Июльским воскресным днём мы опять все в сборе.
- Ну, кто сегодня откроет нашу рубрику по брехологии? - спросила я.
- Да уж позвольте мне рассказать побрехушку про своего суженого.- вступает в разговор Ухватиха.
-Давай, начинай, а то уж удержу нет услышать твои байки, больно складно ты врешь, - решило наше общество давая добро на очередную сказку Ухватки.
- Так вот, было енто давно. Поехавши мой суженый как-тось на курорту. Здоровьешко, стал быть, подлечить. Тыркнулась было я, возьми меня-т с собой, так он мне, дома я те че ишо не надоел? Мне-то слышится, «ты мне дома надоела». Обиделась тоды, ну и езжай ты на свою курорту, штоб тебя лихоманка схватила. Уе-хал он, однако, в вечерю на начало месяца, и должон быть до концу, числу так к двадцать пятому, а свертался через недельку.
-Чаво так рано? - спрашивою Зыркнул он на меня, ажнотки душу захолонило..
-А што, чай вольготно одной без мужика? И на других время поглазеть найдется? Признавайся, с кем треп водила?
- Тю, совсем с катушек слетел! Тебя што, на том курорте, не то беленой кормили, аль узвар с ней пить давали? Плетешь, што ни попадя. Оставил на одну сколь скота, деток малых, полетел, сломя голову, как на свиданью, а мне ишой попреки, дур-на бошка. Чай, кака не доголубила, аль с другом ушла, тебе шишу пока-зала, тольку у самого носу подолом вельнула?
-Ша! Хватит уже, ишь, раскудахталась как наседка. Нужны они мне все, ажник некуда. У меня вон дитев семяро по лавкам, да и ты лапушка, поискать таких, днем со спичкой не найдешь.
- Эй, да ты пьян чё ли, мил человек?
- С чаво ты взяла? Ни в одном глазу.
- Ну-к ты, дыши на меня.
Дохнул, паразит – нет, ни чем не пахнеть.
-Странный ты вродя, чавойто.
-Показалось - буркнул он.
С тех пор доселево, так и остался он, каким то странным. Попервостях ажник я пужалась, вежливый, внимательный, то одежку помагет одеть, кудыть идём - под крендель зацепить, на ступень подняться - руки подаст… «Очумел, да и только» - думала я до вчерашнего дня.
- А вчерась че? - спросила Ушатиха.
- Да надысь я, спозоране убравшись, легла в кладоушке отдыхнуть. Фортка открыта, воздух свежий, я и придремала. Под окном под форткой-то диванчик у нас с давних пор
36
стоит. Я-то на стол блинки поставила, сметанку с вареньицем, рушником белым накрыла, а тодылича и легла. Мой благоверный проснулся, побродил по двору и со словами «кудыйт она ушмыгнула», вертался в дом. Я ужо и дремать начала, слухаю, ктойт идеть к нам. Зайшел, и туточки назатки идуть. Мой то и говорит «Надоть бы не то пивка взять, так моя кудойт ушмыгнула спозорани. Завтрик на стол составила, руш-ником укрыла, да бегу дала - не иначе к Ведерчихи, треп ееный послухать». Слухаю садятся под хвортку на диване. Глызин то ему и говорит:
- Да они все таки - любят треп. Ну хай их перец. Я надысь бабке Окульченки дров поколол, она со мной расщеталась, так я своей цицарке все не отдал. Малость при-прятал. Вот и пришёл к тебе с бе-ленькой. Стопки-то поди-т найдёшь?
- Да есь и посуда и закусон какой-никакой найдется. Да одно неудобство: ты с бутыльком, а я, выходит, как на дармовщинку. Да ладно, в иной раз я возьму.
-Да об чем говор, свои, разберемся на досуге.
Налили, крякнули, закусили.
- Ух ты, огурчики-то твоя вкусные засолила, прям как тот малосол. А моя цицарка не умет так вкусно готовить
- Што ты все цицарка, да цицарка и баба то смазлива, а ты...
