Приказ: пленных не брать!
Как уже говорилось, боестолкновения Гражданской войны, особенно в начале войны, как правило, не отличались особенным упорством сторон. Наиболее характерным видом боев был внезапный налет (дневной, либо ночной), с попыткой захватить противника врасплох, или, же, если это не удавалось сделать, решительная атака неприятеля, «в лоб».
Артподготовка в это время были слабым по интенсивности и коротким (по времени) событием, а фланговый маневр, или обход позиций противника и вовсе были большой редкостью.
Огромную роль в боях Гражданской играли кавалерия, которая неожиданно стала стратегическим видом вооруженных сил и бронепоезда.
Это объяснялось огромными территориями, где шли боевые действия в годы Гражданской, слабой насыщенностью противоборствующих войск орудиями и пулеметами, плохо развитой дорожной сетью, отсутствием сплошной линии фронта и инженерных заграждений, хроническим дефицитом боеприпасов, продовольствия и медикаментов, как у белых, так и у красных отрядов и т.д.
Характерной особенностью боев начального периода Гражданской войны, была т.н. «эшелонная тактика».
Крупные отряды и «красных», и «белых», и чехословаков, перемещались по стране в железнодорожных вагонах, в них и жили ( с относительным комфортом) целыми месяцами, возвращаясь в свои эшелоны после вооруженных схваток, которые тоже, нередко, тогда происходили неподалеку от инфраструктуры железных дорог.
Командование РККА во время Гражданской, впоследствии, потратило немалые усилия, чтобы преодолеть эту привычку у своих войск.
В общем, никакого сравнения с грандиозными сражениями Первой мировой войны, в которых, подчас, участвовали армии в несколько сот тысяч человек, с тысячами орудий, аэропланов, десятками тысяч пулеметов – не было. (Не случайно, многие ветераны Первой мировой, вспоминая о ней в своих мемуарах, называют ее «настоящей», или «Великой» войной).
Но была одна сторона войны, в которой Гражданская на голову превзошла все ужасы Первой мировой: это страшное ожесточение воюющих сторон и их стремление к убийству пленных.
(В годы Первой мировой с пленными тоже иногда встречались разные эксцессы (немцы очень неохотно брали в плен наших казаков, могли убить тех французов, кто имел зазубренные штыки для винтовок, наши солдаты тоже могли, под горячую руку, переколоть всех сдававшихся на каком-то участке немцев за применение ими газов или других боевых отравляющих веществ и т.п.) но, в целом, отношение к пленным (особенно на Западном фронте) было более-менее цивилизованным, и практики поголовного истребления сдававшихся в плен противников – не было).
А вот в годы Гражданской это, увы, было обычной (и привычной) визитной карточкой боевых действий.
Страшная жестокость и беспощадность к пленным, особенно в начале войны, было обычным делом и для «белых», и для «красных» войск.
И в этом – огромная доля вины ложится на вождей «белых» войск, в первую очередь Лавра Корнилова.
Именно его призыв: «Пленных не брать!» послужил начало этой вакханалии жестокости и убийств сдавшихся противников.
Еще в январе 1918, выступая перед офицерами, Лавр Корнилов публично заявил:
"Я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать!
Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!"
(Иоффе Г.З. «Белое дело.Генерал Корнилов» с. 233).
То, что убийства пленных являются военным преступлением, и они прямо запрещены соответствующими международными конвенциями, которые подписала Россия, ни Корнилов, ни прочие белые вожди «закрывавшие глаза», а то и поощрявшие эти злодеяния, во внимание не принимали.
Красные отряды тоже не щадили захваченных ими в плен «белых» офицеров, и оправдывать за это их никак нельзя.
Однако, все-таки есть разница, между тем, когда убийства пленных санкционирует какой-нибудь бывший унтер, или вахмистр (понятия не имевшие ни о каких Гаагских международных конвенциях и их запретах), или пресловутые мадам Бош и Землячка, а совсем другое, когда эти злодейства практикуют выпускники николаевской академии Генерального штаба (стоявшие «у руля» «белого» движения) и прекрасно знавшие о соответствующих запретах международного законодательства, однако игнорировавшие их.
Не брезговали, подчас, убийствами пленных красноармейцев и военнослужащие чехословацкого корпуса.
Порой бывшие белогвардейцы, в оправдание этих убийств военнопленных, говорят о том, что у них-де «не было возможности» организовывать лагеря для их содержания, кормить их и т.д.
Это не слишком-то убедительное оправдание.
