Глава 8. Печаль разлуки
Было много ещё светлых и памятных мгновений, проведенных в этом прекрасном детдомовском раю, даже плакать хочется, но, наверное, только судьбе было угодно наше горькое до слез расставание. Узнав что наш Ново-Ильинский детский дом переводят на дошкольный приёмник, мы были очень подавлены такой новостью, и нам не хотелось верить в услышанное. Подбегая со слезами к своей любимой воспитательнице, мы уговаривали её, чтобы нас не разлучали с ней и ребятами, но увы, наша мольба была безуспешной и это последняя ночь, как некогда, была очень тревожной, короткой и не выспавшись мы не все вышли на последнюю зарядку, продолжая плакать в подушку. Уже к полудню девочек и мальчиков разделили по группам, кого в город Чердань, кого в город Кудымкар, а нашу группу несколько девочек и мальчиков в город Красновишерск, который находился на берегу реки Вишеры, почти такой же широкой и судоходной, как и Кама. Погрузившись в машины грузо-такси нашу группу отправляемых в город Красновишерск привезли на пристань города Нытвы, а следом привезли и другие группы отправляемые в разные детдома по области. Тут же у причала поджидал наш любимый пароход-путеводитель, и теперь последний для нас путь предстоял в этот старинный город Молотов, а ныне Пермь. Нас никто не провожал, не было ни взрослых, ни детских ручонок, лишь чайки, кружа над отплывающим пароходом провожая нас, истошно кричали, будь-то понимая нашу детскую беду. Прибыв в город Молотов, ныне Пермь, под вечер мы причалили к пристани, здесь толпилось много народа, ожидая своей очереди отплытия. Наша группа в сопровождении воспитательницы Веры Васильевны, сошла на пристань в ожидании следующего парохода нашего направления города Красновишерска.
Подавленные и поникшие, сидя на полу кучкой, мы были в ожидании парохода, но чтобы развеять нашу грусть наша воспитательница подвела нашу группу к толпе стоявшую поодаль кольцом окружив цыганский квартет из скрипки и гитары, исполнявшие классику Моцарта и Чайковского. Музыка, которая лилась на всю многолюдную пристань, после следовали сонаты Иогана Штрауса, Верди, Глинки, но как только закончив классику и будто взрывной волной тут же переключились на веселую, цыганскую плясовую, и за кружилось - за вертелось. Девушки цыганочки раскинув цветные шали в кругу собравшегося народа пошли в пляс, исполняя в тоже время цыганские песни, цыганский мальчик примерно сими лет, маленький, черноволосый, кудрявенький выделывая сальто в тоже время крутился на своем голом животике, а девочка чуть повыше и постарше с накинутой на плечи шалью слегка приплясывая держа подольник в руках, собирала дань с повеселевшего народа и посыпались денежки в подольник девчушке, кто-то рубль ей положит, кто-то два и засеребрилась мелочь на свету. Я не знаю почему ребята нашей группы посмотрев бесплатный уличный концерт будь-то бы и не удивились такому зрелищному счастью, разговаривая меж собой о чем-то совсем другом, а может быть тоска по детдому их все ещё гложет? А может, они на этой пристани уже не первый раз отправляясь в тур поход? Ну а я деревенский кроме лесов деревень и сёл ничего этого не видел, то для меня эта городская музыкальная жизнь показалась диковинкой, и я надеюсь, что дальнейшая жизнь будет оправданной. Вдруг этот шум городской несмолкаемой пристани прервал гудок приближающего парохода и воздух на пристани Камы словно взорвался от шумного крика чаек, а народ засуетившись мгновением ока растворился, оставив квартет наедине с собой. Отплывая, я все ещё слышал их заунывную мелодию сливаясь с пароходным шумом лопастей.
