверенный двойник Великобритании на субконтиненте. Но с севера над ней нависала из заоблачных высот Крыша Мира. Так назвали Памирское нагорье изумлённые европейцы, поражённые величественным сооружением подземных сил. Владеть им значило чувствовать себя в безопасности с той или другой стороны. В конце концов Лондон уступил Петербургу этот горный узел. Уступил с неохотой, когда у гордых британцев не оказалось под рукой послушных союзников, без которых они не решались воевать даже с побеждёнными в Крыму. Правда, Букингемский дворец справедливо полагал, что Санкт-Петербург не сможет скрытно и в короткий срок сконцентрировать на Памире наступательную армию.
По окончании миссии в Хиву и Бухару граф Игнатьев директорствовал в Азиатском департаменте МИД, потом был послом России в Стамбуле. Отстаивал интересы России и на других постах. За двадцать, без малого, лет была полностью перекроена карта Средней Азии, ставшей, местами с оговорками, российским владением. И не ради новых территорий. Русское правительство давно было озабочено трудно управляемыми пространствами страны. Однако новые приобретения ослабляли позиции Англии на задах империи. Уайт-холл с времён Петра Великого неутомимо работал над созданием блока враждебных России государств. Теперь по меньшей мере три потенциальных врага России из-под влияния Уайт-холла были выведены. Попутно удовлетворялись потребности российских купцов и промышленников в новых рынках сбыта продукции.
Предлог для военной демонстрации нашёлся. Хан Коканда, мечтая о реванше за отнятую гяурами крепость Ак-Мечеть на Сырдарье, зачастил разбойными набегами на земли казахов, принявших подданство царя. Не пора ли унять чингизида? Пора, решили в феврале 1863 года члены Особого комитета в эполетах с густой бахромой и два приглашённых на заседание генерал-губернатора, оренбургский и западно-сибирский. Будто вернулось время «Екатерининских орлов», славных викторий над басурманами и, случалось, не в меру «гоноровыми» братьями во Христе, католиками и лютеранами. Стали новыми национальными героями ранее малоизвестные военачальники; среди них Михаил Скобелев, «Суворов девятнадцатого века».
За короткий срок после заседания Особого комитета пало несколько укреплённых городов Кокандского ханства на правобережье Сырдарьи. Наконец, генерал Черняев, потеряв двадцать пять человек убитыми, овладевает Ташкентом, крупнейшим городом региона. Бухарский эмир тут же, под шумок, захватывает столицу заклятого своего соперника, Коканд.
Не по чину поступил Мангыт! И усиление одного из соперничающих между собой владетелей Средней Азии не входило в планы русских. В наказание за своеволие они отбирают у эмира ряд городов в междуречье и выходят к реке Зеравшан. В шестидесятитысячном Самарканде вот-вот начнётся междоусобица. Духовенство призывает мусульман к газавату с неверными. Торговцы и промышленники предпочитают покровительство сильных. Народ не безмолствует, но кричит в разнобой. В конце концов в мае 1868 года ворота «вечного города», Мараканда, помнящего ржанье Буцефала, отворяются, и Тамерлан в гробнице Гур-Эмир слышит топот сапог русских солдат. Здесь они не задерживаются. Цель Кауфмана, генерал-губернатора нового Туркестанского края, находится в трёхстах верстах ниже по Зеравшану. Бухара также возбуждена призывами эмира к священной войне с неверными. Впрочем, восточный владыка готов уступить за трон (точнее, подушку на диване) ряд городов, выплатить контрибуцию и подписать торговый договор. К чести победителей они предлагают взаимовыгодный, не кабальный. Подобное соглашение уже подписано Кауфманом и кокандским ханом Худояром. Но такие результаты «военной демонстрации» не выгодны негоциантам на Темзе. Там понимают, потерянное вернуть непросто, однако необходимо остановить русских во что бы то ни стало.
И вот уже продвижением северных гяуров в сторону Индийского океана «озабочен» афганский эмир. Вспоминает о своих «правах» на земли туркмен неугомонный шах Ирана. В ответ на шумное бряцанье сынами Аллаха британским оружием за хребтом Гиндукуш, в Красноводском заливе высаживается отряд генерала Столетова. Первым делом возводятся бастионы, причалы и пакгаузы морского порта. Туркмен на «морскую демонстрацию» внимания не обращает; он уверенно чувствует себя верхом на ахалтекинце. Да и русский десант высажен на краю пустыни для похода через пески на Хиву. Военную акцию спровоцировал хан Мухаммед-Рахим II, женолюбивая и мелкопакостная гора сала, предводитель разбойников на караванных путях и торговец пленниками. От взаимовыгодной торговли хан отказывается, пленников не возвращает; степным пиратам безопасно у него под крылышком. В тесной толпе бледнолицых инструкторов, откликающихся на обращение «сэр», под защитой новеньких английских орудий, он чувствует себя неуязвимым. Самоуверенность его подводит. На исходе лета 1873 от Рождества Христова пресловутая ханская конница рассеяна по Хорезмскому оазису залпами русских пороховых ракет, а глинобитные стены Хивы рушат снаряды полевых орудий, отлитых на заводах Урала. В глазах хивинцев преобладает любопытство при виде русских солдат, в пропылённой ветоши, выцветшей от яростного солнца пустыни, в полотняных шлемах с назатыльниками.
Принимающая сторона в ханском дворце – генерал Кауфман. Приёма удостоен Мухаммед-Рахим II. Оба обнажили головы. Хозяин Туркестана сед. Голова новоявленного вассала обрита, как положено правоверному. Генерал-губернатор, наделённый Петербургом широчайшими полномочиями, объясняет незадачливому подопечному королевы Виктории, что в урезанных границах ханства он сохраняет, как и хан Коканда, как и эмир бухарский, внутреннюю автономию. Но впредь будет общаться с внешним миром только через российский МИД. Править же уделом, выделенным от щедрот Александра II, хану позволяется не как восточному деспоту, а как заботливому государю, отцу народа. Запрещается впредь забивать осуждённых на смерть палками, закапывать живьём в землю, отсекать руки ворам. В ханстве вводится бесплатная медицинская помощь населению, понижаются налоги до уровня общероссийских. Хану предписывалось отпустить по домам всех невольников, забыть навсегда о доходном промысле, работорговле. Ему предстоит подписать торговый договор, который проигравшую сторону отнюдь не ущемляет. Ещё выплатить в течение двадцати лет контрибуцию в размере двух миллионов двухсот тысяч рублей. Такова стоимость интриг хана, попавшего под влияние лукавых советников с Темзы. Мухаммед-Рахим II, от радости, что цел остался, да при любимом гареме, да при прохладных фонтанах в саду дворца, подобострастно кланяется неверному, будто генерал преподносит ему по меньшей мере корону мира.
То, что в расчёты Особого комитета не входила полная ликвидация независимости трёх среднеазиатских деспотий, было заслугой графа Игнатьева. В своих записках и проектах военный востоковед доказывал финансовую и политическую выгоды для Империи, если предоставить «замирённым» владыкам автономию в оставляемых им уделах, достаточных для «пропитания» их гаремов. В конце концов все стороны к этому пришли. Только Кокандское ханство вскоре пришлось включить в состав России под названием Ферганской области. Для охлаждения националистических голов военным губернатором назначили тридцатитрёхлетнего генерала Скобелева. Будущий балканский герой уже прославился в Средней Азии. Столь крутая мера была вызвана нарушениями договорных обязательств Худояр-хана и его сына Насреддина, своевольной знатью и высшим духовенством, которые сеяли смуту у себя и за пределами ханства.
Выход России на правый берег Амударьи вверг Уайт-холл в очередную истерику: вновь «угроза Индии». Английская пресса наполнилась призывами к Кабинету утвердиться в Иране, завоевать «переднюю Кабула», Кветту. Накануне Балканской войны в Лондоне разрабатывался план военных действий против своего основного континентального соперника в Средней Азии с участием объединённых сил Ирана, Турции, Афганистана и княжества Герат. Петербург задавался вопросом, где встречать «гостей» - в Красноводске или на стене Копетдага. Царский посол Игнатьев настаивал из своей посольской резиденции в Стамбуле: без промедления подчиняйте туркменские племена!
Британский флот, войдя в Дарданеллы, остановил нашу рать перед Стамбулом. Но Каспийское море, Арал и Амударья были недоступны вездесущим «королевским пиратам». А посуху, в одиночку, англичане поперёк русских путей ходить не решались. Ведь турки из игр Кабинета выбыли на Балканах. Иранцы и успевшие натерпеться от англичан афганцы были испуганы и озадачены назначением командующим войсками закаспийского военного округа непобедимого Скобелева после первой неудачной попытки овладения русскими крепости Геок-Тепе. Никто не ошибся в Белом Генерале – ни свои, ни враги. В январе 1881 года пала основная твердыня безгосударственных, тем не менее объединённых кровью туркмен. Победителям достался арсенал новенького английского оружия. Вскоре племя теке сдало без сопротивления селение Асхабад, и русские офицеры пересели с усталых коней орловской породы на ахалтекинцев. Разумеется, «Белый генерал», говорили «заговорённый от пуль», не думал о том, что смертельным может быть не только бой, но и поздний ужин в ресторане…
По русско-английскому протоколу 1887 года после боевых и дипломатических столкновений Средняя Азия со всеми оазисами и городами перешла к России. Спорной территорией оставался Памир.
Варварская, во мнении Европы, Россия дала всем «просвещённым колонизаторам» урок поведения колониальной администрации на присоединяемых территориях. В отличие от большинства приобретений московских и петербургских государей этот пёстрый регион был не отвоёван у третьей стороны. Он не вошёл в состав империи с согласия правителей и по чаянию народов. Средняя Азия была именно завоёвана с целью остановить англичан в их продвижении от индийского субконтинента на север. Занята малыми силами, соразмерными с одной дивизией, без крупных сражений. Только защитники главной туркменской крепости оказали серьёзное сопротивление. Бухару и Хиву штурмовать не пришлось. Эмиру и хану дали возможность выбора. Они согласились на протекторат.
Под боком у «белого царя» оказалось надёжней и спокойней: прекратились ежегодные войны между соседями, когда всех пленных продавали в рабство. Дехканин стал получать с мирного поля несравнимо большую прибыль. Новые города, речные и морские порты и железная дорога оживили торговлю и сельское хозяйство. Стали возникать промышленные предприятия. Европейские медицина и образование избавляли миллионные народы от вечного сна средневековья. Здравомыслящей политикой, исполненной политической нравственностью, назовут историки методы управления приобретённых территорий к югу от пятидесятой параллели. Тогда у руля восточной политики стали рядом с военными и чиновниками Императорское географическое общество и учёные востоковеды. До открытия военных действий они досконально изучили местные условия и настроения мусульман, сделали правильный прогноз поведения завоёвываемых и дали рекомендации по поведению завоевателей. С самого начала походов русские не вмешивались без ума во внутреннюю жизнь народов и социальных групп, не оскорбляли верования, обычаи, не изменяли на новый лад постулаты нравственности. Единственное, что запретили решительно, не считаясь с тысячелетней практикой, - работорговлю. Для колониальных чиновников стало желательным знание местного языка. За это увеличивали жалование. И, главное, иноверцы-завоеватели были лишены того вида и тех поступков высокомерия, которые возбуждает злобу сильнее, чем насилие. Русские безыскуственно прощали поверженного врага, искренне братались с ним, - заметил с завистью лорд Керзон. Его соплеменники (надо полагать, не варвары) в соседней Индии «наказывали» непокорных зарядом картечи, привязывая жертву к орудию.
Примерно такой в памяти графа Игнатьева осталась история покорения Средней Азии. Он был главным участником «дипломатической акции» задолго до начала военных действий. После визита в Хиву и Бухару он получил назначение в Константинополь. Карьеру посла прервала война на Балканах. По её завершени царь поручил одному из лучших своих дипломатов подготовить Сан-Стефанский мирный договор с турками. Не его беда, что Берлинский конгресс свёл почти на нет блестяще разработанные положения документа. Россия в Берлине за «круглым столом» оказалась побеждённой недружественной стаей европейских сожителей. Уязвлённое самолюбие русских толкнуло их на рискованные действия за Каспием. Даже временные «друзья» в Европе восприняли их с неудовольствием. Реванш состоялся. Но Игнатьев, тучный в свои пятьдесят шесть лет, лысеющий со лба бородач, задумал взять ещё и личный реванш. Он один из главных разработчиков восточной политики, уже генерал от инфантерии, успевший побывать министром внутренних дел. Царь Александр III доверяет ветерану. И в целом одобряет идею графа. Требуется только подтверждение реальности замысла специалистами-востоковедами.
Генерал вызывает колокольчиком секретаря и велит выяснить, есть ли телефон у известного в учёных кругах лингвиста и этнографа Корнина. О молодом исследователе Средней Азии граф наслышан. Отзывы положительные. И всё-таки он обращается к самому Семёнову. Исследователь Тянь-Шаня краток: «Корнин? Да Александр Александрович огласил мои горы неведомыми ранее языками! - выделяет высоким голосом звук «ы». - Он прошёл там, где… где и русский солдат не пройдёт!»
Глава II. Секретное предприятие.
В то время городская телефонная станция Санкт-Петербурга обсуживала такой мизер абонентов, что секретарю экс-министра достаточно было назвать барышне у коммутатора только фамилию - Корнин, как в квартире учёного раздался резкий звонок. Обычно на него откликался слуга, но на этот раз мимо пудового аппарата проходил сам хозяин. «Корнин слушает». Секретарь графа Игнатьева извинился за беспокойство и передал трубку его высокопревосходительству. Два электрических голоса обменялись обычными любезностями, после чего инициатор разговора сказал: «Появилась нужда, милостивый государь Александр Александрович, в ваших учёных познаниях. Вас рекомендовал мне достойнейший Пётр Петрович. Осмеливаюсь просить вас о беседе с глазу на глаз». Невидимые друг другу собеседники условились совместить полезное с приятным, обеспеченным отличной июльской погодой, - встретиться на следующий день, в девятом часу до полудня, в Летнем саду, у статуи, символизирующей зодчество.
Прибыв в Летний сад за четверть часа до оговоренной встречи, Корнин не без труда отыскал среди обнажённых мраморных красавиц возведённую в ранг музы бесстыдницу, прикрывшую срамное место свитком. Под античными ногами читалось: ARCHITETTVRA. И сразу, будто прятался в кустах, появился граф. Учёный и сановник поздоровались за руку.
Корнин, с виду лет тридцати, на полголовы возвышался над плешивым со лба, с холёной бородкой графом. Что-то женственное было в его бледном лице с тонкими чертами. Когда он поворачивал голову, его густые, волнистые волосы отливали сосновой корой свежего среза. Он казался хрупким, пока не начинал двигаться, а в движении выявлялась крепость его тонкокостного тела и выносливость. В этнографических экспедициях, когда признанные силачи валились от усталости, Корнин, как ни в чём не бывало, способен был продолжать маршрут с поклажей на спине. Покойная бабушка Антонина Борисовна утверждала, что внучатый племянник вышел в мать Ольгу.
