От автора: 18+.
Несовершеннолетним просьба покинуть эту страницу.
С благодарностью Василию Киндинову
Когда терпение на исходе
Алекс Новиков 2
Рассказ из старых архивов (из записок психолога).
– Господи, прости меня грешную! Сегодня мне снова приснилась сестра Верка. Сколько лет прошло, а воспоминания прошлого не дают спать спокойно. Но обо всем по порядку!
Я росла в конце шестидесятых, в то далекое время, когда жизнь сильно отличалась от нынешней.
Мои родители искренне верили в старую пословицу "ремень бьет, но кости не ломает".
Никто не задаваться вопросом: имеют ли родители право пороть ремнем своих детей. В то далекое время выпороть ребенка за шалости или плохую учебу считалось родительским долгом, да и мы, дети, не делали из этого трагедии, хотя лично я порки боялась панически.
В офицерской семье, где я воспитывалась, розги были не в чести, хотя папа был сторонником спартанского воспитания: нас закаляли, заставляли ходить босиком и принимать воздушные ванны в трусиках и спать с открытой форточкой. За дисциплиной, порядком и учебой присматривал отцовский офицерский ремень из толстой кожи с двумя зубами на пряжке. Но зубы он не показывал: и так справлялся до поры до времени со своими обязанностями очень даже неплохо!
До сих пор сердце замирает при воспоминании, как мама брала ремень и складывала его вдвое! В нашем доме мама, изящная, подтянутая женщина, с легкой сединой на уложенных в "конский хвост" темно-каштановых, прямых волосах была главой семьи, а папа был в основном на службе и приходил редко.
Помню, как мы с сестрой ждали его, он приходил в черной флотской форме обязательно приносил что-то вкусное.
То, что мама была главой семьи нет ничего удивительного: папа военный, и, как и у многих других детей в нашем районе, большую часть времени находился в море или в казарме, а мама вела дом и воспитывала меня с сестренкой. Нас было трое.
Моя сестра Верка была на год старше меня. Она была старшей, а я – средней.
Верка была девушкой хрупкого сложения с совсем детским лицом и ямочками на щеках, а я пышечкой. В школе меня дразнили "Пончиком". Младший наш братик, был поздним ребенком и ремнем его не пороли: ждали, когда подрастет.
Папа ремень брал редко, а вот мама порола нас, девчонок погодков, за малейшие проступки.
Мамина фраза: "несите папин ремень" обычно означала, что надо лечь голой на скамейку, а папина портупея будет долго и больно гулять по нашим задам.
Эту страшную сборную скамью папа сделал сам, своими руками в матросской мастерской. По праздникам на нее усаживались гости, а когда надо нас наказать – на нее крепились колодки. До сих пор для меня остается загадкой, кто надоумил папу с мамой сделать такие колодки для рук и ног.
Обычно я и без них ложилась на скамью безропотно: за сопротивление ждала прибавка, и я, как и моя сестра старались лишний раз не нарываться.
Самое страшное из моих воспоминаний, когда скамья собиралась к отцовскому приходу. Значит мое наказание будет нешуточным! Значит, ремень возьмет папа!
При этом Верка, не смотря на субтильное телосложение, терпела порку по-спартански мужественно, а я орала так, что было слышно во дворе. Частенько на большую порку меня привязывали дополнительно. Что делать, спуску я мальчикам, рисковавших меня дразнить не давала, их мамы жаловались моей, а уже моя мама принимала меры!
Старшая сестра считала, что так орать и вести себя ниже своего достоинства, но старалась ложиться на порку как можно реже: училась практически без троек и проблем с драками во дворе не было. Но всякое бывало!
Помню, однажды мы с Веркой подрались, и она схватилась рукой за скатерть и стащила на пол папину лампу. Та с треском разбилась.
Мама прибежала из кухни, чтобы посмотреть, что происходит, и, когда узрела изуродованную лампу, я увидала адский огонь в ее глазах. Лицо в этот момент было каким-то странно красивым и...
– Мама, пожалуйста, прости меня! – Помню, как мне было стыдно, очень стыдно за то, что случилось!
