25/IХ- 54г.
Раннее утро. Как всегда в дверь мощные удары и уверенный крик:
— Кому с утра — подъем!!!
Пора вставать. Мыться, бриться, чаю напиться. Сегодня так хочется полежать, а нельзя, мой урок — первый.
Вчера долго не мог заснуть. Поздно вечером внизу, на первом этаже нашего интерната раздались зверские крики. Лестница шаталась от толчков дерущихся шахтеров. Из свалки выбрался один. У него рубашка превратилась в майку, так ее располосовали. Через час затихло, но ненадолго. Опять внизу загрохотало. Там с окровавленной шеей человек терзал антивандальный телефон, колотил трубкой по корпусу и орал. Через открытую форточку тишина темного вечернего поселка нарушалась плачущими воплями. Телефонистка, видимо, не угодила ему, и он снова и снова требовал соединить его со скорой помощью. Только во втором часу утихомирился.
Поселок с моей школой в четырех километрах от города. Поселок считается старым, благоустроенным и культурным. Много молодых деревцев перед каждым двухэтажным, белым домом барачного типа ( их уважительно называют коттеджами). Между деревцами и домом асфальтовые, шириной в метр дорожки. Это выгодно отличает поселок от других. Дома вдоль шоссе с хорошим покрытием, ровным и гладким.
На небольшой поселок — промтоварный, продовольственный и хлебный магазины, палатки. Снабжение неплохое, по первой группе, как я слышал, правда, что это означает, никто не знает. Полки сверху до низу забиты консервами— крабы, лосось в собственном соку и печень трески. А вот хлеб поступает с задержками. Поэтому в магазине всегда гудящая от возмущения толпа преимущественно баб и немного шахтеров, пожилых или с ночной смены. То же самое и в городе.
Из газеты: "... хлебопекарни не только успешно выполнили, но и перевыполнили план 3-го квартала 1954 года по выпечке хлеба".
— Глеб Никитич, объясните. Вы все знаете, как член партии.
— Ничего удивительного, просто план уменьшили вдвое, вот его и перевыполнили.
Глеб Никитич — учитель географии, недавно был даже директором какой-то школы, но не потянул, разжаловали в учителя. Но к нему по привычке обращаются за важной информацией.
2/Х/54
Еще хуже со столовой, она на первой шахте, до нее нужно идти не менее 15 минут в один конец. Столовая средненькая, как мне сказали, 3-ей категории. И об этой категории никто ничего не знает.
Картину быта выгодно украшают баня, сделанная по последнему слову науки и техники: с душем, ванной, парилкой и общим отделением, а также прачечная. После войны шахтеров выделяли, как бы благодарили за трудовой подвиг в дни войны.
Мне дали комнату в общежитии (интернат № 7) на втором этаже, вместе с шахтером Иваном Левко. Этот добродушный и болтливый парень, развитой для своих пяти классов, сильный физически, хороший работник на шахте и приветливый человек. Когда я пришел сюда впервые, и мне стали подбирать комнату, то без раздумья остановились на 20-й, так как Ваня, один из немногих, которые не пьют.
На кухне я благополучно набираю кипятку в мытую стеклянную банку из под кабачков, в комнате пью чай и — в школу.
Это двухэтажная типовая школа на 400 человек, белая снаружи, с новой, но уже разбитой вывеской. Во дворе перед фасадом столбы для баскетбольных щитов и волейбольной сетки. За школой большой учебно-опытный участок.
Учительская помещается в двух смежных комнатах. Они холодные, узкие, тесные. Недалеко от двери нависает мрачный, темный,аскетически строгий портрет Ушинского. Напротив — портрет Макаренко. Дореволюционный педагог смотрит неприветливо на советского коллегу, а также в окно, выходящее во двор.
