Внезапный удар дубинкой по голове свалил с ног не успевшего распрямиться после броска Бутина. Он упал на спину и, приподняв голову, медленно, как пьяный, потряс ею, пытаясь прийти в себя. Очухавшись, он сделал попытку перевернуться на живот и встать на четвереньки, но тут за него взялись по-настоящему.
Его били со знанием дела: почки, печень, пахи, живот и голова подверглись плотному граду ударов ногами, обутыми в крепкие башмаки, и кольями, за секунду выломанными из стоящих неподалеку лавок. Бутин сжался в позу эмбриона, спрятав голову в сцепленные на затылке в замок руки, и прижал согнутые в коленях ноги к груди. Он чувствовал соленый вкус крови во рту, губы его были разбиты, передние зубы выбиты. В голове его после каждого удара взрывались огненные, странным образом ослепляющие закрытые глаза фейерверки. Несмотря на вспыхивающие сполохи, громовыми раскатами бьющие в голову, он слышал внутри высокий, словно писк комара, звук, от которого тянуло могильным холодом; этот звук был мостом, соединяющим жизнь и смерть, и тот мост был пройден больше, чем наполовину.
Тело его превратилось в один нестерпимый, кричащий комок боли. Мышцы ослабли и руки раскрылись, подставляя жизненно важные центры под удары. Сознание уже было готово навсегда покинуть его, как вдруг в ночной темноте вспыхнул яркий, режущий глаза свет.
Верно, изумление было причиной того, что его перестали бить. В его превратившемся в один огромный кровоподтек теле медленно разливалось тягучее, как патока, тепло, и это тепло наполняло его счастьем, которое возникает, когда человек, уже не чаявший остаться в живых, чудом вырывается из цепких лап смерти.
Тем временем вокруг него творилось что-то непонятное в своей нелогичности: были слышны звуки быстрых, будто танцующих шагов, короткий свист, шорохи, словно мешок с тряпьем тащат по земле, и краткое мявканье, что издают кошки, когда на них случайно наступают. Потом сильные руки подняли его с холодного асфальта и положили на носилки.
После этого Бутин, осознав каким-то шестым чувством, что он в безопасности, потерял сознание.
Инаугурация закончилась. Во время празднования он пожал никак не меньше двухсот рук: влажных, мягких и противных, как снулая рыба, сухих и шершавых, словно шкура ящерицы, холодных и узких ладоней вампиров, вылезших после заката из своих нор, трясущихся кистей паралитиков, волосатых лап южан, потных, с вздувшимися венами, рук высокопоставленных алкоголиков, толстых ладоней целеустремленных скоробогачей. Его пиджак стал пахнуть какофонией дорогих женских духов, а губы стали матовыми из-за осевшей на них от поцелуев в щеку пудры. Несмотря на то что он всячески уклонялся от приема спиртного, не от всех предложений выпить можно было отказаться, поэтому хмель немного кружил голову.
Начальник охраны, постоянно находившийся за его спиной, соколиным взглядом осмотрел зал, затем с почтением склонился к нему и прошептал в самое ухо:
- Борис Аркадьевич, мы можем идти.
Дюжина крепких ребят с незапоминающимися лицами взяла Бутина в кольцо и проводила к лимузину. Начальник охраны сел в головной автомобиль, и процессия, состоящая из автомобиля президента и двух машин охраны, тронулась в путь.
Президент, оставшийся в одиночестве, с удовольствием вытянул ноги и, заложив руки за голову, закрыл глаза. Кортеж мчался по ночной Москве, лихо входил в повороты, не сбавляя скорости, и проносился мимо застывших как изваяния гаишников, бравших под козырек презирающий правила дорожного движения эскорт.
Бутин никогда никому не признался бы в том, что быстрая езда размаривает его. И сейчас его клонило в сон. Он намочил холодной водой платок, вытер им лицо и шею, но спать так и не расхотелось. Тогда он закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и отключился, как привык делать еще в студенческие годы, когда во время первой пары прятался на «камчатке» и спал, добирая на лекциях промотанный во время ночных бдений сон.
Ему снились огромные полуразрушенные здания со странной, нечеловеческой архитектурой, представляющие собой (во сне он знал это точно) завод, выпускающий авиабомбы, но на самом деле это была аптека, и там был аптекарь-мужчина с густыми седыми усами, похожий на Альберта Эйнштейна, одетый в белый костюм-тройку, только почему-то босой. Потом Бутину показалось, что это Джон Леннон, переходящий Эбби-роуд. Эйнштейн-Леннон доказывал Бутину, что тому необходимо съездить во Францию, поскольку только там есть настоящие сахарные бобы. Во сне Бутину казалось очень важным то обстоятельство, что французские бобы именно настоящие, и не какие-нибудь, а сахарные. Он сел в гротескного вида автомобиль и отправился в Париж. Только он расположился в салоне, как со средством передвижения сразу же стали происходить метаморфозы: сначала автомобиль превратился в допотопный паровоз, затем в реактивный самолет, который, сделав мертвую петлю, стремглав понесся к земле и врезался в нее, а Бутина, как это обычно бывает, за мгновенье до катастрофы выбросило из сна прочь.
Открыв глаза и посмотрев в окно, Бутин обнаружил, что автомобиль стоит. Бутин читал когда-то, что во сне при торможении и остановке поезда спящие испытывают неприятное томление неизвестного генеза, отчего видят тяжелые сны, и связал сон-катастрофу с тем, что автомобиль остановился. Налил стакан воды – после пробуждения он всегда пил воду (так однажды ему посоветовало упитанное, пышущее здоровьем медицинское светило) – и выпил его. Опустил стекло, отделяющее салон от водительского места, чтобы спросить у водителя, почему машина не движется, но того не оказалось на месте. Бутин немного удивился и протянул руку к двери, чтобы выйти из машины, но тут дверь открыли снаружи, и строгий незнакомый голос произнес:
- Борис Аркадьевич, выходите, пожалуйста.
Нельзя сказать, что у Бутина сжалось сердце, но внезапно он ощутил неясную тревогу. Сон в руку, отчего-то подумал он, а в груди что-то трепыхнулось.
Он поставил ногу в лакированном ботинке на землю и одним движением – не спеша, с достоинством, – вышел из машины.
Возле автомобиля президента стояли пять человек: двое встречали Бутина у двери, а трое других стояли чуть поодаль и, негромко разговаривая, курили, однако сразу замолчали, только Бутин вышел из машины. Двое встречающих были одеты в легкие демисезонные куртки темно-серого цвета, синие джинсы и черные кожаные туфли, а трое курящих – в цветастые тренировочные костюмы и найковские кроссовки, напоминая не то бывших спортсменов, не то до сих пор разгуливающих на свободе рэкетиров из девяностых, решивших опохмелиться. У всех пятерых на головах были надеты черные вязаные шапочки с прорезями для глаз и рта.