Драку затеяла я и мне отвечать! И тут Верка сказала маме, что мы обе виноваты.
– Обе, как придет папа, и получите поровну! – Она повернулась к Верке и приказала нести отцовский ремень, а мне раздеваться догола первой.
До сих пор помню страшные приготовления к папиному приходу.
Мама поставила две кухонные табуретки, накрыла их фанерным щитом, привинтила его к табуреткам двумя болтами на гайках "барашках" и установила страшные колодки. Когда пришел папа, мне есть не хотелось. Скамейка ждала! Раздеваться перед всеми было очень стыдно, но папа считал это необходимой частью наказания. После семейного чаепития мама первой разложила меня на скамье и велела сестре защелкнуть колодки на запястьях и лодыжках.
Я чуть не разревелась в голос от стыда и унижения, когда папа вместе с мамой схватили за углы по диагонали простыню, скрутили ее жгутом и привязали за поясницу. Это означало одно: жалеть меня не будут. Помню ужас, леденящий ужас от неизбежности того, что вот-вот произойдет? Впереди боль и стыд. Колодки и простыня лишили меня остатков самообладания. Папа взял ремень и сложил его вдвое... Теперь меня ничто не спасет!
– Хлесть! Хлесть! Хлесть!
Я не сдерживалась: все, что я хотела – прекратить это любой ценой! Все мои крики мольбы о прощении и слезы родители оставили без внимания.
– Ты офицерская дочь! – Папа хлестал с такой яростью, что я с трудом успевала вздохнуть между всхлипываниями, дошло почти до того, что мне уже казалось: я теряю сознание.
– Хлесть! Хлесть! Хлесть! – Помню стыд, чувство вины, жалость и... раздражение, резкое раздражение на грани смертельной обиды.
Наконец, папа остановился, сестра сняла колодки и развязала простыню, а я скатилась с доски на пол, корчась от боли и потирая наказанный зад...
– Глотни воды, – мама налила в стакан воду из графина, вернулась к скамье и протянула его мне.
Я, чуть клацнув зубами по стеклу, глотнула, да так и замерла на несколько секунд со стаканом в руке, еще не понимая, что для меня все кончилось.
Потом Верка заняла мое место на скамье, а я закрывала колодки. Привязывать Верку за поясницу простыней мама с папой не стали. Пощады моя старшая сестра не просила, порку вытерпела без единого звука: ни криков, ни причитаний, ни мольбы о сокращении наказания.
Помню, как ее тело вздрагивало, с каждым ударом.
– Спасибо! – сказала Верка, когда все закончилось.
Я увидела слезы на ее ресницах и поняла, что это "спасибо" дорого ей досталось.
– Ты на меня сердишься? – Спросила я, понимая, что подвела под порку себя и ее.
Верка медленно подняла на меня влажные глаза и отрицательно покачала головой.
– НЕТ! – Верка вспыхнула лицом и снова потупила взор.
"Не сердится!" – И тут как будто волна, как будто странная сладкая судорога прошла от кончиков пальцев к сердцу.
Помню, что папе мы никогда на маму не жаловались: понимали, что наказание заслужено честно. Он к нам был строг, как он сам говорил, порка позволяет «осуществить многофункциональное педагогическое воздействие»!
Удары, которые он наносил, были, как мне казалось, безжалостными, а мои крики более чем искренними. Ну, и бил он куда сильнее, чем мама, и получать от него добавки совсем не хотелось.
И опять-таки Верку он обожал, а за хорошую учебу и за мужественное поведение на скамье уважал, вот и получала она меньше моего!
Обычно мама обходилась без папиной помощи.
Потом некоторое время мы сидели, рядом, обнявшись на этой скамье, а родители ушли в мамину комнату осудить неотложные дела. Помню скрип кроватных пружин и наши слезы.
С годами расстояние между колодками увеличивалось, и папа сделал в них отверстия чуть шире, а для нас все происходило по-прежнему.