- Ох надоела она мне, как ржа. Тож как-то говорит: «Я ж у тебя, как царевна - и красива, и мила». Глянул я на неё и говорю: «Курица ты моя, цицарушка защипаная, а не царевна». Разобиделась она на меня, расплакалась, да мне-т все до лампочки, хай хнычет, болезная.
-Э, это ты здря. Я одно время того не понимал, что сами мы, мужики виноваты, что женки на нас брех кидают. Да вразумила меня в том одна зазнобушка курортная.
Знаешь, поди, как я однось на ту санаторию ездил? Думал, приеду, найду себе каку ни есть голубушку, отведу душу. Налюблюсь с ней, как когда-то в молодости, отдохну от своей надоевшей…
Лежу я так, бабы, слухаю их, меня и зло и смех распирает.
- Зло-то понятно, а смех-то почему? - задает вопрос Кадушкина.
- Почему, почему, я то их слышу, а они того не знают. Все тайны свои и выдают, смехота, да и только. А зло за то, что иш, левас какой, погулять ли, видите, ему захотелось. Краше меня искал, сам-то каков! Налюбится ему захотелось. Молодость, виш ли, вспомнить захотелось, старой кляче.
- Дык што нашёл кого, иль нет?
- Говорить, нашёл.
-Да ты шо, вот стара кошёвка, колёс нет, а он себе туды - езжать собрался.
- Ха, да ишшо и как собирался.
- Пошто не вышло-то?
- Слухайте, шо дальше то говорить буду
«Сидю де в корпусе на процедуре, черед за бабой молодой, приятной наружнести, занял. Ну прям все при ней, не дурна собой и вежливо так со мной разговор заводить, о семье, о здоровье. Откель будите, то, да сё, так понемногу и беседуем. С процедуров-то вышедши, как-той само по себе вышло - гулять по лесу пошли. На второй раз ишо погуляли. Третева дня у меня башню совсем снесло. Идём по тропинке, разговор ведём, птичек слухаем. В одном месте, деревцо на путях лежит, а у
37
неё, бедняги, юбчонка узкая, ни как самой шагу не стать. Вот тут то мне бес в ребро и звякни, перениси, шепчить. Взял я ее голубушку на руки да и шагнул через енту палку. Хоть и тяжала, но я видов не показую. Спину малость прихватило, сразу то разгибу нет, так я и тут на-шолся. Как будть к руке ейной на-клонившись ,пальчики по одному целую. А сам себе думаю покель все перецелую небось спина разогнеться-то, не дасть мне, бедолаге от стыду осрамится. Перецеловал пальчики за руку взялся. По руке то выше, да выше, распрямился. В душе то екнуло на задки то как несть, не выдюжу. Давай уходить в леву сторону, да подальше от бревна окоянного. Отбрели мы от того пня гнилого, надоть назад вертаться. Што ж я, зазря енту барыню шестипудовую таскал? Надоть дальше заход делать. Она мне штойто про мужа стала говорить, жалобу на него мне так и строчит, так и строчит – чисто на машинке печатает, а мне-то уж не доентих слов. Ухватил я ее за шею и так горячо поцелуйчиком облабазил. Едва от губ ейных оторвался, а она мне и выложела. «Приеду домой, а муженек то мне - што да как, верна ли мне была? А то как же, скажу. Мне окромев тебя, ни кто не нужен» - и хохочет. А потом продолжат: «А за што ему верной быть? Он ведь, ирод, не поухажват за мной никогда. Не токмо через пень-то нести - руки не подаст, болван. За штож ему, недотепе, верностю блюсти? Так и проживешь без ласки мужней. Токма с чужим-то и отдыхнешь, и человеком побудешь. А со своим-то охломоном и пройдеть жисть без любви да ласки». Вот тут то меня как молнью по башке шарахнуло. Я тут чужую жену обихажую, там кто либо мою умасливает, а она ж поди тоже на меня жалубу энтому кабелю строчить. Охлодел я сразочку к молодухе. До крыльцу довел, а от поцелуев воздержался. Цельну ночку не спал, крутился как той червь земляной, извивался, а утром спозоранок на самолёт и домой. Бегу домой а у самого одноть на уме, неужто с кем застану. Сердце ажник с грудев убегает. Захожу домой - одна с детьми воркует. Тут-то чуток и у меня с души отлегло. Вразумила меня гулящая-то. С ентих поров по сей день, за своей милашкой только уход держу. На лево ни шагу. Жить стали дружно, прям, как в раю. Вот и ты по моему опыту не ори на хозяйку, а уход за ней имей, не пожалеешь, дружок».