Машина президента стояла на поляне в березовом лесу. Восходящее солнце играло на глянцевых боках лимузина, отражаясь от них солнечными зайчиками и слепя глаза. Воздух был наполнен чудесным запахом леса, земли и утренней свежести. Несмотря на тревогу, Бутин с удовольствием вдохнул лесное безмолвие и закрыл глаза. Ему казалось, что стоит только немного постоять так, с закрытыми глазами, подышать восхитительной лесной атмосферой, и, когда он вновь откроет глаза, призраки исчезнут, и он окажется на своей даче в Подмосковье.
- Борис Аркадьевич, мы приносим свои искренние извинения за способ, при помощи которого мы добились вашей аудиенции, - невозмутимо начал один из мужчин, одетый в джинсы и куртку. – К сожалению, мы вынуждены так поступить, поскольку добиться официального приема нет никакой возможности. Впрочем, даже если предположить, что мы оказались у вас на приеме, и вы нас выслушали, не факт, что вы приняли бы всерьез то предложение, которое мы хотим Вам сделать.
- Позвольте осведомиться, кто это – мы? – на лице Бутина не дрогнул ни один мускул.
- Мы – Комитет по Защите Народа, сокращенно «Козанар», - ответил начавший беседу. – Кстати, разрешите представиться – Собеседник №1, а это мои товарищи, товарищи Собеседника №1.
- Комитет по Защите Народа, - медленно, будто пробуя слова на вкус, повторил Бутин и пожевал губами. – Интересно, от кого?
- От власти, Борис Аркадьевич, от кого же еще, - без иронии сказал представивший себя Собеседником №1.
- А разве власть выбирается не из представителей народа? – прищурившись, спросил Бутин.
Присутствующие сдержанно засмеялись, словно президент тонко и остроумно пошутил, а Собеседник №1 сказал:
- Борис Аркадьевич, вы сами не верите в то, о чем говорите, а мы и подавно.
Затем он продолжил.
- Следуйте за нами, Борис Аркадьевич, здесь неподалеку находится дом, где вас накормят, после чего мы расскажем вам о том, зачем, собственно, мы, если можно так выразиться, пригласили вас сюда.
Бутин пожал плечами и, оглянувшись на свою машину, как оглядывается на любимую уходящий на войну мужчина, пошел за Собеседником №1, а остальные отправились вслед за ними.
Оказавшись в незнакомом месте в одиночку и без охраны, президент быстро терял невозмутимость. Недоброе предчувствие овладевало им все сильнее, но он старался держаться. Хороший понт дороже денег, крутилась у него в голове навязчивая мысль.
Потом Бутину показалось, что все это чей-то дурацкий розыгрыш. Скорее всего, дело рук начальника охраны. А кого же еще? Только начальник охраны может «похитить» президента.
Возможно, что это не розыгрыш, а проверка. Тогда возникает закономерный вопрос: кто затеял эту проверку, и с какой целью? Пока они шли, Бутин непрестанно ломал над этим голову.
Они прошли, петляя, несколько десятков метров между плотно растущими березами и вышли к небольшой тихой речке, на пологом, заросшем камышом берегу которой стояла баня с уходящими в речку мостками, сарай и крытый дровяник, доверху забитый наколотыми дровами. По приглашению Собеседника Бутин зашел в предбанник и увидел, что к его прибытию готовились: посредине стоял накрытый темно-красной ситцевой скатертью стол, на котором в изобилии находились различные напитки и еда. Еда была простая, без изысков, но ее было много: жареная картошка с мясом, вареные яйца, грузди в сметане, жареная речная рыба, салат из помидоров, зеленый лук, редиска, соленые огурцы и прочее. В больших стеклянных бутылках стояли квас и медовуха, в бутылках поменьше водка и коньяк, также на столе стояли простые пол-литровые бутылки из-под лимонада, заткнутые свернутыми газетами, наверно, это был самогон. Похитители закатали шапочки до верхней губы, чтобы освободить рот, и приступили к трапезе. Ели они молча, пили не чокаясь.
Бутин отведал рыбы, которая оказалась вполне съедобной, и выпил рюмку коньяка.
Утолив голод, Собеседник №1 отодвинул тарелку. Это послужило знаком для остальных: они перестали есть и откинулись на спинки стульев.
- Чтобы управлять народом, нужно знать, как народ живет, - начал Собеседник №1. – Нужно знать его надежды, чаяния, его нужды, заботы, горести и радости. Как это ни пафосно звучит, нужно понять душу народа. Сидя в кабинете за высокими Кремлевскими стенами этого не узнать. Этого вам не расскажут ваши меркантильные помощники. Этого вы не увидите по купленному с потрохами телевидению. Этого вы не прочитаете на своем выхолощенном цензурой сайте в интернете. Это вы не узнаете, даже если выйдете в народ, ибо вас будут окружать ваши телохранители. И вряд ли у вас хватит мужества повторить вылазки Гаруна аль-Рашида.
- Поэтому мы решили, что вам будет полезно пообщаться с народом напрямую, минуя посредников, - продолжил Собеседник №1 после краткой паузы. – Пожить с ним бок о бок. Почувствовать его, - он с нажимом произнес слово «почувствовать».
- Технически это будет выглядеть так, - продолжал Собеседник, - мы слегка изменим вам внешность при помощи небольшой пластической операции, затем отвезем вас в какой-нибудь город – подальше от Москвы – и выдадим вам небольшую стипендию размером ровно в прожиточный минимум. Ваша задача прожить на стипендию месяц, после чего мы вас находим и возвращаем, так сказать, народу в вашем настоящем качестве. На время вашего отсутствия управлять Россией будет наш человек, точная ваша копия. Ваши близкие родственники по вашему распоряжению сейчас находятся за границей, так что никто не заметит подмены.
В течение первого месяца мудрый правитель только присматривается к ситуации в стране. Поэтому не беспокойтесь, никаких указов и прочих законодательных актов ваш двойник издавать не будет. Как и мелькать по телевизору, наносить дружественные визиты в другие страны, распекать Совет Федерации или Государственную Думу, распоряжаться вашими финансами и спать с вашими любовницами.
Все ваши счета на этот месяц будут для вас недоступны, наши… э-э-э, программисты позаботились об этом. Кстати, я не советую вам обращаться в полицию либо органы власти, чтобы добиться, так сказать, справедливости, поскольку полиция извещена о том, что в нее возможно обращение лже-Бутина. Вы прекрасно понимаете, что последует за этим шагом. Да, еще одно: паспорта у вас не будет, фактически Вы будете вне закона, этаким парией.
