В ту после военную погоду, когда следы разрухи ещё на лицо, где-то ближе к закату, почти в полу-мраке мы с мамой волочились пешком по тропинке вдоль железной дороге, как вдруг неожиданно подул сильный, порывистый ветер и над нами нависла туча. Сверкающие молнии, слепили глаза, раскаты грома велели поторапливаться. Пробежав под проливным дождем остаток пути, мы на сквозь промокшие заскочили в распахнутую дверь полустанка. Дежурная, добродушная, уже не молодая женщина, затопив печь обсушила нас, развешав белье на веревочку и напоила чаем, эту ночь мы ночевали здесь на вокзальном диванчике.
Утром следующего дня просыпаясь от людского шума я заметил, что мамы со мной нет, валялась лишь на полу её вязаная шаль, которой мы укрывались. Встревоженный, я выскочил на улицу, а там на деревянном полу помоста толпилось много народа, дожидаясь пассажирского поезда, но среди них мамы не было. Нарушая тишину леса вдруг раздался паровозный гудок приближающего из поворота пассажирского поезда. Скоро из лощины железнодорожного моста, что в ста метрах от разъезда, спешили к поезду две молодые женщины, одна была моя мама, другая очевидно её знакомая. Молодые женщины с детьми, матери, сестры с окружающих деревень все ещё полны надежды и с нетерпением ждали этот московский долгожданный поезд, следующий через нашу станцую Волегово с минутной остановкой. К сожалению
никто из фронтовиков не сошел, ни муж-солдат, ни брат-солдат, ни отец-солдат. Уже 4 года как закончилась война, а бедные люди все ждут и ждут обременённые надеждой. Но вот поезд ушел и народ, понурив головы, стал расходиться, а мама также не дождавшись моего отца, взяв мою руку повела по тропинке вслед за этой женщиной. Спустившись по оврагу железно-дорожного моста, под которым пробегала речушка, стоял небольшой домик. Здесь же на полянке пасутся две козочки, обгладывая кустарники ивы вдоль ручья, спускаясь по тропинке оврага. Вдруг из избушки с визгом нам на встречу выбежали две девочки-близняшки радуясь материнскому возвращению.
Посидев некоторое время на покосившемся крыльце наши мамы распрощались, и мы вновь отправились в путь. По каким деревням мы скитались я уж и не помню, но знаю что их было не одна и не две, но одно не могу забыть эту суконную сумку набитую сухарями и жмыхом, которую мама носила перекинутую через плечо, придерживая рукой, за другую держался я еле волочась за ней. Скитаясь по деревням я завидовал тем деревенским ребятам, которые носились по деревне беззаботно имея в семье или отца, или дедушку, но у меня же не было ни того ни другого. Мой отец не вернулся с войны и не было жилья своего, а когда находясь на лесной тропинке я вновь нечаянно задал этот вопрос об отце, как мне тогда казалось, то у мама тут же накатывались слезы, мне было жаль её, глядя на заплаканные материнские глаза и я обнимая её своими маленькими ручонками успокаивал, как мог, обещая больше не вспоминать об отце, но он по прежнему не выходил у меня из головы.
Лесные тропинки от деревни к деревне и, наконец, этот не знакомый деревенский заводик , двухэтажный, деревянный, вроде избы с высоким крылечком. На крыльце фляги, из помещения через открытую дверь слышится шум сепаратора. Двор обнесён деревянным покошенным забором, у ворот стояла лошадь, запряженная в телегу, на привози, лениво жует зеленую траву, брошенную хозяином. Там дальше на возвышенности двора - изгородь, земля изрытая местным боровом, тут же в низине влево от заводика за высоким бурьяном репья и крапивы
полуразрушенный с разбитыми окнами без кровельный сруб. После того, как мама устроилась сюда на работу, мы пошли в направлении этого домика, пробираясь сквозь бурьян, а остановившись около этой разрухи она сказала:
-Вот здесь, сынок, мы с тобой и будем жить.
