Иван Кузьмич, вот уже несколько лет, жил по своему календарю. Не то чтобы он не доверял грегорианскому, или совсем не придерживался его семистопного ритма… Конечно нет. Кузьмич, так же как и все, чтил и среду – маленькую пятницу, и саму пятницу-избавительницу, и субботу-похмельницу, не говоря уж о воскресенье.
Однако «чтить» и «жить» – души не родственные, и друг другу, скорее седьмая вода на киселе. Жить же по чужим правилам, будь они грегорианскими или майянскими, Кузьмич считал делом неблагодарным, а то и ущербным. Потому как все правила эти хороши для больших людских скоплений, чтобы те по команде «марш», не дай Бог, не замешкались в своих рядах и колоннах, и чтобы весь механизм этих колонн работал, как часы.
Как часы с кукушкой, где один орёт сверху из резного оконца, а все остальные самозабвенно тикают и, в поте лица, перетягивают висящие на цепях гирьки…
А так как Иван Кузьмич синхронно тикать не умел, то ли по причине своей рассеянности, то ли из-за каких иных внутренних изъянов, то и приходилось ему чаще других помалкивать, да молча кумекать себе на уме, дабы не попадать впросак, от своих же неуместных сентенций, нарушающих чёткость всеобщего такта.
Какое-то время такое положение дел Кузьмича расстраивало, и даже мучило сомнениями о его же нужности и полезной востребованности. Мучило мучениями мученика измученного муками…
Так он замученным и бродил в пружинно-маятниковых дебрях, изредка пригибая голову, невольно пугаясь, время от времени, горланящей сверху кукушки.
Бродил, бродил, хмурился… Хмурился и бродил…И всё это длилось до тех пор, пока, как-то раз, не взял, да и не плюнул на все эти стрелки-циферблаты, вдруг осознав, что ощущаемые им крохотные и драгоценные секунды, вовсе не перескакивают друг за дружкой, как блохи на гриле, а не торопясь, торжественно и величаво вливаются одна в другую, так же как и минуты, и часы, и годы… Вливаются настоящим, и без каких либо усилий, тут же впитываются будущим.
И что при всей этой плавности никакого «тик-так» быть просто не может. Нечему там тик-такать!
Вот в этот самый день, грегорианский календарь и рухнул Кузьмичу под ноги, обнаружившему его дискретную несостоятельность. А сам Иван Кузьмич перестал жить частицами и квантами, отдавшись во власть плавных волновых наплываний.
В ушах у него перестали грохотать призывы и лозунги дребезжащих будильников, стихли наставления курантов и биг-бенов, и даже замер шорох песочных шептунов.
Отныне Иван Кузьмич жил своим летоисчислением, растягивая или уменьшая часы и дни, сроки которых определялись им по мере рождения и умирания тех или иных дел, чувств, помыслов… Дни складывались в месяцы. Их поначалу Иван Кузьмич считал, а потом бросил. Ему было достаточно знать то, что как только закончится хмурый и пасмурный не-то-не-сё-брь, обязательно наступит весёлый радостень…
О своём же календаре, Иван Кузьмич помалкивает и только хитро улыбается лукавыми глазами, если кто его о нём спросит. Да оно и понятно, кому охота претерпеть от назойливых прожорливых кукушат, что так настойчиво норовят затолкать тебя обратно, в правильные тикающие ходики…