Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
А. С. Пушкин
Что это такое - литература? Размышления? Описания? Повествования? Что цель её? Сделать лучше мир? Чью-то жизнь сделать лучше? Привнести интерес? Вызвать к жизни лучшие чувства? Лучшие порывы? Заставить сопереживать? А можно? Сочувствие - благодать? И вот станут читать люди про твою боль. И будет им жаль тебя. И будет им жаль себя. Потому, что у всех есть душа и у всех она болит.
Невозможно без жалости смотреть на свою дочь. На тонкие руки её, на заплаканные припухшие глаза и и сложенные домиком брови. А ты распускаешь руки. Ударила по лицу. Судить тебя надо за это судом. И спалить на костре. Пусть ты тысячу раз права. А дочь виновата тысячу раз. Но спалить на костре надо тебя. Ты старше. Ты мудрее. Ты мать. И иметь должна жалость. Жалость, которая перехватит руку и запечатает уста. И не вырвется злое слово. И не опустится рука на живое тело и живую душу не погубит зло.
А как было с тобой? Мама. Только однажды, помнишь ты это десятки лет, взяла и посадила она тебя к себе на колени. Однажды, кажется, за всю жизнь. И стало в эту минуту так сладко, так необычно тепло и нежность защекотала горло. Но она тут же и сказала самое страшное. Тихо так шепнула на ушко. Не могла , видимо, смотреть в глаза, сказала в затылок. " У тебя будет братик. Или сестричка. Как ты к этому, детка? " Рухнул мир. И до сих пор осколки его вокруг. И сама ты уже старуха. И есть у тебя свои дети. И живешь ты в мире , где "Какое счастье, что тебя на всей земле никто любить до смерти не обязан!" Мамина же любимая цитата. А тогда. Тогда, так много лет назад, тебя стало ясно, что всё.Всё! Вся любовь, которая была только твоей будет отдана ему или ей. И таким повеяло холодом, такой пустотой, обездоленнностью и одиночеством. Вы не знаете, как веет одиночество? Почти, как пурга. Как ноябрьский ветер. Да нет, вру. Ноябрьский ветер - это приключение. Одиночество похоже на смерть. Душа умирает и нет для неё надежды. Слезы полились сами собой. Я спросила у мамы только одно. "А что, уже совсем ничего нельзя сделать?" Мне было восем лет. Я в этом мало понимала. Я просто спросила, как спрашивают о проценте вероятности при вынесении смертельного диагноза. Мама потом рассказывала, что я спросила с таким отчаянием , что у неё даже мысль была сделать аборт. Видимо, она всё видела и понимала. Но этот новый ребенок был таким счастьем для неё, что она не смогла отказаться. Бедная моя мама. Я, наверное, мучила её. Я, конечно, мучила её. Своей боль. С той минуты, с того нашего разговора слезы лились у меня из глаз не переставая. Ещё я помню, что накануне этих событий, летом, меня впервые положили в больницу одну. И мама приходила каждый день в одно и тоже время. И меня к ней не выпускали. Она стояла под окнами. А я просто смотрела на неё и плакала, плакала. Я так тоскавала по ней. Я так любила её, что не могла перенести эту разлуку. А может быть это было предчувствие того, что случится совсем скоро. Я предчувствоваласвоего брата. Она уходила. А я кричала ей в окно:" Ты завтра придешь? Даже если камни будут сыпаться с неба?" И она мне кричала: "Я завтра приду! Даже если камни будут сыпаться с неба!" А всё остальное время я плакала. Слезы сожрали кожу у меня на висках. Потому, что я плакала лежа на спине и глядя в потолок. А слезы текли на подушку с двух сторон и конца этому не было. Мама, видя моё отчаяние, дала хорошую взятку главврачу и меня забрала. Хотя, сколько там положено лежать на карантине? 21 день? Видимо, мама понимала, что к двадцать первому дню я умру.
