Ночной поединок
В каждой школе были, есть и будут ученики, в чем-то выдаю-щиеся из общего ряда - отличники. Славилась ими и наша гарнизонная школа. Но Женька Логунов считался у нас не просто отличником, он являл собой предмет всеобщей гордости, а слава его постоянно ширилась и росла, достигая областного масштаба. Ему, казалось, абсолютно всё равно, когда и на какую олимпиаду быть посланным. Районная – значит районная, областная – пусть будет областная. Подготовки ему просто не требовалось. Он был равно силён и в химии с биологией, и в физике с математикой. И в языках, и в литературе, и в истории с географией не находилось ему равных. Победителем он стал штатным – везде и всюду только первое место! И всегда оставался неистово жадным в освоении и поглощении любых знаний. Вечерами сидел в библиотеке Дома офицеров, заваленный книгами, и как бы переносил их содержание по одному ему ведомой системе в свою бездонную память. При этом он не просто фиксировал факты или иные реалии прочитанного, а подвергал их анализу, сопоставляя различные источники и даже оценивая достоверность. Женька обладал мышлением оригинальным и каверзным, а знаниями – настолько необъятными, что в любом диспуте легко соперничал с учителями. В дополнение к исключительным способностям жил он ещё и каким-то неисчерпаемым интересом ко всему, что нас окружало, к жизни во всех её проявлениях. Причем его в одинаковой степени интересовали и техника, и земледелие, и даже ветеринария.
В те времена он являлся для меня кумиром и образцом для подражания. На четыре года моложе возрастом, я готов был на все, лишь бы заручиться его дружбой или хотя бы просто вниманием. Единственное, чем я смог тогда привлечь его к себе, это небольшая домашняя библиотека родителей, в которой набралось немало книг из так называемой «Библиотечки военных приключений». Он проглатывал их с невероятной скоростью. Я же старался помогать ему и в офицерской библиотеке, где отыскивал приключенческие и научно-популярные публикации в периодических журналах, перерывая до- и послевоенные завалы всяких «Техника молодежи», «Знание», «Юный техник» или «Вокруг света». Женька великодушно позволял мне служить ему подобием референта, что выливало море бальзама на мою влюбленную в него душу. А мои родители всячески этой дружбе потакали.
Жил Женька в деревне, расположенной на берегу полноводной забайкальской реки Ингода. Одним краем она притулилась к авиационному гарнизону, где в довольно высоком чине служил мой отец, а другим – к железнодорожной стации Домна. Это примерно 40 километров от областной Читы к западу. Населе-ние деревни собралось в двадцатые-тридцатые годы из переселенцев. Судя по фамилиям и говору, большинство из них были выходцами с Украины. Женькина матушка, невысокая рано состарившаяся женщина, родом была из-под Чернигова. Отец его, провоевав, как большинство здешних мужиков, всю войну, к несчастью, утонул три года назад, работая на лесосплаве. Все пятеро детей в семье были погодки, трое сестер старше, а одна моложе Женьки, родившегося в 1940-м году. Смерть отца легла на пятнадцатилетние Женькины плечи нелегким грузом, но он принял и понес его, этот груз, дальше. Достойно и ответственно. Помогала ему, конечно, довольно многочисленная родня отца, но помощь – это помощь, а пахать да сеять надо все равно самому.
И Женька, которого Бог здоровьем не обидел, отмерив полной мерой и богатырского роста, и ширины в плечах, взял на себя заботу о матери и сестрах. Он вспахал свои тридцать соток, засеяв их всяким необходимым для жизни и пропитания овощем. А помимо этого поднял с дядьями за рекой громадный кусок целины, посадив там рожь и картошку. Притом прочел какие-то книги по земледелию и подружился с обрусевшим китайцем Лю Доджи, умевшим выращивать в парниках и теплицах самые ранние во всем районе овощи. И со следующего года у Женьки молодая картошка появлялась уже с середины июня, а в начале августа его мать и сестры несли на рынок продавать огурцы, помидоры и даже цветную капусту – вещь для Сибири просто редкостную. Выращивали они и всевозможные полезные и ароматные травки, замечательно годившиеся для засолки, маринования и других заготовок на зиму. Мать держала при доме двух коров, свинью с поросятами, кур, разносила по гарнизону молоко. Со смертью кормильца семья не «упала», а наоборот – жила и набирала силу.