Уже находясь далеко в пути под присмотром своей воспитательницы, облокотившись на поручни, мы любовались чудесами нашей природой, о которой я описывал ранее, но та картина красоты была с высоты птичьего полета или с высоты уральских гор, а здесь достигнув поворота реки Вишеры, как вдруг из горизонта леса нас встречает тёмная наплывающая туча, извергая гром и молнии, и полили дождём с небес, освобождая палубу от назойливого людского шума, оставаясь лишь те, кто находился под парусным зонтом.
Плывя на пароходе по Вишере моё внимание привлекло и то что на этой трудовой реке множество катеров снующих взад и вперед, буксируют плоты древесины, а эти сплавщики мужчины ловко управлялись сплавом леса вниз по течению к берегам прибывания дерево-обрабатывающих комбинатов, эти баржи изрыгая черный дым надрываясь, буксируют лес против течения. Миновав этот загруженный участок, полон кипящей жизни реки, уже там, впереди была видна наша пристань города Красновишерска, там же маячили судоходные и прогулочные катера отсвечивая солнечным отблеском кают. Эти штабеля леса, назойливые моему взору складированные на берегу близ комбината, не привлекали особо моего внимания и дождавшись причала, наконец, мы сошли на пристань.
"На дворе", как выражались у меня в деревне, уже было было начало сентября и мне 14, но пусть мне и четырнадцать я деревенский все не могу понять, откуда взрослым заранее было известно о приезде нашей группы детдомовцев, здесь на пристани возле причала нас уже встречали, директор мужчина, и воспитательницы. Здесь, в этом городе, находилось два детских дома и нас вновь разлучили разделив по детдомам, а Вера Васильевна с грустью на глазах покидала нас уплывая в обратную дорогу. С её отъездом на меня нахлынула тоска по тому детскому дому, ребят уже увели с пристани, а я все ещё стоял, провожая её с грустью, глядя вслед уплывающему все дальше и дальше пароходу.
Друзья мои детдомовцы, где они сейчас, с которыми я ходил на берег реки Камы рыбача в заливе сачками с самодельного плота? Где они теперь, в каком детдоме? Наверное, их тоже держат взаперти, чтоб не сбежали? А Вера Васильевна, наверное, уже прибыла домой и занимается уже дошкольной группой ребятишек, забыв о нас. Я неоднократно украдкой сбегал сюда на пристань провожая взором тот удаляющийся пароход печали. Но тем не менее, нас, вновь прибывших, завели в кастелянскую комнату корпуса и заставили раздеться до гола, показав на тазики с желтой жидкостью с отвратительным запахом, и примерно через час мы ополоснувшись и переодевшись уже в эту детдомовскую одежду чистые, но с лёгким душком были в ожидании кастелянши, и началась моя третья детдомовская жизнь.
Я бы не сказал, что в этом городе все дома городского типа, здесь у окраины города такие же дома, как и в сельской местности, есть кирпичные здания одно и двух этажные и деревянные постройки, построены в беспорядке и не поймёшь где здесь улица, а где переулок, а то и просто тропинка? Но наш этот двухэтажный тёмно-серый брусчатый корпус пятидесятилетней давности и был моим последним домом проживания. Единственная главная дорога, что проходила не далеко от нашего корпуса уходила куда-то вглубь города. Деревянный, высокий забор скрывает от городского люда всю достопримечательность хозяйственного двора детдома, здесь на территории детдомовского хозяйственного двора также построены деревянные рубленые постройки, конюшни и другие стайки для свиней, кур, гусей. Находясь здесь, в этом детдоме под присмотром взрослых я мог свободно разгуливать по территории двора и, наконец, ознакомившись с ним, я украдкой прибегал в конюшню в стойле которого угрюмо стояла кобыла с жеребенком, я рвал траву и кормил его приговаривая:
- Буянчик мой Буянчик, давай кушай свежую травку, я сейчас ещё нарву.