Хряпнули они ще по одной, крякну-ли, закусили, да по делам своим мужицким разбрелись.
- Ну а ты чаво, смолчала ли?
- Чаво, пока молчу. Вот с вами совет решила держать. Сказать, аль не сказать, что я в курсях. Сказать, а вдруг все дело испорчу. Живём ведь, слава богу, тепереча душа в душу.
-Да не богу слава, а той путане. Ведь вразумила мужика - говорит Ведерчиха.
-Хай ему холера, не говори ничего - повелевает Кадушкина.
- Скольку с той поры воды то утекло поддакивает Ушатиха.
- Так-то бабы, так оно, да не вы-держку я. Токмо вспомню как у его спину то прохватило - хохот с меня так и преть, так и преть, не выдер-жу. Так енто надысь гляжу на него а на уме одно: как его спину то, роди-мому, перед зазнобой прогнуло! Едва выдержу хватило не расхохотаться. Но глазами сверкнула так на
38
него с ехидной улыбочкой! А он и так не пойметь, что со мной происходить, больно я улыбчева да в веселе хожу. Так и преть, так и преть расхохотаться от души. А тут ще и он с вопросиком:
- Штой-то ты, лапушка, сегодня раз-веселая такая?
А я ему:
- Да вот деревянну железку во дворе нашла.
Посмотрел он на меня заулыбался, да и говорит
-Похорошела ты у меня любушка моя ненаглядна, светик мой лазоревый, краше тебя и в мири нет.
Я ему:
- А то сходи, поглазей, могет, краше найдешь.
-Нет моя люба, от добра добра искать не буду.
Вот как туточки быть то? Сказать – так боязно, кабыть не охолнул от неудобства, а мне с ним с таким ведь так любо, шо краше некудось.
- Терпи, баба, не погань жизнь не ему ни себе - посоветывала Ушатиха. - Да вот ты сегодня от смеха умираш, а я от тоже про своего расскажу. Тоже повеселиться есть над чем, токма вопрос, над ком? Мобуть надо мной? Работал мой Еремей молодцом. Начальство на него все молодец, да молодец хорошо работу знаш. Оценили его, и кактось, избрали бригадиром. Пришёл домой весёлый такой.
-Ну, мать, теперь заживем, должностю повысили и зарплату повысят. Поработал недельку, пришёл домой невеселый. Чаво, говорю, невесел? Чаво головушку повесил?
- Да, мать, не потяну я енту бригаду: кто пьеть, кто робить не желат, а мне все шишки на мою головушку летять. Вот надысь Ванька, сивый мерин, нажрался, да малярше ма-тов-то в карман наложил, язвит его корень. А ента девка молода, ревет стоит. Дошел я до нее плоток взял слезу утераю. Она всхлипывает, а сама гутарит хоть один добрый человек на земле нашолся, а я што, нешто я носы нанимлся ентим ребенкам утирать? Не нанимался, а утер же. Жалко реву то стало быть.
-Потерпи, соколик, обвыкнешься, притрешься и все к лучшему пойдёт. Зарплату большую получишь со-всем повеселеш. А час ложись спать, утро вечера мудрей.
Отробил так он месяц. Пришёл с зарплатой, доволен. Ну вот, говорю, а дальше ще лучшей будеть.
- Да посмотрим - буркнул мой Еремейка и лег спать.
