Я приехал в гости к брату.
На пороге дома меня радужно встречали сам брат Николай, с которым мы крепко обнялись, его жена Таисия Владимировна и их дочь Света. После первых эмоций, после первых слов признательности и любви мы успокоились, привыкли друг к другу, и потом — русские обычаи в доме соблюдаются строго — последовало обильное застолье. И, как следует, за обедом потекли разговоры. Мы начали обмениваться новостями: кто как живёт, у кого, кто родился, у кого, кто умер, какие изменения произошли у близких родственников, у дальних. К моему приезду Таисия Владимировна расстаралась, наготовила разных кулинарных изысков, и теперь с добрым красным лицом сидела за столом и угощала меня. Мы ели и разговаривали. И когда есть стало невмоготу, и когда разговоры, наконец, исчерпали себя, всё наше семейное общество постепенно переместилось из кухни в гостиную.
Дом небольшой, всего две комнаты, — родственники небогатые люди, — поэтому гостиная служит по совместительству женской спальной. Я люблю бывать здесь! Комната большая, просторная, из четырёх окон льётся свет, светло, за окном виднеются кусты сирени, огород, всё создаёт праздничное настроение и настраивает на мирный сельский лад. И, главное, здесь ничего не меняется: всё те же красивые светло зелёные с золотыми лилиями обои, прозрачные, тюлевые занавески, по стенам расставлены всё те же две кровати, диван, несколько кресел, большой шкаф и телевизор (телевизор новый!). Здесь время остановилось, и в этом застывшем времени есть своё очарование, словно из дальних плаваний ты возвращаешься домой, где тебя все любят, ждут, где тебе всегда рады, и где всё будет, как всегда. Про себя я называю комнату “светёлкой”.
Мы включили телевизор и начали смотреть новости. На диване расположились Таисия Владимировна, брат Николай и Света. Я же сел в кресло. На экране обычное дело — война, убийства, непонимание между людьми и государствами. Через некоторое время Николай встаёт и говорит:
— Эта политика, вот, уже где!— он поставил ладонь к горлу и демонстративно уходит.
За ним покидает комнату и Света.
Мы с Таисией Владимировной остаёмся одни. Нам нравятся политические передачи, интересно наблюдать мировые коллизии, как изменяется мир, как одно событие перетекает в другое, как один политический деятель сказал то то и то то, другой — то то и то то, и что получилось из их слов. По ходу просмотра мы обмениваемся мнениями, делаем оценки. Они почти совпадают, но иногда наши мнения диаметрально расходятся, тогда градус нашей дискуссии резко повышается, и обмен мнениями превращается в фонтанирующий поток слов, а затем.… Впрочем, всё мирно кончается.
Таисия Владимировна не только смотрит телевизор, она также вяжет и носки для внучки, спицы в её руках быстро мелькают. Как она умудряется сочетать три дела: смотреть новости, вести дискуссию и вязать носки — уму непостижимо!
Постепенно жена брата начинает рассказывать очередную историю из своей жизни, вполуха слушаю её. Но рассказ, вначале не предвещавши никаких интересных событий, оказался настолько необычным, настолько увлёк меня, что я предложил выключить телевизор, и теперь один её голос звучит в тишине. Я наблюдаю её. И то, что она рассказывает, идёт вразрез с тем, что я сейчас вижу перед собой — старую женщину в очках, склонённую по старушечьи за носком. Глядя на неё нынешнюю, мне кажется, тех событий, о которых она говорит, не было и не могло быть, но зная её много лет, примеряя её к тем обстоятельствам, нахожу: “События были!” И чтоб не быть голословным предлагаю историю вам — дорогой читатель, а вы, уж, решайте сами: верить или нет.
Как я уже говорил в предыдущих рассказах, Таисию Владимировна Прохорова всю жизнь проработала учительницей, и эта профессия оставила в ней неизгладимый след. Но кто то подумает, что Прохорова умеет только преподавать, читать мораль детям, залпом читать книги, и смотреть политические передачи, но это не так. Сейчас я разобью это мнение.