Что ж, поселившись здесь сразу стали устраиваться, окна заколотили досками, законопатили найденными здесь же тряпичными лохмотьями, подмели нарвав сухостоя, ладно хоть печь была исправна, но в этой лачуге царил полумрак, ни кровати, ни полатей, спать было негде, спали просто на полу, расстелив траву, из-за мышей, заполонившие домик, мы не высыпались. Хотелось кушать днем и ночью, а кроме крапивы и жмыха у нас ничего не было, мама варила похлёбку, только на этом и жили. Вечерами после работы пока было светло мама занималась какими-то бумагами сидела на чурочке за столиком из трех ножек, а после, когда стемнело, при лучине она занималась вязанием.
Однажды вернувшись с работы в приподнятом настроении домой, мама принесла керосиновую лампу, но все ровно мы зажигали её как можно реже. Очередной раз, когда мы поели похлёбку, мне захотелось поиграть, а мама вернувшись с работы решила подремать. Играя парусником из коры, я вдруг заметил, как возле её изголовья из-под постилки выбежала мышь, поймав её, я тут же поместил в картонную не большую коробку, а позднее там поселились уже воробьи, бабочки, кузнечики. Проживая здесь я привык ко двору, но мне так хотелось покататься на борове, что пасся там на взгорье за изгородью, роя без того изрытою им же землю. Улучив момент, когда во дворе молоко-заводика никого не было, я все таки решился встать на жердь изгороди придерживаясь за столбик, и когда он медленно поравнялся со мной,я запрыгнул ему на спину, вцепившись за его грубую, жесткую шерсть, он же оробев от такой неожиданности, громко хрюкая и подпрыгивая, понёсся прочь от изгороди, сбросив меня в жижу грязи, тут то мне и нагорело, правда я обтерся травою обтирая лицо, босые ноги, руки, но от меня все ровно несло свиным навозом. Мама, вернувшись с работы, унюхав этот отвратительный запах, отстегала меня хворостиной, после мыла меня холодной водой из колодца. Я боялся даже слово сказать "Только попробуй пикнуть" - сказала она и в очередной раз поливала холодной водой, да простит её Бог, она же была молода и в Бога верила беспристрастно. Мы бродили по деревням, но где была хоть маленькая часовня, обязательно заходили помолится, зажигая свечи за отца, не вернувшегося с фронта, за её родителей, так же не вернувшихся с гражданской войны, оставив её сиротой, за тот дом сгоревшем, в котором я родился так и не помня родины своей. Уже здесь, проживая в ветхой избушке, присаживаясь за столик, прежде чем начать кушать, мы обязательно молились перед иконкой, которая стояла в углу на полочке почти под самым потолком нашей маленькой кухоньки, наконец, того сами не ожидая, к нам стали приходить мамины знакомые, кто хлеба нам краюшку принесет, кто крынку козьего молока, кто и ватрушку с картошкой, а тут даже узелок овечьей шерсти, и мы вечерами усевшись на пол при лучине теребили её до глубокой ночи, уже следующим разом на прялке теребя шерсть она ловко вила нитки скручивая на веретено. От меня мало было пользы, но сквозь свои усилия я старался ей помочь сматывая своими не послушными руками веретённые нитки в клубки. Как-то раз вернувшись с работы ладом не покушав она всё вязала, вязала и вязала связанные вручную носки, варежки и кофту она аккуратно сложила в узелок платка, но все же связанную для себя кофту ближе к осени продала, купив мне к зиме катанки, подготавливая к школе. Измождённая, худая, с провалами посиневших глаз она слегла, заболела, а ей всего 28 и теперь мне самому пришлось ухаживать за больной мамой, я не умел топить печь, варить похлебку, но по её не внятному, слабому шепоту я с трудом варил кашу из пестиков, собранных ещё летом, с трудом ставил ухватом чугун с картошкой в печь, вдруг неожиданный стук в дверь, какая-то старушка принесла лукошко маслят, желая маме здоровья, тут же удалилась. Ухаживая за мамой я не заметил, как подкралась осень и дни стали очень короткими, да еще заросший бурьян заслонил без того нашу полу-мрачную избушку.
