В детстве я жадно глотала любые книги, что попадались в руки. И как-то нашла на полке сочинение зарубежного психолога о том, как нравиться людям и заводить друзей. Её я прочла, откровенно насмехаясь над наивными советами автора.
В одной из глав американец привел в пример комплимент, который я запомнила на всю жизнь. «Какая роскошная у вас шапка волос!» – до сих пор помню эту странную фразу. Шапка! Воображение моментально нарисовало шапку, похожую на мамину песцовую, только из человеческих волос. Я задрыгала ногами от хохота. Уморительный комплимент! Авторитет книги, и без того невысокий, упал окончательно.
Когда тебе девять, тебя еще не заботит эффективность коммуникаций. Ты можешь ударить лучшего друга портфелем, в ответ он обзовёт тебя дурой, а ты его бараном, вы поссоритесь на всю жизнь, а утром как ни в чем не бывало возьмётесь за руки и отправитесь в школу.
Когда тебе шестнадцать, общаться естественно ты уже разучился, а навыков эффективной коммуникации ещё не приобрел. Подросткам труднее всего.
Алла Иосифовна жила в нашем доме не так давно, но быстро нашла общий язык с моей семьей. На летние каникулы – то были последние мои летние каникулы перед выпускным классом – к ней приехал отдохнуть внук. Он готовился стать художником. Наблюдать из окна, как парнишка раскладывает невиданное приспособление – этюдник, и часами просиживает за работой, было свежо и необычно.
Наверное, общество одного только этюдника быстро Ивану наскучило. Нас познакомили.
Как заправский гид, я повела Ивана на экскурсию по окрестностям. Особых достопримечательностей там не было. Сгоревший почти дотла дом, бетонный забор, изрисованный граффити, библиотека и вокзал.
Иван граффити не оценил, а старинное здание вокзала долго разглядывал и даже вызвался зарисовать.
С новым знакомым было легко. Даже я, друзья которой жили только в книгах и фантазиях, быстро разговорилась. Мы беседовали о музыке, о литературе, о живописи и звёздах. Он рассказал, как провалил экзамены в художественное училище. А я, позабыв о своём печальном образе, травила смешные истории и в лицах показывала сценку, которую мы ставили в прошлом году в летнем лагере. А на прощание мы договорились, что Иван нарисует мой портрет.
Я устроилась на скамейке под раскидистым орехом. Иван разложил этюдник, подготовил бумагу, краски и кисти.
Я чувствовала себя скованно, не знала, куда положить руки и с каким выражением лица нужно позировать.
– Шевелиться нельзя? – уточнила я.
– Почему нельзя? Можно. Только позу сильно не меняй.
Я кивнула и продолжила ёрзать. Наконец устроилась, опершись о скамейку ладонями и спрятав скрещенные ноги. И, чтобы не испортить Ивану работу, старательно застыла. Попытки улыбнуться выходили глупыми и вымученными, и позировала я с серьезным выражением лица. Мне было непривычно, что на меня смотрят, и я не знала куда себя деть от смущения, хотя он и развлекал меня историями.
– Меня, наверное, неинтересно рисовать, – через какое-то время вздохнула я.
– Красивых девушек рисовать всегда приятно, – откликнулся он.
Что означала его фраза, я не поняла. Имел ли он виду, что я красива, и рисовать меня приятно? Или что красивых рисовать приятно, а меня не очень? «А как тебе рисовать… меня?» – стоило спросить, но слишком велик был риск услышать не то, что услышать хочется.
Красивой за все мои шестнадцать лет меня называли только дважды: один раз пожилая учительница литературы, а другой – цыганка на вокзале. Ни той, ни другой я не поверила. Пожилым все молодые кажутся красивыми, а цыгане – те вообще известные обманщики.
…Иван вручил мне готовый портрет, и я чуть не заплакала от разочарования. Рисовал он и правда здорово, линии рисунка текли, жили и дышали… Но вот я! Ссутулившиеся плечи, угрюмый рот, глаза... Хорошо, что я так и не спросила, что значил его ответ.
Иван заметил, что я расстроилась, и – с тайным злорадством отметила я – расстроился сам.