При этом Женька ещё и работал везде, где только хоть что-нибудь платили: два дня в неделю – истопником в бане, летом –
на лесосплаве, зимой подрабатывал на валке леса, ближе к осени
шел в рыболовецкую артель на Беклемишевские озера, откуда привозил под засолку по два-три центнера рыбы семье на зиму. Был он в труде этом неутомим, но ещё и успевал учиться, а по вечерам сидеть в библиотеке.
Большинство наших школьных учительниц были офицерскими женами, и старались они, пользуясь связями в своих кругах, помогать Женькиной семье - и ему самому, и его сестрам. Помощь эта касалась, главным образом, одежды. Женька щеголял в перешитом офицерском обмундировании. Синие брюки и зелёную с поясной манжеткой курточку тетя Соня, его матушка, шила ему из «подручных» материалов ежегодно, потому что рос он быстро, как молодой тополь. А сестрам его помогал «держать марку» коллектив кружка кройки и шитья при том же Доме офицеров, отрабатывая на них, как на моделях, всевозможные экзаменационные и конкурсные задания в виде юбок, кофточек и платьев, пошитых по вполне современным журнальным выкройкам. В них сестры щеголяли потом, передавая друг другу по мере взросления.
Парень был внешне очень привлекателен – высок, темно-волос, с мощным выпуклым лбом и большими светло-зелеными глазами. И спроси меня кто-нибудь, а каким, мол, представляещь ты Илью Муромца в молодые годы, то я бы, не долго думая, показал бы на Женьку. Красавицами были и все, как на подбор, его сестры. Первой из них, как и положено, вышла замуж старшая, Панька, покинувшая отчий дом и упорхнувшая из него в Укурей, где стоял третий полк нашей дивизии. Туда она вышла за молодого летчика с лейтенантскими погонами. Шестнад-цатилетний Женька всю свадьбу вел себя солидно, держался, как хозяин, но под конец не выдержал и от расстройства наклюкался до чертиков. Очень уж к сестренке был привязан. Жалел отпускать её так далеко от дома.
Тетя Соня круглый год носила нам домой молоко, летом – свежие овощи, а кроме того помогала моей матери в домашних работах и уборке. Их отношения были вполне дружескими. Однажды мама спросила Соню по ходу разговора, откуда у той такой необычный русский язык – с небольшой примесью украинского, но совершенно свободный от местных забайкальских сленговых словечек типа «паря», «ребя», «зырить», «тырить»... Та пожала плечами и не ответила, но в другой раз принесла две фотографии на тонком картоне в тетрадную страницу размером. На обороте у них в овальной рамке с замысловатыми вензелями и двумя женскими «окрыленными» фигурами по сторонам значилась торговая марка «Черниговский фотограф Вениамин Фокин и сыновья.», выписанная художественной каллиграфией с «ятями» и прочими атрибутами тогдашнего правописания. Ниже обозначался год - 1911-й. А совсем внизу петитом сообщалось: «Негативы сохраняются». Вещь по тем временам была очень необычная, и я, разглядывая эти фотографии вместе с ними, запомнил детали. Позже, несколько раз бывая у Женьки дома, я крутил их в руках, эти карточки, стоявшие в буфетике за стеклом, интересуясь главным образом именно их обратной стороной.
На одной из них снят был пейзаж с прудом на переднем плане, купальней на противоположном берегу и расположенным немного выше одноэтажным продолговатым домом с фронтоном над центральной частью. По углам, по обе стороны дома над берегом виднелись две затененные цветущими кустами беседки. Под фронтоном просматривалась веранда и группа людей, сидящих за чайным с самоваром столом.
На второй карточке на фоне беседки в одном ряду стояли четыре молодые женщины в светлых длинных платьях, украшенных бантами, рюшами и высокими кружевными воротничками. В руках каждая из них держала зонтик, защищавший лицо от солнца. Вперемежку с ними, но чуточку позади, виднелись четверо солидных бородатых мужчин, в темных цветов пиджа-ках и жилетках с цепочками.