Осень. Проносившись все лето босоногим, я не знал, что одеть на ноги, в обнесённом паутиной чулане валялись наши лапти, увлеченной детской одиночной жизнью я и не знал, что под маминой деревянной кровати, которую мы сколотили заранее, валялись ботинки принесенные кем-то, но без шнурков и поношенные, портфель нам отдали кто-то из маминых знакомых. Школы почему-то в этой деревне не было, и нас первоклашек ребят отвозили в соседнюю школу другой деревни. Набившись полную телегу, мы отправлялись в дальний путь по разбитой колее лесной дороги, старенький извозчик то и дело поругивал нас, что бы мы не галдели, при этом рассказывая нам жуткие байки и мы прижавшись друг к другу смиренно смолкали. При возвращении домой мы боялись лесной темноты хранившая без того много пугающих звуков, эти сверкающие глаза в ночи, то дикие крики в глубине таежного леса. Возвратившись, наконец, домой я тихо подходил к маминой кровати и зная, что она голодна, взяв осторожно её ослабленную руку осторожно усаживал за стол, там еще на не совсем остывшей плите-печи стояла чугунка со сваренной вчера картошкой, болезненно открывая рот, она скушала всего две и медленно вставая из-за стола, вновь отправилась к кровати.
Февральским месяцем, ровно через год мне исполнилось 8 и к этому времени я на учился самостоятельно топить печь, варить похлёбку, прибираться дома, после этого всего при свете керосинки, чуть убавив её в полу- мраке, без помощи мамы выполнять домашнее задание. Мне приходилось часто пропускать уроки боясь остаться на второй год. Ребята вернувшись из школы не спешили домой беззаботно играя носились друг за другом, не смотря на то, что на улице уже темно и крепчающий мороз. Меня их забавы не радовали, меня обрадовало, лишь когда мама под присмотром местного фельдшера, наконец, поправилась. С трудом закончив первый класс, с трудом пережив эту тяжелую зиму, мама снова собралась в путь, и вновь деревня за деревней, и вновь голодные дни, даже не было сил тащиться за мамой, наконец, пришли к той женщине, что жила под оврагом не далеко от полустанка.
Встретившая нас на пороге, она пригласила нас в дом усадив за стол, за которым сидели те две девочки и что-то рисовали. Хозяйка покормила нас тем, что бог послал, и скоро они с мамой вышли на крыльцо о чем то долго беседуя, а мне, скромно сидящего у печи у входной двери избы совсем не были интересны их бумажные картинки, нарисованные, как курица лапой, я ждал с нетерпением отклика мамы. Простившись с хозяйкой и девочками, мы под стуки колес, проходящего товарного поезда вышли на лесную тропинку по на правлению ближайшей деревни. В эту солнечную, тихую погоду мама была в настроении, а я бежал впереди гонясь за бабочкой, запах лесной преддождевой хвои придавал нам хорошее настроение, цветочным ковром расстилались лужайки, нарвав васильков и ромашек подбегая я протягивал их маме и на какое то мгновение она была счастлива, но вдруг её худое, ещё не совсем поправившееся лицо помрачнело, присев на пенёк, взяв цветок ромашки начала отрывать лепесток за лепестком приговаривая со слезами "Придет - не придет, придет не придет". Ещё не ушедшей надеждой ждала моего отца, посидев немного на пенёчке она успокоилась, и мы пошли дальше, торопясь от надвигающейся тучи, которая уже моросила по нашим плечам. Наконец, миновав лес и пройдя опушку сосняка спускаясь по склону тропинки вниз нам встретился местный житель этой деревни. Побеседовав с ним, мы подошли к сельсовету. Ожидая на крыльце маму я заметил её хорошее настроение, выходя из сельсовета она сказала,что её приняли счетоводом, добавив, что прежний ушел из жизни.
Тропинка холмистой местности деревушки постепенно спускаясь вниз и вновь поднимаясь выводит к силосным ямам, куда скошенную траву, кормовой подсолнух и кукурузу свозят в яму, топча лошадьми запряженных в упряжку водя по кругу силосной ямы. Спустившись от сельсовета по уклонной тропинке, пройдя по пути, мама вновь облюбовала пустующий дом с высоким крыльцом, стоящий у дороги, оглядевшись, нам понравилось благоустройство и мы поселились здесь, сзади дома когда-то был огород, но тоже заросшим бурьяном и садить было уже поздно, но все ровно мама раскопала грядку сказав: "Авось и вырастит," посадив лук, репу, капусту.
