Приближался день праздника, вменённого для повергнутых народов правительством Констена Безмерного, время принудительного веселья с непременным кровавым ристалищем – поединком богатырей с обязательной смертью одного из участников единоборства. Особенно громогласно объявлялось участие в боях самого Верховного Правителя Констена Безмерного, которого никто из большинства поданных под этим именем и званием не знал, а на бескрайних просторах попранных Констеном царств и княжеств наводили страх его кличка – Кощей Бессмертный и титул Поганого царя, присвоенные ему ненавидящими племенами и народами.
Уже глашатаи и распорядители устанавливали в Большом Бершардоме, во всех многолюдных городах, посадах и в слободах красочные щиты объявления с расписанием игрищ, потешных боёв и ристалищ, ярмарок и других забав; уже застучали топоры плотников, сооружающих подмостки для кулачных поединков, шатры для балаганов и лицедейства, торговые ряды, ярмарочные ятки*; уже белошвейки, присланные с улицы Портняжной, принимали заказы на пошив балахонов для ряженых и праздничных одеяний для знатных зрителей, уже пеклись калачи, варилось пиво и буза; нахмуренные, неразговорчивые витязи готовили боевое снаряжение, точили мечи, и острия копий, перетягивали луки, проверяли прочность щитов и кольчуг и, уходя за пределы городских стен, вдали от пронырливых глаз отрабатывали основные и тайные боевые приёмы с применением оружия и без оного.
А вот что делать с носителем-хранителем третьей роковой слабости
Кощея, Родимир с помощниками заговорщиками так и не придумали. И от Старца не было пока никаких весток. Как вернуть Кощею Бессмертному перед решающим сражением утомляемость и леность, как проникнуть в замок и добраться до разъевшегося, словно свинья, Путши, да ещё исхитриться поссорить его с кем-то таким же бездельником и объедалой они пока не решили. Многие способы и хитрости предлагались, но из-за высокой угрозы неудачи, а главное ненадёжности своей, отвергались общим мнением.
Родимир посоветовался с Бабаней, которая, подумав, сказала:
– Сын, вот что я тебе скажу: можно сварить такое зелье,.. хлебнув его, человек на какое-то время становится свирепым зверем в человеческом облике и беспричинно нападает на первого встречного. Но действо это непотребное и даётся только злым ведьмам или колдунам. У меня, даже если я соглашусь, не получится. И ещё, зелье это опасно, человек звереет сразу, после первого же глотка и его жертвой, как правило, становится тот, кто угощает.
– Матушка, а ты знаешь, кто бы мог сварить это… эту отраву?
– Ох, Родимир, чёрные все они эти люди – да и люди ли? И иметь дело с ними – грех большой на душу брать, совести своей перечить, душу свою бесам зла на мученье отдавать…
– Так на благое же дело, матушка!
– На благое-то, на благое… – задумчиво сказала женщина. – Вот что, сын, я назову имя этой ведьмы, хотя молвить её имя – уже чёрной скверной марать свой рот – назову при условии, что не ты пойдёшь к ведьме, и не ты будешь договариваться с ней или с её приживалами, и не ты будешь использовать зелье… на благое дело! И не втягивайте ребятишек в это грязную работу, не подвергайте их чистые души злым испытаниям. А Олгу я к вам больше не отпущу, она и так, бедняжка, после той ночи, от страха пережитого спать не могла. Отправили дитё в самое пекло к сатане! И теперь, небось, опять на неё расчёт держите? – Бабаня строго посмотрела на сына, вздохнула, утёрла концом платка уголки глаз, и, обняв его, положила голову ему на грудь, помолчала, потом тихо посоветовала, – так что, Родимирчик, подумайте и ты, и Старец прежде чем взять у меня имя колдуньи. Крепко подумайте!
Время не терпело, и роковой день приближался пугающе быстро. На совет к Ведателю Родимир отправился без детей в сопровождении молчаливого Ушана и двух верных дружинников. На это раз Ушан вёл путников другой, более длинной тропой. Прежний путь был перекрыт карательным отрядом захватчиков, прибывшим по доносам продажных старост, назначенных супостатами, и их ретивых надсмотрщиков прочёсывать, обшаривать окрестные селения в поисках «к поимке и изъятию троих молодых, в том числе одну девицу, опасных отъявленных воров и преступников по личному приказу коменданта Бершардома».
Новая дорога вилась между чёрными стволами осинового леса, сквозь заросли лещины, паклинки и недавно отцветшей синели. Лошади, отфыркиваясь, бежали лёгкой рысью, всадники ехали, молча прислушиваясь к перекличке лесных птиц, стараясь не пропустить признаков опасности.
И не пропустили. Первым насторожился Ждан. Он предостерегающе поднял левую руку и стал медленно поводить головой, принюхиваясь. Тут и до остальных лёгкий ветер принёс чужой, нездешний запах, всегда сопровождающий грозных двуногих ящеров. Всадники остановились, прислушались. Впереди за высоким мелколесьем бубнили голоса, но количество говорящих по звуку не определялось.