Со стороны они, наверное, выглядели любителями ранних прогулок. Прямая пустынная аллея хорошо просматривалась в обе стороны. Граф был не из тех людей, что долго ходят вокруг да около, прощупывая собеседника. К теме задуманного им разговора приступил после обмена мнениями о поведении Англии на новых рубежах России, за Каспием. Сошлись на том, что извечный недруг, трясущийся за свои азиатские владения, будет использовать любую возможность подорвать позиции империи в вассальных странах, в Тегеране и Кабуле, подпитывать недовольство населения присоединённых территорий Туркестана. Игнатьев считал неизбежной сухопутную войну с Англией, когда Уайт-холл соберёт вокруг индийских владений достаточную коалицию. Сейчас Россия на тех далёких рубежах может положиться только на Пекин. Богдыхан опасается повторения диверсии из английского Кашмира, едва не стоившей маньчжурской династии потери обширной территории на северо-западе Поднебесной. Тогда Ост-Индская компания, располагающая собственной армией, объявила независимой территорией отнятую у Китая, с помощью местных мятежников, Кашгарию. Британцы до зубов вооружили сепаратистов и натравили их на русских в Туркестане. Будто бы жители упразднённого кокандского ханства ждут, не дождутся освободителей. Тем, разумеется, всыпали по первое число, а отдельный батальон, усиленный казачьей сотней, проник тропами Тян-Шаня в Кашгарию и вернул её богдыхану.
Высказав своё мнение об этом событии, граф приступил к тому, ради чего он встретился с Корниным.
- У нас к востоку от Каспия, на двух миллионах квадратных вёрст, расквартирована дивизия. Один солдат сторожит сто квадратов! Ну, добавим ещё дивизию, две, а британцы вместе со своими сипаями, да с соблазнёнными лёгкой добычей персами и афганцами способны выставить десять. Постоянно держать равновеликую армию в ожидании их появления нам накладно. Лучший вариант, видится мне, сконцентрировать наличные силы, положим, в Ферганской долине, рядом с главной базой снабжения. Оттуда, по обстановке, перебрасывать к месту сосредоточения противника ударный отряд. В этом смысле Закаспийская и Среднеазиатские железные дороги проложены идеально. Но остаётся огромный бездорожный угол, ныне весьма важный в стратегическом отношении. Смотрите, сударь.
Граф стал чертить острым концом трости на песке аллеи схему Туркестана и прилегающих с востока и юга областей.
- Здесь Ферганская долина, это река Или. В её верховьях, уже за китайской границей, Кульджа, южнее – Кашгар. Отсюда и оттуда наиболее вероятно вторжение. Ну, по речным долинам нашим солдатикам по силам проложить железнодорожные ветки… Кстати, ваш батюшка. Он ведь практический инженер?
Корнин ответил не сразу:
- Александр Андреевич несколько лет как скончался.
Игнатьев перекрестился.
-Мир праху его. Простите… Продолжим. Гости могут появиться и с других сторон. Через перевалы Копетдага, например. Соблазн для британцев в том, что с юга можно двинуть многочисленные армии шаха и афганского эмира. Правда, им придётся преодолевать пустыни, и труднопроходимые горы. Это даст нам время, чтобы собраться в направлении главного удара. Однако есть более надёжный способ не только остановить вторжение в самом его начале, но и предупредить, едва таковое замаячит на горизонте. Вот смотрите!
Граф живо пририсовал к схеме на песке нечто вроде бабочки с расправленными крыльями.
- Узнаёте?
- Памир.
- Верно! То, что у ваших ног сейчас, - самая подробная схема. Здесь сплошное «белое пятно». С этой стороны британцы не сунутся. Считается, горная система непроходима. Тем более, для войск. В скором времени мы приступим к изысканиям железнодорожных трасс по направлениям Верный – Кульджа и Андижан – Кашгар. Дело весьма трудное, долгое. Можно не сомневаться, прознав о том, британцы начнут подтягивать войска в свой Кашмир, создавать там базы, чтобы в нужный момент сделать бросок в Кашгарию и перерезать обе чугунки в российско-китайском приграничье. Здесь, в случае конфликта, завяжутся фронтальные бои. А что в такой ситуации советует военное искусство? Правильно, ударить во фланг противника, ещё лучше – по тылам. Но с нашей стороны его прикрывают хребты Памира. Там вершины под Божьи чертоги! И Каракорум препятствует обходу. Вот если бы у нас была возможность пройти с территории Туркестанского генерал-губернаторства или из эмирата к перевалу Хунджераб напрямую. Он примерно, смотрите, здесь, соединяет английский Кашмир с китайским Кашгаром. Представляете, этот гнуснейший Альбион накапливает у наших границ силы на занятой им территории Поднебесной, с непредсказуемым богдыханом за спиной, а мы уже с визитом в Ост-Индской компании: Have do you do! Как пройти к Дели?
Вдали появились фигуры праздношатающихся. Взяв Корнина под руку, Игнатьев повёл его между зелёных кущ в сторону от аллеи. Корнин воспользовался паузой:
- Если я вас правильно понял, Николай Павлович, правительство заинтересовано в исследовании сего белого пятна. Лет пятнадцать тому назад его только коснулся покойный Федченко.
- Правильно поняли, Александр Александрович. Но международная обстановка такова, что наше правительство не может открыто финансировать предприятие. Уайт- холл ещё не признал право России на Памир, хотя склоняется к этому. Не будем давать британцам повод изменить своё намерение. Экспедиция от Азиатского музея будет истолкована ими как военная разведка у границ Индии. Притом, материалы экспедиции по правилам научного учреждения должны публиковаться. Результаты же намечаемых правительством изысканий необходимо держать в тайне как можно дольше.. Конечно, британские уши, торчком, повсюду. Но бережёного Бог бережёт. Задача такова: найти путь через Памир, ведущий к перевалу Хунджераб. Причём, годный для быстрого прохода отряда в десять, по минимуму, тысяч штыков с артиллерией. И безопасный. Горстка врагов способна искусственным обвалом запереть в узкой долине целую дивизию. Поэтому, в конкретном случае, исследователь должен быть не только опытным землепроходчиком, но в равной степени этнографом. Необходимо с большой степенью точности выявить настроения местных жителей, ежели таковые там найдутся. Изучить их говоры, выявить настроения. Вы не хуже меня знаете, ирано-язычные иначе относятся к русским, чем тюрки, религия в возникновении взаимных симпатий играет ещё большую роль. С язычниками нам легче найти общий язык, чем с мусульманами.
- Я согласен, Николай Павлович, - вновь воспользовался паузой Корнин.
Знаменитый дипломат и не пытался скрыть своего удовлетворения.
-Я был уверен в вашей патриотической позиции, дорогой Александр Александрович. Знаете, я хитёр. Приготовил для вас коварную ловушку в виде слухов (но очень достоверных слухов) о таинственном племени памирцев, якобы живущих на недоступной высоте. Они отличны от других горцев синей окраской глаз и какими-то другими признаками. Ну что, клюнули, господин этнограф? Не так уж много на земле осталось неизвестных племён. В конце пятидесятых я застал при дворе эмира фактического правителя страны Даниар-бека. Ему служил один улем.. За год до прибытия русской миссии в Бухару он, посланный с каким-то заданием на Памир, исчез в ущелье одного из верхних притоков Вахша. Говорили, улема похитили эти самые… да, их ещё львиноголовыми называют.
- Вы говорите о Захир-аге? Его записки, изданные Академией, есть в моей библиотеке. Я зачитывался ими в бытность свою студентом и сейчас нередко заглядываю.
- Да, увлекательное чтение. Сей бухарский мудрец сочинениями своими выдаёт европейскую образованность. За этой любопытной фигурой вроде бы прячется поляк русского происхождения по фамилии, насколько помню, Корчинский… нет, Корчевский.
Смутная догадка мелькнула в памяти Корнина. Корчевский? Где он слышал эту фамилию? Мысленная дорожка быстро-быстро повела к бумагам деда. Кажется, с Корчевским как-то связан брат Андрея Борисовича, Игнатий. Надо уточнить.
-Так ваше решение окончательно, господин этнограф?
- Не сомневайтесь, граф.
- Обращаю ваше внимание Александр Александрович: о сём знают лишь его величество и несколько доверенных лиц. Вас поставили в известность, как предполагаемого исполнителя. Если всё-таки передумаете, забудьте навсегда то, что я вам поведал. Надеюсь на ваше благородство. И, ежели экспедиция состоится, постарайтесь обойтись малым числом спутников.
- Польщён доверием, ваше высокопревосходительство. Когда я могу ознакомиться с инструкциями?
- На днях. Я навещу вас в вашем кабинете в Азиатском музее.
Доставленный коляской графа к угловому дому на Гороховой улице, Корнин поднялся из вестибюля на бельэтаж. Здесь молодой учёный снимал холостяцкую квартирку в три комнаты, с тех пор как, закончив Факультет восточных языков при Петербургском университете, поступил на службу в Азиатский музей. Он оставлял её за собой, ежегодно отправляясь в экспедиции.
Сразу прошёл в кабинет. Ему не терпелось заглянуть в бумаги деда. Архив Андрея Борисовича Ивановку не покидал. К нему добавилось и тощее собрание документов и писем отца, Александра Андреевича. Брат Михаил и сестра Маша свои бумаги хранили отдельно. Возвращаясь в Петербург с похорон тётки Тани, прожившей почти девяносто лет, первенец покойного к тому времени практического инженера извлёк из шкатулки, называемой «ракой», пачку тетрадей и разрозненных листов, связанных в пакет бечёвкой. Решил взяться, наконец, за историю рода. Но так и не взялся. Пакет упокоился под замком в бюро.
Ключик в замке провернулся с трудом. Когда был распутан узел на бечёвке, из пачки вывалился тяжёлый конверт. В нём оказались серебряный рубль с профилем императора Александра I и визитная карточка, отпечатанная с полвека тому назад. На ней кириллицей читалось Дмитрий Петрович Каракорич-Рус. Строчку ниже, набранную очень мелкими буквами, Корнин разбирать не стал, отложил конверт в сторону, торопясь найти главное. Вот, кажется, оно в этой самодельной тетрадке.
Будто колдовали ему под руку: раскрыл дневник сразу на жёлтой, хрупкой странице с выведенным крупно, выцветшими чернилами именем «Игнатий». Пока не пробежал глазами все строчки, посвящённые второму из братьев Борисовичей, так и простоял над выдвинутой доской бюро. Подтвердилось, Игнацы Борис Корчевский - двоюродной дед ему, Александру Корнину. Но ничто не подсказывало, действительно ли Закир-ага и Збигнев Корчевский – одно и то же лицо. Поэтому о «находке» в дневнике покойного артиллериста знать графу преждевременно.
Возбуждённый событиями дня, изменившими размеренное течение последних месяцев, Корнин ни на чём не мог сосредоточиться. Облачившись в шлафрок, рассеянно отобедал в одиночестве и, отпустив приходящую прислугу, то мерил шагами тесный домашний кабинет из угла в угол, то выходил в гостиную и валился спиной на подушки дивана, то стоял у окна. Угловой дом окном кабинета выходил на Фонтанку, ограждённую чугунным парапетом. Вода между вертикалями гранитных берегов была опаловой, отражая молочное небо белой ночи. Постепенно возбуждение спадало. Чтобы окончательно успокоиться, Александр применил привычное средство – стал перебирать умственным взором образы Ивановки.
Сыновья Александра Андреевича, погодки, ещё в детстве заявили о своём выборе. Буду путешественником, сказал старший. Михаил пожелал стать помещиком. Много позднее о своих предпочтениях рассказала уже взрослым братьям Маша. Она намеревалась служить униженным и оскорблённым. Все трое с тем или иным приближением желания свои претворили в жизнь. Может быть, второй сын и мог по способностям составить конкуренцию брату. Во всяком случае, церковно-приходскую школу в Александровке закончил успешно. Только от дальнейшего обучения наотрез отказался: «Нашто мне, бедняку, ваше образование». Тогда Корнинский прииск уже стал семейной легендой. Нижегородские Корнины, в том числе упрямо бездельный бывший инженер, жили тем, что давала Ивановка и скупо отсчитывала тётка Таня из своего чулка. К счастью для всех, сначала под её руководством, потом самостоятельно, Михаил толково повёл хозяйство. Обитатели господского дома не голодали. И на одёжку хватало. Когда скончался отец, Александр учился в нижегородской гимназии. Татьяна Борисовна заявила, что по миру пойдёт, но выведет племянника в люди. Выделять накопленные рублики на общий стол она перестала. Все свои деньги, до копейки, истратила на поддержку гимназиста, потом студента столичного университета. Покойница оставила живым родичам серебряный рубль и мелочь медью. Но Александр уже перевели в разряд казеннокоштных студентов. Пока учился, Азиатский музей имел на него виды, ибо юный нижегородец к выпуску писал и читал на всех восточных языках, имевших письменность, а на основных свободно разговаривал. Он был выпущен из Императорского Санкт-Петербургского университета первым по успеваемости на своём факультете, а на III Международном конгрессе востоковедов в Азиатском музее восемнадцатилетний переводчик «Авесты», написанной на древнеперсидском языке, был удостоен серебряной медали. Естественно, что Азиатский музей посчитал за честь принять молодого востоковеда в свою учёную когорту. Ему выделили отдельный кабинет. Но чаще его видели и слушали студенты Alma mater и участники этнографических экспедиций в Средней Азии. Научный и литературный труд знатока Востока хорошо оплачивался. Это скоро почувствовали обитатели Ивановки. Маша на пути к своему детскому выбору смогла стать курсисткой. Михаил приготовился перестраивать усадьбу.
Кабинет Корнина, как и все помещения Азиатского музея, находился в здании Кунсткамеры Императорской Академии наук. Игнатьев появился в оговоренное время с рослым адъютантом, который нёс большой портфель. Поставив его на отдельный стол, заваленный манускриптами, подполковник вышел за дверь. Заговорщики расположились на затёртом кожаном диване.
Граф показал глазами на портфель.
- Бумаги и часть денег. Уж постарайтесь, Александр Александрович. Вам даны широкие полномочия. Действуйте по усмотрению. Вопросы тактики решаются на месте, говаривал один известный генерал. Изучите основные инструкции. А дополнительные, коль в таковых понадобится нужда, вам передаст штабс-капитан Скорых, комендант гарнизона в Сары-Таш. Он – живой центр и для тех, кто будет заниматься разведкой железнодорожной трассы в сторону Китая, и для вас. Очень надёжный человек. Обучен действиям в горах. Если что, придёт на помощь. Оттуда, из Алайской долины, и начинайте изыскания в южном направлении. Кишлак доступен нам по телеграфу. Выезжать в Туркестанское генерал-губернаторство можете в любой день. В Андижане вас встретят, снабдят всем необходимым для экспедиции, людей подберёте на месте, финансирование – через местные отделения Государственного банка от частного лица. О службе здесь не беспокойтесь. Всё будет решено и улажено без хлопот с вашей стороны. Может быть, у вас есть замечания к этому плану?
- Есть. Они появились под воздействием вашего упоминания неизвестных науке жителей высокогорья. Они могут послужить нам прекрасным прикрытием истинных причин нашего интереса к Памиру. Пусть общественность думает, что некто Корнин, этнограф, не от мира сего, загорелся идеей раскрыть тайну туземцев с львиными головами. Поскольку серьёзная наука такое начинание поддержать не может, а государство не даст денег на фантазии, сей Корнин, соблазнив таких же, как он, сумасшедших, организовал на свой страх и риск частную экспедицию.
- Великолепно! – воскликнул Игнатьев, потирая ладонями колени.
- Начать, как мне представляется, необходимо с Бухары. Это, можно сказать, Мекка Средней Азии. Там, среди местной интеллигенции, есть наши друзья, больше чем друзья. Я узнал о них в Самарканде. Адрес мне дали в местном отделении Императорского Географического общества. Надеюсь найти через них проводника, который дальше, чем кто-либо из аборигенов, забирался в горы Памира. Почему я так уверен в их помощи? Речь идёт о вдове Захир-аги, её близких. Они заинтересованные лица. К слову, никакого обмана с нашей стороны не будет. Я действительно намерен, одновременно с решением основной задачи, внимательно посматривать по сторонам. Не может быть, чтобы наш улем не оставил никаких следов.