Мама долго разглядывала фотографии, а потом спросила:
- Кто это?
- Это дом моего деда, – не вдаваясь в подробности, ответила тетя Соня.
- А Семён твой тоже из этих краёв был?
- Нет. Он из-под Хмельника, это от нас на юго-запад, за Киевом, севернее Винницы. Раскулаченные они. Их тут шесть семей родни, с начала тридцатых сюда попали, а наша семья ещё в двадцать шестом. Отец мой погиб в Гражданскую в Крыму, а сюда мы с дедом приехали, после выселения. Он из дворян происходил... А за Семёна я вышла в тридцать пятом, и первая, Панька, она у меня тридцать шестого года…
* * *
В десятом классе, на Новый год Женька собрался в гости к родне,
жившей возле Атамановки, старинной станицы и центра забай-кальского казачества. Находилась она за грядой невысоких сопок, километрах в тридцати от нас. Туда от станции шла железная дорога, проходящая довольно солидным кругом через Читу. Но Женька, по-крестьянски размышляя, на билет решил не тратиться и пошел пешком на лыжах, прихватив собаку, подарки и старую отцовскую двустволку 12-го калибра, традиционно заряженную в один ствол мелкой дробью на таежную птицу, а в другой– свинцовым жаканом на крупного зверя, ежели, не дай Бог, такой случится. Ходу было часов пять, потому как снег лег еще в конце ноября и уже слежался. Лыжи он взял еще отцовские. Тот привез их с войны, закончив её в Маньчжурии и прихватив по случаю в качестве трофея у японцев. Материал, из которого лыжи клеились, внешне и по гибкости напоминал бамбук. На вид они смотрелись гладкими, полированными. Поэтому, будучи натертыми ещё и свечным стеарином, шли ходко и без отдачи. Действительно, на дорогу туда он ни сил, ни времени много не затратил. И Новый 1958-ой встретил Женька на полную катушку. И на тройке накатались, и с горки ледяной на санках в обнимку с местными красавицами тоже. И бражки вволю напробовались. И по всем окрестным деревням бубенцами прозвенели. В общем каникулы удались на славу, а в последний их день, воскресенье, все никак не мог Женька расстаться с приглянувшейся ему девахой. И по знакомым гостевали, и дома у неё сидели, и по улицам ходили-бродили. И голову-то он ей заморочил уже до полной невозможности, благо знал много и рассказывать умел. Но к вечеру стало им ясно, что время, как его ни тяни, вещь нерастяжимая, и что в понедельник поутру, хочешь-не хочешь, а должен Женька выходить на работу. Расставаясь, девонька даже всплакнула, но, ничего не поделаешь, надо было ему обратно лыжи поворачивать, и пришлось это делать почти что заполночь.
* * *
Ночь была лунная, а лес на сопках не очень густой, намазанные лыжи скользили легко, и он довольно быстро, часа за три поднялся на привершинное плато. Почти круглая луна раз-бросала по снегу черные контрастные тени. Тишина вокруг стояла полная, только, скользя, поскрипывали лыжи, когда вдруг Рекс, Женькин охотничий пес, начал странным образом жаться к его ногам, норовя влезть в просвет между лыжами. Обратив внимание на необычное поведение собаки, Женька решил, что где-то поблизости ходит шатун, так растревоживший Рекса. И сделал он то, чему учил его отец, бывший на фронте полковым разведчиком – повернул от своей лыжни влево, под ветер, то есть так, чтобы не быть обнаруженным ни по шуму, ни по запаху. Описав полный круг диаметром километра полтора-два, они вернулись на свою лыжню, и тут пёс попросту сошел с ума. Он жался к Женькиным ногам, не давая ему двигаться, дрожал и сипел, задыхаясь. Сказать по чести, в этот момент состояние его хозяина смотрелось немногим лучше. По лыжне в сторону их движения прошел зверь, размеры которого, судя по следам, превышали раза в два все виденное Женькой в его короткой жизни. Но следы точно были не медвежьи, отпечатки огромных лап скорее всего напоминали кошачьи. Собаку трясло. Помочь тут она ничем не могла, пожалуй - даже мешала, и Женька резко скомандовал:
- Рекс! Домой!