Если на Юге России такие лагеря в 1918 году действительно было нелегко формировать (однако ничто не мешало «белым» там попросту распускать пленных красноармейцев по домам, что дало бы им ОГРОМНОЕ психологическое преимущество перед своим противником), то в Поволжье, в Сибири и на Дальнем Востоке такие лагеря даже в 1918 году, можно было запросто создать, вместо того, чтобы уничтожать сдавшихся противников и вызывать этим ответные жестокости.
В Поволжье «белые»,в это время, легко захватывали один город за другим, население (по их словам) массово их поддерживало, и они всерьез собирались «двинуть» свои войска на Москву.
Так что сделать (да еще летом) несколько лагерей для пленных (а не убивать их, уже безоружных) НИЧЕГО «белым», кроме жуткого озлобления и жажды мести, не мешало.
Давайте посмотрим, что (и как) вспоминают об этом сами белогвардейцы в своих воспоминаниях.
(Самое потрясающе, что большинство этих воспоминаний были опубликованы в 50-70е годы, когда «страсти уже улеглись», однако даже спустя много десятилетий, эти люди продолжают гордиться своими злодеяниями и убийствами пленных противников).
Вот несколько примеров из лета 1918 года.
Полковник В.О. Вырыпаев в своей статье, впервые опубликованной в 1964 году, с восхищением рассказывает о «геройском» поведении члена Учредительного собрания и бывшего штабс-капитана Б. К. Фортунатова:
«С отрядом Каппеля (Народной армией) всегда следовал член Учредительного собрания Б.К. Фортунатов. Официально он считался членом Самарского военного штаба, в то же время, выполняя успешно обязанности рядового бойца-разведчика. Сравнительно молодой (лет тридцати), он был энергичный и совершенно бесстрашный человек. Ему как-то на моих глазах удалось захватить в овраге четырех красноармейцев.
Спокойно сказал всегда следовавшему за ним черкесу: «Дуко»... (его имя). Тот, не задумываясь, моментально по очереди пристрелил этих четырех пленников.
Случайно я все это видел и потом вечером, когда мы отдыхали, спросил его, почему он приказал Дуко пристрелить красногвардейцев…
Он равнодушно ответил: «Но ведь был бой!».
Иначе говоря, бывший штабс-капитан и член «учредилки», прекрасно знавший правила и обычаи войны, спокойно приказывает своему телохранителю убить на месте захваченных им пленных.
Никаких эмоций, или угрызений совести при этом он не испытывает.
А вот как, по рассказу Вырыпаева, действовали чехословаки в захваченной ими Самаре:
«…через реку Самарку чехи внезапно появились в городе на рассвете 8 июня 1918 года.
Красные почти не оказывали сопротивления: убегали по улицам или прятались по дворам. Жители, высыпавшие из домов, выволакивали красных и передавали чехам с разными пояснениями.
Некоторых чехи тут же пристреливали, предварительно приказав: «Беги!»
Десятка полтора чекистов во второй полицейской части на Саратовской улице оказали чехам упорное сопротивление. Чекисты, укрывшись в кирпичном здании, отлично отстреливались от чехов, атакующих их с улицы Льва Толстого и Предтеченской. На углу улиц Л. Толстого и Саратовской, около цирка «Олимп», чекистами были убиты два чеха. Ведя отчаянную стрельбу из ружей и одного пулемета, красные продержались около часа; потом, бросив оружие, хотели бежать через задние ворота на Дворянскую улицу, но обошедшие их чехи всех их перестреляли».
Как видим, чехословаки захватили Самару внезапной атакой, на рассвете. Почти никакого сопротивления они не получили, тем не менее прямо на улицах «пристреливали» захваченных ими «красных», даже без допроса и какого-то формального суда над ними.
Полковник Вырыпаев приводит и еще один очень поучительный пример с другой известной исторической фигурой:
«В это время только что бежал от большевиков знаменитый террорист Б. Савинков, который попросил разрешения принять участие в обходе Свияжска на ст. Тюрельма. Каппель приказал мне выделить для Савинкова коня. Савинков следовал все время с моей батареей...
Обстреляв ст. Тюрельма так же, как когда-то и станцию Заборовка, но только с дистанции 3 верст, я должен был, не задерживаясь, двигаться на Свияжск, имея у себя прикрытие всего 45 сабель конницы под командой ротмистра Фельдмана.
И вот, когда Савинков и я сидели около лавки, ко мне привели грязного 16-летнего красноармейца мои смеющиеся над ним добровольцы. Он от страха заливался горькими слезами. Среди приведших его был мой большой приятель и друг по коммерческому училищу Л. Ш., который сказал: «Господин командир (чинов у нас тогда не было, обращались по должности), разрешите этого парнишку отшлепать. Он убежал от матери и поступил в красные добровольцы».