На стене полочка с поперечными ячейками для классных журналов. В одном углу комнаты шкаф, в другом — вешалка для одежды учителей. Три письменных стола стискивают свободное пространство. Его не больше в другой комнате, где стоит длинный стол из трех маленьких столов, накрытый красной скатертью с чернильными пятнами. На нем подшивки газет, "Правда" и "Учительская газета", а также учебные схемы, бумажные пособия по русскому языку, математике и физике; портфели, книги, ручки, чернильницы. В дальнем конце уютно пузырится мягкими формами диван, к которому прислонился шкаф математика. По диагонали в другом углу — шкаф историка (мой), которому не дает гостеприимно раскрыться придвинутый стул. И рядом еще один, на этот раз последний шкаф, географический. Между ним и математическим шкафом поставлены карты, свернутые в рулоны, в которых даже днем шуршат бесстрашные мыши.
Рядом кабинет завуча, Михаила Аркадьевича Арапова, в противоположном конце коридора канцелярия с секретаршей Валей и бухгалтером. На втором этаже спортивно - актовый зал со сценой и, наконец, кабинет директора Леонида Аршаковича Саркисяна.
Напротив этого кабинета физический кабинет и рядом — мастерская, где множество привлекательных вещей и механизмов, в их числе электрический токарный станочек, смонтированный на деревянной станине. Его смастерил предыдущий физик, хорошо знавший свою науку и стихи, но плохо — педагогику: на уроках в младших классах у него дети всегда шумели и озорничали.
Пронзительный, душераздирающий вой из этой мастерской возвещал, что Леонид Аршакович или еще кто-либо, одержимый трудовой идеей, привел в действие электрический станочек.
Я первый прихожу в учительскую, снимаю плащ, причесываюсь. Роюсь в шкафу, где карты лежат "вповалку". Нужной карты нет. Я волнуюсь, чертыхаюсь и нахожу ее на математическом шкафу. Как она туда попала — загадка.
И пока я сижу на корточках, яростно перекладывая все содержимое шкафа, появляется Ольга Семеновна Брионова, патриотка своего города, заявившая однажды, что ей не захочется уехать отсюда никогда и никуда. "Мне здесь нравится всё до последней пивной и нового кинотеатра. Да, я патриотка и горжусь этим".
Она стройная, высокого роста, блондинка с бледновато-прыщеватым лицом. Впрочем, она станет желанной женой, никогда не будет устраивать сцен, покорная и романтическая натура, с которой легко было бы жить, а что касается прыщиков на лице, то они результат известной, к тому же неудовлетворенной физиологической потребности, и как только она выйдет замуж, у нее будет чистое, прекрасное лицо.
Она любит сидеть задумчиво и тихонько напевать любовные песенки; и ходит тоже задумчиво, заманчиво покачивая бедрами. У нее безусловно красивая фигура.
Она считает, что только несчастные люди и дураки (это говорится в расчете на скорое и вежливое опровержение, вроде: да ну, что вы!) становятся литераторами; другие учителя ее специальности полностью согласны с ней.
Всех их угнетают тетради, они постоянно занимаются правкою сочинений, диктантов, изложений — целый день. Это утомительное занятие притупило чувство юмора: их не смешат те, порой веселые вещи, которые пишут ученики, а только раздражают. Свой предмет они считают, наряду с математиками, безусловно самым трудным для преподавания. Ольга Семеновна иногда даже заговаривает о поступлении на истфак, давая понять, что уж вот этот предмет преподавать куда как легко. Но это ей не по силам, слишком любит поспать, попеть,повертеть задом, и все это с задумчивым видом.
Я готов дать голову на отсечение, что в таком состоянии кроме мысли — как бы лучше изобразить задумчивость — у нее нет больше в голове ничего. Вечно и всюду опаздывает, все делает небрежно, на скорую руку.
С людьми она ладит, не любит, по выражению Саркисяна, иметь трения с другими людьми. Ее часто ругает начальство самыми последними словами, а на одном из педсоветов она горько плакала, уткнувшись в протоколы педсоветов, бессменным секретарем которых она состоит уже два года.
