Прочла книгу Улицкой про послевоенное детство.
Моё было, считай, на десятилетие позже, но очень многое совпадает.
Пожалуй главное отличие то, что мое детство было сытнее.
Но отголоски военного и послевоенного голода до меня дошли в виде таких детских забав:
помню, как мы отыскивали сурепку, чистили стебель от шкурки и жевали,особенно вкусной она казалась с солью. Еще на лугу собирали и жевали дикий щавель, искали вдоль заборов травку с круглыми листьями, плоды которой напоминали круглые лепешечки - их тоже ели.
Хотя всегда можно было забежать домой - и уж кусок хлеба точно был в каждом доме.
А с керосином вот как вышло.
Прочла я в книге Улицкой чьё-то воспоминание про поход в керосиновую лавку,
и вдруг как молнией высветило оно моё детское воспоминание.
Мне было, наверное, года четыре.
Было ли тогда в бабушкином доме электричество или его провели позже - не знаю.
Но керосиновая лампа в доме хранилась и использовалась (когда отключали электричество) до моих лет четырнадцати.
Где бабушка потом добывала керосин - тоже не знаю, но в мои четыре года за керосином она ходила на другой берег Клязьмы. Прямо за мостом, на берегу, стояла керосиновая лавка. Это был деревянный почти чёрный от старости и паров керосина сарайчик без окон, с одной дверью. Работала она нерегулярно. Туда-то и бежали все, когда прилетала весть, что лавка открылась! Ведь кроме керосиновых ламп керосином заправляли керосинки, на которых летом готовили еду, потому что печки летом не топили. Бабушка тоже хватала бидончик, деньги, меня, и мы быстрым шагом шли занимать очередь.
С одной стороны моста были поселок и фабрика с плотиной, шумевшей водопадом,
а за мостом были луга с островками кустов и деревьев, заросшие ромашками, колокольчиками, медуницей… Керосиновая лавка стояла на берегу Клязьмы так, что за спиной у нее шумел водопад плотины,а перед ней расстилался ромашковый луг.
Я и сейчас ясно вижу жаркий летний день, пыльную дорогу, мост, фабрику, луг,
огромную старую иву у моста, длинную очередь женщин и детей и черный сарай с открытой дверью,чувствую едкий запах керосина, который забивает и запах реки, и аромат луга.
Там,в нутре сарая, темном от контраста солнечного дня, сидит страшный заросший волосами дед - из волосяных зарослей виден сизый нос да мутные глаза. Дед тоже весь черный, пропитанный керосином, в темной замусоленной телогрейке.
У него руки как корни старого дерева.
У него железная мерная кружка на длинной ручке.
Он опускает кружку в металлическую бочку,
и кружка тонет в темной маслянистой жидкости,
разгоняя по поверхности радужные круги.
Кружка поднимается из глубины, с нее капают радужные капли, а жидкость из кружки вязко переливается в наш бидончик.
Бабушка протягивает монеты, и они исчезают в черной лапе старика.
Старик и его прокеросиненная пещера меня пугают,
Радужные керосиновые разводы завораживают,
запах керосина дурманит,
а контраст яркого летнего луга, неба, реки
и этой черной вонючей пещеры со страшным дедом
тревожит…
Когда потом уже шестилетняя бегала я с друзьями летом за мост на этот луг,
керосиновой лавки там уже не было, а было темное пятно, заросшее невысокой корявой травой.
Теперь и пятна уже нет...