НЕВОЗМОЖНОСТЬ ГАРМОНИИ
О романе Захара Прилепина «Обитель», издательство АСТ, 2014.
С лёгкой руки Достоевского часто повторяют, что вся русская классическая литература вышла из «Шинели» Гоголя (по мнению некоторых – из сюртука Чаадаева), и писатель Прилепин, помня об этом, в авторском вступлении к своей «Обители» сообщает читателю, что его роман вышел из тулупа прадеда Захара, в память о котором автор и сменил своё, данное ему при рождении, имя Евгений, гладкое и холодное, на горячее и шершавое – Захар.
Старый тулуп «был как древнее предание». В нём «можно было найти махорку, которую прадед прадеда не докурил век назад, ленту из венчального наряда бабушки моей бабушки, сахарный обкусок, потерянный моим отцом…» с.9. Овчинный тулуп описан так завораживающе, с такой любовью, нежностью и поэзией, что, прочитав о нём, уже невозможно отложить книгу, она затягивает в свои омуты и водовороты, и читается до конца с ужасом и восхищением.
Первая фраза романа: «Говорили, что в молодости прадед был шумливый и злой», как камертон задаёт тональность всему тексту и уже понятно: не об Акакии Акакиевиче, пресловутом «маленьком человеке», пойдёт речь.
Роман «Обитель» - это «лагерная проза», но она сильно отличается от того, что обычно так называют. Это повествование от человека, который сам не имеет лагерного опыта и реконструирует обстановку и события по воспоминаниям свидетелей и архивным материалам. (Прадед автора четыре года был узником Соловецкого лагеря особого назначения и его рассказы также использованы в книге.)
Блестящая писательская техника, воспроизводящая жизнь лагеря с почти кинематографической выпуклостью, выразительный, красивый русский язык с большим количеством поэтических образов, тропов, - всё это, добавленное к знанию фактического материала, делает прозу романа первоклассно-художественной, её можно даже назвать прозой поэта (Как известно Захар Прилепин сочиняет и стихи тоже.) Роман полифоничен, гармонично сочетает в себе элементы разных жанров: в нём есть правдивая, основанная на документах, историческая канва, напряжённый, динамичный сюжет триллера, интеллигентские дискуссии на вечные русские темы о народе и стране, чувственная любовная история с изящно выписанными эротическими сценами, фантасмагорические ужасы человеческих страданий. Читать некоторые страницы тяжело, но нужно знать: и такое было.
В книге более пятидесяти действующих лиц и, лишь вскользь упомянутых, персонажей: это представители разных социальных групп и национальностей, большинство из которых реально существовавшие люди.
Описанные события происходят летом и в начале осени 1928 года. (Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) был первым подобным, организованным большевиками. Первоначальная задача лагеря – перековка людей, внушение заключённым коммунистической идеологии. На территории и в помещениях бывшего монастыря находилась школа, библиотека, театр, издавалась газета, велась научная работа, имелись разные производства, животноводческие, звероводческие и рыболовные хозяйства, промыслы.)
Композиция романа линейна, представляет собой движение главного героя по всем кругам «соловецкого ада» или, иначе говоря, по всем «аттракционам» этого «цирка в аду». Герой, подобно сказочному Колобку, катится и ускользает из одной смертельно-опасной ситуации, чтобы тут же попасть в другую, не менее опасную, получая по дороге от судьбы не только удары, но и неожиданно-приятные сюрпризы, даже слово «счастье» встречается в тексте не один раз.
Главному герою, Артёму, дана фамилия Горяинов, в которой, если прислушаться, звучит и «горячий» и «горестный». Автор повествует о нём в третьем лице, но изнутри его головы, порой сливаясь с ним до нераздельности, создаёт своего героя со всеми его поступками, мыслями, чувствами, и получается личность сложная, неординарная, совмещающая в себе, казалось бы, несовместимое: кулаки и стихи.
О долагерной жизни Артёма сказано немного: он – москвич, повеса, читатель книжек, происходит из благополучной, купеческой в прошлом, семьи, учился в гимназии, был студентом, грузчиком, занимался спортом, ходил в театры, ему двадцать семь лет.
Автор намеренно деидеологизировал своего героя: тот – ни за «красных», ни за «белых», поэтому может относиться к тем и другим непредвзято. (Я не знаю, насколько это правдоподобно, и можно ли было в то переломное время оставаться таким нейтральным, но верю автору.) Нет у Артёма и статуса «невинной жертвы», он осуждён и попал в лагерь за реальное преступление:
во время бытовой ссоры убил отца, которого любил до обожания. Жить с этой виной на душе ему мучительно, и заключение в лагерь кажется заслуженным и даже помогающим заглушить страдания и стыд от содеянного.
