Ивану Кузьмичу снились женские слёзы…
Чёрт его знает, от чего они ему снились…
Может от того, что полакомился он на ночь малосольненькими огурчиками, а может быть и от ненароком увиденным телешоу, в котором страдала, от якобы мужниных побоев, краснощёкая тамбовская тётка-крепыш, ронявшая увесистые слёзы на квадратные дециметры своей груди.
Сам муж-победоносец сидел на соседнем диванчике этаким костлявым кощеем, не едавшим смачных рассыпчатых картошек с тучных тамбовских полей.
Но как бы там ни было, слёзы Кузьмичу снились, и снились в изобилии.
В дивных сонных просторах они лились ручьями, сыпались водопадами, а то и капали в сумрачных пещерах, оставляя после себя осклизлые сосульки сталактитов.
И меж всего этого изобилия плаканий ходил себе чопорный гражданин в чёрном халате и берете, похожий на школьного трудовика. Гражданин этот делал загадочные пометки в свою записную книжицу, то ли отмечал напор слёзных стихий, то ли учитывал их объёмы.
Одним словом – бессердечный такой счетовод.
Чёрт, одним словом… Бесчувственный…
Увидев такую преусердную хозяйственность насупленного трудовика, Иван Кузьмич шепнул в его сторону вполне лояльным матерком, и уже собирался покинуть влажно-соляную долину, повернувшись на другой бочок. Но был остановлен хмурым учётчиком, мановением его же ручки.
Ручка махнула, Кузьмич вздохнул и остался лежать на прежнем боку, всё ж таки подумав: «Да, а кто ты такой, что б тут командовать?» Но как часто бывает в жизни, думать – это одно, а подчиняться гнетущей тебя воле – это совсем другое.
И, решив не беспокоить мирное переваривание огурчиков, Иван Кузьмич не стал противиться настойчивости лихоимца, определив себе его перехитрить своим вполне сонным равнодушием.
Однако равнодушие его быстро улетучилось, как только дотошный трудовик усадил Кузьмича за стол напротив себя, нацепил на нос очки, и, раскрыв амбарную книгу, стал вопрошать,
- И так… Какого роду-племени будете?
- Из разночинцев мы, - съязвил Кузьмич, - Доброхоты двадцать первого веку.
Сказал, и тут же пожалел о сказанном, потому как трудовик так посмотрел на него поверх очков, что Иван Кузьмич враз зачесался обеими лодыжками.
Слёзный учётчик, в свою очередь, покрутил на языке древний химический карандаш, и заключил,
- Ну что ж, так и запишем. Из разночинцев… Ну, и сколько вы, любезный доброхот за свою никчёмную жизнь стяжали горючих девичьих слёз?
Иван Кузьмич неопределённо двинул плечами, и промолвил,
- Да нисколько…
На что слёзный бухгалтер хихикнул и ответил,
- Ну да, ну, да… Как же … Нисколько… Все вы тут, херувимы мои, так говорите… Все вы тут, рыбки-меченосцы мои в себя не верите…
И заглянув в свои летописи, продолжил,
- Подытожим… Одних слёз вашей жены накопилось на литр с лафитничком… Солёность семьдесят три процента, прозрачность – пятьдесят единиц по шкале помутнения…
Иван Кузьмич обмяк и промямлил,
- Да ладно… Это что ж, Нинка столько чрез меня нарыдала что ли? Да быть того не может… Литр… Литр – это, знаете ли литр, а не какой-нибудь там стопарик… Ну, конечно, знаю, что слезила, когда вещички собирала, и всё говорила: «Люблю, люблю… А жить с тобою нет никакой мочи…» А как ушла, так с собою и всё моё нутро вырвала… Ну что б литр….
- Литр, уважаемый Иван Кузьмич, литр и сто семьдесят два граммчика … Но это не всё…
- Как это не всё, - удивился Кузьмич.
- А слёзки девиц Екатерины и Елизаветы?
- Какой ещё Катерины, мать её, - возмутился Кузьмич.
- Ну как какой? Катеньки-Катюши, которой вы до армии альпийские луга обещали. И те же луга Лизавете-Лизоньке?
- Да не помню я таких… Это было-то при царе Горохе…
- При каком царе было – сие неважно… А с вас ещё на сто восемьдесят грамм накапало…
Иван Кузьмич помрачнел в своём сновидении, и однозначно определил, что попал как кур в ощип. А определив, спросил у гражданина в берете,
- Товарищ… А зачем все эти ваши калькуляции надобны?
Товарищ осклабился и ответил,
- Ну как же… Когда вы пред Высоким Судом предстанете, там же циферки потребуют о ваших похождениях…. А циферки вот они – все в таблице солёности….
Пока Иван Кузьмич обдумывал ему приговорённое, шустрый счетовод девичьих слёз улыбнулся и сказал,
- Но это-таки опять не всё, дорогой мой человечище… Всё самое страшное оно ж ведь не рядом с тобой, мой родненький, а над тобой…
Иван Кузьмич опасливо поднял глаза, и увидел над своей головой громадную грушевидную каплю. Капля эта раздувалась на глазах, как наполняемый водой воздушный шар, готовый сорваться с небес и прибить Кузьмича своей тяжестью. На поверхности капли переливались страшные чёрные слова – «Материнские слёзы».
Кузьмич ахнул, схватился руками за голову и… проснулся.
Немного отдышавшись, Иван Кузьмич понял, что его разбудило…
На верхнем этаже, сосед Володька препирался со своей изобилиелюбящей супругой.
Кузьмич сел на кровати, почесал в затылке и, решившись, взял швабру и постучал в потолок.
Володька через минуту выглянул в окно.
Иван Кузьмич, глядя на него снизу вверх, сказал,
- Здорово, Володька.
- Здорово, Иван Кузьмич.
- Воюешь?
- Кузьмич, ты извини… Ну сил никаких нет…
- Ну да, ну да… Да я не о том… Как мать-то твоя, Володька, жива-здорова?
- Ну, да… Да что ей сделается-то… Я, что-то не пойму, Кузьмич, причём тут мать-то
- Да это я так, Володька… Мать она тут, конечно, не при чём,- и, поглядев в тёмную ночь, прошептал уже себе, - Мать, она-то всегда не причём…