Но неожиданно со стороны распахнутой двери входит незнакомый мужчина одетый в рабочую колхозную одежду и подходит к нам, чтобы выгнать кобылу с жеребёнком на улицу в загон, хотя я и скромный был мальчишка, но все- таки решил задать ему вопрос:
- Дяденька вы кто, конюх? - и он улыбнувшись говорит:
- Нет я завхоз, - я тут же смекнул, о боже, слово-то какое не знакомое "Завхоз", у нас в деревне не было конюхов-завхозов, но все таки, он разрешил мне ухаживать за жеребенком и я прибегая наводил порядок в конюшне, поил, кормил, набивая свежей травой сусек-кормушку. Но время шло, и за то время проведенное в этом детском доме, за труд которому так старательно внедрял нам наш директор я и не заметил, как оно пролетело, это трудолюбивое интересное детство, я не буду описывать все подробности проживания в этом детдоме, но прошло уже полтора года как я прибыл сюда и к моему сожалению мой возраст подходил к отправке дальнейшей учебе "Трудовых резервов" строительного училища города Губахи. Уже мой ребенок вырос и стал стройным статным жеребцом, но садиться и ездить на нем я так и не смог, вспоминая то далекое деревенское детство, чуть не лишившийся жизни. Мне пятнадцать с половиной, а ребятам по шестнадцать, они только что получили паспорта, после чего нас уже названных пофамильно распределяют по училищам других городов. Любу Завьялову, Раю Кобелеву и других девочек, которых я уже подзабыл (пусть простят меня за память) распределили в город Иваново учиться на текстильщиц, мальчиков, как я ранее написал, в строительное училище города Губахи. И вновь печаль разлуки, и вновь эти слёзы расставания.
Прибыв на пристань реки Вишеры нашу всю группу подростков посадили на только что прибывший пароход. Стоянка почему-то была не долгой и нам, отплываюшей группе, не со всеми из провожающих ребят удалось проститься, но детский плачь и прощальные вытянутые детские ручки залегли в моей душе навсегда. Отплывая я с грустью смотрю на дорогу по которой вела нашу группу эта строгая детдомовская врач, сопровождающая нас. Там за дорогой на окраине среди множества крыш домов на взгорьи виднеется крыша и нашего детского дома, а ведь там во дворе детдома в конюшне томится мой Буяньчик ретивый, мой друг с которым я мог позабыть о своём одиночестве, уплывая я больше никогда не увижу этот зеленый город, высоких деревьев, этот шум городского Бумажного комбината, висевшего над городом, издающий звуки труда, эту школу с футбольной площадкой, клубы и театры, не услышу этих гудков в воздухе, висящих над рекой, пароходов, барж, катеров маневрирующих по своим маршрутам, в общем, всю культуру трудолюбивого города. Находясь на палубе парохода моё внимание задумчивости привлек топот копыт скачущих по деревянному настилу пристани, обернувшись, я узнал своего друга, его статную фигуру, его вздыбленный хвост. Минуя деревянный барьер ограждения он с высоты пяти метров прыгает в пучину реки. Ребята, встрепенув от громкого всплеска, кинулись к ограждению палубы, и вновь эти детские слёзы в эту минуту даже сопровождающая нас врач не могла утаить эти заплаканные глаза.