Несмотря на переживаемый испуг, сообразительный пес рванул
от лыжни вперед и вправо, широким кругом уходя от напугав-шей его опасности. Через несколько секунд он исчез, а Женька,
сняв рукавицу и опустившись на одно колено, потрогал плот-ность снега в следовом отпечатке. По первому ощущению выходило, что хищник весит поболе, чем двести килограммов. И насмерть напуганный парень двинул вправо по собачьим следам. А спустя менее чем полчаса, услышал позади мощный рык. Зверь по кругу вышел на свой же след и, ощутив, что его провели, в ярости зарычал. Ничего похожего в жизни Женьке не приходилось слышать, и он в панике ускорил бег. Но вскоре рык повторился уже ближе, послышался треск сучьев – преследователь наращивал ход. Понимая, что счет пошел уже на минуты, Женька стал оглядываться в поисках ещё непонятно какого, но укрытия, когда увидел метрах в тридцати впереди высокую, засохшую и раскидистую сосну.
Сбросив ставшие ненужными и мешавшие лыжи, пользуясь торчащими по стволу обломками толстых сучьев, Женька начал медленно подыматься вверх, обхватив более чем полуметровый ствол руками. За плечами у него болтались рюкзак с пожитками и ружье, и, поскольку они сковывали движение, он едва не сбросил и то, и другое вниз, но вовремя одумался и ограничился одним рюкзаком. Забравшись на самую нижнюю толстую и крепкую ветвь, он уселся на ней, прижавшись к стволу, и стал ждать. До снега было на глазок четыре-пять метров, и возникшее ощущение безопасности успокоило Женьку настолько, что он стащил через голову ружейный ремень и, переломив ружье, убедился, что в обоих стволах патроны на месте. После этого оставалось только ждать, глядя на прочерченную по насту лыж-ню.
Но хитрый зверь неслышно подошел с другой стороны и, не обозначая своего присутствия, начал, опираясь на ствол, подни-маться за задние лапы. Почувствовав легкое сотрясение дерева, Женька обернулся, глянул вниз и, задохнувшись от ужаса, окаменел. Там, опершись на правую лапу, а левой делая инстин-ктивные хватательные движения вверх, стоял невероятных размеров тигр. И когти свободной левой лапы прихватывали остатки сухой сосновой коры в полутора метрах от Женькиных валенок. Исполинская кошка, порыкивая, обошла несколько раз сосну на задних лапах и, выбрав, наконец, ту сторону дерева, где остатки сучьев не мешали бы её подъему к намеченной цели, начала ползти на своих огромных когтях вверх. Ей удалось преодолеть уже половину пути, когда Женька, очнувшись от гипнотического паралича, направил в её сторону двустволку. Но, скованный страхом, он не осознавал, что нажимает не на тот курок. Ружье, удерживаемое им на весу, выстрелило мелкой дробью, опалив тигру загривок и спину. Зверь, рванувшись вверх, полоснул когтями по правому Женькиному валенку, содрав его и глубоко процарапав голень. Мысленно уже погибая, Женька по-мужицки боролся до конца. В слепом азарте, дейст-вуя двустволкой, как пикой, парень молотил ею по тигриной голове. Но ситуция стала почти совсем безвыходной в момент, когда тигр, в очередном прыжке, вцепился когтями в кору рядом с разутой ногой и захватил пастью ствол ружья. Совершенно не осознавая, что он делает, и пытаясь вырвать ствол, Женька рванул подствольник, за которой держался, но рука скользнула вверх и, прихватив цевьё, зацепилась за второй курок. Жакан, выпущенный прямо в пасть зверю, проделал свою разрушительную работу, пройдя через тигриную грудь и брюхо почти до тазовых костей, и туша тигра медленно сползла на снег, заливая его теплой густой кровью. Но отдача от выстрела была так велика, а полуподвешенное положение на ветке столь неудобно, что Женька, державший ружье на вытянутых руках, потеряв равновесие, начал соскальзывать вниз и рухнул на ещё трепещущее и теплое тело. Обезумевший, он вскочил и рванул по насту вперед, в сторону дома...
