— Зухра, подожди. Ты куда? Может, нам по пути?
В легком платьице в горох Лидия летела так, что ноги едва касались пыльной тропинки.
— Как хорошо-то, — запыхавшись от быстрого бега пропела подруга. Ее волосы цвета спелой пшеницы разлетелись в разные стороны, такую прическу ребята в шутку называют «взрыв на макаронной фабрике». — Дай помогу-то, тяжело же, — она, хохоча подхватила одну из увесистых сумок и согнулась почти пополам.
— Стой, стой, вот эта сумка полегче, возьми ее. Говорят, своя ноша не тянет.
Звонко смеясь, подшучивая, подталкивая друг друга, подруги заспешили к деревне.
Солнце щедро отдавало свою запоздалую теплоту. Одним словом, бабье лето. Ни один листочек не шелохнется. Хорошо! Ничто не предвещает ничего плохого. Дойдя до перекрестка, решили отдохнуть… мимо них чинно-важно проезжал свадебный эскорт, все сигналят, из машин слышна музыка.
— Кому-то весело, — сказала Зухра, посмотрев в сторону подруги, и остолбенела, увидев сразу же побелевшее лицо подруги. Лидка оглянулась. В одной из машин она в нарядно одетом женихе узнала Фарита с невестой. Эту девушку она раньше не видела. Заслышав за спиной стук, она обернулась.
Ее только что весело щебетавшая подруга медленно сползала по столбу, сумка выпала из рук, в глазах немой вопрос, губы застыли в не прозвучавшем крике…
— Ох ты, ты че, ты че, а ну-ка вставай, — бросив свою сумку, она подхватила ее, прижала к себе. — Ну, ладно, ладно… Застежка одной из сумок расстегнулась. Набитая под самую завязку сумка, словно спелый арбуз, обнажила разноцветные книжки, тетради. Лида стала заталкивать, укладывать их так, чтобы можно было застегнуть вновь.
Зухра молчала. Так молча на одеревеневших ногах плелась вслед за подругой, нагрузившейся пузатыми сумками, которые почти волочила по земле, чертыхаясь: «Безобразие, не могли остановку метров на 500 ближе к деревне установить, вот тащись тут», — а сама нет-нет да оглянется на подругу.
— Ты не молчи, ну что ты молчишь… Что, на нем свет что ли клином сошелся, пусть катится колбаской по малой Спасской. Еще неизвестно, кому повезло, — поставив на землю сумки, подбоченясь, наигранно весело пропела Лида. Обойдя сумки, вновь обняла сникшую подругу.
— Да, ну их, эти сумки, — Лида пнула одну, потом другую сумку. Как будто это они источники того, что происходит с ее любимой подругой. И, пошатываясь, направилась к дому с зелеными воротами.-- Эй, Марат, иди-ка сюда. Вон там, видишь, сумки … Принеси, будь другом… Пойдем, Зухра, к нам… А там видно будет.
Возле дома Лидки, словно с ума сошли от последней теплоты, пышным цветом цвели сальвии, георгины, гладиолусы… Они жадно впитывали в себя это последнее солнечное тепло про запас, каждый лепесток нежился под солнечными лучами. В воздухе стоял особый яблочный дух. В глубине сада с защитной маской на голове между ульями хлопотал Михаил Иванович. Он издали напоминал большого белого медведя.
— Айда, айда, проходи, - поговаривая так, подталкивала девушку.-- Ну вот и пришли. Ну, что стоишь? Садись.
Молча дождались пока вскипит чай, молча пили…
— Ну-ка, давай по стопочке, решительно сказала Лида и достала из потаенного места бутылочку беленькой и налила до самых краев … Зухра, не дожидаясь уговоров, опрокинула в себя ее содержимое, как заправдашный алкаш, и даже не поморщилась. Лида молча налила по второй и посмотрела на подругу. Щечки заалели, на лбу появилась испарина.
— Ну, слава Богу, жить будешь. Как сессия? Хвостов нет?
Зухра помотала головой и впервые подняла голову.
— Ты знала!