Жители этой деревни были добрыми и помогали чем могли, нам дали скамейку, стол, устаревшая деревянная кровать слава богу здесь уже стояла. Покосившийся стол, две деревянных ложки, ухват, все говорит о том, что здесь когда-то жили. Дом, возле которого проходила колхозная дорога всегда был оживленным и шумным, здесь почти под самыми окнами прогоняли домашний скот на пастбища, позвонявшим колокольчиками стада, я уже знал, что нужно выйти на крыльцо, иначе оно будет не узнаваемым от козьего помёта. Детишки, гнавшие скот на лошадях, останавливались заглядывая к нам в окна, интересуясь нами, новенькими. И как-то осенней теплой порою, гоняясь за воробьями возле своего плетня, что не далеко от крылечка, ко мне подошли трое местных ребятишек. Бегая и играя мы как-то незаметно познакомились,Ваня и фая близняшки и их соседка по дому Люся позвали меня на силосную яму прокатиться на лошадях, которые уже были запряжены в упряжку и ходили по кругу топча свежую привезенную зелень. Мне не приходилось раньше кататься на них и, когда ребята подвели меня к одной из них, я скрипя сердцем трусливо залез на неё, дрожа от страха, боясь, что она сейчас тронется и я улечу прямо к ним под копыта, в то же время промелькнула мысль, раз уж девочки катаются верхом то попробую и я, сёдел на лошадях не было, и когда ребята тронулись с места, моя лошадка как-будто зная, что я новенький, очень тихо и медленно тронулась в след за остальными. Прокатившись один круг мне понравилось, и следующие разы я уже садился без их помощи. Мои друзья тоже жили бедно и мы забегая на конный двор ели жмых предназначенный для лошадей, а после убегая на кошенные поля собирали пестики, колоски. Спасибо ребятам иной раз они давали мне ржаного хлеба, пока мама не заработала первые трудодни колхоза. У нас не было каких-либо игрушек, и мы босоногие носились по деревне играя то в войну, то в догонялки, то в прятки на конном дворе. Пробегая очередной раз возле М.Т.С. где стояли трактора с косилками, мы нашли среди сенокосилок не большую шестеренку, уже дома у себя во дворе соорудили деревянную трещотку прибив не большую жестянку к шестеренке, у нас получилась хорошая, громкая трещотка. Босоногие, носясь по лужам подняли весь живой мир, козы,овцы, что паслись на лужайке, что не далеко от дороги, разбегаясь по сторонам блея нам вдогонку собаки сопровождали лаем намереваясь вот- вот укусить за пятки. Взрослые устав слушать повседневный шум трещотки стали ругаться и наконец разломали нашу конструкцию, да и мы носясь по деревне не раз расшибали себе пальцы ног, а замотав подорожником, тут же продолжали бегать радуясь дождю, бегая по лужам. Из-за утреннего проливного дождя стадо лошадей, почему-то не сразу выгнали на пастбище, и мы играя здесь на конном дворе в прятки, ждали когда закончится дождь, когда конюх выгонит их из конюшен в загон. Там на силосной яме лошади были в упряжке и мне было за что держаться, там от уздечки шел проводок, а здесь ничего нет кроме гривы лошади, но не выдавая своей трусости, я попросил конюха, что бы он и меня посадил на лошадь. Когда мои друзья, уже сидели верхом и без сёдел на своих любимчиках ожидая меня, держаться было не за что ни седла, ни уздечки, ни стремян, волнуясь я молился сквозь себя, чтоб моя смиренная лошадка шла рядом с лошадью конюха, и не усидчиво прыгая я еле удерживался, боясь улететь вниз под копыта, проехав деревню уже на узкой улице изгороди кто-то из ребят свистнул и щёлкнул плеткой, лошади тут же рванулись вперед, моя смиренная тоже рванулась втискиваясь в гущу табуна, я пытался удержаться схватившись за гриву изо всех сил, но безуспешно, мои ноги были зажаты с обеих сторон лошадьми, с трудом освободившись, уже не владея собой беспомощно скакал по спинам табуна, доскакав до края деревенского выгона, лошади стали разбегаться в разные стороны пастбища и я полетел вниз в эту жидкую после дождевую грязь измесённую табуном лошадей. И все...