Спустя два часа, полубосой, в одном валенке, без шапки и ружья, до конца не опомнившийся и всё ещё дрожащий от страха, припадая на обмороженную ногу, вышел Женька по собачьим следам на пологий восточный берег Ингоды. Навстречу ему по льду с лаем мчался Рекс, а чуть позади, посвечивая под ноги фонарем, торопливой гурьбой топали все его дядья, разбуженные и поднятые посреди ночи с постелей примчавшейся незнамо откуда Женькиной собакой.
И тут силы и сознание оставили Женьку, ноги подломились и он, раскинув руки, упал на снег. А подлетевший Рекс, повизгивая, кинулся облизывать поочередно заиндевевшее лицо и отмороженную Женькину ногу.
* * *
Соня ещё ночью примчалась к нам и разбудила мать с отцом, прося помощи. Подняли они амбулаторного врача-хирурга, отец вызвал дежурную дивизионную машину на случай, если постра-давшего придется везти в госпиталь. Но раны на ноге обработа-ли, кожу хирург подшил, стянув лигатурой. Шрамы были длинными, но не глубокими, и на этом решили остановиться. Только вот что делать с Женькиным бредом, решить никак не могли.
Сначала ему никто не поверил. Какой тут ещё может быть тигр!? Откуда? Ну, понятно - после десятидневной новогодней пьянки парень малость умом повредился! Конечно, ещё не белая горячка, но уже похоже... Самогонки с брагой намешал в избытке! Бывает.
И поутру народ посмеивался, но когда Женька полностью пришел в себя и заговорил уже более спокойно, дядья задумались. Больно уж странные раны на ноге, да и то - чтоб собака хозяина в тайге бросила? Такого попросту не бывает! Пса ещё Семен натаскивал, серьёзный пес, да и кровями с волком повязан. Такого хрен напугаешь. Что-то тут не сходилось. Да и просто охотничье любопытство всех разбирало.
Короче, погомонив, снарядили трёх гонцов, из самых опытных в следо-пытстве. Надели они лыжи, взяли патронташи да ружья и покатили. Но после обеда один вернулся и, находясь почти в такой же степени охренения, как и Женька, доложил потрясённому сходу, что не брешет паря, что точно тигр, да ещё такого росту, что описать трудно. От пасти до заднюхи два метра, а хвост еще метр с лихом, а когда растянули лапы, то, считай, три с полтиной набирается.
Сельсовет тут же в область в охотнадзор звонить кинулся. И к вечеру на санях с впряженными лошадьми зверя с горы свезли вниз в Севяково. Это от нас километров пять, да за реку, к подножью сопок. Половина нашей школы туда сбежалась смотреть. Коней было двое, но дыбились они со страху так, что по два поводыря их каждого с обеих сторон под уздцы держали. Тигр был оранжевато-кирпичный с чёрными полосами по всему его могучему телу и белыми подпалинами по низу морды, на груди и брюхе, переходящими далее в промежность. Лежал он растянутый во всю длину в санях, а хвост свисал сзади на снег.
Охотоведы из Читы приехали на пятитоке по Ингодинскому зимнику. В кузов накидали стланника, а на него перегрузили тигра задними лапами вперед. Толпа человек в двести, и дом-ненских и севяковских, стояла и молча, как на похоронах, смотрела на эту процедуру. Когда собрались поднимать откинутый задний борт, Женька подошел, хромая, снял рукави-цу, погладил голову зверя между ушей и припал к ней на секун-ду лицом. Жившие в округе бурятские шаманы учили охотников просить прощения у духа убитого зверя.
Машина уехала, растворившись в наступающих сумерках. А потом уже мы узнали, что отправили тигра в Хабаровск на сту-дию таксидермии для изготовления чучела, которое, год спустя, выставили во всей его красе в Забайкальском краеведческом музее.