Проживите месяц среди народа. Того самого, которым впоследствии будете управлять. Возможно, что после этого испытания вы измените свое отношение к нему и перестанете изводить его принятием антинародных законов.
Вот, собственно, и все.
Бутин обдумывал сказанное. По словам этого Собеседника выходит, что вскоре его отпустят на все четыре стороны. Что ж, хорошо. Единственный минус – пластическая операция. Но это, если вдуматься, пустяки, цифры значат больше, чем внешность. У него есть каналы связи, о которых не знает никто, кроме него и доверенных лиц, задача которых состоит в том, чтобы ожидать от него сигнал. Так что мы еще поборемся с вами, господин Собеседник. Выясним, кто скрывается под маской.
И губы Бутина тронула улыбка.
Открыв глаза, Бутин обнаружил, что взгляд его упирается в бетонное перекрытие недостроенного здания, между колоннами которого гуляет ветер. Поднявшись со своего ложа, он увидел, что лежал на двух тщательно расстеленных и сравнительно новых фуфайках, а в изголовье у него были ношеные кирзовые сапоги, накрытые сложенным в четыре раза вафельным полотенцем.
Комитет одел Бутина в черные джинсы, желтую футболку с надписью «мой любимый велосипед» и рисунком велосипеда под ней и синтепоновую куртку с отстегивающимся капюшоном. На ногах у него были дешевые пластиковые кроссовки, а на голове бейсболка с эмблемой – кулаком, показывающим «fuck». Покопавшись в карманах куртки, Бутин обнаружил пять тысячных купюр, одну пятисотенную и пятидесятирублевую бумажку. И еще четыре рубля мелочью.
Рядом с ложем Бутин увидел черную матерчатую сумку через плечо, в недрах которой покоились зажигалка, упаковка из-под «Но-шпы», наполненная солью, и складной нож.
Вот так экипировка, усмехаясь про себя, подумал Бутин.
Теперь следовало узнать, в каком городе он находится.
Он подошел к краю и осмотрел стройплощадку. Рекогносцировка удалась, он обнаружил выход с территории стройки. Их было несколько: судя по окружающему здание беспорядку, стройка была давно заброшена, и забор, которым она когда-то была обнесена, во многих местах обветшал и обрушился, как и ворота на выезде, половинки которых вместе с вывороченными петлями лежали на земле.
Побродив по зданию, Бутин нашел лестницу и спустился по ней на улицу. По пути ему попалась скомканная газета, желтая и хрупкая от солнечных ожогов. Стряхнув пыль, Бутин расправил ее, посмотрел на заголовок первой страницы и прочел: «Ва-банк», рекламно-информационное издание, г. Новосибирск, 15 апреля 20… года.
Стройка находилась за городской чертой. Бутину потребовалось около получаса, чтобы дойти до ближайшей остановки. Путь его пролегал по братским могилам железобетонных конструкций, массовые захоронения которых сжимали тропинку, как сжимает горную реку тесное ущелье. Порой Бутину приходилось скользить ужом между беспорядочно наваленными фундаментными блоками и оголившейся арматурой изломанных стеновых панелей, острые пики которой целились в глаза.
Конечную остановку маршрутки Бутин нашел по ржавому колесному диску от ГАЗ-53, в середину которого была воткнута покрашенная кольцами в красный и белый цвета труба с жестяной табличкой наверху. На табличке черным маркером было нацарапано расписание движения автобусов. Рядом стояла лавка образца шестидесятых годов, громоздкая и крепкая, с мощными бетонными тумбами оснований и сшитыми между собой квадратными деревянными брусьями сиденья и спинки. По странному стечению обстоятельств лавка отлично сохранилась. На сиденье были вырезаны разные слова, в основном мужские имена и матерщина, а посередине была тщательно выполнена надпись «Лёша + Таня = любовь». После слова «любовь» какой-то остряк так же красиво дописал «с большим х…м».
Лавка стояла на краю довольно ровной площадки диаметром около двадцати метров, отсыпанной утрамбованным щебнем. Неподалеку была припаркована маршрутка – желтая «Газель», не подававшая признаков жизни. Бутин подошел к ней, заглянул в приоткрытое водительское окно, подпертое изнутри отверткой, обошел вокруг, посматривая в окна, но никого не обнаружил. Глянув напоследок еще раз в водительское окно, он вернулся на остановку и сел на лавку.
Стоя у маршрутки, он посмотрелся в зеркало заднего вида. Он был готов к тому, что лицо его изменится, поэтому не был шокирован увиденным. Более того, новое лицо ему понравилось. Черты стали грубее и мужественнее. Взгляд приобрел отстраненность и жесткость – разрез глаз изменился. Тонкие губы пополнели и стали как у завзятого сибарита, радующегося и бокалу вина, и женским ласкам.
Он сидел на лавке, а мысли его возобновили свой привычный бег по кругу. Он думал о каких-то совершенно ненужных вещах и никак не мог остановить торжествующие над его бесплодными усилиями мысли. Чертыхаясь в душе, он вспомнил вдруг слова Собеседника №1, которые тот сказал ему на прощанье.
- История власти начинается с того момента, когда один ушлый и хитрый человек сказал соплеменникам: я буду вам говорить, что, когда и как надо делать, потому что я знаю об этом лучше вас, а вы будете подчиняться и работать, - говорил Собеседник №1. – И добавил: все, что вы будете делать, будет на благо нашего племени.
До этого момента власть принадлежала совету старейшин, помогавшему племени выживать во враждебном мире, используя свой огромный жизненный опыт. Нельзя сказать, что старейшины были альтруистами, просто их потребности были весьма скромными. Место ближе к очагу, чтобы греть кровь, лучшие куски мяса, потому что нет зубов, теплые одежды для больных суставов.
А тут появился сильный и хитрый. Он заручился поддержкой одних, запугал других, умаслил третьих. И начал руководить.
Так возникла публичная власть.
Представители власти с тех пор больше никогда не работали, разве что языком. Они объясняли людям, что тем нужно. Они обещали привести племя к светлому будущему. Они грозились отмстить соседнему племени за набеги.
Но люди рождаются свободными. И власть, которая живет за их счет, им не нужна.
Власть предвидела подобное развитие событий и привлекла на свою защиту сильных и ленивых, готовых убивать соплеменников за сытое брюхо и праздную жизнь.
Таким образом, возникло государство в его классической форме: власть, опирающаяся на силу. Свободные люди стали несвободными и начали жить по законам, навязанным им горсткой хитрых и ушлых и защищающим хитрых и ушлых.