Леонид Аршакович неумолим, и женские слезы для него значат не больше, чем если бы пролили воду, и он злобно потребовал "зафыксыровать" все, что он говорит в ее адрес. Арапов не хочет отстать от директора, всегда относится к ней пренебрежительно, но покровительственно. Пренебрежение превалирует: однажды он заявил, что если бы у него ученики были такие же, как Брионова, он бы считал себя несчастным педагогом.
Обычное легкое волнение перед уроком. Все же десятый класс, взрослые люди. Прибежала дежурная, Нина Швецова, с любопытством позыркала глазами по пустой учительской, по мне и Брионовой, взяла карту, чтобы повесить до начала урока, и убежала.
— Владимир Афанасьевич, про открытый урок не забыли? Вы уж не очень придирайтесь к Лошакову.— Это Брионова, она всегда предупреждает о поручениях, потому что обязана контролировать их выполнение.
— Помню, помню. Да мне бы свой провести, я о нем думаю. С картами провозился, еле нашел.
— Да? А это я вам вчера вечером отобрала карту и схемы и положила на шкаф, чтобы не искать.
— Спасибо. Только на шкаф-то математический.
— Ах ты, боже мой! Перепутала я, извините.
Захожу в класс. Вот они — наше будущее, стоят в три ряда за партами и смотрят на тебя с любопытством, интересом, доверием. Даже холодок по спине. Стоит немного сфальшивить, немного схалтурить, задеть самолюбие насмешкой ли, грубостью, невниманием, и прощай контакт. А психика у этого поколения не самая прочная. Выросшие в войну, почти все потерявшие отцов, очень нервные, легко срывающиеся на крик, на упреки, на обиды.
Но пока, тьфу, тьфу! Огонек горит. Отвечают хорошо, девочки чуть побойчее, мальчики, большей частью, не так гладко, с запинками.
Урок шел своим чередом, после опроса я начал новую тему
о развитии капитализма в России. И тут Енютин задал мне коварный вопрос.
— А вот быстро Россия развивалась. А если бы не революция, может, еще быстрее стала развиваться?
У мальчика пытливый ум, просто запоминать услышанное или текст ему неинтересно, и он допекает меня вопросами, которые могли очень даже не понравиться нашему директору и особенно завучу.
— Если бы да кабы, — попытался я угомонить любопытного. — В истории нет сослагательного наклонения. Бурное развитие прервала не революция, а мировая война. Революции не происходят случайно. Они внезапны, но закономерны, и в конечном итоге расчищают дорогу для нового и быстрого движения вперед. И наша великая Октябрьская революция смела все, что мешало развитию страны, народа. И, расчищая, разрушала иногда, что и не надо было разрушать. Например, много было разграблено и сожжено помещичьих имений, нередко с ценными библиотеками, картинами, а они могли бы пригодиться населению. Были бессудные расстрелы контрреволюционеров. Но эти крайности объяснимы жестокостью времени, озлоблением народа.
Несколько секунд было тихо. По глазам Енютина было видно, что сомнения его не исчезли. Факты и цифры впечатляющего роста экономики страны в начале века подействовали на него сильнее, чем мои общие расплывчатые рассуждения.
И очень кстати зазвенел звонок.
А в учительской кипел свой спор. Заводилой выступил Яков Дмитриевич Холодов — умный и скрытный человек, я бы сказал, непонятный.
До войны он учился в педагогическом институте и не плохо. По его словам, профессор всегда его ставил на вид и сам он готовился к научной деятельности. Среди девушек пользовался успехом и любил проводить с ними время больше, чем с ребятами. Но грянул 41-й год, война, он был взят в армию, воевал и попал в плен где-то на Украине.
Он продолжает заочно учиться, похвастался, что на последней зимней сессии сдал всё на отлично, кроме одного предмета. Вернулся из Москвы осунувшийся,похудевший, под глазами желтоватые тени, резче пошли морщинки по лицу. У него от природы желтоватая кожа, черные прямые волосы, коричневатые, с масляной пленкой, глаза, способные останавливаться с тайной злобой или тоской на одном предмете, и тогда тяжелеет его взгляд, давит черный маленький зрачок, темно-коричневые обводы его и темноватые белки. После этой сессии его 36 лет более отчетливо проступают в облике.