Я ему разрешил, так как хорошо знал, что доброволец Л. Ш. ничего страшного парнишке не сделает. Он скомандовал красному вояке снять штаны и лечь на бревно, и дал ему несколько шлепков, приговаривая: «Не бегай от матери, не ходи в красные добровольцы!»
И добавил: «Вставай и иди к своим и скажи, что мы никого не расстреливаем».
Красный вояка, застегивая на ходу пуговицы штанов, быстро побежал к бронепоезду, крича: «Никому ничего не скажу!» — и скрылся за плетнями огородов.
Наблюдавший эту картину Савинков, обращаясь ко мне, сказал: «Эх, Василий Осипович, добрый вы человек — что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять эту сволочь, да и дело с концом. Ведь попадись мы с вами к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Я только что бежал от них и видел, что они делали с пленными...».
Тут надо бы остановится на нескольких важных моментах:
- любителям, популярной у некоторых, ныне, версии о том, что «все русские были за «белых», а все евреи – за «красных» следует обратить внимание на фамилию командира единственного эскадрона в отряде Каппеля. Кстати сказать, офицером ротмистр Фельдман был доблестным, и его фамилия встречается в воспоминаниях других белогвардейцев;
- обратите внимание на то, что «Народная» армия Комуча (и лично Каппель) с распростертыми объятиями принимает в свои ряды знаменитого террориста и убийцу дяди Николая Второго (великого князя Сергея Александровича, московского губернатора, в 1905 году) Бориса Савинкова. Он не только участвует в походе Каппеля, но и порицает полковника Вырыпаева за то, что тот не пристрелил пленного 16-ти летнего мальчишку.
Отдельно подчеркнем, что В ЭТО ВРЕМЯ (конец лета 1918 года) в белой («Народной») армии Комуча (в Поволжье) НИКАКИХ чинов и званий НЕ БЫЛО!!! Также как и в Красной Армии к командирам у белых обращались тогда ПО ДОЛЖНОСТИ. («Господин командир роты», к примеру).
Интересно (и малоизвестно) также и то, что в это время в белой («Народной») армии Комуча также НЕ БЫЛО ПОГОН!!! Солдаты и командиры белой («Народной») армии тогда в качестве опознавательного знака носили белые повязки на рукаве и только.
Вот, по воспоминаниям В.О. Вырыпаева, в каком виде перед населением Самары появился сам Каппель:
"В тот же день Каппель в первый раз появился перед населением. В переполненном до отказа городском театре, при гробовой тишине, вышел на сцену скромный, немного выше среднего роста военный, одетый в защитного цвета гимнастерку и уланские рейтузы, в офицерских кавалерийских сапогах, с револьвером и шашкой на поясе, без погон и лишь с белой повязкой на рукаве. Он как будто устало обратился с приветствием к собранию. Его речь была удивительно проста, но дышала искренностью и воодушевлением. В ней чувствовался порыв и воля… «Гражданская война — это не то, что война с внешним врагом. Там все гораздо проще. В Гражданской войне не все приемы и методы, о которых говорят военные учебники, хороши...
Эту войну нужно вести особенно осторожно, ибо один ошибочный шаг если не погубит, то сильно повредит делу. Особенно осторожно нужно относиться к населению, ибо все население России активно или пассивно, но участвует в войне. В Гражданской войне победит тот, на чьей стороне будут симпатии населения...
Не нужно ни на одну минуту забывать, что революция совершилась, — это факт. Народ ждет от нее многого. И народу нужно что-то, какую-то часть дать, чтобы уцелеть самим...»
Как видим, Каппель (признанный вождь белого движения в то время) сказал очень неплохую речь, четко обозначив, что победит в Гражданской тот, на чьей стороне будут симпатии населения (что и произошло на самом деле).
Никаких погон даже «сам Каппель» тогда не носил, как не носили их и его подчиненные части.
Это было ОЧЕНЬ не модно в то время и могло привести к самому плачевному итогу для «золотопогонника».
Кто-то может подумать, что полковник Вырыпаев что-то перепутал, на старости лет, и белая армия тогда носила-таки золотые погоны.
Но вот что вспоминает поручик Б.Б. Филимонов, воевавший в «белых» частях с августа 1918 года, про освобождение Петропавловска:
"Петропавловск был первым городом Сибири, где произошел переворот. Было совсем еще неясно, как повернутся дела...