Время от времени власть меняла свои одежды, но суть ее оставалась прежней: жить за чужой счет.
Собеседник №1 перевел дух.
- В конце двадцатого – начале двадцать первого веков в России наступила кульминация развития и, как следствие, разложения власти, - продолжил он. – Поскольку правящая партийная верхушка СССР не выдержала мощного удара мировой сырьевой спекуляции в конце восьмидесятых и рухнула, подточенная оплачиваемыми из-за рубежа кухонными диссидентами, и к власти пришли ненасытные, алчные и готовые на все ренегаты и выползшие изо всех щелей обнаглевшие уголовники.
Салтыков-Щедрин сказал как-то: если меня спросят, что всегда делают на Руси, я отвечу – пьют и воруют.
Возможно, в девятнадцатом веке так и было. Теперь к этой фразе следует добавить следующее: в стране ничего не производится, сущностью торговли является купи-продай, взяточничество распространилось повсеместно, равно как и осваивание, т.е. «распил» бюджетных средств или попросту казнокрадство. Воровство и взяточничество фактически вообще узаконены. Те деньги, которые могли пойти на улучшение жизни простого народа, оседают в бездонных карманах раздувшейся, словно река в половодье, армии чиновников. Те деньги, которые государство выручает за продажу ресурсов, принадлежащих всему народу, уходят за рубеж, где на них покупаются яхты, острова, футбольные команды, акции иностранных предприятий, делаются вклады в иностранные банки.
Собеседник №1 замолчал. Прищурившись, он смотрел вдаль, глаза его были полны смертной муки, как у раненого животного.
- Я не собираюсь взывать к вашей совести, - заговорил он тихо. – И далек от мысли, что на вас можно воздействовать при помощи убеждения. Вы конечный продукт социализации и по-другому просто не умеете ни мыслить, ни жить. Поскольку не можете себе представить альтернативный modus vivendi. Да и зачем, собственно?
Та операция, которую мы с вами проделываем, нечто вроде путешествия в прошлое на машине времени. В те времена, когда вы еще ездили на общественном транспорте и сами ходили в магазин за продуктами. В те времена, когда вы были – я надеюсь на это – счастливы простым человеческим счастьем.
Разумеется, многое изменилось с тех пор, когда вы были молоды. Парадигма общественного сознания кардинально поменялась. В конце восьмидесятых – начале девяностых у народа просто взяли и выбили почву из-под ног. Деньги обесценились, работы не стало. Общечеловеческие ценности канули в Лету, и их заменили, ибо природа не терпит пустоты, беззастенчивой жаждой наживы, обманом, предательством, продажным сексом, насилием и прочими пороками буржуазного мира.
Но выживает не самый сильный, а самый приспособленный. А вы каким-то образом стали президентом. Следовательно, вы – самый приспособленный. Поэтому сможете прожить месяц, рассчитывая только на себя.
Вы снова заживете жизнью обычного человека, не испорченного деньгами и властью. Вам придется подумать, как заработать себе на хлеб. Вы будете заняты поиском крова. И надеюсь, что та пустая и ненужная мишура, составляющая вашу нынешнюю жизнь, слетит с вас, как листок с дерева под порывом ветра. И вы поймете, что слава, власть, деньги, - суть всего лишь хищные вещи, уродующие человека и потакающие его тщеславию и эгоизму, не более.
- Нащупайте, наконец, реальные связи, - он посмотрел Бутину в глаза и отвернулся.
Заскрежетал, надсадно хохоча, стартер, и маршрутка завелась. Судя по громкому рычанию двигателя и синеватому дымку, показавшему из-под приоткрытого капота, прокладка между головкой блока цилиндров и выпускным коллектором была пробита.
Откуда ни возьмись, на остановке возникла парочка огородников с лопатами, обмотанными тряпьем, и юноша с помятым лицом в испачканной известкой одежде. У Бутина возникло ощущение, что они прятались в близлежащих кустах и ждали того момента, когда маршрутка заведется.
Затрясшись как припадочный, микроавтобус подкатил к ожидающим его пассажирам. Бутин оказался стоящим ближе всех к подъехавшей машине. Он потянул за ручку, но салонная дверь не открылась. Тогда он дернул за нее изо всех сил. На этот раз дверь открылась, легко скользнула по полозьям и выпала из них – стопор был сломан или попросту отсутствовал. Бутин еле успел отпрыгнуть от упавшей с грохотом двери.
Он так растерялся, что даже приоткрыл рот. Потом обернулся к будущим попутчикам, призывая их в свидетели, что он не виноват в произошедшем. И вновь ему показалось, что каким-то образом попутчики знали о неисправности.
Хлопнула водительская дверь. Вразвалку подошел шофер, загадочным образом возникший в пустой кабине, – невысокий пузатый мужичок с хитрым лицом, одетый в темно-синий адидасовский костюм с белыми лампасами. Остановился, засунул руки в карманы олимпийки. Посмотрел на лежащую дверь, потом перевел взгляд на Бутина.
- Тебе что, силу девать некуда? – лениво спросил он.
Бутин только развел руками.
Толстяк осмотрел место установки стопора и крякнул.
- Позже с тобой разберемся, - сказал он Бутину.
- Помогай, - скомандовал он и, уперев нижним концом о землю, поставил дверь на попа.
Они взялись за дверь, подняли. Водитель, багровый от напряжения, матерясь отборными словами, попал, наконец, ответными частями в направляющие и толкнул дверь. Дверь благополучно закрылась.
Водитель надрывно закашлялся. Отхаркнул и сплюнул мокроту.
- С тебя тысяча, - прохрипел он, не глядя на Бутина. – Ты стопор сломал. Нужно новый покупать.
Бутин достал из кармана тысячную купюру и протянул ее водителю. Тот хрюкнул и спрятал деньги в извлеченный из заднего кармана потертый бумажник.
Пассажиры разместились в маршрутке. Передали водителю плату за проезд. Тот пересчитал мелочь и безапелляционно сказал:
- Так, граждане. Еду ремонтироваться. Отвезу в Центр. Без остановок. Кому не нравится, выходит сейчас.
Пассажиры смотрели в окно, словно ничего не слышали.
Водитель подождал несколько секунд, потом врубил скорость. Бросил сцепление, так, что двигатель едва не заглох, затем резко нажал на акселератор; Бутину показалось, что он едет не на автомобиле, а на скакуне, поскольку маршрутка, которой в автомобильной преисподней давно ставили прогулы, прыгнула вперед как резвый жеребчик.
Микроавтобус сделал круг и покатил по грунтовой дороге, поднимая за собой тучи пыли.