— Лет десять тому назад мы любили со Светой гулять вечерами, — говорит бывшая учительница. — Чудный майский вечер! Всё источает любовь и негу: и Земля, она бывает такой нежной и приветливой только в эти дни, и тёплый ветер, напоённый запахами, о которых мы забыли за долгую холодную зиму, он, играя, только касается наших лиц, целует и дальше летит, раздавая всем свою любовь. И только в эти дни особенно верится, что всё будет хорошо, всё настроиться, и никогда не будет ничего плохого. Мы очарованные льющимся праздником, настроенные на лирический лад, глубоко вдохнув в лёгкие воздух, выходим за околицу и сразу отправляемся в лес (дом стоит на краю села). Зелени не так много — природа только набирает сил. Дорога петляет по лесу. Тихо. Безветренно. Без конца меняются пейзажи.
Надышавшись и насмотревшись малиновых закатов, отметив, какие произошли изменения со вчерашнего вечера, мы возвращались домой. Недалеко от поворота с лесной дороги на тропинку, идущую по низине к нашему дому, в канаве я увидела кроссовки, и там — на земле, мне почудилось, лежит человек. Лес, тишина, лежащий на земле человек, кругом ни души, сразу стало страшно. Что делать? не знаем. “Мам, — говорит дочь, — пойдём домой, а то нарвёмся на какие нибудь неприятности!” Действительно, после хорошего вечера неприятно влезать в какую нибудь историю, и мне тоже хотелось продолжить путь к дому, но я остановилась. “Пойдём, хоть, посмотрим! — говорю дочери. — Может быть, человеку требуется помощь, а мы проходим мимо.” И мы, поёживаясь, бочком, пошли. Издали я заметила, что мужчина — а это был мужчина — одет не по-нашему по-деревенски, а по городскому, был в бриджах, и кроссовки на нём были яркие и модные. Подходим. Лежит здоровый парень с серым лицом к верху в неестественной позе, похоже, убитый. А когда совсем подошли вплотную, в парне я узнала нашего соседа Сергея Жуйкова. Озноб пробил меня: я хорошо знала его! В своё время мальчиком юношей он учился у нас в школе, я тоже его учила — географии, и теперь он лежит передо мной убитый на земле. Меня заколотило. “Мам, — одёрнула снова меня Света, — чего ты трясёшься, он просто пьяный, ты понюхай!” Я принюхалась: самогоном пахнет за версту, это я от испуга не заметила. От сердца отлегло: “Слава богу, живой, всего лишь пьян!”
Мы склонились над ним, начали трясти, пытаясь разбудить, и отправить Серёжу домой. Можно было, конечно, и пройти мимо: полежит полежит, проспится, встанет, и сам дойдёт до дому. Но, дело в том, приближалась ночь, а май у нас — месяц коварный: дни тёплые, даже жаркие, а ночи холодные, бывают туманы и даже заморозки, завтра одна ледышка вместо Серёжи будет лежать. Поэтому и пытались разбудить Жуйкова. Долго этого не удавалось. Тогда я два раза ударила его по щекам. “Серёжа, Серёжа, ты слышишь меня?! — говорю ему. Наконец, веки дрогнули, появились глаза. Как ни странно, он сразу меня узнал. “Это я, Таисия Владимировна!” — выдохнул он. Мне даже показалось, если бы он мог, он бы помахал нам рукой, как космонавт перед посадкой в ракету. Но он не сумел этого сделать, и глаза его опять закрылись. При его словах ещё более густой туман самогона окутал нас с дочерью. “Фу!” — сказала Света, встала с корточек и отошла в сторону. “Серёжа, Серёжа, — говорю ему, — что случилось?” Тому опять возвратилось сознание, и он опять выдохнул: “Мы праздновали!” “Чего праздновали?” — говорю ему, ведь, на дворе стоял будний день, никаких праздников не было. В густом самогонном тумане прозвучали слова: “Вадик приехал в отпуск!”