Выступление шло под демократическим флагом, и по ряду причин погоны не были надеты повстанцами. Поэтому когда на следующий день по освобождении города от большевиков туда прибыли из степей для связи несколько чинов отряда есаула Анненкова, в погонах, то они привлекли к себе внимание населения.
Начальником района им было предложено снять погоны, что выполнить они отказались и уехали назад в степь».
Как видим, приехавшим в освобожденный Петропавловск казакам-анненковцам (которые носили погоны) новыми демократическими властями было «предложено» или снять свои погоны, или убираться из города восвояси (что те и сделали).
«Погоны, золотопогонники» — это было сильным агитационным средством большевиков в низах» - вспоминал генерал-майор Генерального штаба П.П.Петров.
И эта ненависть к погонам и «золотопогонникам» сохранялась в нашем народе еще долгие годы.
Только после победной сталинградской битвы в 1943 году погоны снова были введены в Красной Армии приказом грозного Народного комиссара обороны.
И даже тогда это решение, несмотря на весь сталинский авторитет, как вспоминали некоторые фронтовики, было далеко неоднозначно воспринято многими ветеранами Гражданской войны.
И еще один исторический курьез.
В кинофильмах у нас теперь частенько изображают, как тогдашние белогвардейцы идут в атаки, или стоят в строю под бело-сине-красными флагами.
А такого в 1918 году не могло быть ни в армии Комуча (в Поволжье), ни в Сибири.
И там и там формировались были сформированы СВОИ белые «Народные» армии, и каждая из них имела собственные знамена, расцветка которых в корне отличалась от нынешнего триколора.
Поручик Б.Б. Филимонов вспоминал об этом:
«Молодые части Народных армий (Сибирская Народная под бело-зелеными цветами, а другая Народная, создавшаяся на Волге, под цветами георгиевской ленты) создались на началах добровольчества…».
Так что все кинофильмы наших современных режиссеров, где господа офицеры,под демократическим триколором, в то время бегают в лихие атаки, или пытаются спасти семью «государя императора», сверкая золотыми погонами, не имеют ничего общего с историческими реалиями.
Теперь вернемся к рассказу об отношении к пленным в демократической «Народной» армии Комуча 1918 года.
Вот что вспоминал капитан Ф.Ф. Мейбом о бое своей офицерской роты с каким-то матросским отрядом под Казанью:
«После нашего первого меткого залпа матросы сразу потеряли свою передовую цепь. Одно удовольствие видеть, как господа офицеры исполняют приказы и команды! Рота, равняясь, как на параде, цепями пошла навстречу матросам. До боли в пальцах сжимаю приклад винтовки и уже выбираю, на которого матроса наброситься. Подходим вплотную, и наше громовое «Ура!» разрезало воздух. Матросы, не выдержав, поворачивают нам спины и бегут назад, в село. Мы врываемся в село, можно сказать, на их спинах. На единственной улице села бой продолжается, но недолго.
Офицеры не брали матросов в плен. Все поле и улица были усеяны черными тужурками. От уцелевших нескольких матросов мы узнали, что это был морской батальон в 500 штыков…
Вся матросня оказалась из Кронштадта — значит, все они участники уничтожения морских офицеров. Командир роты приказал всех оставшихся в живых вывести за село и расстрелять. Приказ был выполнен точно.
Наши потери в этом бою были незначительными. Все же мы потеряли четырех офицеров убитыми и десять ранеными».
Бывший белогвардеец даже в 1975 году (!!!) (когда были впервые опубликованы его мемуары) с гордостью сообщает о том, что его рота расстреляла и переколола всех пленных.
Судя по тому, что он пишет «бой продолжался недолго», бОльшая часть матросского отряда (из 500 человек) не выдержала штыкового боя и сдалась, после чего была «за селом» расстреляна.
Вот другой эпизод из его воспоминаний:
«Я бросил во фланг 2-е отделение; в это время два чешских орудия подошли к нам на помощь и открыли огонь по неприятелю. Также и батарея 1-го полка открыла огонь. Мы поднялись и бегом бросились в штыки на окопы.
Латыши, оставив 4 пулемета и много винтовок, бросились в форменное бегство.
К этому времени подошла вся рота. Много латышей с поднятыми руками просили пощады, среди них были и мадьяры.
Им от нас не было пощады... все они были расстреляны, как иноземцы-наемники».
Тут капитан Ф.Ф. Мейбом также буднично сообщает об убийстве своими офицерами ВСЕХ пленных.
И еще несколько примеров из его же воспоминаний:
«В ликвидации 2-го коммунистического полка я не был участником, но мне рассказывали, что для коммунистов это была кровавая бойня…
На моем участке был большой успех. Мы окружили остаток дивизии, поднявшей руки и просившей пощады, но так как это были отборные коммунисты, то по приказу полковника Радзевича пленных не брать, а оставить в живых только два-три человека для допроса они были расстреляны.