Женька получил за содеянное какую-то немыслимую премию, на которую, в числе многочисленных подарков сестрам и матери, пошил в Чите костюм себе на выпускной вечер. Обошелся этот его прикид в тысячу семьсот целковых! Ткань была в полоску и рубчик и называлась «Ударник», очень по тому времени модная и дорогая... А цвет был темно-коричневый!
На выпускных экзаменах по литературе тема выпала по Евгению Онегину. И Женька выпендрился на полную катушку, написав сочинение за четыре экзаменационных часа в стихах, явно в подражание великому поэту. Сочинение послали в Читу в областной отдел народного образования, а оттуда в Москву, где, погуляв по разным высокого уровня ведомствам и кабинетам, попало оно в МГУ, а там, в конце концов, осело на журфаке. И пришло оттуда после окончания экзаменов в самом конце июня в нашу Забайкальскую тмутаракань приглашение золотому медалисту Логунову Евгению Семёновичу поступать учиться без всяких там экзаменов и собеседований. И ещё через десять лет был он спецкором уже двух газет – местного «Забайкальского рабочего» и столичных «Известий»...
За время его учебы мы несколько раз накоротке встречались в Москве, куда семья наша перебралась после демобилизации отца. Женька продолжал школьный темп учебы, работал со своей богатырской статью и силой на всех московских товарных стан-циях без разбору, обеспечивая и себя, и оставленную дома мать. Крестьянский его крест волокли там появлявшиеся почти еже-годно новые зятья, еле-еле справлявшиеся со всем этим хозяй-ством втроём.
В 1976 году я оказался в Чите. Побывал в нашем гарнизоне, посмотрев на родные когда-то окна, и навестил постаревшую тётю Соню, жившую с семьёй самой младшей из дочерей. Когда вернулся в аэропорт, времени до отлета оставалось ещё достаточно. Женькина супруга по телефону сказала, что он с вечера выехал в область в срочную поездку по заданию редак-ции газеты, где работал, а когда назад будет – никто не знает. Поэтому, немного подумав, я сел на электричку, проехал две остановки и направился в центр города в краеведческий музей. Там в отделе флоры и фауны Забайкалья посреди большого зала стояла массивная витрина, внутри которой красовалось чучело Женькиного соперника по ночному поединку в Атамановских горах. Тигр - невероятно редкий гость в наших местах, но в ту зиму 1958 года, чрезвычайно суровую в Уссурийском крае, лесное население вынужденно мигрировало туда, где могло добыть себе пропитание. А тигр отправился следом. Ведь для полноценного существования в ореале его обитания должно проживать не менее пятисот копытных. В описываемый момент тигр был безусловно голоден, и внимание его привлекла, вероятно, Женькина собака, ну а остальное вышло само собой по не совсем ясным охотоведам причинам, так как амурский (или уссурийский) тигр на человека нападает крайне редко. Так было написано в короткой справке, прикрепленной к стеклу внутри витрины. Один из самых больших представителей семейства кошачьих, за прошедшие восемнадцать лет слегка траченный молью, но все ещё внушительно красивый, стоял, зорко вглядываясь в расположенный напротив загон с изюбрами, оленями и лосями. А чуть левее ощерился в его сторону много-пудовый щетинистый кабан, прикрывающий собой свое многочисленное семейство и нескольких жавшихся к задней стене таежных косуль.
Через три года в Москве побывала проездом Сонина младшенькая, Юля. С юга с детьми возвращалась. И попросила она меня телеграммой, встретив их во Внуково, перевезти в Домодедово и отправить оттуда в родную Читу. Дорогу она не знала, а таксистов московских боялась как огня.
Пообщались мы с ней недолго, часа два посидели и пообедали в аэропортовском ресторане. И от неё я узнал, что Женька умер год назад, тридцати восьми лет от роду, сгорев за три месяца от рака мозга, оставив жену и троих детей и собрав на своих похоронах несколько сот друзей и знакомых.
- Черепок перегрелся! – вытирая слёзы и всхлипывая, со вздохом сказала она.
В.Темкин,
Апрель, 2011
vladimir@tyomkin.com
1-847-848-4823