– Стоп! обходим их стороной, нельзя нам сейчас ввязываться в заварушку, лихость свою являть, – тихо приказал Родимир и повернул коня в просвет между кустами. Трава, мягкая земля приглушали шум копыт, и, очертив большой крюк, дружинники уже обошли ненужное место, как из-под густых ветвей молодой липы выскочил, вытаращив безбровые глаза и натягивая на бегу мохнатые порты, обезоруженный синекожий пришелец и, юркнув в сплошную стену зарослей, хрипло заорал по-своему. Ждан и Галаш, хищно пригнувшись, выхватили мечи, но Родомир закричал:
– Уходим! Ушан, прикрой! – и погнал коня прочь, в лес, стягивая с плеча на всякий случай верный лук. Дружинники уже оторвались саженей на двадцать, как проломив кустарник, ринулся за ними ощеренный, истошно ревущий ящер с ездоком на гребёнчатой спине, и широченными шагами, словно чудовищный ощипанный петух, ринулся вдогонку.
Ушан, еле сдерживая свою встающую на дыбы испуганную лошадь, не трогаясь с места, ждал. Когда же вопящий, страшный, осёдланный визжащим синюшным, как утопленник, всадником зверь уже пронёсся половину расстояния, его трёхпалые птичьи ноги вдруг мгновенно замерли, и ящер превратился в неподвижное изваяние, Сидевший на нём человек вылетел из седла и, разбросав руки и ноги, теряя оружие, пролетев саженей пять, мёртвым рухнул в высокую траву – стрела Родимира прошила его тело в лёт. А следующий ящер со всего маху врезался в застывшего, как истукан, первого, сшиб его, рухнул сам. На них наткнулся ещё один, и всё это орало, ревело, скрипело, но дружинники, не оборачиваясь, стремили коней вперёд, и за ними, нагоняя их, следовал невозмутимый Ушан.
Вскоре шум и гвалт застопорившейся погони заслонился лесной чащей и пропал, наконец.
Разгорячённых спутников встретил, как всегда, Мурмур, проводил
спешившихся гостей к Старцу и занялся лошадьми. Совет был недолгим. Родимир, после взаимных приветствий и пожеланий, сел за стол, отпил из кружки взвару, обратился к хозяину.
– Почтенный! Время приближает роковой день, за нашими юными друзьями началась облава, а мы ещё не выполнили третьего условия, нужного для победы – не убрали обжору. И не только не убрали, но и не знаем, как это сделать. Можно добыть у чёрных ведьм тайное зелье, делающее человека сущим зверем, готового растерзать каждого, кто является ему на глаза. Но дело это скверное, неугодное, проклятое. И потом зелье это надо ещё доставить в замок, найти нужного, но не нашего толстяка, скормить ему эту отраву, чтоб он потом извёл Путшу. Кто может это сделать? Детей втягивать в это опасное дело нельзя, особенно девочку. Поэтому, я решил не ломать голову над этим, не губить понапрасну людей. Пусть себе объедается! Я решил! Я буду драться с Поганым в любом случае!
Ведатель спокойно выслушал горячую торопливую речь Родимира. Видно было, что старец уже принял решение, но ему нужно было знать нетронутое его авторитетом мнение витязя, которому выходить на смертный бой с самым могущественным врагом на обозримой земле.
– Ты правильно решил, сын мой. Но ты понимаешь, что риск сильно возрастает, что тебе нельзя затягивать схватку, ибо враг остался неутомимым. И если ты не расправишься с Кощеем вначале боя, то с каждой минутой твои шансы остаться живым становятся ничтожными. Твои силы невосполнимы…
– Понимаю, – каменное лицо Родимира смягчилось, он подошёл к старцу, проговорил, – Благослови, отец! – и опустился на колени.
Ведатель сотворил обряд благословения, прочитал напутственную молитву, и путники отправились в обратную дорогу.
Накануне праздника надо было избавляться от живых трофеев, добытых с таким риском. Время пришло. За прошедшее время Кощею никто не доложил о странном происшествии с зайцами и об исчезновении ягнёнка. Последнего струсившая стража просто подменила, а про зайца и вовсе умолчали, боясь скорой расправы. Поганый царь обычно казнил приносящего дурную весть, и желающих доложить об этих событиях среди охранников не нашлось.
Сам Констен почувствовал, что с его живыми тайниками что-то случилось, и послал воеводу разобраться. Но тот так и не вернулся.
Зайца поначалу хотели отдать Раму на растерзанье, но тот терзать беднягу не стал, а догнав, слегка придушил и принёс живого Гриде обратно. Тогда жертву посадили в туесок и вечером принесли к подворью мясников, вокруг которого стаями дежурили бродячие собаки, привлекаемые запахом тухлого мяса. Зайца выпустили, он, вжав уши в спину, сиганул и помчался спасаться, но псов было много и свора с визгливым лаем нагнала добычу и, дерясь, сожрала.
С ягнёнком было проще. Артельный кашевар уже вечером кормил кузнецов кулешом с молодой бараниной.
*Ятка - торговый навес