–Ты очень талантливый портретист, – искренне похвалила я его технику. – Меня ещё никто никогда не рисовал. В следующем году ты обязательно поступишь.
– Спасибо, – поблагодарил он. – Завтра погуляем? Покажешь мне центр?
– Угу, – буркнула я. – Наверно, да. Заходи.
И я убежала, аккуратно держа портрет – краска еще не успела высохнуть и могла растечься.
– Как похоже! – хором похвалили портрет мама с бабушкой.
– А по-моему, не похоже, – упрямо ответила я. – Разве я на самом деле… такая?
– Конечно, именно такая. Ты ведь не умеешь улыбаться, – пожала плечами бабушка.
«Улыбаться!» – передразнила я бабушку. Мысленно, конечно. В обществе властвует культ оскала, – ревниво размышляла я. – И все они его служители: и американец, автор глупой книжки, и бабушка, которая вечно винит меня в моей нелюдимости.
Когда портрет высох, я спрятала его подальше, – чтобы не попадался на глаза.
Казалось, моё существо раскололось надвое. Одна часть привычно изводилась мыслями о моей непривлекательности, другая прозревала нечто волнующее, от чего хотелось задохнуться или сбежать.
– Похоже, что я ему нравлюсь, – мусолила моя вторая часть, – он сегодня назвал меня красивой.
– Ха! – издевалась первая. – Совсем не это он сказал!
– Но ведь он предложил мне встретиться завтра, значит, хочет меня видеть, –капризно возражала вторая.
– Ему просто скучно, – язвила первая.
– И всё равно я ему нравлюсь! – ныла вторая.
Первая победоносно молчала.
Всю ночь я ворочалась с левого бока на правый, мысли отчаянно метались. Бессонная ночь измотала меня, и утром в зеркале я увидела ещё более угрюмую девочку, чем на портрете.
Никуда сегодня не пойду, – решила я, достала недочитанную книгу и попыталась сосредоточиться. Но грустные мысли всё крутили своё заколдованное колесо. Поймав себя на том, что в пятый раз перечитываю одну и ту же строчку и не понимаю смысла, отложила книгу, уткнулась лицом в подушку.
– Оля, как ты могла? – отчаянно отчитывала меня бабушка. – Зачем ты так грубо разговаривала с мальчиком?
– Почему грубо? – пожала плечами я. – Я просто ответила, что не хочу никуда идти.
– Грубо ответила! И тут же закрыла дверь! – воскликнула бабушка. – Неужели мы с мамой так плохо тебя воспитали? Что скажет Алла Иосифовна?
Я снова пожала плечами.
…Когда в дверь позвонили, я принципиально не вышла открывать. Через минуту ко мне в комнату заглянула бабушка.
– Оль, беги, к тебе Ванечка пришел, – радостно сказала она.
– Что значит «беги»? – обиженно ответила я. – Кто-то до меня снизошел, а я должна бежать со всех ног? Может, ещё хвостиком вилять научиться?
– Оль, ты что? Иди, Ваня ждет.
Я вздохнула и нехотя подошла к двери. Оперлась плечом о стену прихожей.
– Привет, – улыбнулся Иван. – Ну что, ты готова? Пойдем?
И тут я впервые обратила внимание на его «художественные» взлохмаченные волосы, и в памяти всплыло нелепое словосочетание «шапка волос». Я опустила глаза ниже и заметила, как упрямо и самовлюбленно вздернута его верхняя губа.
Мне стало неловко и неприятно.
– Пойдем? – еще раз спросил Иван.
– Не хочу, – с мрачным триумфом ответила я и закрыла дверь.
Тут-то и вышла из кухни растерянная бабушка.
Со временем мне пришлось узнать о «навыках эффективной коммуникации», советы популярного психолога перестали казаться мне глупыми, я научилась улыбаться. Уже давно за меня некому краснеть, и мне приходится себя стыдиться самой. И, право, я достигла в этом искусстве подлинных глубин.
Портрет? Наверное, до сих пор лежит в коробке с моими дневниками и тетрадями, пожелтевший портрет печальной девочки, которую мне хочется вспомнить и пожалеть, да всё некогда.