Глава III. Хозяйка Русского дома.
На перроне станции Бухара вокзальный служащий – в форменном кителе поверх туземного платья, в фуражке с кокардой железнодорожника - уверенно указал направление, когда приезжий господин произнёс «Русский дом». Поклажа у Корнина была лёгкой, и он быстрым шагом двинулся чистыми улочками шахристана. Европейскую одежду он сменил в дороге на красный, с чёрной полоской туркменский халат, опоясался пёстрым платком, голову покрыл чёрной, с белым узором ферганской тюбетейкой.
В восточном городе, куда не пойдёшь, базара не обойти. Базар – центр жизни обывателей от утреннего крика ишака, натужного и долгого, до вечерних звёзд в чистом небе, крупных и ярких, как луны. Функции его универсальны: торжище, столовая (дармовая для собак и дервишей), ночлежка, народный университет, выставка мод и тщеславия, место оглашения государственных актов, знакомств, деловых контактов и драк между различного рода группировками. Здесь, до прихода русских, публично наказывали и казнили. Это театр под открытым небом – кукол и лицедеев, устное издательство местных и мировых сплетен. Даже с выпуском первой в Средней Азии газеты на узбекском языке, нетерпеливые потребители свежих новостей, и аборигены и приезжие, спешили ни свет ни заря на базар. Там (божились изумлённые русские, которых в автономиях всё прибывало) можно услышать подробности последнего заседания Государственного Совета Его Императорского Величества за несколько часов до публикации официального отчёта в прессе Санкт-Петербурга.
И на пути Корнина оказался базар. Подавив в себе желание потолкаться среди лавок, этнограф обошёл небольшую мечеть и оказался перед зелёными воротами. Из-за высокой ограды слышались голоса: оживлённый разговор, смех. Чьи-то умелые пальцы постукивали по натянутой коже бубна. И в такт звукам древнего, как человечество, инструмента ломкий юношеский голос запел речитативом на фарси. Корнин был зачарован ритмом и голосом:
Жизни стыдно за тех, кто сидит и скорбит,
Кто не помнит утех, не прощает обид.
Пой, покуда у чанга не лопнули струны!
Пей, покуда об камень сосуд не разбит.
Рубаи Омара Хайама – определил Корнин и постучал мякотью кулака по доскам калитки в воротах. Калитку открыл древний привратник с тёмно-коричневой, точно у мумии, кожей на арапском губастом лице. Корнин в знак приветствия провёл ладонями по лицу сверху вниз. Старик ответил тем же и добавил: «Я только вольноотпущенник моего покойного господина, достойный человек; проходи, если пришёл с миром. Хозяйка на женской половине, сейчас выйдет».
Корнин осмотрелся. В глаза бросилось украшение фонтана во внутреннего дворе, поросшем плодовыми деревьями. Над ниспадающими струями воды высился безрукий и безголовый торс обнажённой языческой девы. Интересно, знает ли мулла, какое божество нашло приют рядом с мечетью? Под кустами, осыпанными мелкими розовыми цветами, были расставлены белые скамейки со спинками. Молодые мужчини и женщины сидели на них, стояли рядом в вольных позах, разговаривали, смеялись. Шла игра в «байтбарак»: один произносил строку известного поэта, кто-нибудь из играющих торопился назвать следующую строку. Преобладали девичьи мусульманские наряды, не столь строгие, как одежды замужних женщин. Сильная половина человечества предпочла европейское платье в самых неожиданных комбинациях: сапоги и фрак, например. Несколько молодых людей пришли в сюртуках и тюбетейках. Среди них выделялся курносостью и белыми ресницами русский. Впрочем, сочетание туркменского халата и ферганского головного убора на Корнине выглядело не менее смешно. К одной из скамеек был прислонён бубен размером с колесо небольшой арбы. Возле инструмента сидел подросток с тонким нервным лицом.
Собравшиеся у фонтана заинтересовались незнакомцем. Одни смотрели на него открыто, другие боковым зрением. Корнин почувствовал неловкость. Выручила пожилая женщина, появившаяся на аллее.
«Хозяйка? Разумеется, хозяйка».
Если бы Фатиму, давно переставшую считать свои года, так закутать в чадру, чтобы оставались не скрытыми только гранатовые, тепло мерцающие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, то встретившийся с ней взглядом мог бы обмануться насчёт возраста обладательницы этих глаз. Они сохранились такими, какими увидел их почти сорок лет назад Збигнев Корчевский, откликавшийся на имя Захир-ага. Но пожилая персиянка, давно признанная вдовой публичным оглашением муллы, к ухищрениям, которым способствовал наряд мусульманской замужней женщины, не прибегала. Вне дома она носила традиционные для её социального положения и возраста платья. Паранджу забросила в чулан, в чадру стыдливо не куталась. Каждый мог видеть и прядь седых волос на виске, и пожелтевшее, в сетке мелких морщин лицо.
Увидеть вдову знаменитого бухарца можно было последнее время в типографии, где набрали «Записки» улема на русском языке по первому петербургскому изданию. Долго и трудно шёл набор арабским шрифтом на фарси и узбекском. Первое поколение местных типографских работников только училось у приезжих из России мастеров благороднейшему делу человечества. Не обходила она вниманием и единственную в городе, знавшем до этого лишь мектеты и медресе, светскую двуязычную школу, в которой Искандер Захиров, сын персиянки и русского с польской кровью, преподавал литературу, одинаково владея речью Пушкина и Алишера Навои. В ней дети русских чиновников, врачей, педагогов, типографских работников, учёных, привлечённых «белым пятном» на карте Азии, и состоятельных горожан, из местных, становились двуязычными. Этому способствовала самая гуманная на земле сила – поэтическая. Национальная политика Петербурга поощряла русских чиновников и офицеров к овладению местными языками удваиванием денежного жалованья. Тем самым русские, располагали к себе «завоёванных» сильнее, чем все какие-либо иные дружелюбные жесты, экономические послабления и религиозная терпимость. Связь Фатимы с образовательным учреждением нового типа была не только духовной. Получив по наследству от мужа земельный участок, она нашла партнёра в московском доме Морозовых, занялась хлопком. Сказочная прибыль дала ей возможность меценатствовать. Особое удовлетворение получала от поддержки молодых талантов, будь то литература, музыка, изобразительное искусство, национальный театр «Кызыкчи». В дом бухарского улема зачастили те, кого требовал к священной жертве Аполлон.
Дом обладал магической силой притяжения. Здесь жил автор «Записок», интерес к которым рос вместе с интересом к своей земле, к прошлому народов и племён, только начавших выходить из состояния векового застоя. Через эти ворота он покинул дом, чтобы навсегда исчезнуть в ущельях Памира и превратиться в национального героя. Таинственное событие возродило интерес к племени львиноголовых людей, якобы наблюдающих с Крыши мира за обитателями долин тёмно-синими, как небо над снежными вершинами, глазами. Просто любопытными или безжалостными? На вопросы такого ряда всегда берутся отвечать поэты, вообще люди искусства. Восток издавна был заселён служителями муз. Фирдоуси, Хакани, Навои, Низами, Хайям, Саади, Руми, Хафиз, Джаами… Одно перечисление этих звонких имён – уже поэзия. Но их тени молчат о львиноголовых, порождённых демонами в новое время. Значит, дело за новыми поэтами. Они уже появляются. Их время под боком у заоблачных гор только началось. Оно успело породить малую горстку творцов. С некоторыми из них можно встретиться в «Русском доме». Кто первым и когда дал это название дому Захир-аги? Никто не помнил. Но название быстро прижилось.
В родных стенах Фатима одевалась в подражание жены персидского посла в Петербурге (видела в иллюстрированном журнале): строгое европейское платье с некоторыми элементами женского парадного костюма знатной персиянки. Чадра здесь излишня. В седых, поднятых от шеи к затылку волосах – только кружевная чёрная наколка. Такой предстала она перед Корниным. Когда хозяйка и гость, с вежливыми улыбками сошлись у фонтана, Александр Александрович назвал себя и склонился к сложенными под грудью руками для поцелуя. Фатима высвободила правую руку и, словно столичная светская дама, лишь заброшенная волею обстоятельств в мусульманскую страну, протянула её денди в тюбетейке со словами: «Какие у вас необычные волосы! Я таких ещё не видела». Её русская речь была безупречна.
Через несколько минут они сидели в кабинете Захир-аги за низким круглым столиком, уставленным кофейными приборами и вазочками с восточными сладостями и фруктами. Вдова в память о муже старалась хранить старые вещи и предметы обстановки в этом помещении дома, устроенном по-европейски. Но поскольку кабинет стал её рабочим местом, сюда невольно проникали новшества, сопутствующие женщине, наполненные её индивидуальностью. Прибавилось книг с персидскими миниатюрами, появились древние статуэтки, расписанные яичной темперой.
Корнин изложил свою историю, умолчав о возможном родстве Корниных с ветвью Захир-аги. Рано говорить о том, чему нет весомых подтверждений, решил учёный. Он держался в рамках заинтересованного читателя «Записок». Пришлось объяснять, почему он оказался в Средней Азии. Разумеется, русский открылся перед персиянкой лишь в той степени, которая стала достоянием молвы и прессы: его давно волнует легенда о синеглазых памирцах, таящихся в скалах. Он заинтересован как этнограф и лингвист.
За открытыми во двор окнами кабинета послышался голос, исполнявший рубаи под бубен. «Тимур! – извинившись перед гостем, громко позвала хозяйка. – Загляни ко мне, мой мальчик. И отца приведи».
В кабинет вошли двое почти одинакового роста и схожие лицами, словно списанными с иранских миниатюр. Только светло-карие глаза («золотые», о таких говорят), рыжинка в густых волосах открывали тайну родовых корней. Корнина охватило приятное волнение: неужели мои родственники? Младшему было лет пятнадцать, старшему – под сорок. Представились гостю: «Искандер Захиров», «Тимур Искандеров». По знаку матроны уселись за кофейный столик. Фатима смотрела на сына и внука влюблёнными глазами. Корнин назвал себя.
- Перескажите-ка, родные мои аэды, памирское сказание нашему петербургскому гостю.
Тимур от удовольствия и гордости вспыхнул. Искандер улыбнулся:
- В словах нашей повелительницы, Александр Александрович, полуправда. Мой сын Тимур действительно обещает стать поэтом, если не будет размениваться на мелочи и не соблазнится гибельной для всякого истинного таланта богемной жизнью.
- Закирджан и Салих не допустят, - с деланным разочарованием вставил фразу Тимур. Вон как бедного Садриддина повязали.
Фатима пояснила гостю:
- Мой внук назвал Фурката (он пишет на узбекском языке) и двуязычного таджика Завки, наших состоявшихся поэтов. Оба они в саду. А Садриддин, совсем мальчик, надежда таджикской литературы, за ним действительно нужен глаз да глаз – пылок чрезмерно.
- Да, это так, - подтвердил сын Збигнева и Фатимы и продолжил прерванную мысль. - Сын мой рождён с талантом, а я вот не удался. Поэтому стал критиком и учу будущих поэтов, как писать стихи… Ладно, ладно, мама, я не прибедняюсь. А сказание… С удовольствием. Надеюсь, когда мы откроем у себя в Бухаре профессиональный узбекский театр, наподобие таджикского «Созанда», новый Гомер, Тимур Искандеров, напишет нечто вроде «Памириады».
- И напишу!- парировал шутку отца легко возбудимый сын.
- Уже сочиняй! А пока ты творишь, я займу гостя одним из народных вариантов сказания.
Откинувшись к спинке стула, закрыв глаза, Искандер начал чтение по памяти народной эпической поэмы, покачиваясь в такт ритма. Сын не перебивал отца, но когда чтец в затруднительных для себя местах делал паузу, Тимур продолжал прерванную строку.
Корнин сидел как завороженный. Многие архаичные слова таджикского языка он слышал впервые. Наконец, старший из «рапсодов» спохватился:
- Вы понимаете?
- Не всё, - признался Корнин, - но я будто слышу музыку.
Тогда Искандер пересказал русскими словами напетое. Александр Александрович будто увидел воочию горных жителей с густыми гривами царственных зверей. Лица их доведены до «львиного образа» искусной татуировкой или другими косметическими ухищрениями. Возможно, они надевают маски с глазами из лазурита, синего, как небо над ледниками. А может быть, действительно они - потомки македонцев? Во всяком случае, никто из европейцев их не видел. К обитателям же высокогорных кишлаков «демоны вершин» не приближаются. Как пройти мимо такой волнующей загадки? За очередным кофейником Корнин обещал своим собеседникам начать поиски загадочного народца в районе пропажи Захир-аги. Фатима разволновалась.
- Искандер, Тимур, отправляйтесь в сад. Гости заждались. А мы с господином инженером здесь ещё побеседуем, - (пауза, пока сын и внук улема покидали кабинет). – Дорогой наш друг… Позвольте так называть вас… Я верю: вы задумали благородное дело и не передумаете. Но каковы ваши средства? Понимаю, средств почти нет. Не откажите принять от меня некоторую сумму денег. Не возражайте! Я могу выехать на Памир и поселиться, скажем… - (видно было по лицу женщины, что она знает местность по частому разглядыванию карт в мысленных поисках мужа), - в Дюшанбе, чтобы быть вам полезной. Вы меня не знаете. Вы, мне кажется, плохо представляете, на что способна в иных ситуациях женщина. Притом, ведь это предприятие касается меня лично. А вдруг… А вдруг я не вдова!
До вечера Корнин успел перезнакомиться с гостями Фатимы. Это была местная молодёжь, приезжие из других городов эмирата и русского Туркестана, также подданные хивинского хана. Объединяла эту разноязыкую публику любовь к музам искусств и наук. Корнину представились знатоки восточных языков и древней поэзии, закончившие духовные школы; старшеклассники и учителя светских двуязычных школ, открытых новой администрацией. Были гимназистки из Ташкента и города Верного, служащие первых публичных библиотек, типографий, невиданных здесь ранее музеев, метеостанций и ташкентской обсерватории. Последняя возникла как бы на четырёхсотлетних руинах обсерватории Улугбека, великого и несчастного сына Тамерлана. Каждый находил для себя в «Русском доме» то, ради чего раз в неделю стоило преодолевать расстояния, бытовые и служебные препятствия. Корнин убедился, что далеко не все русские - «господа ташкентцы», пожиратели немыслимо дешёвой баранины. Погорячился едкий Салтыков-Щедрин с огульными обвинениями!
Нарождающаяся духовная элита европейского типа училась у русских и сама давала им уроки тысячелетней мудрости Востока, исправляя ошибки новой администрации, помогая своим славянским коллегам находить достойные выходы из тупиковых, казалось, ситуаций.
Среди барышень, и местных и русских, по-разному красивых, выделялась одна, не красавица. Корнин всё чаще поглядывал на неё. Была она небольшого росточка с маленькой грудью и узкими бёдрами. Одета в серое платье и шляпку под цвет, с вуалькой, едва покрывающую серые же волосы, собранные сзади в узел. «Серенькой курочкой» мысленно назвал её Корнин. Он услышал её приятный грудной голос, когда она обсуждала с киргизским поэтом Токтогулом тонкости старинных газелей под неторопливое поедание ягод с грозди винограда на блюде, которое держал в руке кавалер в красной косоворотке навыпуск. Он называл девушку Ариной. Прозрачные её глаза неопределенного цвета выражали ум незаурядный и ещё нечто такое… такое… Словом, они делали привлекательным её некрасивое веснушчатое лицо.