Прошло полгода, стал мой касатик премию получать. Ну думаю не далек тот день, мобуть, дом новый отстроим, каку-никаку машинешку куплям. Денюшку в сбербанку ношу кажну зарплату. Как-то говорю Еремею:
- Тут надысь слыхала, на соседней улочке особнячок продают, не купить ли нам?
- А што стоит-то?
-Да три мильена просят.
-А где их взять?
-Да в тумбочки.
- Так бери и купляй.
- Ты смотреть то пойдешь?
- Чево-то ты несешь, где деньга то?
- Говорю ж тебе в тумбочки.
На утре было воскресный денек. Осмотренный дом нам пришёлся по душе. Вскоре мы переехали в новое жилище, через год обзавелись машиной. И тут с моим Еремеем стало что то проходить непотребно. Дома появлялся все реже и реже. Кактось приехал с молодой раскрашенной фурией. Дело было к обеду. Я нава-ила щев, напекла блинков, компотику. Жду своего суженого на обед. Долго себя ждать в энтот раз не заставил. Заходят в дом, как я уже сказала, с раскрашенной девицей. Пригласила я их за стол. Разделись, садятся за стол. Он ей стул подставил, и так вежливо "Садись, дорогая не стесняйся, ты теперь дома, так и будь в нем хозяйкой."
Я стою, ничего не могу понять
- Дорогой, объясни своей бабульке, кто я и зачем я здесь.
-Н-да, объясняю: енто теперь моя супружница, а тебе я даю отлуп. Хошь - уходи к кому на хватеру, можешь остаться здеся в качеству служанки моей Дульсинеи.
Не долго думавши, я беру миску с варевом и надеваю на голову крашеной кикиморе, вторую на лысину жениху. Блины забрала с собой, и ушла в наш старый дом, благо мы его не продали. Дульсинея работала на участке маляром, ей-то он нос и вытирал. Довытирался, трясун его забей. Ерем сразучки охормил ее булгактером. Разводу он со мной брать не стал. А вот что было нажито совместным нашим трудом подарил своей Дульсинейке. Как узнала я об том - ажник реву дала. Стервец такой, я берегла, копила, бегала в банку, а он в одно асье все збагрил! И кому? Немного погодь, успокоилась, смирилась. Судьба..... А тут через недельку ползет мой благоверный, ну в стельку. Что говорю, гляделки залил, так оно и не стыдно? Чаво приполз анчихрист, пень старый, нужен ты ей больно! Выгонит она тебя, вот те крест выгонит. А ты, срамник этакий, и детев не постеснялся. Забыл, што облысел уж, аль ум с волосой ушёл? Верно, правильно народ гутарит, што умный волос дурну голову покидает. Вот и тебя, нехристя, волосья вместях с умом покинули. Не ты ей нужен-то, а терем наш. Енто через моменту и приведёть она в наш дом молодого мужика, а тебя пнёть, старого пня - пинком, да под мягку месту. Стоит он качается, што тот маятник на часах, а сам гутарит, штой-то не пойму:
-Ужо, мать, ужо.
-Што ужо?
- Привела и пнула
-Так те и надо пес смердячий, кикимора болотная, кляча старая, прохиндей несчастный.
-Ругай меня мать, ругай да токма прости, бес попутал. Никогда боле тебя не брошу, токма прости.
- Простить тебя, ирода окояного? Иш што удумал. Нетути тебе прощению, нетути, и убирайся отселева подобру-поздорову.
Взяла его за плечи и вытолкала сей момент на крылечко, да под зад-то пинка для скорости и двинула. А ен же пьянь - пьянью. Удержу-то на ногах нету, упал около крылечку и голосить. Вот бабы ,как бог свят, голосить. Села я на том крыльцу, да себе реветь. За всю жизнью мою порушеную обидно стала. Он ревёть, и я реву. Не знай долго мы б так ревели, да проснулась я. Ажник вся в поту и слёзы впрямь по щекам тякуть. Блоговерный мой рядышком, воткнул нос мне под мышку и посапываеть, как дите мало.