Последняя порка, полученная мной в присутствии и с участием сестры, случилась, когда мне было 15 лет. К тому времени я превратилась в пухленькую булочку с короткими пепельно-русыми волосами, остриженными под каре. А Верка из худышки стала прекрасной девушкой с карими, выразительными глазами и милой, чуть насмешливой улыбкой, с тёмными длинными волосами, заплетенными в косу до пояса.
Причиной наказания был разговор с мальчиком сестры, в которого я сама была чуть-чуть влюблена. В считанные годы сестра выросла в настоящую красавицу, хоть на журнальную обложку ее выставляй, а я как была пышечкой, так и осталась.
Понятно, что против сестры у меня не было никаких шансов. Ну, я от обиды и сказала ему, по-секрету, что Верка нервна и капризна хуже принцессы из сказки про короля Дроздеборода. Дуры мы были, не думали о последствиях!
Верка подслушала наш разговор, и зачем-то сообщила маме, что я лезу в их отношения сразу, как мальчик ушел.
Вот тут мама приказала Верке достать ремень, а мне готовить воспитательную скамейку.
В этот момент я пожалела о своих словах, но это мне предстояло сделать еще не раз и не два! Мурашки пробежали по моей спине. И между лопатками похолодело... На скамейку мне, конечно очень не хотелось!
Когда сестра вернулась, мама сказала:
"Вера, накажи сестренку сама за то, что она про тебя наболтала!" – дала несколько крепких шлепков по моему заду, приказала мне раздеться, а Верке – готовить скамью. И тут я промедлила.
– Раздевайся! – Взгляд мамы был настолько красноречив, что я, поежившись, закивала головой и сняла платье через голову. – Или от меня будет прибавка!
Я была в шоке, и коленки у меня дрожали!
Мне было жутко стыдно! А потом мама приказала мне улечься... Я не могла поверить в происходящее и готова а была провалиться на месте от стыда!
Мама защелкнула колодки, передала Верке папин ремень и велела шлепать покрепче, чтобы я никогда этого не позабыла. Напрасно я надеялась на пощаду!
Повернув голову к сестре, я поняла, что ничего хорошего мне не светит.
– Ты наказание заслужила! – Лицо сестры почти закаменело.
На мгновение мне показалось, что оно, превратилось в ледяную маску.
Понятно, что ремень в руках сестры не предвещал для меня ничего хорошего!
Мама порола меня многократно, но ни разу с такой силой и злобой, как Верка в этот раз. Сестра стегала сильно, не торопясь, театрально выдерживая томительные паузы, в которых я успевала пару раз судорожно, вздохнуть.
Я орала так, что стекла на окнах звенели.
Когда Вера взмахивала ремнем, я рыдала как младенец, умоляя ее прекратить. Боль в попе становилась невыносимой и наказание, казалось, не кончится никогда!
Я была избита, измучена, унижена... Все навалилось вместе, одновременно, сразу.
Мама не торопилась снимать колодки, а я испила до конца чашу боли и унижения. В этот момент я сестру ненавидела! Может потом, вспоминая эту боль и эти унижения я не сделала того, что надо было сделать и этого себе не могу простить до сих пор.
Мама оказалась права: эту страшную порку от родной сестры я никогда не позабуду.
Помню, что несколько дней мы с сестрой не разговаривали, а в субботу мама высекла ее, уже не помню, за что.
– Ты меня простила? – Я опустила голову. Мне хотелось с ней помириться. А Верка очередной раз ответила напряженным упрямым молчанием.
Моя сестра никогда с того дня не упоминала о проведенной ею порке, а отношения с мальчиком у нее разладились. Мне было очень стыдно: я просто физически ощущала это, непонятно откуда взявшееся, до этого совершенно мне незнакомое, мучительное, почти непереносимое чувство вины. До сих пор эта вина гложет меня, хотя много лет прошло!
С трудом, но отношения у нас наладились. Но тут снова вмешалась судьба. Отец, возвращаясь со службы, поймал Верку на том, что она целовалась с парнем в подъезде.