Это преступление, убийство отца, происшедшее за рамками книги, до начала повествования, из частного происшествия становится метафорой всей книги, относящейся не только к заключённому Горяинову, который сам себя сделал сиротой, но и ко всей стране с её жителями, вынужденными в результате большевистского переворота отказаться от своего прошлого, своей веры, привычного уклада жизни, «убившими отца», осиротевшими. Убита традиционная Россия, и Соловецкий лагерь предстаёт неким «гнездом кукушки», где все – сироты, и заключённые и тюремщики, и все мучаются и мучают друг друга, и не всегда понятно, кто же из них более преступен.
Артём не тот, кого принято называть «положительным героем», у него противоречивый, объёмный и многосоставной характер, за его злоключениями интересно следить. Он не стремится бороться с лагерными порядками или помогать слабым, пытается только выжить, не совершая особых подлостей и не теряя своего достоинства. В характере Артёма порой проявляется гордость, несдержанность, он может быть грубым, умеет драться, пускает в ход кулаки, сам бьёт и его бьют, может зло насмехаться над «попавшими под раздачу» палачами. Впрочем, совершает он иногда и добрые дела. Его смелость, жизнелюбие, удачливость, независимость, начитанность привлекают, вызывают симпатию и сочувствие у читателей.
О внешности Артёма мы знаем только, что глаза у него «зелёные, крапчатые».
Особым пристрастием Артёма является любовь к литературе. Он – читатель книжек, заражённый поэтическим вирусом Серебряного Века, повторяет про себя стихи как молитвы и вместе с молитвами в самых, казалось бы, непоэтичных местах и обстоятельствах.
Если сложить все свойства личности главного героя, то получится во многом искусственно сконструированный характер, который, тем не менее, кажется живым и органичным благодаря исключительному воображению автора, его прекрасному владению языком и техникой изображения. И если такого Артёма Горяинова не существовало в реальности, то теперь он появился благодаря Захару Прилепину.
Артём, как уже было сказано выше, не имеет жёстких политических пристрастий, но убеждения у него есть и достаточно твёрдые, только они не политические, а скорее, эстетические. Вот как написано об этом: «…у него действительно почти не было жалости, её заменяло то, что называют порой чувством прекрасного, а сам Артём определил бы как чувство такта по отношению к жизни. Он отбирал щенков у дворовой пацанвы, издевавшейся над ними, или вступался за слабых гимназистов не из жалости, а потому, что это нарушало его представление о том, как должно быть.» с.112
Это врождённое чувство прекрасного, стремление к гармонии и является единственной идеологией главного героя романа. Эту гармонию, невозможную в жуткой фантасмагорической лагерной жизни, Артём ищет в стихах. Когда ему неожиданно пофартило, удалось утолить голод телесный и образовалось немного свободного времени, он идёт в лагерную библиотеку.
« - Мне бы стихов, - сказал Артём так, словно просил конфет.» с.242.
После посещения библиотеки он повторяет запомнившуюся строчку: «Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?» В книге нет ссылки на автора стиха, но благодаря Интернету легко определить, что это строчка из стихотворения Эдуарда Багрицкого:
…Мы ржавые листья
На ржавых дубах…
Чуть ветер
Чуть север –
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?...
Ближе к финалу романа, в камере, ожидая решения своей участи, Артём, делая девять шагов по диагонали помещения, бормочет запомнившиеся отрывки стихотворений, одного: «…Раскаивался я и в том и в этом дне! Как бы чистилище работало во мне!..» и другого: «…Мерещится, что вышла в круге снова вся нечисть тех столетий темноты…» с.669. Первый отрывок – из стиха Константина Случевского, второй – Константина Бальмонта.
Интересно, что и «комиссарша» Галина во время любовного свидания признаётся, что любит стихи: Есенина, Уткина, Мариенгофа, Луговского, Тихонова. «А что ещё можно любить?» - спрашивает она. В устах этой женщины подобные слова звучат несколько неестественно, но автору виднее.
Поэзия в книге соседствует с кровавыми сценами, расстрелами, избиениями, издевательствами. Причём, одинаковую жестокость проявляют порой и тюремщики и заключённые.