После разговора с Фатимой Корнин мог бы остаться в Бухаре. Однако согласно плану Игнатьева необходимо было появиться в Андижане. По распоряжению хозяйки в урочное время подали экипаж. Фатима провожала своего тайного сообщника за ворота, давая вполголоса деловые советы. Дороги и тропы региона были известны ей не по картам. Долгожительница Бухары намного лучше русского знала, как организовать караван – нанять и снарядить людей и вьючных животных.
- Итак, до встречи, дорогой мой, возможно, в Дюшанбе. Я буду следить за вашим передвижением. А вот и попутчица вам.
В двуколке, наподобие кабриолета, уже сидела за спиной возницы его «серенькая курочка» в серебристом пыльнике с откинутым капюшоном. Девушка ответила улыбкой на немой вопрос соотечественника в восточном одеянии:
- И у меня ночной поезд, господин Александр…
- Корнин, Александр Александрович, - подсказал путешественник, усаживаясь рядом с попутчицей. – А вы Арина… позвольте по батюшке… Спасибо, Арина Николаевна. Вы тоже в Андижан?
- Я коренная самаркандка, не удивляйтесь, уже появились такие среди наших. Послезавтра мне выходить на службу. Я фельдшерица.
- Прекрасно, значит, есть надежда ещё свидеться.
- Вряд ли. Начальство наметило направить меня в отдалённый медицинский пункт. Ещё не знаю, какой.
- Жаль. Не пропадайте.
- Госпоже Захировой мой адрес будет известен.
За разговором не заметили, как оказались на оживлённой привокзальной площади, как сели в вагон, как промелькнули за опущенным стеклом почти три сотни вёрст полосатых. В купе, кроме них, никого не было. В Самарканде, посадив девушку на извозчика, Корнин снизу вверх посмотрел ей в лицо и подумал, будь оно хоть чуточку красивее… Потом перевёл взгляд на глаза юной служительницы Асклепия и вдруг выпалил:
- Арина Николаевна, выходите за меня замуж.
Эти слова перекрыл резкий свисток близкого паровоза. Вряд ли девушка услышала предложение. Она заулыбалась, показывая пальцами на уши, и местный «ванька», в такой же, как у провожатого, чёрной с белым ферганской тюбетейке, повязанной пёстрым платком, увёз её вместе с улыбкой непонимания.
Глава IV. Неожиданный напарник.
В Андижане, унылом азиатском городишке, если рассматривать его отдельно от райской природы, находились военные склады Туркестанского генерал-губернаторства. Они напоминали собой пещеру Али-Бабы. Только запросы Корнина были скромные. Предстояло запастись геодезическими инструментами и предметами походной экипировки. Главный же «инструмент» этнографа был всегда при нём - собственный уникальный слух. Его мало назвать музыкальным. Его не с чем сравнить. Это особенный слух прирождённого лингвиста. Обычный человек, не наделённый им, может сколько угодно вслушиваться в звуки незнакомого языка. Он не уловит фонетических особенностей чужой речи; по сути, будет к ней глух. Ещё этнограф не расстаётся с блокнотом и карандашом, и с особо раскрашиваемой в пути картой. Обычно её основой служит тот или иной план местности. Но на этот раз у Корнина не было даже глазомерного эскиза, чтобы, услышав незнакомую речь, отметить ареал её распространения. Карту придётся создавать по мере продвижения по долинам нагорья к стратегическому перевалу. В любом случае, выйдет ли экспедиция из Дюшанбе или из Сары-Таш. Необходимо попасть на реку Бартанг, которая в своих верховьях называется Оксу. Об этом писал Захир-ага. Для определения широты и долготы на местности понадобится секстант, а надёжный хронометр у Корнина свой. И компас на поясе. Он может проводить глазомерную съёмку или мензульную. Для этого нужен нехитрый инструмент, а навыки им обретены давно.
Эти мысли постоянно занимали Корнина. Список вещей, инструментов, продуктов питания, жизненно необходимых заброшенной в горы экспедиции, пополнялся и уточнялся. Крепло решение свести до минимума число участников. Ему достаточно опытного помощника, пары казаков, проводника и погонщика вьючных животных. Последние знают, какое копытное лучше вьючить при смене типа местности, лошадей или верблюдов, яков или ослов.
Задание Игнатьева может осложниться, если случится встреча с легендарным племенем. Как вести себя при этом? И как поведут себя «синеглазые»? К какой языковой семье они принадлежат? Каким богам поклоняются? Сплошные вопросы и ни одного ответа. Долг цивилизованного человека вывести во всемирную семью из ледяных пещер неведомых изгоев человечества, загнанных историей в малопригодные условия обитания. Кто и когда напугал или обманул их, лишил доверия к соседям? Кроме того, Корнин как бы взял на себя обязательство перед семьёй улема приложить все силы, чтобы выяснить его судьбу. Помнится, Захир-ага пропал в горном районе, где Вахш принимает воды Обихингоу. Вдоль русла притока, поднимаясь против течения, можно подняться на самую верхнюю «крышу» Памирского нагорья. Кажется, с другой стороны ближе всего подошёл к «белому пятну» Федченко.
Письмо вдове улема Корнин отправил на другой день после приезда в Андижан. Поселили его в гостинице при штабе. Он проводил в номере ночные часы и после завтрака начинал обход интендантских служб. Приятной неожиданностью стал приезд Искандера.
- Вы откуда, сударь? – удивился Александр Александрович, пожимая протянутую руку.
- Из Бухары, ночным поездом.
- И что вас сюда привело?
- Если не откажете, составлю вам компанию в горах. Впрочем, вот вам письмо от Фатимы Самсоновны. Рекомендую начать с него… Позвольте, я ополоснусь, - и отошёл к рукомойнику, сбросив на спинку стула редингот и солнечную шляпу.
Корнин, присев на подоконник, вскрыл конверт. Письмо было на нескольких листах.
- Егор! - окликнул он в растворённое окно казённому прислужнику, - неси самовар, голубчик.
Пока Захиров пил с дороги чай, Корнин прочёл письмо хозяйки «Русского дома». Деловая женщина сообщала, что начала сборы для переезда в Дюшанбе на всё лето. Она предлагает (и уверена, что убедит своего петербургского единомышленника) начать экспедицию от места слияния рек Обихингоу и Вахша. Там русских будут ждать её люди. Выше по течению первой из названных рек, у границы большого ледника, пропал Захир-ага. Она разыскала проводника, который последним видел его тридцать лет тому назад. Старый горец согласен показать то место. Ни он, ни погонщики ослов по-русски не говорят. Ей известны способности и знания господина Корнина, но в глубине гор, что ни кишлак, то своё наречие. Поэтому она рекомендует в помощники сына. Искандер крепок, владеет не только литературным таджикским языком, но и его отдельными народными говорами. Кроме того, он закончил специализированную гимназию в Верном, откуда выпускают сразу учителей для низшей школы по двум профилям. По второму её первенец – географ, науку эту любит и знает, в курсе всех открытий, что сделали русские натуралисты за последние двадцать лет. А лучшая ему рекомендация – участие бухарца, тогда юного практиканта, в экспедиции знаменитого путешественника Федченко.
Последние строчки письма так обрадовали Корнина, что он бросился тискать Искандера Приставленный к петербуржцу отставной солдат Егор вызвался сбегать за колбасой и «запивкой», да молодые люди, перешедшие на «ты», решили отметить начало экспедиции в чайхане, где гяурам в отдельном помещении подавали вино.
Весь день улицу спасала густая тень акаций и тополей, не давая солнцу пролиться на глиняную твердь под ногами слепящим светом и жаром. К вечеру оно, став сплющенным жёлтым комом на горизонте, смогло заглянуть под тополя снизу, но сила уставшего светила была уже не та. Потому, наверное, Средняя Азия и отстала от «средней» Европы, что среднеазиаты днём заняты поисками прохлады. Какое тут творчество?! Разве что стих в бреду вдохновения сочинить удаётся. В сумерках же стекается лучшая половина Востока в чайхану на дразнящий запах рыбожарки. А там, за бесконечным чаем, незаметно наступает ночь, когда всем правоверным положено спать.
По дороге оба тёзки великого македонца говорили о Памире. Искандер, не знавший о секретном задании Корнина, не сомневался, что Александр разделяет мнение матери начать поиски Захир-аги и его предполагаемых похитителей от устья Обихингоу, с продвижением в глубь нагорья вдоль русла реки. Но Корнин ведь был связан секретным обязательством поиска пути к перевалу Хунджераб. Правда, он получил право широкого маневра. Тем не менее, всё не мог определиться, откуда начать – из Сары-Таш ли, или из Дюшанбе.
Искандер, сам того не ведая, покончил с колебаниям своего руководителя по предприятию. Расхваливая опытного проводника, он вдруг произнёс «Оксу». Корнин приостановился: «Как? Повтори, пожалуйста» - «Река Оксу. Я не знал ни одного человека, который побывал в её долине. Теперь знаю. Это наш проводник. За истоками Оксу – Индия». - «Как он туда попал?». – «Случайно. Утверждает, что от истоков Обихингоу пройти в долину Оксу несложно». – «Любопытно», - произнёс Корнин, думая о своём.
Открытая на улицу веранда чайханы была заплёвана зелёной от наса слюной. Мужчины сидели на скрещенных ногах, пили чай, пиала за пиалой, неторопливо поедали рыбу, жареную в хлопковом масле. Хозяин встретил русских (определил он почти верно) по одёжке, с поклоном провёл на веранду для благородных, обращённую к арыку и садам. Подал, не дожидаясь заказа, чайник с зелёным ароматным чаем, аджиль – местный сорт фисташек, изюм и жареный горох. К вину в корчаге стаканов не полагалось.
Корнин разлил вино в пиалы.
- Ну, за успех! – и замер, глядя через голову сотрапезника.
Искандер повернулся в направлении его взгляда. Уже черны были кущи деревьев, наложенные на звёздное небо, и только местами блестела вода в арыке. А на ближнем берегу, под верандой, стояла женщина, будто освещённая со стороны чайханы, да так искусно, что свет падал на неё одну. За её спиной всё было чёрным. Женщина, несмотря на тёплую ночь, была закутана от плеч до расшитых жемчугом сапожек в шаль, как в чадру. Молодое лицо со странным блеском глаз было открыто. Волосы на изящной голове блестели серебром. Так здесь не одевались ни мусульмане, ни русские. Она произнесла только одно слово: «Готовьтесь!». Мужчины переглянулись, а когда вновь посмотрели в ту сторону, откуда донеслось слово, женщины не было. Невыносимая тоска охватила молодых людей. Они долго сидели молча, не притрагиваясь к вину. И почему-то ни в пути домой, ни укладываясь спать, ни утром – вообще никогда никто из них не напомнил другому об том явлении и никто не спросил другого, что же это было.
Ночью Корнин составил для Игнатьева шифрованную телеграмму. В ней лаконично обосновал свой выбор пути к стратегическому перевалу. Да, получается длинней, чем от Сары-Таш. Зато, во-первых, дальше от китайской границы; во-вторых, центр Памира менее населён, чем окраины (значит, дольше сохранится тайна экспедиции); в-третьих, решается дополнительная задача – поиски таинственного племени в местах его предполагаемого обитания; в-четвёртых, выполняется дело чести, связанное с именем знаменитого улема. Ведь Россия своими успехами в Средней Азии обязана и его запискам.
Ответную телеграмму Корнин получил к вечеру того же дня. Граф одобрял решение своего избранника. Но обратный путь распорядился изыскать всё-таки в сторону Алайской долины. Дальнейших распоряжений ждать в Сары-Таш.
Глава V. Жильцы и гости
кишлака Сары-Таш.
Кишлак Сары-Таш укрыт от северных ветров увалами Алайского хребта. На южной стороне долины, за рекой, - синяя, с белым верхом, стена горной цепи. Поручик его императорского величества Василий Фёдорович Скорых видит её ежедневно из окна комендатуры.
Горы не скупятся на воду, поэтому местным киргизам нет нужды разбирать каналами Кызыл-Суу. Яровой пшеницы и ячменя, капусты, моркови, лука, стручкового перца хватает для пропитания поселян. Дыни, виноград, абрикосы, сливы разнообразят стол. А жирная баранина удлиняет жизнь рогатому скоту и верблюдам. Коней же местные мусульмане в пищу не употребляют. На лошадях пашут, скачут за зайцами по Алайской долине, красуются перед невестами. В горы предпочитают подниматься на ослах. Верблюдов снаряжают для перевоза товаров в Кашгар. Китай совсем рядом - в шестидесяти верстах на восход. Границу стережёт неполная сотня казаков-семиреченцев под командой хорунжего Пименова при одном полевом орудии, с прислугой. «Императорскую пехоту» представляют комендант гарнизона Скорых, военный телеграфист, штатный денщик георгиевского кавалера и вольнонаёмный слуга Гаврилов. Отставной солдат перебрав в уме благозвучные чины, остановился на «адъютанте его благородия». Так представлялся. Казаки решили, что «адутан» - это имя. Вскоре все, включая хозяина, стали звать его, если не Гаврилов, то Адутан. Кроме границы, конное воинство охватывало дозором всю долину на запад, куда доскачет конь, до того как пасть (из устного творчества первого коменданта).
Весь кишлак из серой глины: заборы-дувалы вдоль узких улочек, пересекаемых арыками; дома, печи для выпекания лепёшек, растапливаемые камышом, хозяйственные постройки, загоны для овец. Кучка хижин на возвышенном месте занята под комендатуру. Караульное помещение у ворот украшено рогами горного барана, архара, да портретом царствующего императора Александра III. Поручик занял «покои» Шестака. Телеграфист потеснился, давая место «пехоте» и орудийной прислуге. Пушечку установили во внутреннем дворе на платформе арбы, и она стала украшением двора. Вокруг ходит часовой, поглядывает через дувал. На утренние и вечерние поверки Скорых выезжает в седле. Этим он как бы стирает разницу между пешим начальством и «конной автономией» не в меру самостоятельного хорунжего.
Подсинец приобрёл здесь в память о любимом генерале белого карабаира, аристократа лошадиного племени, со змеиной головкой, к нему – высокое киргизское седло, ковровый чепрак и потник из белой кошмы. Старинные серебряные стремена с широкой подошвой подарил коменданту мулло, из таджиков, у которого русский брал уроки сразу по двум местным языкам. Учитель и ученик сошлись близко. Жильё духовного пастыря округи лепилось к боковой стене маленькой мечети с синим куполом и минаретом, возвышающимся над садами кишлака. Старый священнослужитель был назначен в Сары-Таш с появлением здесь русских. Он объяснялся на языке новых завоевателей. Прислуги не держал. Кроме него, огромного, яркого петуха по кличке Огонь и ласковой собаки Агуры, белой масти, в доме не было ни одной живой души. Старик не пропускал ни одной коровы, встречающейся ему на пути - останавливался и угощал животное каким-нибудь лакомством.
Собираясь к нему с визитом, офицер переодевался в халат из полушёлковой ткани в узкую цветную полоску, голову покрывал тюбетейкой местного изготовления. Тип лица, небольшая бородка клинышком, запущенная Скорых на новом месте службы, платье мусульманина делали его во мнении местных «своим», что способствовало мирному сосуществованию аборигенов и пришельцев с севера. При новом коменданте столкновения между теми и другими стали редкостью. Скорых перевёл казаков из кишлака подальше от греха, в заброшенную усадьбу при дороге из Сары-Таш в Ферганскую долину. Отсюла начинался крутой подъём к перевалу. Здесь же поставили саманную часовенку, посещаемую дважды в год полковым батюшкой. В кишлак время от времени наведывался фельдшер, заглядывал служилым в рот, ноздри, уши, заставлял их раздеваться донага, приседать. Выявив больных, оправлял их до выздоровления на сеновал, приспособленный под лазарет. Для связи между комендатурой и казармой со стойлами под одной крышей служили ракетница и всегда готовый вскочить в седло посыльный. Военно-походный телеграф, заменивший гелиограф, позволял в случае опасности или какой-либо нужды дать весть в Андижан.