Проплыв за пароходом не малое расстояние он вернулся на берег, но в тоже время носясь по краю воды, он ещё и ещё пытается ринуться в воду. Уже там далеко за поворотом реки вечерней зарей заходящего солнца буд- то эхом плача младенца доносятся звуки теряясь где-то в дебрях таежной тиши. Причалившись, наконец, после холодной ночи к пристани города Молотова(Пермь)нас посадили на поезд следовавший в город Губаху. Приехав сюда нам не понравилась эта местность, хорошо, что девочки уехали в другом направлении, в город невест, не видят всего этого. Низина железнодорожного узла, притаившаяся среди высоких холмов, серо и грязно, солнца не бывает, все в дыму маневрирующих паровозов, и как только люди здесь живут? В бараках вдоль железнодорожных путей, да ещё развешивают бельё после ручной стирки на бельевые верёвки вдоль бараков, а эти местные воробьи будто чёрные комочки чирикая перелетая стаей от прясла до прясла заборов. Пересекая эти переплетённые пути нас привели по тропинке поднимающейся в гору к какому-то серому старому двухэтажному деревянному зданию, над входной дверью висела вывеска "Паровозное училище". К нашему счастью группы учащихся на помощников машинистов паровоза уже были набраны и мы радовались такому известию, нам не очень хотелось учиться в этом грязном и дымном прокапчённом районе города. Скоро мы узнали, что город разделен на два района, одна называлась Нижняя Губаха, что в дыму и копоти, а другая часть города Верхняя Губаха, или северная часть города. И вот преодолев на грузо-такси это короткое расстояние между районами, мы, наконец, попадаем в строительное училище, правда, в этом училище надо учиться два года, а не десять месяцев, как в паровозном. Здесь в этом районе совершенно чистый современный посёлок, улицы, аллеи деревьев ещё не опавших листьев осенних, газоны цветов, асфальтированные пешеходные дорожки, трёх и пяти этажных домов, балконы усеяны цветами. Но вот и наше строительное училище, большое, светлое, с высоким крыльцом, над широкой парадной дверью закреплена вывеска, на которой крупными буквами написано "Трудовые резервы," а ниже "Строительное училище №5 города Губахи".
И вот моя первая осень 1957 года учебы в училище, а перед тем нашу детдомовскую группу из десяти человек вызывают по очереди в кабинет комиссии в составе из трёх человек в которую входят: сам директор училища, врач и преподаватель. Побыв в кабинете, ребята, пройдя комиссию, выбегают жизнерадостные, готовые запрыгнуть на плечи, обнимаясь друг с другом, я же волнуясь стою перед дверью комиссии, читая перечень профессий напечатанных на бумаге прикреплённой на дверях, скоро вызывают и меня, подойдя к столу комиссии тут же задают вопрос:
- Сколько классов образования? - меня, не ожидавшего этого вопроса, тут же охватил стыд и, понурив голову, глотая слюну за слюной, краснея, в пол голоса выдавил:
- пять - отстав в учебе от своих сверстников на два или три класса я ни чем не хуже их понимал предметы, а мой преподаватель, уже не молодой учитель, преподавая уроки плотницкого и столярного дела, сказал мне:
- Ничего, сынок, вот закончишь это двух-годичное училище и эти два года приплюсуются к твоим пяти классам.
И я, ещё не оперившийся цыплёнок, старался как мог, услышав эти тёплые слова преподавателя. От этих слов мне так хотелось видеть отца, которого видел только во снах. Вот уже и февраль 1958 года, даже не заметил, как немножко подрос и по взрослел, но в этот знаменательный день меня вызвали к директору училища и торжественно вручили документ подтверждающий моё шестнадцатилетие. Получив паспорт, я был очень рад такому событию, ведь я теперь взрослый мужчина, но в тоже время где-то там в глубине души я впадаю в уныние, мне совсем не хочется уходить во взрослую жизнь, мне хочется туда, в прошлое, в деревню, и вновь увидеть маму и братика, мне хочется туда, в детдома, где так быстро пролетело детство, увидеть вновь хорошее и плохое, но быть там в далеком прошлом. Приходила почтальонка в читальный зал училища выкрикивая фамилии получателей письма, а уже, после находясь наедине с собой ребята давали ответы на полученные письма, писал и я не зная куда, но прошло уже семь лет увезенного судьбой разлуки, а письма от братика всё нет и нет.
1959 год, год практики и вступление в самостоятельную жизнь, в жизнь, в которой мне неведаны пути- дороги, к жизни, к которой мне нужно привыкать пристраиваться, мне как-то даже боязно, но судьба моя, у ней нет эмоций, и на этот раз она преподнесла мне хоть и не большую, но радость.