Есть место в лагерной жизни и посиделкам, так называемым «Афинским вечерам» в келье поручика Мезерницкого, со скудным угощением, но умными разговорами о судьбе страны. В этих беседах снова появляется тулуп, шуба, как метафора представляющая уже всю Россию. «Была империя, вся лоснилась, - рассуждал Мезерницкий, размахивая руками; (…)
- А это империю вывернули наизнанку, всю её шубу! А там вши, гниды всякие, клопы – всё там было! Просто шубу носят подкладкой наверх теперь! Это и есть Соловки!» с. 230.
В келье бывшего монастыря продолжаются интеллигентские разговоры о народе; начавшиеся в девятнадцатом веке или ещё раньше, они велись и на советских кухнях, не прекращаются кое-где и нынче. Чем закончилась эта болтовня досужих «мыслителей» на тему «интеллигенция и народ» в начале двадцатого века мы уже знаем. Осознают это на своём горьком опыте и узники Соловков. Вот как это формулирует Мезерницкий: «…всю свою юность мы проговорили о народе. О народе – как о туземцах. О его величии и его судьбах. О его непознаваемости. (…) И вот оно! Состоялось место встречи! Место встречи народа и Серебряного века! Серебряный век издыхает, простонародье – просыпается. Что мы должны делать? То, что не сделали толстовцы и народники, - вдохнуть дух просвещения в туземные уста и – уйти с миром» с. 311.
Почти все персонажи романа, кроме однозначно преступных блатных и палачей-тюремщиков, многозначны и противоречивы, как и место действия. Всё содержит в себе противоположности: церковь – тюрьма, монастырь – застенок. Добрейший, тишайший, интеллигентнейший Василий Петрович
оказывается безжалостным садистом из колчаковской контрразведки.
Начальник лагеря Эйхманис, хладнокровный убийца и заказчик политических убийств, организует в лагере музей, театр, научную работу. Чекистка Галина, работавшая в «поезде Троцкого», совсем по-бабьи хочет только мужской любви, и по-мещански мечтает о «платке с разводами, баретках с резинками, пудре «Лебяжий пух». Поэт Афанасьев, способный на одноразовую подставу и мелкое карточное жульничество, тем не менее, не хочет фальшивить в стихах и не боится поиздеваться над лагерным начальством, сочинив двусмысленный лозунг.
Афанасьев – самый обаятельный персонаж в романе, неунывающий, светлый человек, привносящий веселье в самые неподходящие для этого обстоятельства, обладатель клоунской внешности (рыжий чуб, веснушки) и темперамента скомороха. Какие он писал стихи, читатель так и не узнает, а вот его небольшой монолог поэтичен: «…у Достоевского – все самоубийцы на с…сэ? Свидригайлов, Смердяков, Ставрогин? Я эту букву что-то выговаривать разучился. Сэ – как луна. Посреди фамилии Дос…стоевского торчала она и затягивалась на шее у него. Свистела на ухо… сатанинская свара… Сладострастная стерва… и солёные сквозняки… серп рассёк сердце… и смерть… и с…Секирка.» с. 530.
Каждый из персонажей носит в душе своей немного ада. Один владычка Иоанн, утешитель страждущих, - стопроцентно безгрешен. Автор с очевидной любовью пишет, что от владычки «пахло сушёными яблоками», от его слов «исходило очарование»: «Ты обязан защищать святую Русь – оттого, что Русь никуда не делась: вот она лежит под нами и греется нашей слабой заботой. Лишь бы не забыть нам самое слово: русский, а всё иное – земная суета.» с. 44.
Думаю, основная идея романа, его пафос, страсть именно в этих словах владычки Иоанна: «Лишь бы не забыть нам самое слово: русский…» Не случайно один блогер, прочитав роман, написал: «Когда читаю Прилепина,
хочется быть русским». В слове «русский» в данном случае нет национализма, оно относится ко всем народам, считающим Россию своей Родиной и любящим русский язык.
Роман, как я уже упоминала, написан красивым образным языком. Трудно удержаться от большого количества цитат: драгоценные блёстки стиля, сравнения, метафоры, разбросаны щедро по всему тексту. Вот, например, как несколько раз описан комплекс зданий и сооружений монастыря:
«В майском или июньском мареве Соловецкий монастырь, на подходе к нему, мог напомнить купель, где моют младенца. В октябре под сизым дымным небом он стал похож на чадящую кухонную плиту, заставленную грязной и чёрной посудой, - что там варится внутри, кто знает.» с. 575.
«Ему казалось, что земля накренилась, и Соловецкий монастырь, как каменный тарантас на кривых колесах, несётся с горы и сейчас ударится об ужасную твердь и всё рассыплется на мельчайшие куски, и это крошево
без остатка засосёт в чёрную дыру.» с. 465.
