Однажды, во второй половине октября я пошёл на охоту. Снега ещё не было, но заморозки по ночам бывали. Погода с утра стояла сухая, небо было ясным безоблачным, хотя с вечера был небольшой туман. Ветра не было, только иногда ощущалось лёгкое движение воздуха, какое бывает перед восходом солнца в ясную и тихую погоду. Я вышел рано, до восхода солнца, решил пройтись по полям, где в это время могли быть зайцы или куропатки.
Пройдя по двум полям и перейдя две балки, я никакой живности там не обнаружил. Либо это был неудачный день для охоты, либо вся живность разбегалась с моего пути заблаговременно. Так как ночью был мороз, то трава и жнивьё ещё находились под его воздействием и под моими ногами издавали довольно резкий хруст, далеко разносившийся в чистом, свежем воздухе на утренней заре.
Поняв, что день для охоты в этот раз не совсем подходящий, хотел вернуться домой, но решил пройти ещё на одно поле, где было высокое ржаное жнивьё. Перейдя очередную балку, я поднялся по склону и вышел на опушку поля. Пожухлая трава тут была покрыта инеем более интенсивно, чем на тех полях, где я проходил, она звонко похрустывала у меня под ногами.
Я уже было двинулся вдоль поля по опушке к очередной балке, заросшей дубняком, коричневые кроны которого выглядывали из-за холма, когда накатилась волна лёгкого дуновения ветерка и послышался божественный звук. Словно откуда-то издали донёсся мелодичный перезвон множества серебряных колокольчиков и бубенцов, переходящий вблизи в лёгкий перезвон хрустальных рюмок. Я остановился и замер, глядя на поле. Солнце только начало подниматься из-за холма, и его лучи освещали жнивьё вскользь, так как поле шло уклоном к балке с востока на запад. Жнивьё было высокое, каждый его стебелёк был покрыт льдом, который на их верхушках сформировался виде наростов пяти – шести сантиметров длиной и около сантиметра в диаметре правильной круглой формы. Они были похожи на весенние колосовидные стебли хвоща полевого, только те зелёно – коричневые, а эти более крупные с хрустально - прозрачными «колосками» на своих верхушках. Стебли жнивья под тяжестью льда не согнулись. Вероятно, не накопилась критическая масса. Но так как они были высокие, а центр тяжести в результате обледенения сместился на самую их вершину, то стебли жнивья от неустойчивости раскачивались при малейшем дуновении ветерка, ударяясь друг о друга и издавая этот мелодичный, сказочный, малиновый звон. Поле всё звенело и переливалось, посвёркивая солнечными бликами. Оно было, как огромная люстра с миллионами хрустальных подвесок, перевёрнутое вверх ногами, но подвески «свисали» к небу.
Постепенно солнце поднималось всё выше, и его лучи начинали освещать эту «хрустальную люстру» уже под другим углом. Поле перестало сверкать и переливаться бликами, хотя смотрелось ещё довольно красиво. Ветерок усилился, стал более устойчивым, пропала та божественная мелодия, заворожившая меня.
Вдоволь налюбовавшись красотой поля и наслушавшись его музыки, я закинул ружьё за спину, спустился в балку на дорогу и зашагал домой. Жалко было нарушать такую гармонию природы грубыми ружейными выстрелами.