Очнувшись мне кажется, что я все ещё вижу 1000 подков лошадей, я кричу о помощи, но никто меня не слышит, я пытаюсь встать, но не могу, и вдруг какая-то сила поднимает меня и вновь опускает, сквозь пелену глаз вижу надо мной склоненную в белом халате женщину и чего-то мне говорит, я её не понимаю и вновь ухожу в неизвестность, очнулся лишь вечером от легкой гари керосиновой лампы, стоявший на столике в полу мрачной комнатушке, у изголовье деревянной кушетки сидела мама. К заходу солнца мы с мамой уже были дома, здесь она помыла меня в тазу и уложила в постель, сама же занялась своими бумажными делами. Утром следующего дня уходя на работу она запретила мне куда-либо отлучатся из дома, а мне так хотелось побегать и радоваться серебристой росе и прохладному утру, а выйдя на крыльцо мне лежать совсем не хотелось, манящее на улице солнце светило ослепительно ярко, да этот птичий перезвон не смолкающий вечно, в деревне почему-то не души, судя по далекому звону колокольчиков, стадо скотины пасется там где- то у леса, лишь петухи, словно соревнуясь меж собой, старались перекричать друг друга, эти капли на траве, на листьях деревьев все говорит о том, что ночью прошел не большой дождик. Пока мама на работе, ко мне вновь пришли друзья, но не одни, с ними был ещё один мальчик, правда, постарше нас 8 летних и чуть повыше, теперь в нашем полку прибыло, нас стало пять человек - Ваня, Фая брат с сестрой, соседка Люся, я и 10 летний Сережка. Он жил где-то там на возвышенности другой улицы в большом доме, большой семьёй с отцом и матерью, воспитывающих 9 детей.
Я уже оправился от того конного случая, теперь я не хожу на конный двор по запрету мамы, но мама вновь разрешила встречаться с друзьями, а когда их не было, я сам прибегал к Сережке домой. Прибежав как-то одним из вечеров я слышу знакомый, приближающийся звук колокольчиков стада, это с пастбища через пустырь пастухи гнали домой домашнюю скотину. Бабушка сидящая на пеньке пустыря с кусочком хлеба встречала свою козочку, а мы с Сережкой и его братишками играли возле стаек огорода, наш закуток прогревался солнцем здесь всегда было уютно и светло, здесь на деревянном полу мы играли в городки, сестры его играли в мяч по очереди кидая об стенку, кто-то из его братьев схватив мячи пнул далеко в картофельное поле огорода, девочки захныкали, заплакали, а я вспомнил слова мамы, что девочек нельзя обижать и побежал за мячиком. Подбегая к изгороди картофельного поля я вдруг заметил бабушку лежащую не подвижно на пустыре, стадо уже давно разошлось по дворам, а тут возле пенька, возле лежащей бабушки стоит козел доедает бабушкину корку хлеба тряся бородой. Глядя в мою сторону он было ринулся на меня (спасибо изгороде) схватив мяч и помяв картофельную ботву перепуганный я прибежал к ребятам. Пока подошли Серёжкины родители на место гибели бабушки, уже собралось много любопытных глаз, испуганно смотревшие на мертвую бабульку, стадо на пустыре давно уже нет, но её козочка одиноко паслась в сторонке до самой темноты.
Так быстро пролетело время. И вот уже осенней ноябрьской порой, когда застыла земля припорошенная снегом, вернувшись со школы и выполнив домашнее задание, мы с друзьями вновь встречаемся у Сережки во дворе. Двор крытый рубероидом с закрытыми воротами и дверьми не придавал нам достаточного света. Играя, мы не знали, что в углу двора почти в закутке был привязан к скобе годовалый бычок и так же не заметили за игрой, как из избы вышел Серёжкин отец. Лишь громкий окрик нас напугал, мы разбежались кто куда, в нашу сторону мчался обезумевший бычок, а из раны горла сочилась кровь,он бегал по двору тыкая рогами заборные доски, а когда ослаб, рухнул наземь.
