Погост 6

Александр Викторович Зайцев
- А что про них рассказывать? Дед помер, мне десяти лет не было, бабка Настасья, правда, его на семь лет пережила, так что, её хорошо помню…
- Подожди, а как они вместе-то похоронены?
- Рядом-то? Так тут не город. Настасья, когда деду могилку отводили, просто сказала, чтобы ей место рядом оставили, и ни один председатель сельсовета перечить не посмел.
- Крутая была?
- Крутыми  яйца бывают, или всмятку.  А бабку знать было нужно: голоса она никогда не повышала, со своим мнением ни к кому не лезла, а все её слушались. Кроме деда.
- А тот что?

- А что дед? Мужик. Глава семьи. Рулить им рули, но руководить не смей! Да и не допустил бы он этого никогда. Но в женские дела не вмешивался – тебе, мол, Настасья, самой виднее. Я тут плохой советчик. Хотя и строг был. Особенно с нами, пацанами. А куда денешься? Из пяти сыновей трое на войну ушли и двое не вернулось. Вот и осталось на них, на стариках, две вдовы да восемь пострелят. Так и жили: одной рукой кормят, другой порют, – старик вздохнул.

- Прохоровская порода она ведь спокон веку шустрая во всём была, - продолжил Зосимыч, - Не зря дед лучшую девку во всей округе отхватил, да восемь деток нажил. Три дома сыновьям поставили. Мы, Прохоровы, все неугомонные, – не без гордости сказал старик. - Так что, хватило ему с нами лиха. Хорошо хоть из восьми внуков только трое парней было, а то свели бы стариков в могилу ещё раньше, – Зосимыч, достав из рюкзака узелок со снедью, положил его на стол и повернулся к могилам:

- Прости нас всех, деда Коля. И ты прости, Настасья Ивановна. От  недоразумения детского и глупости шалости наши были, – тихо сказал старик и поклонился крестам. Именно они сейчас были для него дедом и бабкой.

- Зосимыч, а ты их любил?
- А кто их не любит... Дед да бабка – самые любимые. Родителей любят и уважают. А тех просто любят. В ответ на их любовь. И всё.
- А вожжи? – спросил я.
- А куда без них? – удивился Зосимыч. – Ни лошадь запрячь, ни дитё вырастить. Универсальная вещь!

Наконец, все припасы из наших рюкзаков были разложены на столе. По заведённой издавна  традиции во время привала на охоте вся еда складывалась вместе, и все всегда ели с общего стола. Убирая рюкзак под лавку, старик открыл боковой кармашек и достал завёрнутую в запасные шерстяные носки чекушку водки. Вот уж чего я никак не ожидал увидеть. Зосимыч, случалось, выпивал дома, и иной раз выпивал порядочно, но на охоте он ни кому не позволял даже открутить пробку, не то что…

- Всегда ношу в рюкзаке. Мало ли какая оказия, – пояснил он, поставив освобождённую из носков бутылку на стол. – Ты это… не подумай что… - вдруг спохватился Зосимыч, не зная как бы половчее извиниться. – Носочки новые, ненадёванные. Так что не побрезгуй - всё стерильно.
Я улыбнулся в ответ, а старик уже открутил от термоса крышку, приспосабливая её вместо стопки. Не имея привычки наливать водку в такие свободные ёмкости, Зосимыч контролировал её расход по остаткам в бутылке, несколько раз поднимая горлышко к верху и глядя, сколько ещё осталось.
- На! - протянул он мне крышку, отлив четверть.

- Царствия Небесного, – сказал я, перекрестился и выпил.
- Водкой, Слава, не поминают, – сказал Зосимыч, и в его словах явно слышалась укоризна.
- Зачем же тогда налил? – удивился я, видя, что он наливает теперь и себе.
- Чтобы ты водки выпил, – ответил Зосимыч и сам теперь опрокинул посуду. Отёр рот и взял кусок сала.

Где бы когда какой охотничий стол не накрыли, на нём всегда оказывался круглый чёрный хлеб и покрытый со всех сторон солью шмат сала. На охоте старик ел только хлеб и сало, не обращая внимания ни на какие царские закуски и деликатесы, которые зачастую привозили с собой охотники.
- Теперь вот и я выпил каплю. Так это просто усталость снять. Ты на часы-то давно смотрел?
Подвернув край рукава, я бросил взгляд на часы. Пятый час! Господи, кто бы мог подумать, что на погосте  так летит время…

- Мне ведь не сорок, как некоторым, – вздохнул Зосимыч, цедя в крышку второю для меня порцию. – И дух перевести надо. А стариков мы помянули тем, что зашли к ним сюда специально, – старик видимо побоялся, чтобы я не подумал, что затащил он нас на погост нарочно, а потому решил уточнить:
- Пирамида вон там, – показал он рукой назад направо, а нам на выход туда, – теперь рука его показывала вперёд, но тоже направо. Видишь, какой крюк пришлось сделать...

Крюк выходил, действительно, приличный. Особенно если учесть, что мы на ногах с пяти утра, то есть, уже полсуток. Не удивительно, что старику потребовался этот, как он его называл, оправдываясь перед своей Марьей, «сердечнососудистый стимулятор».

- Ну а то, что шёл сюда молча, так с этой стороны я к могилкам и подходил-то, может, всего пару раз. Пришлось покумекать, как загнуть, чтобы не петлять зря. Но, - продолжил он уже гордо, - вывел точно. Глаз - ещё ватерпас!
Так вот чем объяснялась его молчаливость, которую я принял за плохое настроение или даже обиду! Я принял протянутую мне крышку и со спокойной душой выпил.