От ворот дома при мечети Скорых увидел в жилой комнате через дверной проём с откинутой занавеской слабый огонёк и освещённое им белобородое лицо. Странно, дневного света достаточно, чтобы освещать помещение. Во внутреннем дворике гостя встретила, виляя хвостом, Агура. Пока обходили древний вяз, огонёк погас. Запахло горелой травой. Переступив порог, комендант застал мулло на молитвенном коврике. Обратив лицо к Мекке, коренастый старик, в белом шерстяном чекмене поверх ватного халата, читал одну за другой суры Корана. При этом он качался вправо и влево, произнося традиционные формулы, становился на колени, касался пола сначала ладонями, затем, распростершись, носом. Русский оставил снаружи чувяки, переступил порог. «Аллах Акбар!» - закончил мулло молитву и произнёс «алейкум ас-салам» в ответ на «салам алейкум» поручика, с движением ладонями по лицу сверху вниз. Затем жестом пригласил гостя в угол на расстеленные на полу ватные одеяла. Хозяин вышел в смежное помещение и вскоре возвратился с медным подносом, уставленным посудой с угощениями. Они долго, в молчании пили зелёный чай, ели пышные лепёшки из ячменя, сыр и жареную баранину. Обычно после трапезы гостям предлагали дурманящий табак нас, смешанный с известью и золой, или гашиш. Первый клали под язык. Второй - на блюдце с тлеющим угольком. Сладкий, вызывающий приятные видения дымок втягивался через тростинку в ноздрю. Но Василий, давно отведавший для интереса того и другого, не любил состояние опьянения, какого бы происхождения оно не было. А хозяину, привычному к восточному зелью, этикет не позволял наслаждаться тем, от чего отказывался гость. Потом они вышли во внутренний дворик и устроились на кошме под древним вязом, который здесь назывался карагач.
- Что нового, домулло? – спросил Скорых по-таджикски. Он не из простой вежливости называл священнослужителя мудрым человеком. Этот старик, удостоенный белой чалмы, повязанной так, что конец ткани свисал на плечо, казалось, обладал всеми знаниями, что накопил Восток за тысячи лет цивилизации. Жёлтая, с благородным оттенком старинного пергамента кожа на его заостренном лице была иссечена серыми морщинами, глубокими и короткими. Будто само время оставило на нём знаки тайных письмен. Небольшие глаза поблескивали бирюзой в прищуренных веках. Такой прищур называют хитрым. Скорее, это признак хитроумия. Оно присуще бывалому человеку, наделённому от природы быстрым и находчивым умом. Хитроумным называли Одиссея.
- Моему молодому другу, лучшему из кафиров, должно быть известно, что в нашу сторону направляется караван, снаряжённый самим Белым Царём. Поздравляю с возможностью проявить усердие подданного в глазах своего повелителя.
- Об этом я ничего не знаю, домулло. Меня бы известили по телеграфу.
Старик пытливо посмотрел в глаза собеседнику, убедился в искренности сказанного.
- Мысль человеческая быстрее электричества, что бежит по вашим проводам. Вы, раса нетерпеливых, для обретения могущества пошли лёгким путём: приспособили пар, чтобы быстрее передвигаться, нашли способ разговаривать на большом расстоянии, лечить болезни порошками. Завтра, думаю, будете летать, словно птицы. Да, это скорый путь к могуществу. Но всякие технические приспособления, всё искусственное ослабляют природные задатки человека. Сначала они засыпают, затем отмирают. Но есть другой путь. Он более длинен, требует постоянного, долгого самоусовершенствования тела и воли. В человеке есть всё, что уже придумали вы. Ничего не дано создать вам, чего нет в человеке. Силой воли можно излечиться от самой страшной болезни и оторваться от земли, перенестись на другой её край или даже к звёздам, по желанию остановить течение собственной жизни и в нужный момент воскреснуть. Ин ша Алла. Если Аллах соизволит, - повторил по-русски. - Этим путём пошёл Восток. И отдельные мудрецы обрели божественную силу. Но Запад соблазняет лёгкостью преодоления препятствий. Думаю, Западу суждено торжествовать в слабом человеке, пока человек и себя самого не заменит машиной, более совершенной, чем он. Человечество исчезнет. Останутся единицы – люди Востока, на Памире, в Гималаях, на Тибете. И тогда наступит их время, время Шамбхалы. По вашему, Рай.
- Это всё мудро, что говоришь ты, домулло, и наводит на размышления. Но всё-таки признайся, кто принёс тебе весть о том караване? Разве ты из тех, кто уже научился пользоваться «внутренним телефоном»?
Мулло не обратил внимания на иронию кафира.
- Река времени не бесконечна и не течёт в одном направлении. Время движется по кругу, а раз так, будущее можно увидеть, оглянувшись. Внимательно вглядываясь в прошлое, можно различить за его образами, как между деревьями в лесу, многое из того, чему суждено свершиться… Скажу больше, мой друг: с появлением в Сары-Таш новых людей, ты испытаешь и радость, и горечь; жизнь твоя обретёт новый смысл. Ступай и сохраняй спокойствие. Ты не в силах ничего изменить.
Словно подтверждая мысль хозяина, с нижней ветки карагача издал петушиный клич невидимый доселе Огонь, заставив неробкого офицера вздрогнуть.
Проводив гостя до ворот и заперев их изнутри, старик впустил в жилую комнату собаку и петуха и тщательно занавесил плотной тканью дверной проём. Затем развёл огонь в чаше из лазурита, бросая в неё время от времени щепоть сухой травы из деревянной шкатулки, инкрустированной бирюзой. Дурманнный дымок поплыл по комнате, усыпляя строптивую птицу и покладистую Агуру. Мулло наугад раскрыл Коран и с усмешкой на тонких губах оторвал нижний уголок листа величиной с ноготь. Обрывок старинной бумаги был отправлен в огонь под заклинание на языке, который умолк на земле четыре тысячи лет тому назад. После этого священнослужитель достал из напольного ларя фолиант в переплёте из кожи буйвола, заколотого на Алтаре Божественного Огня, когда ещё звучал тот язык. Пергаментные страницы древней книги были испещрены письменами, неизвестными науке девятнадцатого века христианской эры. Огня в чаше из лазурита было достаточно, чтобы прочесть вполголоса гимн из священной книги Авесты, написанной на общем праязыке народов половины мира: «Вначале существовали два гения, добрый и злой дух, в мысли, в слове, в действии. Выбирайте между ними двумя: гения лжи, делающего зло, или гения истины и святости».
Перед сном мулло разделся по пояс, долго разглядывал при помощи зеркальца поясницу. Сомнений быть не могло: появившееся этой весной слева от позвоночника розовое пятнышко с шелковистым блеском увеличивалось. Тонкие губы старика дрогнули: «Ин ша Алла».
На пороге комендатуры поручика встретил всегда мрачный и всегда под хмельком телеграфист с обрывком бумажной ленты в руках: «Готовьтесь к встрече гостей, господин поручик».
Вскоре казачий разъезд доставил с перевала весть о приближении каравана. Томительно потекли часы. Наконец показались казаки сопровождения, за ними - всадники в мундирах военного покроя, без погон. Караван замыкали гружёные верблюды. На одном из них увидел Василий Фёдорович Павлиху. Перед ней сидела некрасивая девочка-подросток в огромной, как зонтик, шляпе, с большим, строгим лицом. Когда казак спускал девочку на землю, шляпа слетела с её головки, и чудесные чёрные локоны рассыпались по плечам и спине. «Меня зовут Феодорой, - сказала она поручику, ничуть не смущаясь. – А вы кто, сударь?»
Будто повторился семьдесят девятый год. Будто кто-то настойчиво, однообразным способом вновь заставлял Скорых менять направление жизни. Кажется, он начинал понимать, почему инстинктивно все эти годы избегал встречи с дочерью, почему гнал от себя мысли о ней: она неумолимо, властно вела его к чему-то страшному, неотвратимому…
Взволнованный, сбитый с толку отец уступил женщинам свою комнату – помыться из шайки и привести себя с дороги в порядок. Приставил им в услужение обрадованного Гаврилова. Потом рассеянно выслушал объяснение караван-баши, из русских, с военной выправкой, одетого в халат. Тот доложил не по форме, что начальник экспедиции и дорожный инженер следуют сзади с геодезистами, производя разбивку кривых под железную дорогу. «Учёный этнограф по фамилии Корнин с ними?» - «Нет, такового нет». - «Хорошо, располагайтесь. Во всём подсказчик вам - господин хорунжий. По необходимости обращайтесь ко мне». Скорых не терпелось прочесть в уединение письмо из Подсинска. Тяжёлое предчувствие теснило грудь. Наконец он забрался в стойло к карабаиру. Писала Нюра.
С первых строк – точно ошпарило кипятком! Дома беда: безвинно осуждён за убийство купца на Ачинском тракте Нюрин муж, Шура Безымянный (таки вышла за него замуж!). Жить на Заречье нет мочи – все пальцем показывают, плюют в сторону «родичей убивцы». Предприятие разорено, так как слух отвернул от продукции Паршина-Скорых почти всех покупателей. От горя умер Фёдор Сергеевич, сердце у него оказалось слабым. А вслед Бог забрал маму-Пашу. Близкие разбежались, попрятались. Нюра с новорожденным мальчиком переселилась на городскую сторону Подсинки, проедает последние деньги. Лишние рты отсылает в Андижан, по адресу воинской части. «Ты, чай, прокормишь черногорку и дочь. Не осуди хоть ты, братец!»
Ночь прошла бессонной. С утра мешала службе Феодора: покажи то, покажи сё… Павлиха рассказала о дорожных приключениях. В штабе военного округа начальник находчиво распорядился посадить путниц на транспорт изыскателей железнодорожной трассы Андижан-Кашгар. По пути ведь.
Поручик твёрдо решил со службой кончать. Хочет, не хочет – надо ехать в Подсинск. Нельзя оставлять Нюру с младенцем на съедение зубастому сибирскому мещанству. Пропадут. Да и кишлак на границе с Кашгаром не место для воспитания девочки без матери. Обдумав всё это, Василий, когда ночь угомонила дом, засел при свете керосиновой лампы за рапорт в штаб полка.
Глава VI. Надёжное средство.
Здесь пропущена. См. роман
Глава VII. Селение львиноголовых.
При слиянии Обихингоу с Вахшем Искандер и Корнин обнаружили стан со сладким и приятным запахом «Русского дома». Его разбила Фатима Самсоновна, истомившаяся в Дюшанбе ожиданием сына и «этого милого петербуржца». Благодаря умелой и заботливой вдове улема, зачинателям дела оставалось только повести за собой подготовленный ею караван, доверившись проводнику. Нашёлся тот самый таджик, уже в больших летах, но крепкий, который сопровождал Захир-агу тридцать лет тому назад. От вооружённого охранения мужчины отказались. Никаких казаков! Для добычи горного козла у Корнина есть берданка. Провожая уходящих в неизвестное, хозяйка «Русского дома» сказала загадочно: «Когда будете в кишлаке Сангвор, загляните в медицинский пункт. Там вас ждёт сюрприз».
Сжатая с двух сторон почти вертикальными стенами хребтов, река Обихингоу гремела валунами, ломала утёсы, грызла каменные глыбы и громоздила из их обломков завалы на своём пути, чтобы преодолевать их в неустанном стремлении слиться с другими реками и в конце концов успокоиться в каком-нибудь водоёме. Едва различимая дорога, накатанная колёсами арб, закончилась в кишлаке Тавильдара. Выше в горах каждый навьюченный ишак собственными копытами, неторопливым частым шагом прокладывал себе путь в речных наносах по мудрому ишачьему разумению. А погонщик доверялся опыту животного.
В Тавильдара Корнин и Захиров обменяли лошадей на ослов, самых выносливых и самых упрямых в мире. Тряская езда в сёдлах сменилась мягкой, благодаря не столько подушкам на ослиных спинах, сколько эластичному ходу четвероногого горца. Лошадям нужны овёс или ячмень, сено. Неутомимый ишак сам кормится всем, что попадается в пути. Далеко внизу, вместе с красными и жёлтыми тюльпанами, сиреневыми анемонами, остались угодья сладкой травы ширин-юган. Теперь попадались, в основном, корявый чёрно-зелёный можжевельник, арча, кусты жимолости, пучки жёсткой травы, иногда фисташник - карликовыми рощицами. Но и ослы не пожелали карабкаться вверх после ночёвки в Сангворе, последнем селении на границе обитаемого мира и покрытых вечными льдами скал. Глиняные кишлаки остались внизу. Здесь красной глины, добываемой в промоинах среди скальных пород, едва хватало, чтобы обмазать стены хижин, сложенных из дикого камня.
Погонщик посоветовал русскому караван-баши обменять ишаков на яков. Торг с аборигенами взял на себя Искандер. Бухарец с трудом объяснялся с жителями этого селения на краю Ойкумены. Корнин вызвался составить ему компанию на переговорах со старейшиной кишлака. С трудом одолели небольшой подъём. На такой высоте дышалось тяжело. Чувствовалась слабость во всём теле и тошнота. Кружилась голова. Наконец ровное место, застроенное хижинами. В глубине улочки показалась всадница, сидящая боком на яке. Длинная, до земли, шерсть животного создавала иллюзию плавного скольжения. Женщина подъехала к пешеходам и, улыбаясь, спрыгнула на землю.
«Не ожидали, господа?! - раздался голос… Арины. Действительно, в этом безвоздушном мире камня и льда на пути Искандера и Корнина оказалась Арина, юная миниатюрная женщина в платье-халате из толстой шерсти. На плечах чадра. Всё тёмно-серого цвета. Голова повязана белой косынкой с красным крестиком. Можно обознаться при виде веснушчатого, заостренное книзу личика. Но глаза! Таких глаз ни у кого больше нет, уж точно. Разряжённая атмосфера не способствовала бурному проявлению чувств. Мужчины издали нечто вроде радостного стона. Арина, сохранившая силы на спине яка и, видимо, привыкшая уже к высоте, в отличие от гостей снизу, могла внятно говорить:
- Мы с Махмудом только возвратились с объезда участка. Меня ещё в Дюшанбе госпожа Фатима предупредила о вашем появлении в кишлаке.
– Ну, мама! «Загляните в медицинский пункт!», – шутливо возмутился Искандер. - Ни слова нам, какая такая фельдшерица завелась на Памире.
– К сожалению, пока одна на всё нагорье. Ещё Махмуд, вроде медицинского брата.
Александр испытал укол ревности. Твёрдо решил: «На обратном пути сделаю предложение по всей форме».
Аксакал сдал просителям напрокат несколько яков за небольшие деньги серебром. Если русские не вернутся, их ишаки остаются в кишлаке. Два погонщика, нанятые Захировой, остались при своих животных; вместо них в путь собрались двое сангворцев. Перед выходом из кишлака к Корнину, улучив минуту, подошёл старый проводник. Был он озабочен. Оказалось, по-русски он кое-как объяснялся, можно было понять: «Что-то нехорошее происходит в горах, господин. Много лет назад ишаки Захир-аги также остановились здесь. Они чуют опасность». Корнин беспечно отмахнулся: ещё чего – с ослами советоваться!