Три человека, которых мы оставили для допроса, были офицерами коммунистов. Они же в прошлом были офицерами нашей, то есть Императорской армии в чине прапорщиков.
На вопрос: «Как вы могли служить у коммунистов?» — они ответили: «Мы сами коммунисты!» Их немедленно расстреляли…
Наши потери были невелики — шесть офицеров убито и девять ранено. Противник же на нашем и чешском фронте был окончательно уничтожен, и только единицы его уцелели…».
«Бой был очень короткий из-за неожиданности нашей атаки. Городок был занят, краснюки разбегались в разные стороны. Пленных мы не брали: кто сумел удрать, остался жив, кто нет — тот был убит…»
И еще эпизод:
«…Как только красные увидели, что мы обходим их, они сразу же стали отходить, но было поздно — они были в кольце. Пленных не брали, а главаря, вытянув из стога сена, тут же расстреляли…
Вся наша Волжская группа собралась недалеко от города Бутульмы. Генерал Сахаров был назначен командующим Волжской дивизией, состоявшей из трех полков: Казанского, Симбирского и Самарского (Сахаров был произведен в генералы за его храбрость и решительность)…
Получил приказ из штаба командующего группой полковника Сахарова оставить городок «Н» и двигаться на соединение с нашими главными силами, предварительно расстреляв всех пленных…».
Как видим массовые убийства пленных совершались не «самочинно», а по официальным приказам белого командования, считавшего, что сила на его стороне и не собиравшегося «церемониться» с пленными «краснюками».
Подобные примеры встречаются в мемуарах и у других белогвардейцев.
Поручик Б. Филимонов в воспоминаниях «Поход степных полков летом 1918 года», свидетельствует о расправе со сдавшейся в плен командой красного бронепоезда:
«Пройдя шагов двести, бронепоезд остановился в левом боковом тупике. Несколько белых бойцов, оказавшихся поблизости, подбежали левее линии и залегли за штабелями шпал, шагах в 15—20 от бронепоезда. Капитан Корочкин оказался против паровоза и держал под огнем «бульдога» паровозную будку, заставив тем бригаду укрыться на тендере. Другие белые открыли огонь по амбразурам боевого вагона. Оттуда не отвечали. Кто-то из белых принес пятифунтовую гранатуНовицкого, которую ротмистр Манжетный бросил на крышу боевого вагона...
после первой же гранаты из вагона раздался вопль: «Сдаемся».
Капитан Корочкин, человек безумной храбрости, заявил, что войдет в вагон и за уши по очереди выведет всех. Остальные белые бойцы стали его отговаривать, указывая на безумие одному войти в вагон, где, наверное, не менее 15—20 человек красных. На это Корочкин усмехнулся, вскочил на площадку и, открыв дверь, крикнул: «Выходи». Вылезла одна фигура. Корочкин ее столкнул на землю. Тот упал и лежит. Подбежали белые. Смотрят — красный пьян вдребезину. Тем временем из вагона выкатываются второй, третий и т. д. Все они еле стоят на ногах. В вагоне остались раненые и убитые. Команда бронепоезда оказалась состоящей из латышей, мадьяр и русских.
Всех их тут же перерубили, так как держать пленных было негде, да, кроме того, как было известно белым, команды бронепоездов набирались исключительно из добровольцев-коммунистов».
Как видим, в данном случае пленных даже не расстреляли, а просто «перерубили».
В рассказе «ИЖЕВСКОЕ ВОССТАНИЕ В ПЕРИОД С 8 АВГУСТА ПО 20 ОКТЯБРЯ 1918 ГОДА,впервые опубликованом в феврале 1974 года в «Первопоходнике», приводится такой пример:
«17 августа 1918 г. часть Красной армии № 2, штаб которой стоял в городе Сарапуле на Каме, в 60 верстах от Ижевска, в количестве 6000 боевых, самых ярых и злых большевиков — латышей и мадьяр — с 8 пушками и 32 пулеметами высадилась с пароходов на пристани Гольяны и повела наступление на Ижевск по Гольянскому шоссе. Отряд этот шел под командой знаменитого большевика Антонова, имевшего строжайший приказ от Ленина и Троцкого: «Взять Ижевские заводы во что бы то ни стало»…
Не имея ни дозоров, ни разведки в лесу, Антонов все же почувствовал вокруг себя огромную враждебную силу и развил из 6000 ружей, 32 пулеметов и 8 орудий такой жестокий огонь, что ижевцам в лесу пришлось закопаться в землю или лезть на вершины деревьев, откуда было видно, куда надо стрелять.