И вот сообщила, что будет брат или сестра. Нормальные люди радуются? Да? Может быть. Да, конечно. У меня отчим. Я его недолюбливаю. Терплю только ради мамы. Мы живем в одной большой комнате в коммунальной квартире. Коридорная система. Два подъезда. Все дети дома в одном дворе. И там во дворе, именно в это время, от ровестников я узнаю, как получаются дети. В первом подъезде на первом этаже живет настоящая проститутка. Город портовый. Два её сына, мои одногодки, ухмыляясь, грязно и в подробностях рассказыва-ют , что делает их мать ночами. Они подсматривают за ней. Весь дом знает про неё. Я стараюсь с ними не общаться. Но вот так получается, что однажды они, именно они, и рассказывают всем моим подружкам и мне как получаются дети. Ржут и сообщают такие подробности, от которых у меня поднимается температура до 40. Я заболеваю. Болею долго. У меня диагноз вегососудистая дистония по гипертоническому типу в 9 лет. У меня всё время болит сердце. Я не могу примириться с мыслью, что моя мама, моя чистая, святая, нежная, лучшая на свете мама - также, как мать этих грязных ублюдков. И брат. Ещё будет брат. Или сестра. И будет потому , что моя мать, также как...
Моя мама не находит другого средства, как повести себя и меня со всей этой проблемой к моей первой учительнице - Людмиле Гурьевне. Она - авторитет, она любимая. Но что она может? Ничего. Она вещает и увещевает, она приводит примеры и стыдит меня. А слушаю её и мне кажется, что море шумит. И волны поглотят меня. И я утону. И слава Богу! Я так хотела смерти в то время! Я так устала страдать.
А спасла меня тетя Паша. Соседка по коммунальной квартире. Полная, очень добрая, очень простая жешщина - тетя Паша. Она, правда, могла сковородкой от души стукнуть своего пьяненького мужа таксиста по башке. Я это видела один раз сама. Нас проживало в одном коридоре 9 семей. И все всё про всех знали. Однажды утром мы вместе с ней чистили зубы и умывались в общем санузле. Она мне и сказала: "Ну, что ты так изводишься, девочка моя. Ну, вот посмотри. Пальцы на руке. Отруби любой - одинаково больно будет. Так и дети для матери." И я ей поверила. Я всхлипула, вздохнула и впервые за долгий срок улыбнулась. И моя природная жизнерадостность вернулась ко мне. Постепенно. Я стала опять смеяться и взахлеб дружить. И ждать брата. Или сестру.
( продолжение следует)
Родился брат. Хороший маленький мальчик. Отчим пил, гулял, радовался. Забыл меня у каких-то своих знакомых, пока мама в роддоме была.
Помню, как мне было стыдно у них ночевать. Жещина все говорила6 " когда же твой папа придет!" А он так и не пришел до утра. Потом мы поехали в роддом. Маму я видела в окне. Она меня тоже видела. Говорила потом, что ей меня было очень жалко, что я стояла такая жалкая, без варежек, рукова у шубы короткие. Она увидела, что я выросла. Подросла. Мальчик это был мне как сын. Я его потом кормила, когда подрос, ложечкой. И у меня он хорошо ел. Гладила ему костюмчики. Я их помню, эти костюмчики. Всегда меня поражало то, что они такие маленькие. Один льняной всетлый. Друго голубенький трикотажный. Других не помню. Мы потом нахлебались все вместе от отчима. с мамой и с братом. И тяжело нам было всем, когда пришлось уехать на Брянщину - родину отчима. Но это всё потом было.
А брат мой погиб. В семнадцать лет. Разбился на мотоцикле. И от жалости к нему и к маме, которая просто легла с ним в могилу рядом у меня разрывалось сердце очень долго. Пока не надорвалось.
Очень давно в одном северном городе
мальчик родился, мой младший брат.
Мне девять лет. Слезы тонут в вороте
Кажется, вот одиночества ад.
Годы пройдут. Станет лучшим другом
мне мой пока не любимый брат.
Ну, а пока голова идет кругом...
Отчим рождению сына рад.
Осенью теплой совсем в другом городе
он так нелепо погиб мой брат.
Вы все напрасно со мною спорите.
Знаю теперь, что такое ад.