Продолжив путь улема, Корнин и Захиров не забывали о других задачах экспедиции. Географические познания Искандера, опыт и способности Александра, природного этнографа, позволяли приступить к изучению «белого пятна» между Заалайским хребтом и горной цепью, которое вскоре обретёт имя Петра Первого. Бухарец собирал гербарий и образцы горных пород, проводил фотографическую съёмку элементов ландшафта. Корнин, с помощью своего спутника, делал в пути глазомерную съёмку, определял местоположение, используя секстант и хронометр, а высоты – барометром.
Миновали последнее озерцо талой воды, откуда брал начало позванивающий на камнях ручей - сай. Вдали, высоко над водоёмом, из фиолетовой щели в чёрно-коричневых скалах, местами покрытых снегом, выползал серый ледник. Нижний край его подтаивал под прямыми лучами солнца. И мелкие ручьи спешили до наступления морозной ночи переместить вниз освобождённые из ледового плена обломки горных пород. Проводник осмотрелся: здесь он расстался с улемом.
Следующее углубление в скалах уже было запечатано льдом. Непонятно было, чем питаются флегматичные длинношёрстные животные, отягощённые перемётными сумами. Вокруг редкие пятна серых мхов на сером камне, какие-то голые побеги, стелящиеся по земле. Старый проводник и погонщики при яках передвигались как ни в чём не бывало. А уроженцу Ивановки и бухарцу каждый шаг отдавался болью в теле и голове. Чувствовалось: ещё несколько вёрст крутого пути, и придётся возвращаться. Искандер и Александр подбадривали друг друга, пытались шутить. Иначе вела себя тройка горцев. На привалах разводили отдельный огонь, в стороне от чужаков. Стали неразговорчивы, хмуры, тревожно озирались по сторонам. Однажды чуткий Искандер уловил слово, сказанное одним из погонщиков: «Йети». Так называли здесь сказочных «снежных людей».
Пришёл час, когда шедший впереди проводник резко вскрикнул. Корнин приблизился к нему. Старик был испуган как никогда. «Синие шайтаны. Дальше путь опасен». Погонщики загалдели «йети, йети!», стали разворачивать яков в узком месте. Как ни всматривался Корнин в нагромождение скал, ничего тревожного не заметил. Искандер подтвердил: ничего угрожающего. Оглянулись – вереница яков и три спины удалялись вниз по долине. Корнин для бодрости пропел: «И вот вам результат – трое негритят». Третьим был як с перемётными сумами, за чомбур которого для верности на подъеме держался русский.
Спать решили по очереди. Искандер первым вызвался поддерживать огонь в горсти сухих веточек и навоза. Условились, что в четыре утра его сменит Александр.
Корнин завернулся в кошму и стал вместо умозрительных баранов считать реальные звёзды. С высоты в пять вёрст над уровнем океана они выглядели каплями ртути. Млечный путь оказался сверкающей мелкими волнами рекой, с протоками и двумя рукавами дельты. Александр, испытывая чудесное чувство полёта, слетел с земли на звёздные волны, и они понесли, понесли его… в петербургский зверинец. Аллеи были пустынны. Звери куда-то попрятались. Вдруг из одной клетки вышел лев и, крадучись, направился в сторону Корнина. От испуга он проснулся и раскрыл глаза.
Кто-то склонился над ним, закрывая звёзды. Силуэт был округлым, взлохмаченным по краям. В звёздном свете, отражённом снегом, смутно обрисовалась морда… Лев! Шайтан! Вспомнилось: йети. Снится, что ли? Нет, это не сон! Корнина, спелёнатого кошмой, отрывают от земли и несут вслед за Искандером, подхваченным под руки какими-то человекообразными существами. Бухарец пытается вырваться. Похитители карикатурно коренасты. У двоих, ковыляющих налегке, головы непропорционально огромны, лохматы. Их лица, что львиные морды - в характерных складках на лбу и щеках. Подъём почти вертикален, но аборигены высокогорья, несмотря на ношу, передвигаются почти бегом, глубоко и ровно дыша. Грудные клетки у них будто кузнечные меха. Наконец, похитители выносят похищенных на плоскую вершину. Внизу, в ущельях, ночь, а отсюда уже видна светлая полоска утренней зари. Можно различить искусственные террасы, сложенные из огромных скальных глыб, и низкие, размером немногим больше собачьей конуры, хижины с плоскими крышами, без окон. Пленников заталкивают в одну из них. Дверную щель прикрывают снаружи камнем. Свет разгорающегося дня просачивается в узилище. Различимы каменные топчаны вдоль голых стен, закрытый очаг, без трубы, нечто вроде низенького стола – плита из песчаника на «ножках» из валунов. На столе чаша, искусно выточенная из лазурного камня, в ней варёный ячмень. «Погоди, - сказал Искандер. – Пока ни к чему не прикасайся без крайней нужды. Мы в селении прокажённых».
Глава VIII. В плену у парсатов.
Так вот она, простая и страшная тайна «львиной маски»! Корнин читал о грозном, неизлечимом заболевании, по названию лепра, неизвестно как передающемся от человека к человеку. От прочитанного остались в памяти беспалые кисти рук и «львиная печать» на лице больного. В старину даже подозреваемых в этом недуге, насылаемом злейшими из джиннов, изгоняли из общества. А подозрительными становились любые пятна, язвы на теле. Изгои ютились в особых посёлках и кварталах за околицей городов, бродили по дорогам, просили на пропитание возле базаров. Их сторонились, их не пускали на порог. Они становились неприкасаемыми, париями. От них шарахались, как… как от прокажённых. Этим всё сказано, ибо гниющие части тела на живом человеке вызывали крайнюю степень отвращения и мистический ужас.
По ощущению времени приближался полдень. Послышалась возня под дверью – отваливали камень. В проём, согнувшись, заглянул отрок в толстом халате, в меховом колпаке, дал знак следовать за собой. Вышли на солнечный свет. Вокруг ни души, где-то лаяла собака. За глухими стенами хижин с дверными проёмами, занавешенными кошмами, казалось, не было живой души. Кое-где из щелей под плоскими крышами сочился дымок. Провожатый провёл пленников путаницей узких проходов между постройками на открытое место под вертикальной скалой. Середину площади занимала ступенчатая терраса. На ней возвышалось добротное кубическое строение, увенчанное коническим куполом. Срезанный верх его дымил. Напрашивалось название – Большой Дом. Синеглазый конвоир, с красивым лицом, отмеченным розовым пятнышком на переносице, легко поднялся на террасу по ступенькам. Пока пленники, задыхаясь, одолевали подъём, отрок терпеливо поджидал их возле каменного столба. Вокруг столба ходил огромный цепной петух, весь сине-красный, что-то склёвывал в трещинах между серых плит террасы. При виде чужаков взлетел на столб, увлекая за собой цепочку.
Наверху Искандер и Александр отдышались, осмотрелись. Слева от столба с огненным петухом, в огороженном камнями месте, лакомилась охапкой каких-то зелёных побегов мелкая коровёнка. Справа находилось строение, наподобие детского домика. Оттуда слышались звуки, будто чесалась собака. Дорожка сажени в три шириной вела от столба к занавешенному шкурой архара дверному проёму в слепом фасаде Большого Дома. По бокам входа стояли двое стражников в меховых кафтанах широкого покроя и островерхих колпаках. Вооружение музейное: пистонный мултык и сошник, на кожаном поясе - кривой нож, пороховница и мешочек с пулями. Эти гвардейцы, видимо, являлись эталонами физического совершенства аборигенов заоблачных высот: что в высоту, что в ширину. Чистые бородатые лица с миндалевидным разрезом глаз, какие можно увидеть на рельефах Ахеменидов. Один из стражников отвернул шкуру на дверном проёме, пропуская конвоира и пленников.
Красное пламя открытого очага под коническим куполом с отверстием для дыма едва рассеивало мрак в просторном помещении. У огня на кошмах сидели трое голых по пояс. Их «львиные лики» были усеяны желваками поверх крупных, вертикальных складок пупырчатой кожи. Голову каждого из монстров украшала обильно вымазанная красной глиной причёска из взлохмаченных, длинных волос, усиливая образ царственного зверя на каком-то жутком, непонятном для непосвящённых представлении. Не в силах оторваться от зрелища, вызывающего страх и тошноту, похищенные не сразу обратили внимание на руки обитателей Большого Дома. Но вот один из троих, сидящий по центру, повелительным жестом показал на свободную кошму, и высветилась кисть руки с гниющими культяпками пальцев.
Захиров и Корнин одинаково ощутили слабость в ногах при виде распадающегося живого тела. Впечатление усиливал специфический запах. Приглашение сесть пришлось кстати. Раздался лающий голос, сиплый и отрывистый. Источник звука выдавало колебание голой груди среднего из тройки, ибо «львиные маски» оставались неподвижными. Лингвист, понимая отдельные слова, поглядывал на Искандера. Напряжённое лицо бухарца не обещало большой помощи в переводе. Характер жестов, манера произносить слова позволяли предположить в говорившем властную фигуру. Во всяком случае, он был для пленников одним из хозяев, значит, Хозяин.
Наконец, воспользовавшись паузой в его речи, Искандер вставил фразу на одном из мало известных Корнину наречий фарси. Хозяин согласно кивнул, и между ними завязалась трудная беседа. Искандер вступал в неё всё чаще, всё уверенней. У Александра как бы прорезался слух. Он стал понимать некоторые фразы. Прислуга (без признаков болезни на лице и руках) подала чёрный чай и фисташки в тростниковом сахаре. Корнин растерялся. «Пей!» - бросил ему напарник. Во время разговора в помещение вошла снаружи белая лохматая собака, влезла симпатичной, доброй мордой в вазу с фисташками. Её не прогнали.
Спустя часа два похищенных вернули в хижину-конуру, но на этот раз входную щель камнем не прикрыли. Стражу не поставили. Куда бежать? После всех волнений необходимо было отдохнуть, набраться сил. Верный як неудачливых путешественников исчез, но обнаружились перемётные сумы. Из них были изъяты съестные припасы и все научные приборы, но личные вещи прокажённые рабовладельцы оставили своим невольникам.
Когда пленники остались одни, первым делом Александр стал тормошить своего напарника: что ему удалось выведать из разговора за чаем в Большом Доме? Потом поделился с Искандером своими лингвистическими догадками. Оказалось, вместе им удалось понять немало.
Речь Хозяина по имени Гарватат пленники определили, как искусственную смесь двух языков. На одном могли общаться предки современных таджиков, живших в Бактриане двадцать пять веков тому назад. На другом написана священная книга Авеста. Её поклонники, задолго до выделения таджиков из общеиранских племён, разговаривали на пра-фарси, тогда близкому к древнеиндийскому языку, породившему благородный санскрит. Сохраниться такой удивительной смеси в течение двух с половиной тысячелетий способствовало, решили Корнин и Захиров, несколько обстоятельств. Первое – географическая изоляция общины прокажённых, называющих себя парсатами, в неприступных скалах высокогорья. Второе – община, не приняв ислам, избежала языкового влияния соседей через религию. Навязать веру Магомета затворникам памирской твердыни, уже отдавших свои души другим богам, воины Аллаха были не в силах. Никому не хотелось лезть в логово дьявола. Третье - члены общины парсатов из поколения в поколение оставались ревностными хранителями учения, записанного в Авесте, не столько религии, сколько религиозной философии. Она, как никакая другая, отвечала условиям существования между привлекательным своей чистотой, но недостижимым небом и негостеприимной землёй. Здесь, на пятачке жизни, всё, что подразделяется на категории светлое и тёмное, чёрное и белое, тёплое и холодное, злое и доброе заключалось в небольшом, плотном клубке бытия. В нём не было пространства, отделяющего Духа Света от Духа Тьмы. Они находились лицом к лицу. Силы у того и другого одинаковы, успех делится ими пополам. Человек, принимающий помощь от одного, рано или поздно терпит урон от другого. Спокон веков каждый взрослый член маленькой общины - учитель, а каждый ученик, из новых поколений, находится под неусыпным его надзором. Принести извне плоды чужого просвещения никто не может, ибо внешний мир для насельников внутреннего существует лишь как дополнительный источник пищи и необходимых для жизни предметов. Контакты с ним были возложены на выбираемых общиной надёжных людей из числа тех, кто не помечен знаками проказы. Их задача - проникнуть в интересах общины в селения и города «презренного низа» под чужими личинами. Им не возбраняется, ради пользы парсатов, исполнять публично обряды иных религий. Важно быть в курсе намерений соседей. Жители тайного селения всегда интересовались изобретаемым внизу оружием и предметами быта. Старались приобрести тем или иным способом полезное для себя. Так они освоили увеличительное стекло для добывания огня от солнечного луча, металлическую посуду с крышками на винтах – «скороварку», бесценную в условиях низкого атмосферного давления.
Но всё-таки эволюция общины горцев пошла бы иным путём, даже при всесилии в коллективном сознании Авесты, не появись в одной из горных долин Бактрианы заболевания, что страшнее холеры или чумы. Именно неизвестная ранее болезнь на берегах Пянджа и придала этой общине своеобразие. Появление людей с гниющими членами молва связала с предательским умерщвлением по приказу владетеля долины в угоду персидскому царю Дарию конной сотни Искандера Двурогого, набранной из знатных семей Македонии. Юные аристократы не только искусно убивали, но и помогали горянкам Бактрианы производить на свет синеглазых младенцев. Всадники Александра, в островерхих золочёных шлемах, накладывали к бою на лицо львиную маску, а плечи покрывали накидкой из гривы грозного хищника для устрашения противника. Гвардейцы Дария, Бессмертные, называли их Македонскими львами. Когда среди признаков болезни, названной проказой, замечена была «маска льва» на лице больного, возникла легенда о загробной мести македонцев. Мёртвые якобы мстили соплеменникам и единоверцам правителя-убийцы. Прокажённый чаще всего не заражал близких, дети от него рождались, как правило, здоровыми. Тем не менее, вся семья, даже дальние сородичи в общественном мнении становились прокажёнными.
Из той проклятой долины неприкасаемые не разбежались по стране. Нашлись среди больных вожди, которые усмотрели в страшном недуге не загробную кару, а воплощение Македонских львов в потомках их убийц, что подтверждалось синей окраской глаз многих прокажённых. Вожди усиливали эффект жёлтыми колпаками (под шлемы македонских всадников) и «львиными гривами», сооружаемыми из собственных волос и охристой глины. Они вещали на тайных сходах: придёт урочное время – и прокажённые, отмеченные магической печатью, превратятся в настоящих человекольвов, властелинов мира. Члены братства признали больных с «львиной маской» патрициями общины парсатов.
Неизвестно, когда община снялась с родного места и двинулась на поиски вольных земель. Людей на планете всё прибавлялось, а земли больше не становилось. Пригодные для обработки участки истощались. Горные племена, отстаивая свои угодья, заставляли пришельцев из Бактрианы подниматься всё выше и выше. Приток свежей крови в общину прекратился, а вместе с тем стало расти число прокажённых среди парсатов. Здоровые считались плебеями, простонародьем. Алое пятно на пояснице или на переносице давало право на первую ступень высшего сословия. Кто получал эту метку, уже не останавливался на социальной лестнице…
Все человеческие общества схожи между собой. Сменялись поколения. Начался ропот здоровых парсатов, которым приходилось родниться с больными из-за отсутствия выбора. Тогда вожди вычитали между строк Авесты, что для общины прокажённых наступит Царство Света, когда придёт править ими из загробного мира с непобедимой дружиной Македонских львов сам Искандер Двурогий – светловолосый гигант с бирюзовыми глазами и ярко-рыжей щетиной на щеках и подбородке, как его представляют на Востоке. Но этому будет предшествовать «эра предтеч», двойников завоевателя мира.