События понемногу начали проясняться. Вадик — друг Сергея Жуйкова проходил срочную службу в морском флоте и пришёл в отпуск. Он жил в соседней деревне. Сергей ранее тоже служил в морском флоте. И хотя он давно пришёл из армии, прибытие Вадика нельзя было не отметить, и он пришёл к другу в гости (странные женщины, это так принято среди военнослужащих!), и они “наморячились”. После встречи Жуйков оказался в канаве. (Я не хочу сказать, что все встречи военнослужащих должны оканчиваться подобным образом. Я хочу лишь сказать, событие нельзя было не отметить.)
““Ты можешь встать?!” — говорю своему ученику”, — продолжила свой рассказ Таисия Владимировна. “А как же!” — отвечает бравый моряк с земли. Он начал подниматься. “Я в порядке!” Сначала он неуклюже забрался на корточки, потом его туловище пыталось принять вертикальное положение. Это ему не удалось, и туловище повалилось обратно на землю. “Тьфу, ты! — сказала я в сердцах. — Серёжа, ты же совсем пьян!” “Я не пьян, Таисия Владимировна, — отвечает тот, — сейчас встану”, — и снова пытается и опять оказывается на земле. Силы его тут покинули, грязная канава показалась родным домом, он растянулся, как в своей кровати, закрыл глаза. Что делать? неизвестно.
“Мам, давай сделаем так, — предложила дочь, — сходим в село за мужиками, пусть они его и тащат!”
В это время солнце в дымке красиво садилось за дальним лесом, оно послало прощальный луч, скользнув по красной куртке Светы.
“Видишь, — говорю ей, — до темноты осталось полчаса не больше, пока мы ходим туда сюда, найдём мужиков, наступит полная темнота. Да, и найдём ли мы их? Наверное, сидят по своим домам и тоже пьют! (Можно было позвать мужа, но он был, как на грех, в отъезде.) Давай, давай помогай мне!” “Ты что, — у Светы округлились глаза, — тащить его собираешься?” — “Не тащить, а поднять его мы обязаны. Ученик он мой! Оставить его не могу!”
Мы вдвоём начали поднимать парня. После многочисленных попыток, уговоров — мы даже ругали его, пытаясь привести в чувство — моряка подняли. Жуйков шатался, его носило из стороны в сторону, но, главное, — о, чудо — он стоял на своих ногах, хотя я его и поддерживала руками. Нужно было идти! Но Серёжа самостоятельно передвигаться не мог — туловище постоянно стремилось принять горизонтальное положение. Вариантов не оставалось, пришлось подставить своё плечо. Так я и сделала. Света возмущённо фыркнула и, не разговаривая, пошла впереди нас. Мы сделали первый шаг, второй…
— Как? — прервал я рассказ Таисии Владимировной. — Неужели вы потащили его на себе?
Я знал Жуйкова. Это был здоровый детина, шире в плечах и на голову выше Таисии Владимировной. Ирония судьбы — он тоже был учителем, учителем физкультуры в школе в областном центре, где и проживал. В посёлок он наведывался в гости к старой матери, помогал по хозяйству. Я представил, как интеллигентнейшая, хрупкая, небольшого росточка Таисия Владимировна, сгибаясь несёт на себе здоровенного мужика, ситуация казалась неправдоподобной и комичной одновременно, и я не мог сдержать улыбку.
— А что мне было делать?! — оправдывалась Прохорова. — Ученик он мой! Не могла же я его бросить. Если бы он застыл ночью, век бы себе потом не простила.
Логика — не поспоришь!