К рассвету 19 августа противник расстрелял все патроны и снаряды и стрельба затихла.
Ижевцы бросились на обессиленных красных с громким криком «Ура!» и добили насмерть всех раненых большевиков…»
Вполне буднично, как о чем-то обычном и привычном, об убийствах пленных пишет и поручик Сергей Мамонтов, воевавший на Юге России с начала 1918года до самой эвакуации Крыма Врангелем в конце 1920 года:
«Красные были всегда многочисленней нас, но у них не было дисциплины и офицеров, и нам всегда удавалось их бить. …красные, менее дисциплинированные, расходовали патроны в начале боя, наши же сохраняли их под конец.
Ожесточение было большое: пленных ни те, ни другие не брали».
Это, разумеется, не значит, что ВСЕГДА истреблялись ВСЕ пленные.
Многое тут зависела от соответствующих командиров. Кто-то приказывал щадить пленных, а кто-то - наоборот, приказывал убить всех, кто сдался в плен.
При этом «белые, все равно убивали попавшихся им в плен комиссаров, евреев и бывших офицеров, а «красные»- офицеров, не пожелавших перейти на их сторону.
Знаменитое: «Кто не с нами – тот против нас!» - было не просто лозунгом, а жизненной реальностью…
Можно предположить, что к концу Гражданской, когда ее исход уже был всем ясен, нравы как-то смягчились и те же «белые», предвидя свой скорый крах, и опасаясь ответных репрессий, начнут щадить красноармейцев, которые и тогда, подчас, сдавались в плен целыми ротами.
Давайте посмотрим, что было на самом деле.
С 1 по 19 августа 1920 года, незадолго до краха Крымского фронта и всего Белого дела на Юге России, Врангель высаживает несколько десантов на Кубань, в расчете, что там начнется «поголовное» восстание казаков против Советской власти.
Никакого «сполоха» там не произошло.
А вот о том, как десантные войска относились к сдававшимся им в плен красноармейцам, подробно рассказывает поручик С. Мамонтов, участник того десанта.
(Упомянутый им генерал Бабиев – начальник кавалерийской дивизии, к которой была прикомандирована артиллерийская батарея Мамонтова. По общему мнению, это был очень храбрый генерал).
Дело, повторюсь, происходит за 2,5 месяца до падения Крыма и эвакуации врангелевских войск:
«Нас спешно звал Бабиев. Был наш черед дежурства, и наша батарея пошла к Бабиеву. Он стоял за большой скирдой и рассматривал что-то в бинокль.
— Вон там идет сюда красный батальон. Он ничего не подозревает и идет в колонне. Подъезжайте как можно ближе и ахните по ним картечью... Я послал за полками, но мы не можем их дожидаться. Я соберу казаков и атакую их с фланга. Понятно? Хорошо. Идите с Богом.
Мы вышли из-за скирд и пошли, не совсем на красных, в орудийной колонне, то есть орудие за орудием. Красные смотрели на нас с удивлением, но не стреляли. Потом, когда мы оказались на их уровне, то Шапиловский скомандовал:
— Поорудийно направо ма-арш... Галопом ма-арш!
Орудия повернулись, батарея оказалась в развернутом фронте и перешла с рыси в галоп. Тут красные заволновались и стали стрелять. У нас упала лошадь, другая. Но мы были уже совсем близко.
— Налево кругом. С передков. К бою!
После первого нашего выстрела у них произошла неописуемая паника. Толкаясь и мешая друг другу, они побежали, а наша картечь вырывала дыры в толпе.
Справа Бабиев атаковал их своим штабом и двумя десятками казаков.
Красные бросили винтовки и сдались.
Было их человек шестьсот. Мы взялись в передки и пошли рысью туда же.
Но красные комиссары, придя в себя, увидели, что казаков всего три десятка.
— Товарищи, их немного, — крикнули они. — Возьмите опять винтовки и переколите этих собак!
И двое из них бросились на Бабиева, который выделялся своей фигурой, широкими генеральскими погонами. Кроме того, у него была сухая правая рука от старой раны. Шашку он держал в левой руке, а повод в зубах. Но товарищи плохо выбрали свою жертву. Хоть левой рукой, но Бабиев прекрасно владел шашкой. В мгновение ока он отразил их штыки и раскроил обоим череп. Остальные замялись.
— Рубите их всех! — закричал Бабиев.