Однажды вернувшись с практических работ хим-завода в свою комнату общежития, в котором мы жили, на тумбочке моей красовался треугольный конверт, адресованный на мою фамилию, а ниже фамилия отправителя Шафрановых, и я тут оторопел, не зная такой фамилии, а может это шутка какая? Тут же усевшись на кровать взволнованный готов заплакать, трясущими от волнения руками я вскрываю конверт. И правда пишут его приёмные родители, пишут что Славику уже восемь лет, живут они хорошо, имея своё домашнее хозяйство. Дальше я не стал читать, потому что мне не нужны их оправдания и извинения оставив рубец на моём ещё не окрепшем сердце, но хоть теперь я знал его место проживания, и мне не нужно было пригласительного билета от них, мне нужно было как можно скорее увидеть своего маленького братишку. Сгорая от нетерпения я пулей мчусь к своему преподавателю и рассказав причину негодования отпрашиваюсь у него, а он, этот ангел - преподаватель с пожеланием добрых и сочуственных слов отпускает, предупредив, чтоб через неделю вернулся в училище. Не дождавшись ужина, но прихватив из тумбочки сухариков и не имея в кармане не гроша, выйдя на дорогу, заскочив на ходу на попутку, я добрался на этот задымлённый железно-дорожный вокзал, но так как не имел я денег, то пассажирский поезд, производящий тут же посадку, мне был противопоказан. Тогда я выведал у обходчиков товарных поездов, какой из них двинется в направлении станции Бородулино. Выбрав ни чем не приметный крытый с одним окошечком вагончик и забравшись в него, стал ждать отправления, хотелось кушать, а товарняк все не отправляется. Спрыгнув с вагончика, чтобы попросить кусочек хлеба у сидящих на скамейке старушек, проживающих здесь в бараке, как неожиданно загремели буксирные прицепы товарного состава и поезд тронулся. Претерпевая стоянки на других полустанках через двое суток я был на месте и теперь в этой глуши мне нужно найти тропинку ведущую в деревню Ворониха, о которой было написано в письме.
В этот солнечный день, шагая по лесной тропинке, когда тебя не тревожат ни комары, ни оводы, так бы шагал и шагал бесконечно наслаждаясь живыми дарами природы, эти пения птиц, эти не смолкающие трели, когда озираясь ввысь на верхушки деревьев, то на твою голову сыплются шишки деревьев, а эти дятлы красавцы бесцеремонно перелитая с дерева на дерево своим оперением радуют глаз, тут же белочки рыжие, пушисты, смело не боясь прыгают то на голову , то на плечи, то крутятся у ног, мешая продвижению. Но вот уже виднеется просвет опушки леса и всё волшебство куда-то исчезает, уже завиднелись крыши домов не знакомой деревни, встречаются жители, почему-то настороженно поглядывая на меня, незнакомца. Наделённый острым нюхом и пустым желудком я, наконец, подошёл к деревянным воротам семьи Шефрановых, немного смущенно потоптавшись, я тихо постучал воротной ручкой, как вдруг будто гром с небес с крыши ворот на мою голову приземлился хозяйский воинственный петух размахивая крыльями и клюя по темечку головы, да и ещё крича истерично, как в этот миг из подворотни выскочила маленькая дворняжка, визгливая, чёрная, и тоже бросилась в бой, кусая без того не защищенные босые ноги. Отмахиваясь туфлями и сбрасывая с головы война-петуха, я, наконец, заскочил во двор. Вроде из этого дома должно исходить тепло, так нет, почему-то веет холодом. Войдя во двор меня никто не встретил, не вышел на крыльцо, я уже засомневался, поди и дома- то никого нет, а я тут воюю напрасно, поднявшись на крыльцо, открываю не запертую дверь избы и вот они, сидят в углу избы за столом кушая тихо мирно, как ни в чем ни бывало, сидят он, она, и мой братишка...