Поездка была ужасной. По неизвестной причине выхлопные газы затягивало в салон. Уже через несколько минут в маршрутке нечем было дышать. Бутин приоткрыл окно, но стало только хуже. У него разболелась голова. Потом его стало тошнить. Он боролся с тошнотой, думая, остановит ли водитель «Газель», если он попросит.
Остальные пассажиры сидели, как ни в чем не бывало. Юноша тыкал грязным пальцем в монитор смартфона, огородники дремали. Один из них время от времени запрокидывал голову назад и всхрапывал. Второй наоборот уронил подбородок на грудь. Бутин с завистью смотрел на них. Ишь ты! В такой атмосфере и в ящик сыграть недолго, а им хоть бы что. Привыкшие. Адаптированные. Крепкий народ.
Бутин поинтересовался у одного из огородников, далеко ли до Центра. Тот ответил, но Бутин ничего не понял. Шум в салоне моментально подвергал деструкции человеческую речь, стоило ей только выйти изо рта.
Через сорок минут, полных мучений, маршрутка, наконец, прибыла в конечный пункт. Бутин вышел последним, захлопнул злополучную дверь, и маршрутка рванула с места, словно за ней гналась стая зубастых хищников.
Бутин присел на лавку, находящуюся под навесом остановки. Стальные брусья сиденья неприятно холодили ляжки. Через несколько минут он отдышался и отправился на поиски ресторана, поскольку изрядно проголодался.
Впервые за многие годы он был один. Вокруг не было ни телохранителей, ни чиновников-подхалимов, ни приставленных наблюдателей. Никто не обращал на него внимания, словно его не существовало. День его не был расписан, как совсем недавно. Он мог делать все, что пожелает, и никто не скажет ему ни слова. И чувство свободы, и чувство одиночества ему нравились своей новизной, своей подлинностью.
С другой стороны, он привык, что он главный, а его слово – закон. Что стоит ему лишь захотеть, как специально обученные люди побегут и выполнят все, что он пожелает. Что перед ним все лебезят и заискивают. Он вспомнил, что поначалу угодническое поведение окружающих не нравилось ему, но потом привык и перестал обращать на это внимание.
Бывали моменты, когда ему становилось скучно. Тогда он просматривал состояние своих счетов. Числа с многими нулями приятно согревали душу. Иногда он читал «Форбс», где о нем писали, что он – один из самых богатых людей России. Он только посмеивался, потому что был самым богатым. А тех, кто пытался с ним соревноваться, возможно, что даже неосознанно, он попросту устранял.
Есть хотелось невыносимо. Дождавшись, когда загорится зеленый, он перешел проезжую часть и зашел в забегаловку под названием «Дядя Дёнер», находящуюся в двух шагах от перекрестка. Наметанные взглядом Бутин определил, что в мэрии неплохо нажились на разрешении на установку общепитовской точки в таком оживленном месте.
Над входом в забегаловку, покрашенную веселой желтой краской, был, видимо, намалеван портрет дяди Дёнера – интеллигентного вида очкастого негра с эспаньолкой. Бутин поразился тому обстоятельству, что негра изобразили белой краской на черном фоне. Для этого народа нет ничего невозможного, подумал он и внезапно ощутил гордость.
Выпив дрянного кофе и съев кусок пиццы, испеченной из отходов легкой промышленности, ибо ингредиенты, из которых она была приготовлена, можно было только условно назвать съедобными, Бутин отправился искать дом номер тридцать два по улице Депутатской, где располагалось туристическое агентство под названием «Агентство путешествий классик-тур». Он спросил у пожилой, но молодящейся женщины, как пройти на Депутатскую. Та показала Бутину, где находится автобусная остановка и назвала номер маршрутки, которая ходит до интересующего места.
Через двадцать минут Бутин стоял у дома номер тридцать два. Он был в растерянности. Дело было в том, что сегодня, оказывается, было воскресенье. Инаугурация была во вторник. В среду утром его похитили. А отпустили, получается, в воскресенье.
В среду после обеда с Собеседником №1 и товарищами его отвезли в тонированной машине на частный аэродром. Там его посадили на самолет, а трое одетых в спортивные костюмы мужчин составили ему компанию. Во время полета Бутин пытался завязать разговор, но тщетно. Попутчики только хмыкали в кулак, когда он обращался к ним, и уходили по очереди курить в хвост самолета. Никто из них в течение всего полета не проронил ни слова.
То, что самолет направляется на восток, Бутин узнал по расположению солнца. Оно находилось справа по ходу движения воздушного судна. Следовательно, они летели против движения Земли, поэтому если они вылетели в три часа пополудни, то прилетят в пункт назначения поздно вечером, поскольку скорость вращения Земли и скорость самолета складываются.
Через несколько часов их самолет приземлился на маленьком неухоженном аэродроме, по периметру которого стоял бетонный забор с извивавшейся спиралью колючей проволокой наверху. Вокруг, до самого горизонта, была голая степь: не было видно ни строений, ни березовых колков, ни высотных технических сооружений.
Возле самолета их ждал черный «Гелендваген» без номеров. Бутина усадили на заднее сиденье между двумя сопровождающими. Сидящий справа мужчина больно надавил ему на ногу, и когда Бутин обернулся к нему, чтобы сделать замечание, в шею ему впилась игла, и через несколько секунд Бутин потерял сознание.
Наступил вечер. Бутин расположился на лавке в Первомайском сквере. К этому времени он успел обзавестись телефоном и купить сим-карту. В киоске «Союзпечать» он приобрел «Доску объявлений» и теперь обзванивал владельцев съемных квартир. Сначала он хотел снять номер в гостинице, но выяснилось, что оставшихся у него денег не хватит даже на самую дешевую комнатушку. Пришлось умерить аппетит и начать поиск доступного жилья.
После долгих переговоров он снял на ночь комнатку в коммунальной квартире. Бутин считал, что коммуналок, как явных пережитков советского прошлого, давно не осталось, поэтому был, как представитель верховной власти, несколько поражен этим фактом.
Ночевка в коммуналке обошлось ему в полторы тысячи рублей. По уверению владельца, высокой темноволосой дамы с крупными чертами лица, полторы тысячи за ночь было совсем недорого.
Он, не касаясь ручки, чтобы не заразиться какой-нибудь дрянью, стопроцентно обитающей в этом логове, толкнул обшарпанную дверь комнатки. Бросил сумку на продавленный посередине топчан и брезгливо осмотрелся.
Хозяйка заметила выражение его лица и негодующе воскликнула:
- А Вы что думали, за полторы тысячи здесь джакузи будет?
На вопрос Бутина, где ему взять постельное белье, хозяйка фыркнула, ткнула рукой в рассохшийся шифоньер с незакрывающимися дверцами и удалилась, предварительно получив с него деньги.