Возраст обязывает, и он постоянно занят очень важным вопросом. Ему хочется найти, по его словам, чуткую, умную женщину, душевную, мягкую и сердечную — обычная мечта человека.
Вопрос о его женитьбе — притча во языцех. Когда говорить не о чем, скучно сидеть в учительской, обычно начинают чесать языком по этому привычному месту и не без успеха: очень уж занимательный сюжет.
Когда в субботу, 6 ноября мы расходились из учительской, я брал адреса учителей и вот дошел до Якова Дмитриевича.
— А ваш адрес?
— Пишите: улица имени 8 марта, дом...
— Подождите, вы серьезно?
— Серьезно.
Он — вкрадчив, любезен до слащавости, хватает за руки во время разговора, умилительные слова переполняют его речь.
Не случайно и прозвище ему прилепили злое, насмешливое, точное — "богородица".
К начальству он настроен официально, не любит Михаила Алексеевича, прямо называет его за глаза дурачком, самолюбивым ревнителем первого места, как историка, на что ему нельзя претендовать.
— Я лично недоволен жизнью — мы существуем, а не живем, — заявил он. — Работаем день и ночь, а зарплата маленькая. Да еще очереди убивают все свободное время. Крутимся в этой несчастной учительской, а сколько в жизни удовольствий, развлечений! Разве мы уж такие плохие, чтобы девушки не обратили на нас внимание? А как приятно вместе с красивой, благородной девушкой пойти в кино, театр; любить, мечтать. Ведь я человек, благородный человек! — Про свое благородство любит он говорить всем, и учителям, и даже ученикам, когда приводит их в учительскую, чтобы отругать.
Ну и обрушились на него! Как это — существуем, а не живем! Это поклеп! Как это — несчастная учительская! У нас прекрасная профессия, и мы счастливые, а не несчастные! И в кино, и в театр ходим! А если на вас девушки не обращают внимание, так это за вашу ворчливость!
Просто в пыль стерли критикана гневные женщины. А мужчины только посмеивались.
Холодов с трудом отбивался.
— Только и ходим, что в кино, потому что дешево, быстро, близко. Театр далеко. А в самой школе нет ни радиоприемника, ни баяна,ни пианино, ни несчастной балалайки! А ведь уже можно смотреть телевизор.
— Михаил Аркадьевич, давайте купим телевизор или хотя бы приемник.— Это Людмила Ивановна Полухина воспользовалась, что в учительская заглянул Арапов. — Хорошо еще Борис Вячеславович приносит трофейный "грюндиг", послушать можно. Скучно ведь,ничего в школе нет.
— Еще чего. Купи вам телевизор, вы тогда совсем работать перестанете.
Людмила Ивановна посмотрела на меня.
— Понятно? Вот почему у нас ничего нет.
— Нельзя превращать жизнь в сплошную работу, — заявила Надежда Петровна Куркова, своеобразная фигура полусветской дамы, оказавшейся в "глубинке" по непонятной и загадочной причине. Она побывала на всех курортах СССР, всё знает,всё видела. Немолодая и поэтому до тонкостей изучила косметическое и парикмахерское искусство. Особенно удачна ее последняя завивка,сделанная так удачно, с таким вкусом, так ее молодящая, что ей можно дать 30 - 35 лет, не больше.
— Моя философия жизни очень простая — хватай момент, живи радостно, сегодняшним днем, побольше удовольствий и немедленно! А нам, женщинам всегда надо помнить — все равно придет старость, хоть ты лопни от беспорочности!
Никто не решился возразить, даже Нина Гавриловна, хранитель заповедей нравственности, промолчала, а Буреенко сделал вид, что поглощен чтением учебника географии.