Я знаю, чрезмерная скромность угнетала меня. Разделав тушу быка, через некоторое время нас позвали в дом,как мне ребята сказали, что это на первую свежатину, вся Серёжкина семья и мои друзья убежали в дом усевшись за стол, а я оставаясь один во дворе собирался уходить домой, я и не думал, что бык так вкусно пахнет, да и запах этот вкуснящий не отпускал меня отсюда. Скоро на крыльцо вышел и Сережка приглашая войти в дом, но стесняясь я отказался, предлагали взять мясо домой, я и тут постеснялся, а кушать очень хотелось. Наконец, вернувшись домой, я все рассказал маме ( а не надо было бы этого делать) за что и получил хорошую трепку.
Работая в сельсовете, однажды мама приносит пол-мешка зерна заработанные на трудодни, пол-каравая хлеба, соли, мыла, керосинку, я был рад этому событию, теперь мне не нужно запасать крапиву, ходить в поле собирать колоски и пестики. Конец декабря 1950 года, мама приносит за пазухой фуфайки маленькую почти месячную козочку. Так как на улице уже морозы, мы решили держать её дома, прибив у входной двери угла доски. Не долго думая, я сбегал в стайку и принес охапку соломы для подстилки, радуясь что наша козочка теперь не замерзнет.
Еще летом, когда мы только начали уживаться в этой деревне, мама не раз посылала меня на разъезд к знакомой женщине за козьим молоком, послала и сей раз в эти холодные короткие дни. Уходя после школы засветло, я не боялся дремучего леса, но обратно, пока хозяйка подоит этих козочек, эти 5 километров пути наводили на меня страх. Придерживаясь плетня-изгороди, что вела вдоль тропинки ночного леса, я двигался с опаской озираясь по сторонам, ночные звуки эти у-у, у-у, меня изводили до ужаса, сгнившие комли стволов деревьев стоящих в ночи вдоль тропинки наводили страх, волчий вой где-то там вдали, исходящий из глубины леса, подгонял меня вперед, наконец, эта долгожданная опушка, освещенная морозной луной, я безумно мчался под гору тропинки к своему дому, когда вернулся, то в деревне уже тускло светились окна избушек, крыши, как будто белым покрывалом, укрылись в ночи, а из труб сизой дымкой стелился туман, словно нежным покрывалом укрывая деревню.
Зима, в эту пору мы не однажды ходили в лес за дровами, по заснеженным сугробам было тяжело везти большие деревянные сани. Нарубив сучьев, мы тащились по пояс в снегу по нашим следам саночных полозьев временами отдыхая на ходу, и я жалея маму пытаюсь ей помочь, но она отказывалась говоря:
- Не мешайся, только путаешься под ногами.
И я, подталкивая сзади, увязал в глубоком снегу. Большая латаная фуфайка на мне так же отдана кем-то из жителей деревни только мешала выбираться из сугробов наступая на подол. Но тем не менее я думал о маленькой козочке, как она там? Ведь на улице буран метет, с утра не кормленная. И все таки за зиму и весну она у нас подросла и жила уже в стайке, ухаживать и пасти приходилось мне, рано утром мама уходит на работу, а я кормлю, пою, отвожу на лужайку, что на взгорье, привязываю на длинную веревку и сразу бегу в школу, чтобы не остаться на второй год.
Наконец, меня отпустили на летние каникулы. Я надеялся, что мама отдаст козочку в стадо, но в деревне скотину пасли по очереди, а для большого стада я был ещё мал, а мама же постоянно пропадала на работе, пришлось все лето мне самому пасти её на лужайке, да и тот козел, что забодал бабульку за корку хлеба, мы с ребятами не раз убегали от него, когда фыркая и блея и тряся бородой, он гонялся за нами. Здесь, возле окон дома, возле стайки мама накопав грядки посадила лук, горох, морковь, капусту, бобы, надеясь, что этим летом мы заживем, как все.