Мы подходили рысью, когда увидели, что что-то там происходит неладное. Без колебания мы быстро снялись и пустили очередь картечи в бушующую толпу, рискуя повредить и своих, но выбирая места, где конных не было. В это время мимо нас прошел на рысях полк и с обнаженными шашками ударил на толпу красных.
Мы тотчас же взялись опять в передки, но когда мы пришли на место, то все было кончено.
Красных всех порубили.
Бой длился не более 20 минут. Это произошло вокруг отдельно стоящей хаты. Хуторянин осмотрелся с ужасом кругом.
— Господи, что же я буду делать со всеми этими убитыми? Как смогу я жить среди трупов?
И он без шапки пошел прочь от своего хутора…
Он не преувеличивал. Сотни трупов лежали вокруг хутора. И сказать, что несколько десятков минут назад это был целый батальон! Бой был очень недолгий».
Итак, за несколько минут «белые» зарубили ВСЕХ красных («человек шестьсот») только за то, что двое из них попытались оказать им сопротивление.
Но может быть, это было сделано сгоряча, по приказу жестокого Бабиева, а в обычной обстановке белые солдаты были менее кровожадны к пленным?!
Вот другой эпизод из рассказа поручика Мамонтова об этом же десанте:
«Рядом со мной разговаривала группа казачьих офицеров. Молодой удивлялся.
— Почему среди убитых нет обезглавленных? Можно ли одним ударом отсечь голову? Видишь иногда прекрасные удары: череп рассечен наискось, а вот отрубленных голов я не видел.
Старший офицер объяснил:
— Чтобы отрубить голову, вовсе не надо слишком сильного удара. Это вопрос положения, а не силы. Нужно находиться на том же уровне и рубить горизонтальным ударом.
Если конный противник нагнется, а он всегда нагибается, то горизонтальный удар невозможен. Пехоту же мы рубим сверху вниз... Эх, жаль, если бы подвернулся случай, я бы показал, как рубят голову.
В одном из предыдущих боев мы захватили комиссара.
Впопыхах его посадили в пролетку генерала Бабиева, которая случайно проезжала мимо. Посадили и про него забыли. Пролетка служила Бабиеву рабочим кабинетом. На этой остановке Бабиев слез с коня и направился к своей пролетке. Он с удивлением увидел комиссара.
— Кто этот тип и что он делает в моей пролетке?
— Комиссар, ваше превосходительство, — сказал адъютант. — Мы подумали, что вы захотите его допросить.
— Вовсе нет. У меня масса работы. Освободите от него пролетку.
Комиссара любезно попросили слезть и подойти к разговаривавшим офицерам.
— Вот случай, который сам собой напрашивается, — сказал пожилой.
С комиссаром были вежливы, предложили папиросу, стали разговаривать.
Я все еще не верил в исполнение замысла. Но пожилой зашел за спину комиссара и сухим горизонтальным ударом отсек ему голову, которая покатилась на траву. Тело стояло долю секунды, потом рухнуло.
Я сделал ошибку. Надо было бы наблюдать, что делается с головой, а меня привлекла его шея. Она была толстая, наверное 42, и вдруг сократилась в кулак, и из нее выперло горло и полилась черная кровь.
Меня стало тошнить, и я поспешил отойти. Все это произошло без всякой злобы, просто как демонстрация хорошего удара.
— Это что, — сказал пожилой. — Вот чтобы разрубить человека от плеча до поясницы нужна сила.
Он вытер шашку об мундир комиссара.
Человеческая жизнь ценилась недорого».
В данном случае, пленного, просто ради забавы и демонстрации своего «мастерства», исподтишка зарубили.
Ни за что. Даже не пожелав его допросить перед этим подлым убийством…
И сделали это отнюдь не какие-то «палачи из контрразведки», а обычный казачий офицер, заслуживший при этом, похвалу и одобрение своих сослуживцев, да и не только их.
О том, как отреагировал на это зверское убийство английский корреспондент, отправившийся в этот кубанский десант вместе с «белыми» войсками, подробно рассказывает поручик С. Мамонтов:
«С нами в десант отправился английский корреспондент. Он хорошо говорил по-русски и был прекрасно снабжен всем нужным и ненужным. У него была чудная кровная лошадь с новым скрипящим седлом, другая лошадь с вьючным седлом, кожаными чемоданами, служащим и даже с палаткой. Чтобы подчеркнуть свою нейтральность, корреспондент не носил оружия, а только фотоаппарат и бинокль. Он носил даже перчатки и новую английскую форму.