И в самом деле, каждый человек делает то, что доставляет ему удовольствие. Для одного это — политика,для другого — женщины (большинство), для третьего — книги. Но мало кто думает о других или даже никто.
У Надежды Петровны неясное положение с мужем. То ли он есть, то ли его нет. Во всяком случае, она благоразумно молчит по этому поводу, и живет с одной матерью. Свою работу она считает временной повинностью по пути к Москве, куда она добирается из Рязани ( в Москве не прописывают из областей периферии - только из Московской), о чем она открыто заявляет всем. Веселые огни богатых московских магазинов (именно магазинов), маячащие перед ее глазами, позволяют ей мужественно переносить тяготы школьной работы вдали от столицы.
Интересно, что она ведь жила в Москве, но потом очутилась в Рязани, и оттуда уже попала в этот поселок. Здесь явно какая-то тайна. И меня однажды предупредили, чтобы с ней поосторожнее. Смутно намекали на каких-то генералов, которые поплатились за разговоры.
Знания у нее неплохие — это все признают, но тоже несомненно, что класс в руках она держать не может. У нее совершенно разболтанный класс, состоящий из сплошных сорванцов — 6 "В".
Ее не случайно привлекают Средние века — своей дикостью, мрачностью, рыцарством, строгим разделением общества на господ и на крепостное быдло, обилие всяких условностей и регламентов.
— Если бы не было условностей, жизнь была бы невозможная, — заявила она однажды, — условности дают чувство уверенности, предсказуемости.
Она любит блеснуть знанием этикета, манер, знакомствами. Иностранную художественную литературу и наши книги о необычном, прекрасно-надуманном — любит, когда-то увлекалась и читала много, и память неплохая. Но в ее возрасте уже труднее чего-либо добиться, нет молодости, свежести, привлекательности. А что это за женщина без мужа и без привлекательной внешности?
Открытый урок истории вел Григорий Кузьмич Лошаков, преподаватель физкультуры в настоящем, а в будущем — историк. Он уже сейчас преподает историю в 5-х классах. Высокий, тощий, хитрый, несмотря на видимую грубоватость и панибратство, который любит совать нос не в свое дело, желая прослыть очень добросовестным и деловым; за отсутствие этих качеств его как раз очень часто ругают. Директор недоволен, как используется кино у нас в учебном процессе и считает, что в этом немалая доля его вины как ответственного за киноустановку. И еще он лаборант в физическом кабинете, где пытается в чем-то утверждать свои права перед Людмилой Ивановной, хотя она преподавательница. Стычки между ними не редкость.
Он — заочник, и, пользуясь его неустойчивым положением, завуч любит показать свою власть, давая волю своей неприязни к будущему конкуренту. А тот огрызается, и ему попадает еще больше.
Как бывший фронтовик, изредка вспоминает "случаи". И при этом — немного подхалим, щекочущий пятки начальству воспоминаниями об их доблестных удачных выражениях на совещаниях, с неприятным смешочком.
Авторитетом в школе не пользуется, не особенно умен, и речь иногда страдает.
Открытый урок был посвящен государству в древнем Китае.
— Император (Лошаков посмотрел на лист бумаги в своей руке) Цинь... Цинь Ши...ху...хуанди стал единолично править в стране и навел в ней порядок. Но очень не хотел умирать, и стал тратить много денег, чтобы узнать тайну бессмертия. А ученые стали протестовать против этого. Мол, нету никакого бессмертия, чего зря деньги на ветер пускать — сообщал физкультурник двенадцатилетним пацанчикам и девочкам прокуренным, грубым голосом бывшего фронтового разведчика. — Но особенно им не понравилось, что он велел сжечь почти все книги! И тогда он — император, — уточнил учитель, не рискуя еще раз назвать трудное имя, — велел живьем закопать своих критиков. В землю. Настоящий изувер! Целых 460 человек велел закопать. Да еще ученых. Без суда и следствия. И их расстр...закопали. Во всёй этой истории удивляет количество ученых, которых стало после этого гораздо меньше...