- Вроде бы двое из таких «предтеч» в последние века здесь уже появлялись. Своим явлением они смягчали ропот. Сейчас патриции позарез нуждаются в следующем, ибо вновь зреет недовольство здоровой половины парсатов, - предположил Искандер.
Александр с ним согласился и похвалил товарища:
- А ты полиглот. Я бы и половины не понял без тебя.
Искандер с улыбкой шутливого раскаяния развёл руками.
- Больше домысливаю. Я же поэт, хотя и неважный.
Александр перешёл к другой теме.
- Если я правильно понял, ты спросил о своём отце у этого… Гарватата. Кстати, кто он, по-твоему, в иерархии парсатов?
- Вождь, правитель. Об отце я спросил. Обрисовал его внешность, насколько мне хватило слов. Что он ответил? Да ничего определённого. Наш главный «лев» долго молчал, пытливо изучал меня сквозь свои щёлки, наконец как-то неуверенно покачал головой, мол, «нет, о таком не слыхал». Сдаётся мне, он что-то скрывает. К этой теме необходимо вернуться.
- Непременно, - согласился Корнин. – Теперь, как ты думаешь, насколько мы подвержены заразе? Впрочем, вопрос дурацкий. Выбора у нас нет. Согласен, без нужды лишний раз ни к чему не следует прикасаться. Но надо же есть и пить. И не показывать своего страха. Как ты думаешь, Искандер, они нас убьют? Для чего мы им? Если я правильно понял, мы не в полном смысле пленники.
- Вроде арестованных, - уточнил Искандер. - Нас взяли, когда мы вторглись на их территорию. В их глазах это серьёзное преступление. Они границы свои покидают редко, на кишлаки внизу не нападают, людей на дорогах не крадут. Незваных же гостей просто задерживают. Для обмена.
- На кого?
- На что, - поправил бухарец. – Думаю, на необходимые им вещи, на продукты. Они же ничего вроде бы не выращивают, скот не пасут. Негде.
- Тогда мы в расчёте: им достался наш як.
- Подозреваю, этого мало. Придётся нашим близким подумать о стаде бычков. Может быть, о двух стадах. Вот так.
…Искандер оказался прав.
На следующее утро селение окутала морозная мгла. Заснеженный шпиц скалы сиял розовой гранью. Задержанные подкрепились горстью варёного ячменя и, напялив на себя всё, что было под рукой, вышли из «тюрьмы-отеля». В переулках ни души. Направились на голоса. Казалось, о них забыли. У края столовой горы, откуда начинала виться по карнизу под уклон тропа, огибая скалу за Большим Домом, увидели в окружении соплеменников Гарватата. Он был в меховом кафтане, в жёлтом колпаке. Из-под колпака выбивались пряди охряной «гривы». Толпа галдела, но лишь раздавался «лай» правителя, все умолкали. Центром внимания были кожаные мешки и куча синего лазурита. Главный «лев» общины, обходя ковыляющей походкой добытое в карьере, погружал беспалую кисть руки в раскрытые мешки, вороша округлые стяжения зеленовато-голубой бирюзы. Корнин и Захиров остановились в нескольких шагах. Ждать пришлось недолго. Вчерашний подросток позвал их следовать за хозяином в Большой Дом.
На второй «аудиенции» задержанных принимал один Гарватат. Слуга скупо подбросил хворосту тлеющим головешкам открытого очага, помог правителю обнажиться по пояс, подал чай и бедные сладости. Три свежие циновки были разостланы близко к огню заранее. Правитель повёл беседу по-новому. Он часто прерывал свой неторопливый «лай», чтобы дать возможность собеседникам вставить реплику, возвращался к сказанному, когда догадывался, что чужестранцы его не понимают. С утра Корнин настроился подавлять в себе гадливость, однако при второй встрече печать проказы на лице больного уже не произвела на русского прежнего впечатления.
К концу разговора Искандер казался озабоченным. Беспокойство охватило и Александра. Хотя он и был учёным лингвистом, сын персиянки, впитавший язык предков с молоком матери, лучше понимал парсата. Когда они вышли на террасу под полуденное солнце, разогревшее скалы, он спросил:
- Ну, что сегодня? Кажется мне, нас хотят разделить.
- Худо дело… Мне велено немедля отправляться вниз за выкупом натурой вот с таким списком, - (бухарец раскинул руки). - Тебе же оставаться здесь в заложниках до моего возвращения. Простого дехканина они отпускают за мешок ячменя, если он обещает в такой-то срок принести выкуп к обычному месту обмена товаров между общиной и жителями низа. Этот царёк проницателен. Он понял, что мы с тобой - птицы другого вида.
- Не понимаю, в чём «худо». По мне – прекрасно! Дело сдвинулось с мёртвой точки. Где список?
Искандер указал пальцем себе на лоб.
- Вот здесь… А тебе действительно всё равно, оставаться заложником или получить свободу?
- Абсолютно. Я даже выигрываю – в комфорте. Пока ты будешь катиться вниз по осыпям, а потом вновь карабкаться вверх с выкупным караваном, я, надеюсь, успею язык этих… перс… парсатов выучить да Авесту в подлиннике почитать. Авось что полезное для себя найду. Ещё осмотрюсь хорошенько. Мало ли чего… Смотри, тот богатырь, с мултыком. Сдаётся, за тобой.
Действительно, появился молодец с фитильным ружьём. Из таких пищалей палили каменными пулями при Иване Грозном. Заложник вызвался проводить Искандера до границы владений прокажённых. По пути к ним присоединился старый знакомый – подросток с розовым пятном на переносице. Он вёл за собой ещё одного симпатичного знакомца, яка под седельным ковриком Корнин оценил заботливость хозяев: сойти под гору для него не проблема, но возвращаться в гору!..
Крутой спуск вывел на горизонтальную площадку, расчищенную от камней. Осмотрелись.
- Похоже, это место обмена товарами, - сказал Искандер. – Верхние жители свои лица лишний раз никому не показывают. Они договариваются с нижними через посредника, оставляют здесь свой товар – лазурит или изделия из него, конкреции бирюзы, горную смолу мумиё (прекрасное лечебное средство от всех хворей, говорят). И забирают заранее оговоренные предметы. Потом приходят люди из кишлаков.
Отрок с яком на ремешке сделал Корнину знак – возвращаемся. «Гвардеец» вручил Искандеру его личную суму. Товарищи обнялись. «С Богом!» - «Да хранит тебя Аллах! – ответил Искандер. И добавил, стараясь прикрыть шуткой беспокойство о младшем товарище. – И все светлые духи Агура-Мазды».
Корнин взобрался на яка. Подросток потянул за чомбур. Обратное шествие, вверх, замкнул молодец с пищалью-аркебузой. Корнин оборачивался, пока Искандер не исчез за поворотом тропы.
Глава IX. Вокруг святилища Агни.
Корнин так разнообразил своё время от пробуждения на рассвете до падения в короткий сон без сновидений после захода солнца, что не оставалось ни минуты, чтобы пожалеть себя, одинокого пленника. Он не сидел на месте, хотя каждое движение в разряжённой атмосфере давалось с трудом, выматывало за день до полной потери сил. Только так заглушал страх перед болезнью, ужасной медленным отмиранием частей гниющего тела.
Поражённые каким-либо тяжёлым недугом уверены, что можно излечиться, передав заразу здоровым. Сначала Корнин в каждом встречном подозревал злой умысел. Однако скоро успокоился. Русский не видел, чтобы парсаты, даже с виду здоровые, обнимались или целовались. Даже родители и дети этого не делали. Когда он, бывало, машинально протягивал руку для приветствия, теряясь при встрече с прокажённым, туземец лишь склонял голову.
Туземцы быстро потеряли интерес к чужаку. Для них он был почти что немым. В Большой Дом его больше не приглашали. Иные жилища, с виду незатейливые и бедные, не вызывали желания заглянуть за полог на дверном проёме. Похоже было, здесь праздные визиты не приняты. По утрам простые общинники собирались у склада, где каждому выдавали дневную норму ячменя, хлопкового масла, соли, иногда овощей, очень редко фруктов и, раз в неделю, мороженой баранины. Тем же наделяли русского. Кроме того, он получал вязанку хвороста или камыша. Топлива хватало на готовку пищи один раз в день. Кое-как обогревалось жилище и закипал чайник, набитый льдом или снегом.
Корнин сблизился только с подростком, которого приставили к пленникам в первый день. Звали его Йима. Он прислуживал русскому, сопровождал его в обходах владений прокажённых, стал дельным подсказчиком в изучении местного наречия, законов, обрядов и Авесты. В селении всякий знал наизусть гимны и молитвы из Священной Книги, написанной на зендском языке. Этот древнейший в Бактриане язык заметно, чувствовал Корнин, отличался от разговорной речи жителей Горы. Так назвали презираемые всеми беглецы последний выступ земной тверди на границе её с небом.
Мифический мир Авесты был для изгоев реальным. О богах и ангелах-язатах, о героях древности говорили как о живущих сегодня, их имена давали новорожденным. Йима получил своё имя в честь культурного героя легендарных предков, пастуха и законодателя. Парсат, избираемый пожизненно в правители общины по признакам «львиного образа», принимал имя одного из шести бессмертных святых (амеша спента) при главном из светлых духов. Ныне правил соплеменниками обладатель «львиной маски», который обнаружил в недрах Горы богатую залежь бирюзы. За это Собрание общинное нарекло его Гарвататом, что значит «благосостояние».
Ещё удалось Корнину в разговорах с Йимой приблизиться к тайне «предтечи» Александра Македонского. Время от времени якобы появлялся на Горе рыжеволосый гигант, с такими же синими глазами как у лучших представителей племени парсатов. Они называли его Вестником Агура-Мазды. Видели в нём предводителя светлых духов, в которого воплотился, закончив земную жизнь, блистательный Искандер Двурогий, завоеватель мира.
Разговорный язык жителей Горы Корнин с помощью Йимы усваивал быстро. С чтением дело продвигалось не столь успешно: Авеста была записана древнейшими иероглифами ещё неразделённого индо-иранского мира, до изобретения слогового индийского письма, до того, как персы приспособили к своему языку клинопись и стали пользоваться арамейским алфавитом. Малой общине не было нужды обзаводиться собственной письменностью. Библиотека парсатов состояла из одной книги, к тому же написанной на архаическом языке и поддающейся прочтению только избранными. Последние толковали её и пересказывали соплеменникам понятной всем речью. Никто в мире речь их не понимал. В тесном селении легче было встретиться для разговора, чем писать друг другу послания. Разработкой письменности для парсатов занялся интереса ради Корнин, намериваясь когда-нибудь записать устное творчество аборигенов. Разнообразием оно не отличалось, сводилось к вариантам гимнов и разделов Авесты, построенным на реальных событиях в жизни новых поколений, их переживаниям и осмыслению меняющегося мира. Особенности быта туземцев, их архитектуру, национальное платье, методы хозяйствования, социальное устройство, религиозные праздники, лечебное дело описывал Корнин на русском языке.
Разнообразие интересов разнообразило и способы их удовлетворения. Первого парсатоведа можно было видеть сидящим у раскрытой двери с Авестой на коленях. При свете огня в очаге, за опущенным пологом он записывал впечатления дня, новые слова и обороты речи арийского корня. Вызывая удивлённые взгляды хозяев, пленник обмерял размеченным шнуром строения посёлка, опрашивал прохожих. Буквально преследовал немногословных, скрытных жрецов – хранителей знаний, истории общины, её традиций и врачебных секретов. Спускался в рудники. И никто не останавливал чужака. Передвижения по владениям прокажённых происходили не столь в горизонтальной плоскости, сколько по вертикали. Спасибо Йиме, сажал своего подопечного на яка и тянул за чомбур в том направлении, куда указывал русский.
Однажды, обогнув гору, всадник и проводник оказались на пологом склоне, изрытом разработками бирюзы. Над каждой дудкой в кольце отвалов из разноцветного грунта, был сооружён ворот с бадьёй для спуска-подъёма людей, инструмента и горной породы с включениями желваков ценного ископаемого. При устьях шахт копошились рабочие в укороченных халатах, повязанные платками. Любопытство взяло верх над страхом остаться под землёй навсегда - Корнин залез в первую попавшуюся бадью и, ободряюще помахав Йиме рукой, дал знак бадейщику. Чтобы всё увиденное под землёй и наверху осмыслить, зарисовать и записать, пришлось наведываться в шахты не один раз. Заодно осмотрел карьер, снабжавший общину поделочным камнем, лазуритом. В обмен на него шла половина необходимого для нужд общинников товара снизу. Была ещё одна немаловажная статья дохода под названием мумиё. Места скопления универсальной лечебной смолы были известны немногим. Охотники передавали тайну только наследникам.
Этот склон, выполаживаясь, переходил в седловину между священной горой прокажённых и соседней вершиной. С северной стороны седловину замыкала подковообразная скалистая цепь, под которой скапливался зернистый снег, фирн, дающий начало леднику. При боковом освещении в скалистой цепи становился заметным арочный вход в пещеру. «Что там?» - «Нечистое место», - уклонился от подробного объяснения Йима. - «Можно его осмотреть?» - «Спрошу у старших».
Существование в абсолютно непригодных для жизни условиях вынудило учёных апологетов Агура-Мазды не вспоминать или вовсе исключить из учения многие его положения, приспособиться к иному, чем внизу, мировому порядку. Так, обязательная для древних парсатов тройка священных животных в каждом хозяйстве – корова, собака и петух – стала достоянием всей общины. Для жителей бесплодных скал каждый лишний рот, пасть, клюв действительно «лишний». В Авесте «Царство Света и Правды» - это «хорошо возделанное хлебное поле». Естественно, в своих проповедях атраваны стали избегать этой темы, усиливая Свет и Правду в собственных душах. По Книге в крайней степени нечист человеческий труп. Умерших предписывалось как можно скорее удалять от чистых стихий – воды, земли и особенно огня. Маздаисты оставляли обнажённых покойников в специальных каменных колодцах на съедение коршунам. Дэвам для игрищ доставались обклёванные кости. Но среди ледников трупы не гнили, коршуны сюда не поднимались. Парсаты стали заливать умерших водой, уложив тело в скальном углублении на подстилку из камыша, чтобы нечистые останки не касались земли. Греховное соприкосновение с водой длится недолго. К утру труп оказывается закованным в вечный ледяной панцирь, а о льде в Авесте не упоминается. Останки предков больше не интересуют потомков, ледяные гробы теряются под осыпями и ветровыми отложениями, а вот души почивших, фраваши, становятся предметом культа.
Парсаты были огнепоклонниками. Между Большим Домом и началом спуска к горным выработкам находилось святилище Агни – жертвенный очаг из глыб лазурита, открытый на восток и украшенный грубым рельефом крылатого солнца. Середину очага занимал валун со срезанным верхом. На этом своеобразном алтаре постоянно, под присмотром жреца-атравана в накидке из красных перьев петуха тлели головешки. Накануне равноденствия их заливали водой, которая вместе с огнём, землёй и воздухом представляла собой чистую стихию. В священное утро, когда силы света и силы тьмы уравновешиваются, главный атраван клал в жертвенный очаг охапку отборной арчи. Смолистые побеги вспыхивали от первого луча солнца. Жрец только перехватывал его линзой, выточенной из прозрачного камня и направлял в нужную сторону. Последователи Авесты относили горное стекло к чистейшим предметам.