- Ключи оставите в кухне на холодильнике, - сказала она напоследок и захлопнула дверь.
Соседи слушали музыку. Вернее, шансон. Бутин до сих пор не мог понять, почему тюремный блатняк называют шансоном, ибо с французского слово «шансон» переводится как «песня» и ни в коем случае не означает повествование душещипательных историй об уголовном прошлом, сопровождающихся примитивным музыкальным аккомпанементом, состоящим, как правило, из трех аккордов: тоники, субдоминанты и доминанты в различных последовательностях. Разве такие исполнители, как Шарль Азнавур, Эдит Пиаф, Джо Дассен, Мирей Матье, Патрисия Каас и прочие пели о жизненных обстоятельствах, которые привели их на зону? И вообще, как можно слагать саги о преступлениях? Песни слагаются о героях, об их мужестве, о жертвенности, альтруизме, величии души… Но в России, следуя не известному ни одной живой душе закону, почему-то всегда жалели каторжан. Человек совершил преступление и несет заслуженное наказание. Разве нужно его жалеть? И к чему приведет жалость? К новому преступлению?
Бутин поужинал кефиром и бутербродами, которые приготовили в магазине по его просьбе. Постелил постель и лег спать, а в стенку бухало «Мой номер - двести сорок пять».
Утром Бутин перед визитом в турбюро зашел в магазин одежды и купил рубашку. В туалете магазина побрился и привел себя в порядок. Встав ночью по нужде, он зашел в уборную съемной квартиры. Он был шокирован увиденным безобразием и сразу понял, что больше не войдет в эту клоаку. Поэтому покинул приютившую его на ночь комнату, даже не умывшись.
В десять он вошел в агентство. Поздоровался с привлекательной офисной девицей, сделавшей такой вид, будто она всю жизнь ждала встречи с ним. Спросил, у себя ли директор.
- Владимир Алексеевич будет чуть позже, - кокетливо сказала девица, на бейджике которой было большими буквами написано «Анжелика», а ниже маленькими шла надпись «менеджер». – Присядьте в кресло, пожалуйста.
- Хотите кофе? Чаю? – воркуя, как голубка, она стыдливо потупила глаза, словно Бутин так понравился ей, что она растаяла и готова была отдаться ему сию секунду прямо в офисе.
Бутин благосклонно кивнул головой и сказал:
- Кофе, пожалуйста.
- Черный? Или со сливками?
- Черный. С сахаром.
- Сколько ложек?
- Одну.
Девица включила кофе-машину. Пока та жужжала, Бутин взял со столика одно из глянцевых изданий, которых полно в любом офисе, и открыл его. На него смотрело изображение дяди Дёнера на фоне африканской саванны. Улыбаясь, дядя Дёнер держал на ладони на уровне глаз флакон туалетной воды под названием «Wild world», и, прищурившись, смотрел сквозь него на восходящее желтое солнце. Облака, между которыми светило солнце, были темно-коричневыми, почти черными, только края их золотились – фотография была выполнена в коричневых тонах. Внизу размашистым росчерком был написан слоган: «Life arises in wild world».
- Ваш кофе, пожалуйста.
Возвращаясь к своему столу, девица крутила задницей, словно ей в попу был вставлен карандаш, и она на ходу рисовала им восьмерки.
Не успел Бутин допить кофе, как дверь открылась, и в офис вошел мужчина лет пятидесяти, одетый в светло-серый костюм, розовую рубашку и светло-серый же галстук в тон с костюмом. Он прошел к себе в кабинет, по пути кивком поздоровавшись одновременно и с Анжеликой, и с Бутиным.
Немного выждав, Анжелика нажала кнопку внутренней связи и сказала:
- Владимир Алексеевич, к вам посетитель.
- Приглашайте, - ответил директор голосом известного артиста Михаила Ширвиндта.
Анжелика мило улыбнулась и сказала:
- Вас ждут.
Бутин зашел в кабинет директора. Тот встал ему навстречу и поздоровался за руку. Опустившись в кресло, жестом предложил присесть. Затем произнес:
- С чем к нам пожаловали? Нужно что-нибудь эксклюзивное?
- Да, - Бутин сделал длинную паузу. – Когда тебе за пятьдесят, хочется, чтобы было сорок. И с удовольствием вспоминаешь время, когда тебе было сорок пять. Потом сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, и так до пятидесяти двух.
Говоря кодовую фразу, Бутин смотрел на директора.
Лицо директора менялось на глазах. Сначала в глазах его промелькнуло удивление, затем – Бутин готов был в этом поклясться – страх. Усилием воли директор взял себя в руки и с натугой вымолвил:
- Да, возраст многое значит… Особенно для нас, землян…
Шутка не удалась, и директор сразу это понял. Он поднялся, сказал:
- Подождите немного, мне нужно отдать необходимые распоряжения Анжеле, - и вышел из кабинета, аккуратно притворив дверь.
Бутин разглядывал директорский стол, на котором, кроме монитора, компьютерной «мышки», телефона и подставки с несколькими ручками, больше ничего не было.
Директор вернулся через минуту. Лицо его было непроницаемо. Присев за стол, он сразу перешел к делу.
- Что вам требуется?
- Самолет. Частный. На сегодня. Охрану. Деньги. Наличными. Двести тысяч. Не могу ходить в этом убожестве. Последнее: никого в известность ставить не нужно. Выполняйте.
- Слушаюсь, - директор выдвинул клавиатуру и начал щелкать по клавишам.
Внезапно – без предупреждения – в кабинет вошли двое мужчин спортивного телосложения, одетые в бриджи и рубашки навыпуск, словно немецкие туристы за границей.
- Это ваши телохранители, - облегченно вздохнув, сказал директор. – Они вам все объяснят.
- Следуйте за нами, - сказал один из мужчин.
Бутину очень не понравился тон телохранителя. Видимо, не понимает, кто перед ним. Нужно будет сказать старшему группы, чтобы невежду понизили в звании. Следует преподать ему урок. В другой раз будет деликатнее.
Они вышли из здания. Проследовали на стоянку, где Бутина усадили в видавшую виды «Тойоту». Он снова – как во время похищения – оказался зажатым между двумя мужчинами. Водитель молча включил зажигание и выехал со стоянки.
- Сначала в магазин одежды, - скомандовал Бутин, но никто даже ухом не повел.
Машина кружным путем выехала на Каменскую магистраль. Потом, добравшись до начала магистрали, свернула под путепроводом на Большевистскую и поехала на юг прочь из города.