— Мы, мотаясь из стороны в сторону, сделали один шаг, второй…. Дошли до тропинки, ведущей к нашему дому, спустились в низину, — белые слои тумана плыли в сумеречном воздухе, — потом, медленно и шатаясь, миновали и низину. Осталось совсем немного, окна нашего дома уже видны! Но перед домом течёт речка, и тут я поняла, напрасны мои мучения! на другой берег мне Серёжу не перевести. Дело в том…
В моём сознании возникла тихая речка. Небольшая, с обоих берегов к воде склонились плакучие ивы, речка была любимым местом отдыха сельчан, вечерним пристанищем влюблённых. В некоторых местах воды совсем мало, по щиколотку, и речку можно перейти вброд. И для того чтоб не снимать обувь, с одного берега на другой на высоте двух метров был переброшен мост. Не мост — одно название: два бревна, сколоченные не широкими досками, местами доски отсутствовали, перил нет. Для трезвого человека перейти с одного берега на другой не составляло никакого труда. Для пьяного, тем более для двух человек, я думаю, речка представляла собой непреодолимую преграду, как форсирование Днепра для советской армии в годы Великой Отечественной войны.
— Все равно нужно было идти дальше! “Серёжа, — обратилась я к Жуйкову, — ты видишь мост?” Тот поднял висевшую голову с красными глазами, посмотрел вперёд. “Вижу!” — ответил он с моего плеча. “Нам нужно перейти на другой берег. Соберись и не мотайся! Если ты сейчас меня уронишь в воду, — этого я всех больше боялась, — я прямо в ней тебя и утоплю! Ты веришь мне?!” Тот опять поднял голову: “Верю!”
Рассказывая этот эпизод, голос Таисии Владимировны изменился, в нём появилась неожиданная сталь, и я тоже поверил, упади они с моста, Жуйкову бы не поздоровилось.
— “Пошли!” Света уже перешла на другой берег. Она белая, с искажённым лицом смотрела на нас.
— Да, да, так оно и было, — подтвердила Света, она уже давно стояла в дверях “светёлки”, где Таисия Владимировна вела своё повествование. Ей было интересно послушать историю, очевидцем, которого она была, и она стояла незамеченной.
— Ты здесь? — спросила мать.
— Продолжай, мама, я тоже послушаю, — сказала дочь, прошла в комнату и села на диван.
— Надо отдать должное Жуйкову, он собрался, и его ни разу не мотнуло. Как прошли, не помню! Временами мне казалось, мы падаем, но всё обошлось. Ты же знаешь наш мостик!
— Знаю, — восхищённо, ответил я.
Мысленно я аплодировал ей, в голове без конца крутился образ сгорбленной женщины, переносящей по мосту здоровенного мужика. Затем я представил себя на её месте, и в голове само собой возник вопрос: а смог ли я перетащить Жуйкова на другой берег? Вопрос остался без ответа.
— Миновали мост, затем пошли краем села, вернее, я иду, а он по прежнему висит на мне, — продолжила рассказ жена брата. — Идём к его дому, благо, живёт рядом. Иду и молюсь про себя: “Хоть бы никто не увидел! Хоть бы никто не увидел!” Деревня! наш народ не будет разбираться, скажет: “Учителя пьяные в обнимку по деревне бродят!” Отмывайся потом! Слава богу, никто не увидел. Подошли. Его дочурка, белокурая Настя (Насте пять лет) бежит навстречу. “Папа, папа идёт!” — издалека послышался её звонкий радостный голос. “Если бы идёт, — думаю я, — а то несут!” Услышав голос дочери, Серёжа протрезвел, остановил меня, слез с плеча, стал стоять на своих ногах. Дочь подбежала к нему, взяла папу за руки, и они — Сергей нетвёрдой походкой — пошли в дом. Ни благодарности, ни “до свидания” я не услышала. Думаю, на утро он об этом и не вспомнил…. Вот, такая была история. Хотите, верьте, хотите — нет!
В комнате наступила тишина.
Образы рассказанной истории жили во мне. Противоречивые чувства охватывали меня: с одной стороны, законное возмущение пьянством мужского населения нашей страны, с другой, восхищение и гордость нашими российскими женщинами, живущие трудной жизнью, для которых совершать подвиг — обыденное дело. “Есть медаль “За спасение на водах”, — грустно думал я. — Почему нет медали “За спасение на земле”? Таисия Владимировна, несомненно, получила бы её под номером один!”