- Дед… - Зосимыч отвлёкся от своих мыслей, - дед, сколько я его ни помню, всю жизнь - с трубкой. Курил не часто, но трубку не выпускал изо рта… - Нет, Славка, знали старики в табаке толк, раз трубки курили.
- Вкуснее табак?
- Нет… - Зосимыч рассмеялся. – Закурить трубку – это же целое дело: сперва почисти, потом достань кисет, насыпь табачку, набей, спрячь кисет за пазуху, раскури. О, сколько дел! Да и с самокруткой ненамного быстрее управишься. Иной раз и курить уж охота, но как представишь, сколько с ней возни, так и Бог с ним с табаком, сейчас уж управлюсь так и покурю. А сигаретки твои? – Зосимыч похлопал себя по карманам и извлёк портсигар, – О! раз-два и дыми, не хочу, – в его рту уже тлел огонёк сигареты. – Да я с ними больше курю, чем с самосадом… - Зосимыч затянулся и, выпустив дым, продолжил: – Так что, ни хрена твой доктор не понимает.

- Какой доктор, Зосимыч? – опешил я.
- Ну тот, который мне в районной больнице вместо самосада эту траву курить насоветовал.
- Так он не мой…
- Как это не твой? – Зосимыч посмотрел на меня излишне сурово… - Как это не твой?  - от выпитой в два приёма «соточки» старик взбодрился и решил пошутить: - Он у тебя в городе знания получал, значит, ваш, из учёных. Вот у нас после войны до самых восьмидесятых фельдшер был дядя Серёжа, вот тот - врач. Его пока на больничных курсах учили, испортить не успели. Как он человека понимал! Ни один твой академик так не сможет.

- Ну так опыт-то у него какой был! – возмутился я.
- О! – хитро подмигнул мне старик. – В самую, что ни на есть, дырочку! Опыт! Опыт, он не от городских книжек идёт, а от жизни деревенской.
- Теория и практика. Вечный спор, – кивнул я.
- А я с тобой и не спорю, – не понял меня Зосимыч. – С тобой, Славка, спорить нельзя. Особенно на деньги. А то тебе на обратный билет не хватит, – старик улыбнулся.

- Так вот, – Зосимыч, взглянув на крест, загасил окурок и продолжил: – Трубку дед изо рта почти не вынимал. А от того случались и казусы…
И старик принялся рассказывать историю в лицах:

Потеряет, бывало, дед трубку. Ходит, по полкам шарится, за лавки заглядывает, на Настасью покрикивает (хоть и редко, но такое бывало), а она уже нас, пострелят, строит:
- Вань, посмотри у бани на верстаке (там дед поутру грабли чинил), Маша, на поветь загляни, Катя…, Таня… В общем, всех, кто под рукой оказался, разошлёт по разным местам, где дед с утра мог побывать. Пробежимся мы, как мышата, и по хате и по саду. Под каждый капустный лист заглянем – нет ли дедовой трубки. Нет. И тут нет. В дёжу с водой заглянем – не утонула ли случаем. Знаем ведь, что деревяшка не тонет, но если уж везде нет, так может хоть тут найдётся… Всю муть со дна поднимем – снова нет. Бежим мокрые домой отчитываться Настасье, а бабку все так по имени и звали: не тётя, не бабка, просто Настасья.
- Нет, Настасья, нигде!
- Как нет? – стонет дед. – Я сегодня за огород не выходил. Ищите, пострелята!
Мы - врассыпную. По второму кругу. Да куда там – нет нигде трубки. Снова бежим домой – виниться. А там…

А там дед самосад раскуривает, а Настасья даст нам по куску сахара и на улицу выпроваживает…
Зосимыч замолчал, усмехнувшись добрым воспоминаниям.
- Так где же трубка-то была? – не выдержал я.
- Да у деда во рту, – теперь смеётся в голос Зосимыч. – Так все к этому привыкли, что ни он сам, ни мы уже не замечали. Бегаем, ищем, а он и сам забудет, что трубку потерял, по привычке изо рта её вынет, набьёт, раскурит и уж тут сидит над нами посмеивается…

Посмеялись и мы на пару над рассказом. Зосимыч продолжил:
- И ладно бы такое раз или два было. Куда там – постоянно повторялось… Я и сейчас деда без трубки представить себе не могу, – вздохнул старик.
- Неужели ты его ещё помнишь, Зосимыч?
- А то как же.
- Так ведь столько лет прошло…
- Нет, Славка, детство забыть нельзя.
- Можно, Зосимыч. Вот я не всех своих одноклассников-то помню, с кем в школе учился, – вздохнул я. – Так ведь едва четверть века прошла с тех пор. Память, видно, плохая стала.

- Вот и ты веками жизнь мерить начал, – вздохнул старик. – А те, кого ты не помнишь, просто чиркнули по краю твоей жизни. Не оставили они в ней следа. Так что, не жалуйся на память. Нечего вспомнить о них, а потому и переживать не о чем, – Зосимыч окинул взглядом разложенную на столе снедь. – Ну что? Подкрепился? Собирайся, да пошли! Октябрьский день быстро к закату клонится, а нам ещё идти и идти.
И мы стали собираться.

Продолжение: http://proza.ru/2015/08/28/1693