Бутин понял, что прокололся. Где, в каком месте? Память услужливо подсунула ему фрагмент разговора с Собеседником №1: - Кстати, я не советую Вам обращаться в полицию либо органы власти, чтобы добиться, так сказать, справедливости, поскольку полиция извещена о том, что в нее возможно обращение лже-Бутина. Вы прекрасно понимаете, что последует за этим шагом.
Получается, что Собеседник был осведомлен о жизни Бутина значительно лучше, чем Бутин рассчитывал. Он допустил грубую ошибку – недооценил врага. Теперь – он был уверен в этом – пришла пора пожинать плоды своей ошибки.
- … Здесь когда-то был полигон, - продолжил Сергей, липовый телохранитель, сопровождавший его из турагентства. – Располагался он на глубине ста метров под землей. Ученые из института Гидродинамики испытывали там новое оружие. В конце восьмидесятых исследовательскую программу свернули. Полигон закрыли, а выходы залили бетоном. Но вентиляционные шахты остались. Сейчас мы стоим возле одной из них. Здесь тебя никто не найдет. Да и кому придет в голову искать сумасшедшего? Или ты лже-Дмитрий? Историю-то, поди, учил в школе?
Разумеется, мы могли бы сдать тебя на Владимирскую, в психиатрическую клинику. Там умеют с такими обращаться. Сначала капельницы с галоперидолом – говорят, здорово помогает от голосов в голове, – затем годичный курс трифтазина. Будешь постепенно превращаться в овощ, наслаждаясь миазматическими испарениями аминазина, ибо его метаболиты выводятся из организма, в том числе, и с дыханием. У галоперидола есть интересный пост-эффект – спазмы гладкой мускулатуры. То шею начинает крутить, да так, что сделать ничего не можешь – тело тебя не слушается, то язык изо рта вылазит, назад не запихать, такой твердый становится. А помогают от этого состояния корректоры, та еще дрянь. Корректоры выводят кальций – зубы начинают крошиться, кости становятся хрупкими. Одним словом, ад при жизни. Поэтому наверху решено, что лучше тебе будет умереть. Исчезнуть. Быстро. И без мучений. Более того, перед смертью узнаешь, что такое невесомость. Высота сто метров, значит, падать будешь около четырех с половиной секунд. Ты не сердись на нас. Ничего личного, такой приказ отдали. А приказы надо выполнять. Так что давай без истерик. Прыгай.
Бутин с отрочества занимался самбо, даже имел в свое время разряд. Поэтому он решил потянуть время. Вдруг ему удастся нейтрализовать этих ребят.
- Дайте закурить, мужики, - сказал он. – Я давным-давно бросил, но перед смертью хочу покурить. Теперь-то точно раком не заболею.
- А мы и не курим, - с некоторым огорчением в голосе отозвался Сергей. – Курить-то вредно. Вот мы и не курим. Так что ты давай так, без сигареты.
- Без сигареты не прыгну, - отрезал Бутин.
- Леша, помоги, - сказал Сергей.
Они приблизились к Бутину и приготовились схватить его, но Бутин подпрыгнул, обвил ногами шею Сергея и в падении вывернул руку Алексея так, что кость громко хрустнула. Алексей громко стонал, сжав зубы, а Бутин выворачивал его руку и продолжал душить Сергея. Тело Сергея расслабилось, глаза закатились под лоб.
И тут кто-то с размаху ударил Бутина по голове битой.
- Смотри-ка, живой! – услышал Бутин голос Сергея и открыл глаза.
- Ты мне руку сломал, - сказал Алексей. Голос у него был тонкий и писклявый, как у женщины. – Да я на тебя не в обиде. Каждый жить хочет. Если б не Миша, ты нас точно одолел бы.
- Присмотрись, а ведь он действительно похож на президента, - заметил Сергей, который морщась, растирал себе шею. – И здорово борется. Может, это он и есть?
- Ты в своем уме? А кто тогда в Москве?
- Да, ты прав. Ладно, давай кончать его.
Водитель и Сергей подошли к Бутину, взяли за руки за ноги и без лишних слов бросили в вентиляционную шахту.
Голова Бутина раскалывалась от боли, а тело словно пропустили сквозь мясорубку. Боль накатывала на него и отпускала вместе с ударами сердца. Она окружила сознание вязким красным туманом и гудела, как трансформаторная будка.
Значит, я жив, осознал, наконец, Бутин.
Он открыл глаза. И ослеп. Прямо в глаза бил яркий луч света.
- Эй, мужик, ты жив? – голос спрашивающего был юношеским, ломающимся.
- Жив, - ответил Бутин, но с губ его не слетело ни звука.
- Ты жив? – повторил голос.
Бутин откашлялся, скривившись от боли.
- Жив.
- Подожди чуть-чуть, я сейчас размотаю веревку, - сказал голос, и свет исчез.
Бутин шевельнулся. Он лежал на металлической сетке с ячейкой примерно тридцать на тридцать миллиметров, предназначенной, вероятно, для защиты от падения в вентиляционную шахту крупных предметов. Бутин старался не шевелиться. Неизвестно, в каком состоянии находится сетка. Одно неловкое движение, и она не выдержит, сорвется с крепежей и рухнет вниз. Тогда уже точно ничто не спасет его от смерти.
Вверху снова показался свет.
- Я спускаю веревку, смотри!
Перед его лицом раскачивался конец буксировочного фала. Он схватился за него обеими руками и – для большей надежности – вцепился в него зубами.
Стоящий у отверстия шахты парень наблюдал за ним при помощи фонарика. Он увидел, что Бутин готов к подъему, и рывками потащил его наверх.
Вскоре Бутин лежал на земле. Была ночь, звезды подмигивали ему сквозь темные облака березовых крон. Несмотря на боль, ему было хорошо. Он даже не мог вспомнить, когда ему еще было так хорошо. На душе были покой и умиротворение. Не было ни мыслей, ни чувств. Он забыл, кто он и что он. Он был жив, и этого было довольно.
- Слушай, если ты не возражаешь…, - начал парень и сбился, - то есть, я хочу сказать, что если тебе не нужна моя помощь…, - он опять замолчал. – В общем, мне надо идти. Ты себя хорошо чувствуешь?
- Нормально, - Бутин отвлекся, и внутренняя тишина исчезла. – Можешь идти, если тебе нужно. Скажи только, как тебя зовут.
- Андрей.
- А фамилия?
- Васнецов.
- Понятно. Васнецов. Как художник. Я запомню. Ты местный?
- Да, из Городка.
- Благодарю тебя, Андрей. Ты спас меня. А я такое не забываю.
- Ну, я пошел. Всего хорошего!
- До свидания, Андрей.
Бутин закрыл глаза и провалился в забытье.
Проснулся Бутин, когда солнце стояло в зените. Ему хотелось пить. Но больше всего он хотел покинуть это место.
