Бандит с Таганки
Жили мы после войны бедно. В колхозе на трудодни выдавали натуроплатой, в основном зерном, да и того было маловато. Я был ограничен в средствах на закупку боеприпасов. Гильзы у меня были латунные, пистоны я покупал, они были дешёвые, порох, конечно, тоже покупал, а вот дробь я делал сам. Доставал свинец где-нибудь на свалке в МТС, в других местах, где только можно было. Я его плавил, заливал в большие сковородки, а толщину заливки делал в зависимости от того, какая мне нужна была дробь. Потом, когда свинец остывал, я его укладывал на чугунную плиту и, разметив на квадратики, вырубал кубики, которые потом обкатывал на этой же плите.
Получалась не очень гладкая дробь, но била хорошо. Однажды я зарядил два патрона мелкой необкатанной дробью, то есть кубиками. Хотел попробовать где-нибудь в поле, как далеко такая дробь полетит.
Как-то в конце июня или в начале июля я был свободен от работы и решил сходить в Юровку к своему дружку по охоте. Понёс к нему починить хромовые сапоги, которые он же мне шил. Решил идти не дорогой, а по полям. Хотел пройти через поле над «Черским верхом». Эта балка начинается где-то километров за десять-двенадцать на север от нас. У неё много ответвлений, некоторые из них имеют свои ответвления. По дну этой балки протекает ручей, который на три четверти от верховьев летом пересыхает. На протяжении трёх километров по дну балки проходит граница между двух областей: Тульской и Орловской. Восточная сторона была наша, а западная – Хуторская (Тульская). Балка была широкая. Там были сенокосные угодья наших колхозов.
Я взял с собой ружьё, решил по пути проверить рассказы односельчан о том, что на поле над Черским верхом, (верхами у нас называют все балки), где посеяна гречиха, протоптаны волчьи тропы. Хотел посмотреть, куда они ведут.
День был ясный, тихий, обещал быть жарким. Перекинув сапоги через плечо, а на другое повесив ружьё, я двинулся в путь. Перейдя через речку, поднялся в гору на поле, засеянное гречихой, и пошёл по опушке в сторону Новой Деревни.
Гречиха цвела. Медовый аромат её доносился до села, но когда я пошёл вдоль поля, этот аромат просто дурманил меня. Так и хотелось лечь среди поля и лежать, вдыхая этот божественный нектар и глядя в бездонное, голубое небо. Тишина и покой над полями. Только высоко в небе заливаются жаворонки, повиснув на одном месте и трепеща крыльями, да сплошной гул пчёл, который неразрывно связан с гречихой. Этот гул исходит от поля так же, как и медовый аромат, непрерывно, волнообразным потоком, словно это само поле излучает и гул, и аромат, как будто это его дыхание, спокойное и размеренное.
Километра через два от села я увидел на западном склоне людей, стоговавших сено. Это были наши соседи с Шагаева Хутора, куда мы ходили на вечёрки. Все знакомые, все друг друга знали, но на этот раз они меня не узнали. Я шёл по опушке восточной стороны балки, а этот склон бал выше западного и яркое летнее солнце светило им прямо в глаза, ну и далековато было, так что, я их тоже никого в лицо не узнал.
У меня на одном плече висели хромовые сапоги. Хром был отличный, советский и на солнце сапоги прямо сверкали. На другом плече было ружьё, которое тоже сверкало, так как было покрыто хорошим бесцветным лаком. И когда я шёл, то весь поблескивал солнечными зайчиками.
На стоговании работало человек тридцать. На опушке балки на самом пологом месте уже стоял наполовину уложенный стог и, как я понял, был объявлен «перекур». Мужики спустились со стога и перекуривали, сидя на земле, молодые парни, что работали подавальщиками на стог, сидели тут же. Возчики волокуш, женщины сгребавшие сено, находились на лугу балки и мне не были видны.
Вдруг до меня донёсся свист. Это меня заметили. Молодые парни что-то кричали – звук еле доносился, слов не разобрать. Я, видя, что они меня не узнали, да и я, как уже говорил, никого не разглядел в лицо, всё-таки далековато было, погрозил им кулаком. Хотел посмотреть, что они предпримут в этой ситуации. Они ещё больше замахали руками и засвистели, а я продолжал идти не останавливаясь. Но тут один из парней, что были возле стога, повернулся спиной в мою сторону, нагнулся до земли и выразительно похлопал себя правой рукой по ягодицам. Дескать, стрельни, попади в эту мишень. Я быстро зарядил ружьё патронами с некатанной дробью и выстрелил из одного ствола в их сторону и немного вверх. Я знал, что так далеко дробь не долетит, да ещё некатаная. Когда грохнул выстрел, я сам остолбенел от такого эффекта.