Корнину довелось стать участником осеннего празднества Огня. Едва в серой мгле рассвета стали различимы лица и предметы, перед Большим Домом собрались все ходячие члены общины, взрослые, дети и старики, больные лепрой и здоровые вперемешку. Матери держали на руках послушных младенцев. Ученики жрецов разливали из узкогорлых небольших сосудов в подставляемые чаши дурманящий напиток хаома. Предки приготавливали его из наркотического растения Asclepia asida. Здесь его заменила обыкновенная поганка, доставляемых снизу. Постепенно толпа возбуждалась, но ничего подобного пьяному буйству, какое приходилось видеть уроженцу Ивановки у кабака в соседней Александровке, не было.
Наконец в восточной стороне осветилась алым заснеженная грань далёкой вершины. Раздались мерные звуки большого барабана, и толпа с жертвенным бараном впереди, ведомым красными атраванами, стала перемещаться к святилищу бога Агни. Медленно спадает тень с жертвенного очага – от карниза к основанию, обнажая рельеф крылатого солнца. Главный жрец, проникнув в очаг через проём с восточной стороны, склоняется над алтарным камнем, и в охапке сухой арчи появляются язычки живого огня. К алтарю подтаскивают барана, над ним слоняются головы в колпаках. Шипит пламя, отведав жертвенной крови. Освежёванный баран подвешен над огнём. В это время мужчины, под рокот бубнов, низкими голосами запевают гимн из Ясны, основной книги Авесты. Мрачное и торжественное начало. Постепенно к басам и баритонам присоединяются высокие голоса, вступают в хор женщины и дети. Мотив обретает радостную окраску, сообщая вышедшем из ночной тени горам о победе сил Света и Добра над Мраком и Злом.
Празднество длилось до ночи. Утренней порции хаомы парсатам хватило на весь день, чтобы раскованно предаваться пению и пляскам. Корнин ради интереса тоже сделал глоток горькой и вязкой жидкости, и ему показалось, что он способен разбежаться по площадке святилища, оттолкнуться от её края и взлететь, перемахнуть через горы. Сдержался. Но не отказал себе в удовольствии принять участие в мужской пляске. С упоением топтался на одном месте и протягивал руки к огню на жертвеннике, раскачиваясь и кружась в такт бубна. Жертвенного барана растащили по кусочкам, кости достались священной собаке. Не забыли угостить по-праздничному корову и петуха. Получил добавку к дневной порции и взятый вместе с пленниками як. Видимо, сердобольные парсаты с радости вспомнили, что он имеет отношение к священной корове.
Йима запомнил просьбу своего подопечного. Жрецы дали согласие на посещение чужаком пещеры над ледником. Им было на руку поразить воображение чужака. Ведь, спустившись к своим, он поведает нижнему миру, какие силы охраняют людей Горы. Кто после этого осмелится нарушить их границы!
В тот день у парадного входа в Большой дом собралась высшая знать парсатов. Все в парадных кафтанах широкого покроя. Изуродованные болезнью кисти рук спрятаны в рукавах. Воротники скрывают щёки и подбородок. Колпаки надвинуты на глаза. Тут же сам правитель, поддерживаемый с двух сторон приближёнными, также с «львиными» ликами. Подали паланкин на двоих. Хозяева учли физические возможности белого человека. Его усадили напротив Гарватата. Медленное шествие обогнуло гору. Миновали пологий склон, изрытый выработками, и двинулись наискосок, вверх от седловины к скалистой цепи. Процессия приближалась к арочному углублению в каменной стенке, черневшему за верхним краем ледника. Корнину вспомнились слова Йимы: нечистое место. Несколько человек из стражи и свиты, самые молодые и проворные, вырвались вперёд.
Вход в гору преграждала стенка из глыб льда. Носильщики опустили паланкин на землю, помогли Вестнику подняться на ноги. Дул свирепый ветер, заставляя и русского и горцев кутаться в одежды. Наконец проход во льду был пробит. Факельщик высек огонь на просмоленную паклю на конце короткой палки и шагнул в глубь горы. За ним двинулся правитель, жестом пригласив Корнина следовать за собой. Свита и стражники остались снаружи.
Извилистый ход вёл полого вниз. Хрустел под ногами ледяной щебень, трещала горящая смола. Изломанные тени возникали и исчезали как призраки. Коридор резко сузился и сразу раздался вширь и вверх, заканчиваясь просторной пещерой. Посредине грота отблескивали гранями, будто стеклянные, две большие призмы, напоминающие надгробия. Что-то темнело в глубине той и другой.
Гарватат сделал несколько плавных движений беспалыми руками, точно дирижёр невидимого и беззвучного оркестра, «пролаял» заклинание и прошёл вперёд. Повторив короткий обряд, дал знак спутнику подойти ближе. Факельщик поднял древнейший светильник над головой, на вытянутую руку. При таком положении огня стало различимо в деталях содержимое прозрачных глыб.
Не надгробия возвышались над расчищенным от камней центром грота. Это были саркофаги из кристально чистого льда. Секрет их изготовления Корнин знал от Йимы.
Внутри одного из них находилось тело тонконогого молодого мужчины в дорожной куртке эпохи Ренессанса. Он словно мгновенье тому скончался. Бесцветные глаза были раскрыты, смотрели в потолок грота. Рыжеватая бородка и длинные усы покойника под острым, с горбиной, носом, выглядели ухоженными. Правитель стал говорить быстро-быстро. Александр понял только два слова: Марко Поло. «Видимо, спутник Марко Поло», - подумал.
Рассмотрев венецианца со всех сторон, тройка, с факельщиком, перешла ко второму гробу.
Глыба льда содержала средних лет бухарца, судя по покрою и расцветке халата. У него была огненно-рыжая борода. Рост и дородность покойника, черты лица, цвет открытых глаз – всё выдавало «корнинскую породу» первого и второго поколения. Из записок Андрея Борисовича его внук знал, что второй Борисович, Игнатий, был, словно близнец, схож со старшим братом Андреем. А по словам Фатимы Самсоновны, улем называл своего отца, Игнацы, «моё зеркало».
- Захир-ага! – вырвалось у Корнина. Он задыхался от волнения. Дальше мысленно. – Нашёлся! Что сказать родным?.. Надо дождаться Искандера. Ему решать.
- Улем, Захир-ага, - подхватил Гарватат. - Так себя называл второй Вестник Агура-Мазды.
По расчётам Корнина заканчивался октябрь, когда из долины Обихингоу стражники тропы принесли весть о приближении к посёлку каравана. Действительно, вскоре на площадку обмена товарами поднялась вереница навьюченных яков в сопровождении людей низа. Караван-баши оказалась женщина. В ней, даже закутанной с ног до головы в зимние одежды, Корнин узнал Арину. Искандера среди прибывших не было видно.
Глава X. Прокажённый.
Расставшись с товарищем, Искандер спустился знакомой тропой в Сангвор. Там застал в тревожном ожидании Арину. По её словам, проводник, не веря в возвращение сына Захир-аги и молодого русского, недавно покинул кишлак со своими людьми и вьючными ослами. Искандер не стал медлить. Решить поставленную перед ним на Горе задачу могла только мать. Исполнить просьбу сына для неё высший долг. Любые препятствия преодолеет. Только бы не пришлось искать её по всему эмирату и в русском Туркестане. Ведь возвращение старого проводника и погонщиков с вьючными животными без сына и Корнина могло побудить её броситься за помощью к властям Бухары и Ташкента.
Опасения Искандера оказались напрасными. Вдова улема не покинула горный стан, когда проводник появился перед ней с тревожной вестью. Не может быть такого, чтобы муж и сын пропали без следа в одном месте, при схожих обстоятельствах, в интервале тридцати лет! Притом, Искандер не один. Надо ещё подождать.
Так мысленно ободряла себя пожилая женщина, простаивая часами на высоком речном мысе, откуда далеко просматривалась пустынная долина Обихингоу. И вот возникла в серо-голубой дали чёрная точка. Ближе… ближе… Всадник… Искандер!
Выслушав сына, Захирова велела спутникам оставаться в лагере до её особого распоряжения. Сама с Искандером поспешно выехала в Дюшанбе. Лавки на базарах большого кишлака могли удовлетворить фантазию любого покупателя и казались неисчерпаемыми. Бухарцам оставалось только отобрать самые необходимые товары и продукты питания в расчёте на потребности жителей высокогорья, доставить их парсатам и обменять на несчастного пленника. Нельзя было терять ни одного дня.
Фатима Самсоновна не преминула спросить сына, что ему удалось узнать о дорогом им человеке. Ничего определённого Искандер сказать не мог. Он передал матери разговор с правителем, обратил её внимание на упомянутых Гарвататом людей иного, чем парсаты, облика, которые иногда оказывались среди них то ли в качестве гостей, то ли пленников. Поделился своими подозрениями, вызванными уклончивыми ответами хозяина скалы на вопрос собеседника. Решили, что необходимо ещё раз подступиться к Гарватату во всеоружии выкупного груза с вопросом о рыжеволосом гиганте, пропавшем на границе владений его племени.
До выхода каравана из Дюшанбе оставались считанные дни. Фатима Самсоновна вызвалась проводить сына до кишлака Сангвор. Местный умелец переделал арбу в дорожную карету, наняли арбакеша с двумя ишаками. Но планы Захировых в одночасье рухнули…
В то утро мать, задумавшись, без стука вошла в комнату сына. Искандер, переодеваясь, стоял спиной к двери, голый по пояс.
- Ох, прости! Постой, не суетись! Где ты так вымазался?
На пояснице Искандера отсвечивало розовым продолговатое пятно, будто шёлковый лоскут, наклеенный на кожу.
- Стань к свету, - (Мать намочила носовой платочек в стакане с водой). - Да оно не оттирается! В чём это ты?
Лицо сына приняло озабоченное выражение.
- Подержи зеркало, мама. Вот так.
- Сынок, что с тобой!? Что ты увидел?
Искандер, словно обессилев от минутного разглядывания своей спины, опустился на лежанку, обхватил голову руками, потом откинулся к пупырчатой стене, вскинул свои прекрасные персидские глаза, наполненные ужасом и мольбой (спаси! – читалось в них).
- Это… У меня проказа, мама.
Следующие дни стали для Захировых пыткой минутами и часами. В медицинском пункте ничего определённого сказать не могли. Местные знахари отводили в сторону глаза и старались поскорее выпроводить пациента за порог. Тогда мать решила не рисковать больше в ожидании чуда.
- Едем в Асхабад. Там профессор Юшин. Он, говорят, кудесник. В его лепрозории появились выздоравливающие.. Собирайся.
Бухарцы о подготовленном предприятии по освобождению Корнина в те дни не вспоминали. В ушах неустанно, оглушая, отупляя мозг, звучало «проказа, проказа, проказа!». Ноздри ощущали запах гниющего тела, сродни с трупным, почему-то особенно сильно, если близко находились цветы. Глаза будто видели страшные следы, уродующие живое тело. К чему бы ни касались пальцы, возникало ощущение нездоровой мокроты, липкого гноя.
Слова Фатимы Самсоновны, вспомнившей о докторе Юшине, прервал стук в дверь. Слуга доложил, что госпожу спрашивает человек из её лагеря. Им оказался караван-баши. Бухарец озаботился отсутствием вестей от хозяйки и без вызова прибыл в Дюшанбе. Захировой пришлось сделать усилие над собой, чтобы вернуться мыслями к освобождению Корнина. «Товар подготовлен, Каныбек. Забирай всё, что увидишь на складе и вези в Сангвор. Погоди! Сейчас напишу письмо. Вручишь его фельдшерице, госпоже Арине. Её пункт в том кишлаке. На словах передай, что умоляю сделать всё для освобождения русского учёного. Надежда только на неё. Мой сын болен. Я должна ехать в другую сторону».
Через несколько часов Захировы выехали из Дюшанбе в Термез древним путём.
Позади остались разбитая каменистая дорога и речной путь. В Чарджоу мать и сын сели в поезд. Мир Искандера сузился до ширины зримой полосы вдоль железной дороги. Прошлое обрывалось сразу за спиной. Все мысли притягивала лечебница и божество в ней, доктор Юшин.
Вот, наконец, Асхабад. Путники в наёмном экипаже выезжают окольными улочками к оврагу. За ним высокий глиняный забор, будто стена крепости. Густая листва запущенного орехового сада, тёмная, неподвижная, усиливает ощущение таинственности этого места с жутким названием лепрозорий. Доктор Юшин, при лысине, прикрытой от виска к виску прядью тусклых рыжеватых волос, предстал перед посетителями с вонючей папиросой в углу ротовой щели, в замызганном медицинском халате. Похоже было, врачеватель дьявольского недуга не обновлял «вицмундира», пока ветошь держалась на плечах. Расспросив приезжих, кривой улыбкой дал понять, что неисповедимы пути Господни. После осмотра больного при матери, за ширмой, пустыми надеждами бодрить его не стал, был откровенен.
- Никто не знает природу проказы, дорогие мои. Неизвестно, как она передаётся. Больных с запущенной формой болезни («львиная маска», например) мы просто изолируем и облегчаем, как можем, их последние годы. Вы вовремя спохватились. Будем считать, что в невезении вам повезло. Не обещаю, что вылечу вас, но, во всяком случае, развитие вашей болезни можно если не остановить, то замедлить. Буду делать, что в моих силах. Несколько лет, на стадии интенсивного лечения, вам придётся жить в стенах лечебницы. Ну, а потом, как здесь говорят, «если Аллах соизволит». Контакты с теми, кто за стеной, исключены. Письма родным можно писать под диктовку кому-нибудь из медицинских работников. В саду есть несколько флигелей для изоляции людей… э-э-э, образованных, скажу так. В один из них я могу поселить вас за разумную плату. Продиктуйте вашей матушке список необходимых вам вещей и предметов, книги не забудьте. Только имейте виду, что всё останется здесь навсегда. И, с той минуты, никаких непосредственных контактов со здоровыми. Ну, объятия, поцелуи, рукопожатия. И разговаривайте на расстоянии. Знаете, слюна, бывает, летит. Надеюсь, я выразился понятно. Впрочем, прощаться с родительницей вы будете при мне. Я должен быть уверен.
Присутствие постороннего человека при разлуке матери и сына на неопределённое время, возможно, навсегда, не позволило разыграться трагедии в кабинете главного врача лепрозория. И всё-таки Фатима Самсоновна не удержалась – прижалась к Искандеру мокрым от беззвучных слёз лицом. Врач тут же заставил её умыться с карболовым мылом и сменить кофточку. Но уже за порогом дома отверженных пожилая женщина уговорила себя не распускаться в чувствах. Ничем, кроме выражения уверенности в выздоровление Искандера, она помочь ему не могла. И усилилась её ответственность за единственного внука. Предстояло подготовить его к страшному известию. Тимур был наделён настоящей поэтической душой, впечатлительной и хрупкой. За невестку придавленная горем мать не беспокоилась. Эта равнодушная ко всему на свете, сонная, красивая и глупая самка, постоянно жующая сладости, проводящая дни в праздности среди таких же, как и она, толстых дочек и ленивой прислуги, переживёт своё фактическое вдовство. И внучки горевать не станут. Отсутствие отца они никогда не замечали. Присутствия – тоже.
Проезжая ночными улицами Бухары от вокзала к дому, персиянка уже не знала, кого в первую очередь спасать, сына или внука. О пропавшем муже она ни разу не вспомнила с тех пор, как заметила розовое пятно на пояснице у сына. Родной человек, никогда раньше не покидавший её память, вдруг оказался на странице жизни, перевёрнутой тридцать лет назад. Что возвращаться назад? Книга её бытия раскрыта близко к концу на таком месте, где надо, не отрываясь ни на миг, упорно разбирать знаки и вникать в их грозное звучание. А впереди мрак, неопределённость. Прощай, Захир! До встречи… Там!