«Пожалеешь ремня – испортишь ребенка! Старая истина, не нами придуманная, и проверенная поколениями педагогов!» – Заявил отец, собирая скамью, но не на кухне, а в своем кабинете.
Я увидела, как сестра резко покраснела от стыда, но покорно пошла в указанном отцом направлении. Казалось, она не может адекватно отреагировать на приказ отца как-то внятно, и не думала протестовать.
– Он втолкнул ее в свою комнату и закрыл за собой дверь.
От туда не донеслось не звука, если не считать шлепков ремня.
Время растянулось, как резинка.
Потом мы лежали в своей комнате на узких солдатских кроватках.
– Скоро никто не сможет причинить мне боль! – произнеся эти слова, Верка побледнела и сжала губы от возмущения. – Отцу я этого никогда не прощу!
Это просто ужасно. Она лежала на животе, не прикрываясь одеялом и от шеи до икры была покрыта страшными сине-багровыми полосами. Так сурово нас не наказывали никогда! Но потом, отлежавшись, Верка по секрету сказала мне, что одной поркой папа не ограничился!
– Так надо в милицию! – Не выдержала я. – И в больницу!
Я видела, как измученная Верка резко меняется в лице.
– Я сама знаю, куда мне надо! – Не надо никуда ходить. Мама и так все знает!
Верка смотрела на меня пустыми глазами. И тут мне стало по-настоящему страшно! Папа сломал ее, как старую куклу.
И что мне, грешной, оставалось делать? Читать сестре «моральные внушения»? А кто я такая? Обошелся папа с Веркой гадко, жестоко и, по большому счету, бессмысленно...
А я, узнав, что произошло, тогда не проявила ни твердости, ни настойчивости, ни просто слов участия и утешения. Этого я никогда простить себе не смогу. Сколько лет прошло, а я все чувствую себя предательницей!
– Мама на коленях передо мной стояла и просила никому не говорить! – Голос Верки дрожал. – Ей без отца ребенка не поднять! А что он со мной сделал – ей все равно! Папе все можно! Такая вот у нас мама! С этим мне теперь жить! Вот погоди, папа и до тебя доберется!
Утром отец отбыл на корабль, а вечером Верка выбросилась из окна, оставив записку, что после пережитого она не хочет, да и не может больше жить. Впрочем, мама записку спрятала.
"Это я виновата!" – День проходил за днем, ночь за ночью, а мои мучения только нарастали, не позволяя забыть о них, отвлечься хотя бы на мгновение. Мне часто казалось, что по квартире ходит призрак Верки.
Мне кажется, что ее присутствие и папа ощущал! Кончилось тем, что на девятый день после смерти Верочки папа, выпив бутылку водки на помин Веркиной души, пустил себе пулю в висок.
Суицид посчитали несчастным случаем при чистке оружия и хоронили папочку с воинскими почестями. Страшный ремень, что гулял по нашим телам, был похоронен вместе с ним.
Мама постарела в считанные дни. Больше она не пыталась меня пороть, а пила сердечные капли. Из моложавой женщины она превратилась в старуху.
Скамью я разобрала и сожгла на помойке: после этой трагедии большинство папиных, да и маминых друзей забыли дорогу в наш дом.
В этот день закончилась моя беззаботная юность. Сразу после школы я вышла замуж за выпускника офицерского училища, мотаюсь за ним по гарнизонам и рожаю ему детей. Сама не заметила, как дети выросли и теперь дают мне внуков и внучек на выходные! Знают, что бабушка добрая всех любит и никогда не обидит несправедливо. А бабушка, то есть я не могу простить себе того, что фактически предала сестру!
С мамой стараюсь не общаться, хоть она очень старая и болеет постоянно. Младший брат стал офицером и погиб в Афганистане. Его жена отдала мне детей и пустилась во все тяжкие. Ну, бог ей судья, а племянники мне как родные.
Ремень маме я давно простила, а вот предательства Верки ни себе ни маме не прощу никогда!
А сегодня я пойду гулять с внучкой Верочкой, а заодно поставлю в церкви свечу за упокой души моей сестры и моего брата!