-Так енто был сон? А я то думаю когды Еремка от неё уходил? Чаво брехло несеть на мужика напрасно. А когда про терем, да про машину речь завела – ну, думаю, вообще берега потеряла подруга. У тебя ж отродясь, окромя козы, никакой техники не было! Токма хотела сказать, дескать, хватить треп разводить, да уж больно, думаю, вреть антиресно. Ляд с тобой, бряхай, хорошо подается, - сделала своё заключение Ух-ватка. Тут раздался голос самого Еремея. Подошёл он как-то тихо, ни кто и не слыхал, когда.
-Стою я так и думаю, чавой-т она напридумывала. Зачем меня так поносит перед честными людьми. Не то помешалась, скорую нешто вызвать, аль оплиуху занести, но што-то здярживало. Внутренный голос шептал не пори горячку, дослухай до конца. Да бывает же такое, наснится, за день не одумаешся. А штоб взаправду такой случай со мной произошёл, шоб ты тоды делала? - спросил Еремей.
- И думать не моги, што во сне то и на яви будеть.
- Ух ты кака, сама строгость, уж и не поблуди
-А ты што, кот блудливый аль как?
- Аль как, старушка, аль как, не боись.
-Старушка? Я те дам «старушка»! Енто ты боись, молодчик трюхлявый..
-Тю, совсем бабка с катушек съехала после ентого сна. Видно, придётся спать тебе кажну ночь не давать.
- Ха, поздно схватился по ночам спать не давать. Ноне сам согнешся вопросом и спишь, как сурок.
- Да ну тебя, чертова баба, недосуг мне с тобой спорить, дела вон стоят.
- Ну, иди, делай, деловой ты мой, да смотри у меня дела делать с Дульсинеей не смей, не то без штанов останешся, не во сне, а взаправду.
- Не боись, как бы она без них не осталась - рассмеялся Еремей, уходя
- Што хи-хи, што ха-ха, я вот тебе! - погрозила маленьким кулачком Еремею, оставляя за собой последнее слово, супружница.
- Хорохорются, хорохорются мужики, а без нас ведь совсем никуды не годны, пропадут!
- Нет, на одно дело они без жён горазды – Дульсиней себе искать.
- А я встречала таковых, что друг другу налево ходить помогали. - заявляет Ушатиха. - Жила у нас семья Корытовых. У них все так и було. Она погуляет от мужа с кем найдётся, придёт до дому, да все своему Николе расскажет. И он також, где с кем побыл, все Марийке обрисует в подробностях.
-Да не могет того быть, враки не иначе, - заявляем мы хором.
- А вот дудки, не враки. Однажды выгнали мы коров к стаду, ждём, покеда пастух стадо к нам подгонит, ну и Марийка туточки. Подгонят свою буренку Настена Лавочкина. Не успела та подойти, Марейка к ней: «Ты што ж, подлая твоя душа, вчерась могло Миколу на ночку не запустила? Он к тобе всей душой, а ты, скверна баба, и на порог не пущаш! Што ж он, хуже твоего Петра, што ли? Негодно так, Настя, Петьку пускаш, а мого нет». Сначала мы это за шутку приняли, а как поняли, што она енто на серьезе, ухватились за животы, и давай ржать, как очумелые, а она, видя, что мы умираем со смеху, говорит Насте:
-Вот вишь, што ты, окояна баба, наделала. Поглянь, как теперь над моим Миколой бабы ржуть. Иш ты как его на смех подняла, как ему-то на село выходить, ведь засмеють его таперича.
Настя от того наскоку дар речи потеряла. Стоит, молчит, и сказать не знат чего. Тут мы давай в заступу за девку идтить. Кое-как отбили бедну.
Да, на веку не на боку, всяко бывает. На другой раз ище што вспомню, а теперь до дому, не то наголодаются наши женихи, да и разбегутся по накрашенным Дульсинеям.