На четвереньках он выполз из леса на опушку и сел, опираясь спиной на ствол березы. Обшарил карманы. Деньги исчезли. Ребята справедливо рассудили, что покойнику деньги ни к чему, и забрали их. Бутин поднялся на ноги и побрел, пошатываясь от слабости, в сторону мелькавших вдалеке автомобилей. Только бы дойти до цивилизации, думал он.
Через неделю ушибы Бутина зажили, а сам он устроился на новом месте – ему повезло попасть в бригаду людей без определенных занятий, подрабатывающих летом копкой земли, установкой парников и прочей хозяйственной деятельностью. Теперь он жил вместе с другими в большом деревянном доме, находящемся в садовом товариществе «Восток». Утром они шли к правлению товарищества, садились на скамейку, вкопанную рядом с правлением, и ждали нанимателей.
Работа была всегда. Слабосильные бабушки, хозяйственные мужики, которым были нужны рабочие руки, неумелые женщины – все обращались к ним за помощью. И платили. Немного, но на еду и выпивку хватало, а больше им и не нужно было.
У Бутина появился друг. Звали его Бим. Вечерами Бутин и Бим садились в траву возле дома и разговаривали о политике. Причем Бутин нападал на существующую власть, а Бим защищал ее. Если Бим был выпивши, а это частенько случалось, он становился радикально настроенным ортодоксом и грозился набить Бутину морду. Бутина он почему-то называл Юркой.
- Смотри, Юрка, разобью тебе хлебальник, так и знай, - горячился он, когда Бутин критиковал действия правительства. – Ты хоть и похож на Бориса Аркадьевича, но ума у тебя нет ни капли. Не зли меня, довесок! Брысь, босота! Не доводи до греха!
С той памятного дня, когда Бутин чуть не погиб, что-то испортилось в его внутреннем механизме. Его тщеславие, надменность, гордыня и чванливость исчезли, словно их и не бывало. Он перестал обращать внимание на грубость, хотя раньше был вспыльчив, как порох. Он стал молчалив. Он стал внимателен к людям, жившим рядом с ним. Он полюбил одиночество и часто уходил гулять по близлежащим полям, возвращаясь за полночь. Его перестали интересовать деньги. Он ел столько, сколько ему давали товарищи, и не просил добавки. И спал на полу, подложив под себя старенькое пальто.
Бомжи уважали и любили его. Среди них был один бывший профессор, раньше работавший на кафедре востоковедения в местном университете. Однажды он назвал Бутина суфием. С тех пор Бутина так и прозвали – Суфий.
В ближайшем магазине Бутин познакомился с продавщицей Валей, миловидной женщиной с игривым взглядом. Как-то они разговорились, и Валя заметила, что Бутин похож на президента.
- А я и есть президент, - ответил Бутин.
Вале понравился юмор Бутина.
Вскоре Бутин пригласил ее прогуляться, и она согласилась.
Так они стали встречаться.
Валя была разведена. Сын, взрослый парень, давно жил отдельно. Бывший муж пил и в пьяном состоянии приходил к Вале с разборками. Ревновал он страшно и грозился тому, кто полезет к его Валюхе, разбить голову.
Однажды Бутин возвращался от Вали к себе. Это случилось как раз через месяц после его похищения. В тупике возле оврага, за которым начинался лес, ревнивец с подвыпившими дружками подкараулили Бутина.
- Эй, земляк, стой, - развязно окликнул он Бутина. – Разговор есть.
Бутин остановился и молча ждал, когда подойдут возглавляемые бывшим мужем правдоискатели. Они окружили Бутина, а бывший муж вышел на середину и встал напротив него.
- Ты что к моей Валюхе ходишь?- ласково заговорил бывший. – Тебе что, башку разбить, чтоб не ходил?
- Она не твоя, - спокойно сказал Бутин. – Вы разведены.
- Нет, моя! Была, есть и будет моей!
- А она об этом знает?
- Да мне плевать, что она знает! Ты у себя в голове зафиксируй - еще раз придешь к Вале, башку разобью!
- Не могу тебе этого обещать.
- Ах, так! Ну, получай, падла!
И он бросился на Бутина с кулаками.
Бутин ждал этого. Он моментально схватил бывшего мужа за руку и что есть силы шмякнул оземь. Не успел он распрямиться после броска, как неопознанный тяжелый предмет сильно стукнул его по голове.
Голова его и лицо были сплошь замотаны бинтами, из носа торчали тонкие пластиковые трубки. У изголовья сидел Собеседник №1. Как и в первую встречу, он был в черной вязаной шапочке, скрывающей лицо.
- Здравствуйте, Борис Аркадьевич! Как вы себя чувствуете?
- Бывало лучше, - голос не слушался Бутина.
- Ничего, вы быстро идете на поправку.
- Да, вы вовремя пришли ко мне на помощь.
- Не будем об этом. Я, собственно, пришел к вам, чтобы задать один вопрос.
- Задавайте.
- Путешествие в прошлое было полезно для вас? Для восстановления реальных связей с миром?
- Вы задали два вопроса.
- Вот видите, вы уже стали шутить. Значит, скоро совсем поправитесь. Так все же?..
- Да, было полезно. Очень.
- Что ж, благодарю. Выздоравливайте. Всего наилучшего.
Выйдя из палаты Бутина, Собеседник №1 достал изо рта синтезатор речи величиной с таблетку.
Через два месяца после инаугурации президент подал на утверждение в Госдуму несколько законопроектов. Первый касался производства и продажи алкогольной продукции, увеличения розничной цены спиртного и ужесточения правил его продажи, вплоть до выдачи лицензий на его покупку. Во втором шла речь о лицах без определенного места жительства. Согласно законопроекту, они признавались неблагонадежными гражданами и высылались за границу в любую страну по их пожеланию, готовую их принять. В третьем говорилось о запрете частных коммерческих перевозок людей. В четвертом – о санитарном состоянии помещений, принадлежащих частным лицам.
Также произошли изменения в составе кабинета министров. Заместителем министра МЧС стал никому не известный юноша по имени Андрей Васнецов, экстерном окончивший Новосибирский государственный университет. А заместителем министра иностранных дел был назначен Бурцев Иван Михайлович, которого президент в разговоре тет-а-тет называл Бимом.
Собеседник №1 выключил телевизор.
- Жаль, не получилось, - сказал сидящий рядом мужчина. - Он так ничего и не понял.
Собеседник №1 встал и подошел к зеркалу.
- Это была только ПЕРВАЯ попытка, - сказал он своему отражению в зеркале. - Ельцин всё понял после четвертой.
Из зеркала на него смотрел бывший министр МЧС, а ныне министр Обороны России.