На пароходе все хорошо функционировало, но как только спустились на землю, он не мог добиться утром горячей воды, чтобы бриться, и “брекфеста”. Он определился в штаб Бабиева. Но этот штаб был крайне беспокоен. Большинство вещей, которые он с собой привез, оказались ни к чему и только мешали. Палатку только поставили, глядь — штаб снимается и уходит. Палатку надо вьючить впопыхах. В одном бою он потерял свою вьючную лошадь, в другом исчез его служащий с обоими чемоданами.
Наконец настал день, когда Бабиев повернулся к своему штабу и скомандовал:
— Шашки вон! Пошли в атаку!
Корреспондент был в нерешительности. Но остаться одному было, пожалуй, еще опаснее. Мог ведь появиться, откуда ни возьмись, красный разъезд. Тогда он пришпорил свою лошадь, а лошадь у него была хорошая, она вынесла его далеко вперед, и он оказался среди удиравших красных, которым было плевать на его нейтральность, и они стали гоняться за этим странным всадником. Только быстроте своей кобылы и усилиям Бабиева корреспондент был обязан своей целостью. При этом он потерял бинокль и заменил его револьвером.
Мы все с большим любопытством следили за эволюцией корреспондента. В продолжение нескольких дней я его не видел.
— Что с ним сталось? — спросил я казачьего офицера.
— Он все тут. Но вы его больше не узнаете. Ха, ха, ха. Смотрите, второй в шестом ряду Запорожского полка. Тот, с рыжей бородой, — это он.
— Как? В полку? Как он до этого дошел?
— А он все перепробовал. Если бы можно было уехать, он бы, конечно, уехал.
Но сообщения с Крымом нет. У Бабиева в штабе ему не понравилось. Ушел в обоз и там чуть к красным не угодил, все вещи растерял.
Тогда он попросился в полк. И в этом он прав — это самое безопасное место... Он исправно несет службу и ничем не отличается от казака.
— А его чудная кобыла и английское седло?
— Кобылу убили, седло он потерял и перчатки больше не носит.
— Заместо “брикфеста” ист кавун, — добавил другой казак. — И больше не броится. Борода ему к лицу.
Во время драмы с отрубленной головой корреспондента поблизости не было.
Сперва он не хотел верить, но ему показали голову. Тогда он воскликнул:
— Почему меня не предупредили, я мог бы сделать хорошую фотографию».
Вот ЭТО - на редкость откровенная и показательная реакция «представителя западной цивилизации, настоящего джентельмена и сотрудника английской «свободной печати»!!!
Ну, и еще один показательных пример из воспоминаний поручика Мамонтова приведем в завершение этой главы:
«Выйдя из-за леска, мы увидели поле, буквально усеянное трупами красных. Было трудно провезти орудие, не раздавив трупа. Казаки отомстили за молчаливые потери за леском.
Были прекрасные удары: черепа срезаны блюдцем и открыты, как крышка коробки, которая держалась только на полоске кожи. Понятно было, что в древности делали из черепов кубки, — все это были готовые кубки.
Я шел впереди своего первого орудия, тщательно выбирая дорогу между трупами, чтобы провести батарею, не раздавив их.
А сзади меня мои ездовые старались наехать колесом на голову, и она лопалась под колесом, как арбуз. Напрасно я ругался, они божились, что наехали случайно.
В конце концов, я уехал дальше вперед, чтобы не слышать этого ужасного хруста и отвратительного гогота, когда еще не совсем мертвый красный дергался конвульсивно.
В этот момент я ненавидел своих людей. Это были какие-то неандертальцы.
Но странно. Они увидели щенка, выпавшего из мешка зарубленного. Тогда вдруг все разжалобились.
— Нельзя же его здесь оставить. Он ведь погибнет.
Один соскочил и подобрал щенка.
— Осторожно, ты, своими лапищами — он же маленький.
Что это такое? После гогота над дерганьем умирающего?
Человек — великая тайна, но и большая сволочь».
Можно согласиться с этим наблюдением поручика С. Мамонтова. Хорошо видно и то, как низко пала,к этому моменту, дисциплина в белом воинстве:
Поручик Мамонтов, больше для проформы, «ругался» на своих ездовых за то, что они старались наехать на тела порубанных казаками красноармейцев, а ездовые, лениво «божась» что делают это случайно, с гоготом направляли свои повозки на живых еще людей, стремясь проехать по их головам…
Очень полезно прочитать это тем, кто ныне уверовал в популярные сказки о «белом христолюбивом воинстве», благородно сражавшегося с «кровавыми краснюками».
Зверства и жестокости в годы Гражданской войны были массовыми и обоюдными.
Как писал Н. Тихонов в 1922 году:
«Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей!»
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/08/18/748