«С моря в утреннем свете монастырь походил на сахарный пряник.» с. 590.
«Издалека монастырь был похож на корзину. Из корзины торчали головастые, кое-где подъеденные червем грибы.» с. 745.
Описание чувственных удовольствий от еды и от любовных ласк удались автору одинаково убедительно. От этого «лучка со сметанкой», «пышных и сладких пирогов с капустой», соловецкой сельди, жирной и золотой, возбуждающей как женская плоть, у читателя буквально слюнки текут.
Борщ дарит герою ощущение счастья. «Этот борщ был не просто едой – он был постижением природы и самопостижением, продолжением рода и богоискательством, обретением покоя и восторженным ликованием всех человеческих сил, заключённых в горячем, расцветающем теле и бессмертной душе.» с. 399.
Вот эти моменты счастья, появляющиеся в тексте, сообщают читателю радостное мироощущение, свет надежды в общем мрачном пространстве романа.
В аннотации на обложке книги написано о «босховском размахе текста. А я бы сравнила пестроту, многокрасочность, почти средневековый антураж, абсурд и колорит сцен существования заключённых, их мучительной жизни и смерти, также с миром картин Питера Брейгеля старшего, более реалистичного и человечного по сравнению с фантазёром и визионером Иеронимом Босхом. Картины этих художников вспоминаются, когда читаешь фантасмагорическое описание коллективного покаяния узников изолятора на Секирной горе. Страницы, посвящённые этому раскаянию в содеянных грехах, их отпущению, прощению и причащению являются одними из самых драматичных в книге и буквально катарсисными (греческое слово «катарсис» значит очищение). В этом описании сцен безумного экстатического отчаяния и раскаяния, как на картинах упомянутых художников (вспоминается здесь и Николай Васильевич Гоголь с Теодором Гофманом), метафоры грехов материализуются в виде отвратительных существ: «Полезли невесть откуда всякие гады: жабы и слизняки, скорпии и глисты, хамелеоны и ящерицы, пауки и сороконожки…и даже гады были кривы и уродливы…». с.565. Перечисление, описание этой мерзости заполняет целую страницу, словесно воплощая в зримые образы отвратительность людских пороков.
Хотя повествование ведётся не от первого лица, автор всё время находится не только рядом со своим героем, но, можно сказать, в его шкуре, являясь летописцем всех подробностей жизни его тела и души, глядя на всё его глазами. Он любовно творит своего героя, очевидно, иногда поглядывая в зеркало, и наделяет его некоторыми своими способностями, например, способностью метафорически мыслить и визионерски видеть невидимое. Следуя босховско-брейгелевской или, если хотите, гофмано-гоголевской традиции автор выпускает образы метафор на свободу, и они начинают
существовать сами по себе.
«У Артёма от очередной икоты развязалась пуповина, из него прямо на нары посыпались осклизкие, подгнившие крупные рыбины, а из них – другая рыба помельче, которую успели съесть, а из второй рыбы – третья, тоже пожранная, а из третьей – новая, совсем мелкая, а из мелочи – еле различимая, гадкая зернистая россыпь.» с. 566. ( Этот отрывок текста случайно или намеренно во многом повторяет содержание рисунка Брейгеля «Большие рыбы пожирают малых.»)
В описании покаяния на Секирной горе поэтический реализм автора превращается почти в магический. Сами же себя Прилепин и несколько близких ему по стилю и убеждениям писателей называют «новыми реалистами». Вот определение «нового реализма», данное Сергеем Шаргуновым: «Новый реализм – это может и не самое удачное определение, зато новый поворот в литературе, а именно возвращение интереса к реальности, к жизни. С одной стороны, наследуя старому доброму критическому реализму, а с другой – впитав авангардные приёмы, постмодернистские практики и отзываясь на современные реалии, такой реализм вправе называться именно новым.» Новых реалистов: Прилепина, Шаргунова и ещё нескольких объединяет также и антилиберальный настрой.
Эту, упомянутую выше, способность главного героя грезить наяву, воочию видеть образы поэтического воображения, наверное, и можно назвать авангардным приёмом, хотя подобному «авангарду» уже очень много лет. (Авангардистами ли были Босх, Брейгель, Гофман, Гоголь?)
Имеется в книге и пример открытой переклички с постмодернистами. На странице 665 можно обнаружить аллюзию на некий эпизод из романа Виктора Пелевина «Generation «П». Эта постмодернистская ирония так явно проявилась, кажется, один раз во всём романе, что не мешает последнему быть безусловно реалистичным.
