Иван Кузьмич смотрел телевизор, и удивлялся настырности заэкранных археологов. Археологи, вооружившись лопатами и детскими совочками, самозабвенно ковыряли пустыню, в надежде докопаться до засыпанной песком сенсации.
При этом сама сенсация вела себя игриво, не проявляя должной учтивости ни к чинам, ни к званиям землекопов. У Кузьмича даже сложилось впечатление, что она переползала с места на место, всякий раз оставляя потных искателей с обгоревшими на солнце носами.
Потерпев очередную неудачу, настойчивые любители древностей ждали заживления облупленных носов и, собрав свой скарб, перебирались на новое место. Тут всё начиналось сначала – рытьё и лязганье лопат на поверхности упёртых радетелей, и бесшумное ускользание в песчаных недрах искомого.
Интрига этой погони длилась до тех пор, пока озверевшая целеустремлённость всё ж таки не вцепилась в хвост утомившейся беглянке, и на экране не возникло всеобщее ликование исхудавших тружеников, усиленное крепкими объятиями и лобызанием.
Увидев неизбежное наступление победных восторгов, Иван Кузьмич выключил телевизор, скрестил руки на груди и, склонив голову на бок, стал созерцать воздушный бой двух реактивных мух, что бились за место под люстрой.
При этом мысли Кузьмича пребывали ещё среди песчаных барханов, в лагере археологической экспедиции, где под наскоро сколоченными навесами, на столах возлежало добытое богатство. Богатство кололо глаз острыми краями битых горшков и зазубренной ржой, когда-то острых железяк.
И тут, Иван Кузьмич вдруг подумал о том, что считать эту находку настоящим сокровищем, по большому счёту, нельзя. И вовсе не от того, что среди найденной утвари не было злата-серебра или же самоцветных каменьев. Причина была совершенно в другом, и причина эта не разбирала, что именно откопали жилистые романтики – глиняную ли свистульку, или же золочёный ящик Тутанхамона.
Потому как и свистулька, и помпезный расписной ящик, были когда-то брошены своими владельцами-хранителями, брошены и забыты. А забыты они могли быть лишь при одном единственном условии – при условии наличия более ценного сокровища, которое требовало большего оберега и внимания.
Когда два мушиных истребителя уселись на свои аэродромы, что находились на разных плафонах люстры. Иван Кузьмич выдохнул многозначительное : «Пф-ф-ф…, - и, наблюдая за проведением технического самообслуживания противников, тихо проговорил, - И как ни странно, а ведь и сама жизнь не такое уж великое сокровище, коли есть те, кто с ней добровольно расстаются… А значит и она не самая ценная ценность…»
После этой фразы Ивану Кузьмичу представилось иерархическое древо человеческих сокровищ. Древо это имело коренастый могучий ствол и толстенные нижние ветки. При желании к ним можно было приставить лесенку и совершить промеры, исчисляемые в деньгах или же в силе сияния лучей славы. Но множественность верхних ветвей кроны ни оценить, ни привести к общему знаменателю было невозможно. Там царили законы иных начал, и иных устоев.
Осознав вновь возникшие рамки своего понимания, Иван Кузьмич шумно вздохнул и утвердился в простой незамысловатой мысли: «Надобно мне, каким-то макаром, всё ж таки отыскать, то что ни бросить, ни забыть мне же самому невозможно… Потому как без этого нету никакого смысла, - и поглядев на резвящихся под люстрой насекомых, закончил, - Потому как без этого и жизнь – не жизнь. А так… Мушиная тусня…»