— Да все знали, одна ты как дурочка каждому его слову верила. Еще когда ты была здесь, они сватать в Балтаси ездили. И вообще, на нем что, свет клином сошелся? Чего ты в нем нашла? Он же без слез тарелку супа не съест. Подумаешь,… есть о чем печалиться. Тебе что, нужен такой маменькин сыночек, который без ее благословения в туалет не сходит?! А?
— Ну как же так, ведь говорил, что любит. Я два месяца выхаживала его мать после инсульта, как Золушка пахала, наводила порядок. Думала, вернусь с учебы, к свадьбе готовиться будем. Чем же я ко двору не пришлась, — уже всхлипывая, медленно, растягивая слова, выговаривала она, словно просыпаясь после дурного сна. Слезы текли по обеим щекам, она их даже не вытирала.
— Ему мать пообещала, если женится на указанной ею девушке, она купит ему машину.
— Он променял меня на машину? А я? Значит, и о любви своей он врал?
— Ну, уж извини, у тебя ведь нет машины. Чего ты хотела? Хватит, очнись уж… Он что, стоит твоих слез? Снимай лапшу-то с ушей, хватит! Давай так. Сегодня остаешься у нас, вечером сходим в клуб, покуражимся на дискотеке, чтобы видела, что жизнь продолжается, мальчиков–то как грязи после дождя. А завтра я тебя провожу. Ты должна быть счастлива всем на зло. Поняла? И хватить об этом.
— Господи, что же это такое, — сказала Зухра и замолчала. В голове только он: высокий, широкоплечий, красивый. Так хотелось верить ему, в трудную минуту прижаться к нему, положить голову на его, как ей казалось, такое надежное плечо. Она готова была с него пылинки сдувать. Перед ее глазами пронеслась картина их расставания перед сессией. Лесная поляна усыпана земляникой. Она набрала полную пригоршню этой душистой ягоды и сидела на корточках перед ним, любимым, лежавшим на спине, раскинув в разные стороны руки-крылья, с удовольствием подставляя свое и так загорелое лицо солнцу. Хохоча и целуя друг друга, они клали в рот по одной ягодке, словно растягивая минуты счастья. Вкус поцелуев перемешался с вкусом и запахом божественной ягоды—земляники.
— Какая ты у меня красивая. Ты мое солнышко, любимая.
— И все -то ты врешь, я не самая красивая, — лукаво улыбаясь, пропела она, теснее прижимаясь к нему.
— Они красивы для других, а для меня самая красивая девушка на всем белом свете — ты, — лаская ее, целуя завитки волос, шептал он в порыве нежности.
Она так явно ощутила это, что запахло земляничной поляной. Она даже невольно отдернула свои руки от лица, словно запах этой лесной ягоды источали ее собственные руки. Она побежала к умывальнику, стала отмывать. Схватила металлическую щетку и принялась оттирать этот запах… Боль… Какая боль? Ее не было. Было отвращение к самой себе. Как! Как она могла принять навозную лепешку за золото? Слезы полились сами собой…Не стесняясь уже никого, она заплакала навзрыд.
— Ну, вот и слава Богу. Поплачь, поплачь. Для женщин лучшее средство от любой боли — слезы.
Зухра плакала, громко причитая, захлебываясь собственными словами, казалось, этому не будет конца.
— Господи, как мне больно. Как мне пережить это?!
Лида с жалостью, но строго смотрела на подругу.
— Лучший лекарь — это время, Зухра. Пройдет время, ты вспомнишь это, как дурной сон.
Зухра потихоньку приходила в себя, успокоилась. Ни о чем другом, она не могла и подумать.
— Слушай, подруга, давай переодевайся и пойдем помогать папе. Я так люблю эту пору. Сегодня будем качать мед. Это так здорово. Я когда помогаю папе, обо всем на свете забываю. Ну, ты готова, — она осмотрела ее критичным взглядом. — Не беги, не махай руками, рубашку заправь в штаны, воротник застегни. Руки, лицо должны быть чистыми. Волосы спрячь. Пчелы не любят посторонних запахов, инструктировала она словно заправский мастер этого дела. Девушки собрались и вышли в сад. Растревоженные пчелы озабоченно гудели. В саду стоял густой медовый дух.