Рассказывая, он ходит с угрюмым, решительным видом. И большая серая фигура (костюм у него такого цвета) вышагивает по классу, поднимая ветер; а вид мрачный, а челюсть вперед и немного книзу.
Закончив рассказ о закапывании ученых, Лошаков как-то по детски улыбнулся и сказал:
— Вы должны знать историю своей страны и народов других стран. Об этом есть стихи. — И к нашему искреннему удивлению прочитал наизусть детские стихи о книгах и пользе знаний.
Книге смелой, книге честной,
Пусть немного в ней страниц,
В целом мире, как известно,
Нет и не было границ.
Ей открыты все дороги,
И на всех материках
Говорит она на многих
Самых разных языках.
Это был неожиданный и незаурядный ход. Так мы узнали, что грубоватый Лошаков любит поэзию и много стихов знает наизусть. Например, огромное по размеру "Ледовое побоище" Константина Симонова он мог декламировать на память, и очень часто цитирует детские стишки, что оправдывает неповторимыми прелестями, свойственными детству вообще.
Его цель на оставшуюся часть жизни — окончить пединститут и прочно обосноваться в школе, дождаться, когда построят новый дом и дадут просторную квартиру, поправиться после перенесенной желтухи и вообще потолстеть.
Замечу мимоходом, что люди больше отличаются своими недостатками, нежели достоинствами. Последние однообразны, похожи, да и не так уж отличают людей. Конечно, они не без достоинств, но "позитив" не цепляет. А недостатки накладывают отпечаток индивидуальности, как это ни странно.
Вместе со мной оценщиком урока был Буреенко Глеб Никитич — Буреенко через два "е", — заранее предупредил он меня при первом знакомстве и сообщил, что все делают ошибки, когда пишут его фамилию.
Для сатирика не было бы более подходящего объекта для злословия, чем этот учитель. Его основные черты — это умение расположить к себе и лицемерие. Говорит он с небольшой усмешкой как бывалый человек, которого ничем не удивить после 45 лет жизни. Как человек партийный, он постоянно помнит об идейной стороне слов, дел, уроков. Он как-то перед моим открытым уроком сказал мне по секрету, что главное — это дать урок, который бы имел два главных момента: организационный — опрос, рассказ, закрепление знаний и задание, а также идейно-воспитательный, и тогда все будет "полный ажур".
Именно по такой схеме он разбирал урок Лошакова на очередном педсовете. Отметив, как обычно, что урок по всем элементам выдержан, Буреенко начал уличать Лошакова в невежестве относительно лёсса, который имеет, как он торжественно заявил, не речное, а воздушное происхождение.
В заключение, перечислив все положительные и отрицательные стороны урока, он придает голосу особо убеждающие и проникновенные интонации, оставаясь по-прежнему неподвижным, уперев пухлые, короткие руки в стол:
— В настоящее время партия и правительство особенно большое внимание уделяют идейному воспитанию подрастающего поколения. А вот в этом уроке не было там этого момента. Император действует, укрепляет власть, закапывает людей в землю, это хорошо, это впечатляет, а вот ненависть к рабовладельцам, вообще к эксплуататорам, не воспитывается, хотя факты использованы. Учитель подводит к мысли, что в конце концов политика Цинь Шихуанди (Буреенко произнес это имя без запинки и победоносно посмотрел на Лошакова), невнимательное отношение к людям, а также к ученым приводит к восстаниям.
О моем уроке Буреенко говорил приблизительно то же самое, то-есть, мало идейного воспитания, хотя в общем оно проводилось за счет подбора фактов.