Во-первых, в сухом чистом воздухе он в балке прозвучал, как в бочке, гулко и раскатисто, да ещё отразился от склонов балки неоднократно.
Во-вторых, в безветренном воздухе образовался большой клуб дыма, как дымовая завеса. Порох-то у меня был дымный.
В-третьих, что самое главное, моя некатаная дробь издала такие вопли и визги на разные лады, просто ужас. А балка ещё, как резонатор, усилила этот эффект. Я стоял и ждал, когда рассеется дым, чтоб посмотреть, как среагировали на это парни у стога.
Наконец, дым медленно отнесло в сторону и я увидел картину! На склоне нет ни одного человека, у стога стоит один пожилой мужчина, расставив ноги и заложив руки за спину. Пока я соображал, что к чему, из-за стога с двух сторон украдкой выглянули две испуганные рожицы. Я вскинул ружьё в их направлении и они исчезли. Тогда я погрозил им кулаком и пошёл быстрым шагом в перелесок, до которого оставалось десятка три шагов. На ходу я всё время оглядывался, что там делается возле стога? Уже подойдя к лесочку, я увидел, что парни опять выглядывают украдкой из-за стога. Я резко повернулся к ним лицом и сорвал ружьё с плеча. Все тут же попрятались
Вечером мы пошли на Хутор на танцы. Об утреннем эпизоде я не вспоминал, пока шли туда. Я просто о нём забыл. А там, на танцах такие страсти рассказывают, нарочно не придумаешь. Девчата и парни перешёптываются или говорят вполголоса. Я стал прислушиваться к разговорам и понял, что речь идёт об утреннем эпизоде. Я попросил одну девушку рассказать, что же произошло у них? Почему такой переполох? Она мне всё и рассказала в присутствии других подруг и парней, бывших на стоговании. А мой друг Сашка расспрашивал об этом случае у других парней. Он ничего не знал, так как я ему не рассказывал, во-первых, потому, что просто забыл об этом эпизоде, а во-вторых, не считал это событие интересным или чем-то особенным. А тут, оказывается, такие страсти по этому поводу. Я просто не мог предположить, что будет такой резонанс «общественного мнения».
И вот что мне поведали девчата.
— Ты знаешь. Говорят, в Москве на Таганке вся тюрьма разбежалась. Вот мы сегодня видели одного из них, когда сено в Черском стоговали. Понимаешь! Идёт здоровенный такой, весь увешан пулемётными лентами и гранатами.
— Злобный такой. Всё нам кулаком здоровенным грозил,- вступает в разговор парень.
— А потом как даст по нас очередь из автомата,- продолжает девушка жутким голосом, широко открыв глаза. – И гранату в нас бросил. Так бабахнуло, по всей балке гул пошёл.
— Одна пуля у меня прямо мимо уха просвистела я еле успел за стог нырнуть,- веско заметил парень, из тех, что прятались за стогом.
— А что же другие делали,- спрашиваю.
— Ой! Если бы ты видел, что там творилось? Когда засвистели пули и бабахнуло, Митька Фролов заорал диким голосом: «Ложись!» и сам спрыгнул в заросший окоп. Ну, бабы все и плюхнулись носами в землю. Некоторые ползком начали искать себе укрытие. Кто забрался в промоину, кто в копну сена.
— А Мотька Дёмина,- со смехом начал Митька Фролов. – Так та, бухнулась на четвереньки и поползла в копну сена. Упёрлась в неё головой и орёт благим матом: «Спасите! Помогите!», а задница выше копны торчит.
— Так он у неё в телегу не вмещается. Чтобы её прикрыть, три копны нужно.
— А Манька Спахова, так та в самую глубокую промоину сиганула, уткнулась носом в землю, закрыла голову руками и кричит: « Убивают! Спасите!»
— А тётка Наталья сидит в той же промоине, крестится и причитает: «Господи! Спаси и сохрани. Пронеси нечистую силу. Не оставь детей сиротами».
— Какие же сироты? У неё две дочери и обе замужем. У них свои дети давно. Кощунствует Наталья. Бога обманывает.
Все уже забыли про Таганку, про «разбежавшуюся тюрьму», а вспоминали только отдельные курьёзы. Я потом сказал двум девчатам, что это я там был.
Но они, как я понял, не поверили мне, хотя вроде бы и согласились. Но по тону их голосов и по выражению лиц я понял, что они мои слова приняли за бахвальство.