Отец занес тяжелые медовые рамы в баню, где была уже установлена медогонка. Девушки принялись за дело. Лида уже который год помогает отцу.
— Зухра, вот возьми нож. Вот водичка. Этим ножом нужно срезать тоненький слой с двух сторон. Успели, мои хорошие, постарались, запечатали мед. Это очень хорошо. Значит, мед созрел, — говорила девушка словно настоящий пчеловод. Быстро подготовили четыре рамы, вставили в медогонку, и Лидка принялась крутить ручку. А через некоторое время по тоненькой трубочке потек медовый ручеек.
— Смотри, смотри, Зухра. Вот он мед. Посмотри, какой красивый. А смотри-ка, как пчелы в окно заглядывают. Будь их воля, от нас бы мокрого места не осталось, — захохотала девушка.
Зухра старалась, пыхтела. Это не просто.
— Ты почаще в горячую воду нож засовывай, воск легче срезаться будет.
— Ой, мои руки никогда столько меда не видели, — почти пропела Зухра. —А у самой слезы катятся.
Уставшие, измученные, но с чувством удовлетворения они завершили работу.
— Ну, как тут у вас дела, — заглянул к ним Михаил Иванович.
— Все нормально, папа. Только дверь закрывай быстрее, вон сколько напустил.
— Молодцы. Давайте, переодевайтесь, сполоснитесь и домой, — сказал он и, хмыкнув что-то себе под нос, ушел.
Весь вечер было такое особое состояние, что хотелось летать. Ни о каком клубе и речи быть не могло. В воздухе стоял густой яблочно-медовый дух, он вытеснял все дурные мысли. После душистого чая с волшебным медом раскрасневшиеся девушки сидели на скамеечке, вытянув ноги, запрокинув голову к звездному небу. Вот она Вселенная. И пошли все к черту! Нет и не надо! А под сердцем одной из них что- то легонько дало о себе знать.
Утром Лида пошла провожать Зухру. Девушке еще в прошлом году выделили комнату при школьном интернате. А в это время сельчане выгоняли свою скотину в стадо. Идут, погоняя ее хворостиной, переглядываясь и делясь последними новостями. Увидев Зухру, смущенно здоровались и шушукались. Девушка все это приняла спокойно. Ворота Фарита не открылись. Видимо, со свадьбы еще не вернулись. Она твердо для себя решила: нужно все забыть. Так будет легче. И жить, жить… Зашли в комнату.
— Знаешь, Лида, спасибо тебе. Но продолжать жить здесь, где сам воздух наполнен им, я вряд ли смогу, но попытаюсь. Я тебе еще скажу: я жду ребенка. Вчера я убедилась в этом. Помочь мне некому. Жить мне не на что. Я завтра поеду в больницу.
— Ребенок, это же хорошо, Зухра.
— Нет. Не хочу. Я так решила.
х х х
Утром через пару недель, открыв дверь, Зухра увидела спящего на ступеньках ее крыльца Фарита. Она, осторожно перешагнула через него и пошла на работу. К вечеру, шатаясь на неустойчивых ногах, он опять побрел к ее дверям.
— Она что-то сделала с ним. Будь она трижды неладна. Ходит, как заколдованный, ловит ее мимолетный взгляд. Медом что ли намазала…
— Смотри-ка, опять пошел…
— Фарит, сынок, что же ты позоришь нас?..
Выйдя как-то из школы, она встретила его нос к носу. Он стоял и, размазывая грязными руками пьяные слезы, бормотал.
— Ну, прости ты меня.
P.S. Зухра не могла вынести всего этого. Придя в очередной раз к ее дверям, он увидел огромный замок и записку: «Уходи, не ищи, меня нет и не будет».
Зухра уехала. Разочаровавшись во всех мужчинах, она так и не вышла замуж, а Фарита родня молодой жены неоднократно увозила, но он вновь и вновь возвращался. Потерял работу, осунулся, лицо покрылось щетиной, когда уставал, шел отдохнуть возле дверей, где когда-то жила она, его любимая. В голубой выси слышен печальный журавлиный крик…
А во дворе их дома пылилась новенькая машина.