Много, очень много лет назад, в дни студенчества, читали мы с энтузиазмом и юным восторгом только что обнародованный «Алмазный мой венец» Валентина Катаева и разгадывали авторские шарады – кто ж там кто.
– Синеглазый? Да это Булгаков… Королевич?.. Есенин, само собой… Мулат – Пастернак, ключик – Олеша, Командор – Маяковский… Птицелов – Багрицкий. Это всё просто. А вот эскесс?.. Или – колченогий?..
– Эскесс – Кесельман, колченогий – Нарбут…
Упомянут у Катаева и писатель Алексей Николаевич Толстой – как «некто, скупавший по дешевке дворцовую мебель». Будущий советский граф, тоже, кстати, не брезгавший литературными шарадами.
Я не специалист по этому Толстому (по другим – тоже) и практически не знакома с трудами литературоведов, анализирующими творчество советского графа. А потому всё, о чем пишу ниже, – плод моей собственной (не исключено – не бог весть какой умной) мысли.
Итак, есть среди моих книг черный, толстый и уже сильно растрепанный первый том избранных сочинений А.Н. Толстого, увидевший свет в 1950 году. А в томе том – рассказ «Ночные видения» с подзаголовком «Из городских очерков». Здесь, по мнению советских литературоведов, писатель критикует декадентов – их взгляды на искусство и само творчество.
Сюжет этого рассказа незамысловат – из провинции приехал в Москву по делам некий Иван Петрович и решил заодно поближе познакомиться с «новым искусством», зайдя в один из литературных салонов.
Герои «Ночных видений» имеют очень даже узнаваемые реальные прототипы.
Читая этот рассказ впервые, я сразу же споткнулась о «сестер Головановых», изображенных, на мой взгляд, весьма зло (Иван Петрович познакомился с ними в Крыму и от них-то и наслышался про «новое искусство»).
«Сёстры Головановы – маленькие, злые, в коротких юбках, прижались к печке, заложив руки за спину. <…> Сёстры Головановы опустили глаза, подобрали губы и, в один голос, в один тон, зачитали стихи тонкими, птичьими голосами.
Иван Петрович понял одно в их стихах, что сёстрам Головановым изо всей силы хочется непременно умереть».
Вот так добрый Алексей Николаевич Толстой, Алехан (прозвище Толстого в волошинском кругу), написал о сёстрах Цветаевых – Марине и Анастасии, с которыми если не дружил, то приятельствовал в оны дни. Разве можно не узнать в приведенной выше цитате и своеобразную манеру сестер читать стихи в унисон, и нередкую тему стихов Марины Цветаевой – «о юности и смерти»! Очень красноречиво упоминание о Крыме (подразумевается, естественно, волошинский Коктебель). Да и фамилия, присвоенная Толстым «сёстрам Головановым», тоже родилась не на пустом месте. Вот что писал годы спустя о внешности Марины Цветаевой Марк Слоним: «Крупная голова на высокой шее <…>».
Прототипом «коренастого юноши, в бархатной рубашке, открывающей всю шею, с огромным бантом», бритое лицо которого «было всё расчерчено разноцветными закорючками и полосами», был, видимо, футурист Давид Бурлюк.
Можно также с известной осторожностью предположить, что прототип «полной женщины в черном», читавшей стихи, «в которых уверяла, что хотела бы принадлежать всем, но только мертвый любовник, восставший из могилы, может насытить ее вулканическую страсть», – Анна Рудольфовна Минцлова, переводчица, оккультистка, теософка, хотя в жизни она стихов не писала. Современники (в частности, Маргарита Сабашникова, первая жена Максимилиана Волошина, в книге «Зеленая змея») отмечали её полноту и манеру носить обыкновенно черное платье: «Бесформенная фигура, чрезмерно большой лоб <…> нос грубой формы <…> Большей частью на ней было поношенное черное шелковое платье <…>».
Зато нет сомнений, что «длинношеий юноша», говоривший о «сдвиге» и читавший странные, абстрактные, «заумные» стихи, – футурист Алексей Кручёных, автор всем известной стихотворной строки «дыр бул щыл» и теории «сдвигологии». Возможно также, что зацепленный походя «скуластый и курносый» молодой человек – это Валерий Брюсов.
Однако я не рискну утверждать, что, рисуя портрет поднявшегося с угольного дивана «полного бритого молодого человека», один глаз которого был выше другого, а рот перекошен, причем этот человек всё время высовывал изо рта язык и облизывался, Толстой имел в виду именно (и исключительно его одного) философа Николая Бердяева, хотя упомянутый персонаж «Ночных видений» представлен главным теоретиком «нового искусства». Почему мне пришел на ум Бердяев? В рассказе о первой встрече с философом уже упоминавшаяся выше Маргарита Сабашникова отмечает в его внешности такие черты: «Но сначала меня оттолкнули и даже испугали нервные судороги, от которых его лицо то и дело подергивалось, а время от времени открывался рот и высовывался язык».
Совет главному герою «Ночных видений» Ивану Петровичу из уст теоретика «нового искусства» – «переживать каждую минуту остро», потому что «нет ни красоты, ни религии, ни нравственности, ничего. Есть мгновенье современности…» – прямо отсылает читателя в «фаланстер» на Сивцевом Вражке, где одно время жили Макс Волошин, его мать Елена Оттобальдовна (Пра) и сестры Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой, Елизавета и Вера, и куда Толстой был вхож. Вот строки из дневника Рашели Мироновны Хин-Гольдовской о «фаланстере»: «Взаимные восторги перед красотой, свободой и «лирической насыщенностью» каждого «момента»…»
Был ли прототип у провинциала Ивана Петровича?.. Может быть. Не зря, наверное, Алехан так выписал его портрет: «Иван Петрович имел совершенно голый череп, толстое лицо, жесткие усы под круглым носом и одет был в поношенную судейскую форму, что всё вместе отдавало глухим захолустьем»… Неужели – просто для разгона пера?..