Тем не менее, например, журналист Михаил Золотоносов в своей статье «Покажи мне такую обитель» (журнал «Город» 26 мая 2014года) упрекает Прилепина в недостаточной достоверности описываемых событий. Он считает неправдоподобным слишком малое количество матерных ругательств в романе, отсутствие антисемитских высказываний и гомосексуальных связей, а также недостаточное обвинение большевиков в происходящих беззакониях. Это мнение Золотоносова. Мне же показался не слишком реальным эпизод с обнаружением иностранцев на необитаемом острове. В книге появление этой странной пары так и остаётся необъяснимым. Почему, обучавшиеся в гимназиях, где преподавались иностранные языки, Артём и Галина не могли понять, говорившую по-немецки и по-французски Мари, тоже неясно.
По поводу недостаточного обвинения большевиков: на мой взгляд, они этим романом и большим количеством других книг осуждены достаточно.
Например, в «Приложении» (Дневник Галины Кучеренко) к роману приведены слова Фёдора Эйхманса. Бывшего начальником СЛОНа
(1924 – 1929 годы): «Дело большевиков – не дать России вернуться в саму себя. Надо выбить колуном её нутро и наполнить другими внутренностями.»
с. 722. По-моему, очень точно и откровенно: большевики сделали Россию с её жителями жертвой чудовищного эксперимента.
Одной из главных тем романа, а, возможно, и самой главной, является ощущение кровной связи главного героя и, сливающегося с ним в этом чувстве автора, с русской землёй и всей многовековой российской историей.
В длиннейших предложениях автор прослеживает воображаемый путь предков героя, чудом избегнувших гибели, чтобы оставить потомство, которое, в свою очередь, чудесным образом выживало среди роковых опасностей, и передавало эстафету крови своим детям, чтобы продолжали они свою жизнь в России, беря силы от своей земли и, помогая ей по мере сил, ценили свою жизнь, которая есть продолжение из дальних времён ручейка крови забытых предков, живших на этой земле и называвших её Родиной-матерью.
«Артём спал, (…) и во сне словно бы летел на узкой лодке по стремительной и горячей реке собственной крови – и течение этой реки уводило его всё дальше во времена, где на одном повороте реки тянули изо всех сил тетиву, но перетягивали ровно на волосок – и стрела падала за спиной его праотца, а на другом повороте стреляли из пушек, но во всякое ядро упирался встречный ветер, и оно пролетало на одну ладонь мимо виска его прадеда (…) и на всех остальных поворотах вся остальная многолицая и глазастая родня Артёма тоже тонула, опухала от голода, угорала, опивалась, была бита кнутом, калечена, падала с крыш и колоколен, попадала под лошадь, пропадала в метелях, терялась в лесу, проваливалась в медвежью берлогу, встречалась с волчьей стаей, накладывала на себя руки, терпела палаческую пытку, но всякий раз не до самыя смерти, - по крайней мере не умирала ровно до того дня, пока мимо не проплывала лодка Артёма, - и только после этого возможно было сходить под землю и растворятся в ней.» с. 585.
Итак, роман «Обитель» - историчен, увлекателен, поэтичен. В нём есть и предостережение: показано, что может произойти, если «убить отца», то есть отказаться от своего прошлого, от эволюционного пути развития, если разрушать «до основанья, а затем...». А «затем» бывает очень страшно.
В романе упоминается большое количество писателей и поэтов того времени, начала двадцатого века. Это памятка, в первую очередь, для нынешней молодёжи, которая, предположительно, о них не знает почти ничего. Роман является мостиком, соединяющим литературу Золотого и Серебряного века с литературой нынешней, с творчеством «новых реалистов», продолжающих гуманистическую традицию, прерванную в девяностые годы так называемыми постмодернистами, которых Прилепин
называет «трупоедами» за то, что они паразитировали на трупе социалистического реализма после развала СССР.
Захару Прилепину удалось в своей книге изобразить симфонию жизни в большом диапазоне её проявлений: от крайнего зверства и варварства до нежнейших и поэтичнейших чувств. Это мужская проза, проза человека, способного на поступки и за них отвечающего. Не случайно писатель занимается и общественной деятельностью. В последнее время он через Интернет собирал деньги, пожертвования неравнодушных людей, на помощь пострадавшим от военных действий жителям Новороссии, закупал продукты и вещи, с помощью нескольких друзей отвозил, и адресно вручал нуждающимся.
О книге и её авторе можно написать ещё очень много, но следует где-то и остановиться. Точка.
Май 2015 года. Светлана Хромичева.