После, когда она пришла в себя, она уже ничего не хотела и не желала, она лежала целыми днями на кровати, уставившись в потолок. Она не желала разговаривать и отвечать на вопросы Арена и на уговоры поесть хоть что-нибудь. Он приносил еду ей в кровать, она отворачивалась к стенке.
Арен, не зная, что делать, как вывести её из этого состояния, сходил с ума, глядя на неё. Она же лежала, бледная и безучастная ко всему. Уже неделю, как она не брала в рот ни крошки еды, которую он ей предлагал, она отказывалась и от питья.
Вечером, в начале следующей недели, он зашёл к ней в спальню с приготовленным для неё ужином и увидел её – недвижимую, лежащую на полу, в руке у неё был зажат крысиный яд, которым он на днях травил крыс в подвале.
Арен замолчал, опустил голову, лицо его выдавало душевную боль. Рассказ взволновал его. Он казался жалким, несчастным, убитым горем, как будто перед ним и сейчас лежал труп любимой им женщины. С губ едва не срывался крик: "Зачем, зачем ты это сделала?" Лицо выражало невыносимое страдание.
И Фауну стало на какую-то долю секунды жаль его. Он понял, как сильно этот человек любил его мать, любил по-особенному, по-своему, эгоистично, но всё-таки любил…
– Я потрясён вашим рассказом, но, скажите, как вы обо всём этом узнали? Вы так живо всё описали, как будто вы присутствовали там и видели всё это своими собственными глазами, – прервал затянувшиеся молчание Фаун.
– А?.. Что?.. Что вы сказали? – Арен как будто не слышал обращённых к нему слов, он, казалось, находился ещё там, в воспоминаниях – того ужасного, непоправимого прошлого, как будто это произошло не тогда, а сейчас и здесь.
Фауну пришлось повторить вопрос.
Арен выслушал, не поняв, скрытую в нём подоплёку, и сразу же нашёл ответ.
– Я нашёл её дневник, когда вселился в этот дом, – сказал он, выдержав некоторую паузу. – Я уже вам говорил, что профессор Арен оставил мне по завещанию этот дом.
Заселившись, я стал обустраиваться в нём. Я открыл комнаты, которые были под замком и опечатаны. Это те комнаты, в которой сейчас находится наша детская, а тогда эта были, как оказалось, комнаты моей матери, в ней она жила, когда Арен её "спасал".
Так вот, в этих комнатах – вернее в одной из них, той, что была спальней – на кровати под двойным тюфяком я нашёл её дневник. Мой рассказ целиком построен по записям из её дневника. Если хотите, я могу дать вам его почитать, и вы сможете сами удостовериться, что я ничего не прибавил и не убавил в своём рассказе.
Дневник? Что-то тут не совпадало! Сразу было понятно, что никакого дневника не существовало, но Фаун не подал виду.
– Да-да, если это вас не затруднит, интересно было бы взглянуть на этот дневник, - проговорил он со скрытым сарказмом. – Ну а дальше, что же было дальше? – опять поспешил прервать он молчание, так, как Арен опять погрузился в свои мысли.
– А дальше было еще интереснее, – не сразу продолжал он. – Знакомясь теперь уже со своими владениями, я случайно обнаружил в платяном шкафу, что стоял в спальне моей матери, небольшую потайную дверь. Она вела в подвальное помещение, проникнуть через неё в подвал было невозможно, так, как она не предназначалась для человека ввиду своих совершенно маленьких размеров. Через неё могла пройти разве только кошка; я до сих пор не могу понять, для кого была предназначена эта дверь. Попав в подвал через другой вход, который был со стороны сада, я был шокирован, тем, что предстало перед моими глазами: посредине подвала стоял гроб со стеклянной крышкой, в гробу лежала моя мать. Я сразу её узнал, хотя лицо несколько изменилось: оно ссохлось, стало маленьким и пожелтело. Я тут же сообщил о находке куда следует.
Пока следственные органы разбирались с этим делом, мне не разрешалось её захоронение, хотя я всё время настаивал на этом. Разрешение на захоронение я получил, некоторое время спустя.
Со всеми подобающими почестями я похоронил её рядом с её матерью, моей бабушкой. Потом я посадил возле их могил кусты роз: мать моя очень любила эти цветы, и бабушка тоже. Так я и сделал. Теперь обе могилы утопают в прекрасных благоухающих розах.
Арен закончил свой рассказ, и Фаун мысленно поблагодарил: его – обе могилы были ухожены и утопали в цветах.
В слух же он поблагодарил Арена за рассказ и выразил своё сочувствие.
– Не дай Бог никому вынести такое, – со всей серьёзностью проговорил он.
Через два дня Арен сообщил, что он опять должен ненадолго уехать, так складываются обстоятельства, обязывающие его присутствовать на симпозиуме учёных. Но по возвращению он тут же, безотлагательно, займётся делом Дмитрия, а пока у него к нему просьба побыть с Миррой, не дать ей скучать в его отсутствие и по мере возможности помогать ей, если это потребуется.
– Короче говоря, – добавил он, – оставляю на ваше попечение весь дом и дорогую жену с сыном. Кстати, библиотека в вашем полном распоряжении, вы найдёте там много интересного, у меня уникальные собрания. Читайте, отдыхайте и наслаждайтесь.
О дневнике матери, он даже не заикнулся и Фаун не стал ему напоминать, ибо был уверен, что такой дневник не существует.