Когда он говорит, создается впечатление, что он читает конспект. Громадное туловище с выдающимся вперед животом ("пузатик" - прозвали его учителя), который немного скрыт, но все же раздвигает борта хорошего темно-синего костюма с белыми тонкими полосками. Небольшая короткая голова, редкие волосы с сединой, бесцветные глаза под лохматыми бровями тоже с седыми пучками. Соединительной части между головой и туловищем почти нет. Красная,в пупырышках кожа натянута и с трудом удерживает дряблый жир исчезающей шеи, который переваливается через края туго натянутого воротничка сорочки, особенно сзади; второй подбородок растет и грозит вдвое увеличить размеры естественного подбородка. Синеватые губы немного подались вперед в стремлении занять первое место. Неизвестно, что покажет будущее, но настоящее время в соревновании лидирует нижняя губа. Центральное место на лице, как и у всех людей, у него занимает нос, который своими эпическими размерами уводит наблюдателя в область лирики. Вспоминается Гоголь и его "Вечера на хуторе близ Диканьки". Знаете ли вы нос Глеба Никитича? Нет, вы не знаете носа Глеба Никитича.
Немного приплюснутый, но зато широкий, он синий и багровый, то, что называют сизый нос, превращающийся в такой от частого заглядывания в рюмку.
После открытого урока мы шли неторопливо в учительскую, бегло обмениваясь впечатлениями, дав понять Лошакову, что волноваться ему нечего.
Из учительской доносился возмущенный голос. Это — Анна Гавриловна, горлодёрка в прямом смысле слова, т.е. любит драть горло по любому поводу, и сказав (точнее — сморозив) какую-нибудь глупость, принимается гоготать грубым голосом.
А случилось вот что — школу захлестнула эпидемия: в классах, как с ума сошли — стреляли из резинок, свернув в жесткую трубочку клочок бумаги. Причем, мальчишки в девочек. Никак не могли привыкнуть к тому, что все школы перешли на совместное обучение. Наверно, это сказывалось, не могло не сказаться. Показать себя этаким отчаянным и бесстрашным нарушителем дисциплины! И как раз дочери учительницы на ее глазах попали в затылок.
Анна Гавриловна напряженным криком наполнила всю учительскую, отчего, казалось, что Ушинский на стене еще больше посуровел.
— Надо принять какие-то меры! А как же? Моей девочке чуть глаз не выбили на уроке. А если дойдет до греха? Ведь отвечать придется нам всем!
— Безобразие, конечно, но чего так разоряться! А глаза у дочки разве на затылке? Ей ведь в затылок попали!
— Вот, вот, вам бы, лишь бы вас не трогали! А вы за свой класс должны отвечать, а не ехидничать!
Она разругалась со всеми, всем испортила настроение, раздражение накипало в душе учителей тем больше, что возмущалась она справедливо. "Ну что орать, и так все ясно," — примерно такие ворочались грубые слова у каждого на языке, но все только отворачивались, не желая связываться с крикуньей.
Как ни странно, ее поддержал Холодов.
— Наша школьная система принижает ведущую роль учителя, а ее надо повышать... — Он явно решил использовать свои знания, приобретенные в ходе подготовки к экзаменам в институте. — Слишком мало прав у учителя, а дети пропадают от грубости, невежества, как дикари. Почему я должен терпеть от учеников, которые в семье с детства слышат мат да застольные песни?
А вместо ужесточения некоторые теоретики заговорили о самоуправлении школьников. Мол, сами наведут порядок! Я бы этих болтунов просто выпорол бы по мягкому месту. Какое самоуправление в наших "расейских" условиях? Да это значит развалить школу! Учитель в школе должен быть диктатором. А если малейшее неповиновение — сразу к стенке, то есть, выгонять из школы! А эти московские соловьи поют, что и учителя надо подвести под критику учеников!
Тут уж всполошились самые выдержанные.
— Как это ученикам разрешить критиковать учителя!
— Это что-то невиданное!
— Совсем смешать учителя с грязью!
Холодов умело наращивал успех своего выступления.
— А результат? Уже есть случаи, когда учителей избивают! Нам говорили после экзаменов. Но в печать эти факты не дают. Подумать страшно! А вдруг какой-нибудь псих возьмет ружье и начнет стрелять! Как в Америке!
— Сегодня же накажу примерно этого негодяя! — зловеще пообещал Арапов.
(продолжение следует)