Призрак коммунизма
Моя первая теща любила петь частушки. Бывало, хлебнет домашней бражки, изготовляемой по секретному прабабкиному рецепту, и поет:
На твоей могилке, милый,
Посажу я гипсофилу.
Ой, люля, люля, люля:
Замуж выйду скоро, бля!
Голос у нее - что надо: русско-народный, насыщенный. На соседних участках собаки подвывали. Муж ее, Захар Семенович, только улыбался на женины пения блаженно. А зря. Он у нее четвертый.
Захар Семенович был никчемный мужчина, подкаблучник из разряда принеси-подай. Единственное его достоинство – гармошка. Наяривал на ней виртуозно под женины частушки.
Когда теща видела, что ко мне льнет дочь ее, моя невеста, значит, то непременно запевала что-то вроде этого:
С неба дождичек идет,
Ветки к низу клонятся.
Парень девушку дерет,
Хочет познакомиться.
За что я ценил тещу, так это за деликатность.
А вот мать ее, бабка невесты моей, была женщина прямая, называла вещи своими именами. После третьей рюмки браги она вполне могла затянуть что-нибудь наподобие:
Я на пенсию пошла,
В кринолин оделася,
Руки ноги отдохнули,
Члена захотелася!
И в пляс пускалась под гармонь залихватскую. Не бабка, а чума! Или в рецепт заколдованный бражки ихней входили сушеные мухоморы?
Я попал в развеселую семейку. Поющая эскадрилья. Жаль только, что дочку свою не воспитали для семейной жизни. Она в арбузе сердцевину выедала. Это как называется?
Тещей я называл мать невесты своей из уважения, не расписаны мы с ее Татьяной были, а только лишь собирались, как все думали.
Имечко у тещи – закачаешься. Глафира Изольдовна. Она во всякое время бродила по участку в ночной рубашке. Меня Глафира Изольдовна совершенно не стеснялась. Подумаешь, какая невидаль – ночная рубашка на теще!
Я окрестил Глафиру Изольдовну призраком коммунизма. Почему так? Не только ночной рубашкой навеяно. Жил я там, как при коммунизме. Да лучше! Много лучше. Припеваючи. К хозяйственным работам меня не подпускали. Как же, мальчик пианист, лауреат премии Чайковского. Мною хвалились перед соседями. Пусть обзавидуются такому зятю.
Раз взял лопату. Хотел проверить их на вшивость. Так всем семейством оттаскивали. Пусть Захар Семенович ковыряется. Хотя, куда ему! Обыкновенно с утра Захар Семенович освежался брагой, что у тещи не переводилась. От нее впадал в детство. Вел себя так, будто у него была лишняя хромосома, а то и две.
Только при мне три раза скорую вызывали.
Похоже, прежние ее мужья бражкой тоже не гнушались.
Он был знатный пройдоха, мой тесть будущий. В поленнице соорудил хитрый тайник, где прятал бражку, с вечера слитую тайком в алюминиевую флягу. Теща удивлялась - с чего он такой пьяный, бражка то ведь под контролем.
В редкие дни Захар Семенович почему-то не пил, а мастерил что-нибудь чрезвычайно нужное. Скворечники, сарай… Я нахватался много новых слов: опалубка, обрешетка, лаги, гвоздодер… Между прочим, потом очень даже пригодились, эти слова рабоче-крестьянские.
Единственной настоящей ценностью в их хозяйстве был мотоцикл. «Харлей». Родной. Чистый хром. С места восемьдесят дает. Мотоциклом владел старший сын, отбывающей незначительный срок на поселении за наезд с летальным исходом. Ведь надо умудриться! Его ждали к осени. Тогда и намечали свадьбу. Как же без брата? Не по-христиански. Да и не простит он, уж больно к пьянкам ревнив.
В этой семье я жил все лето. Лето кончилось, с уходом его увяла моя любовь. Городская квартирка у них – так себе. Есть намного лучше. Уж поверьте.
Предлог искать не пришлось. Моя невеста не иначе, как под воздействием их знаменитой браги, истово верила в инопланетян. Вера ее была маниакальна, помимо секса, она разговаривала со мной только о внеземном разуме во всех его традиционных и нетрадиционных формах.
Ну не мое это! Мне бы со своим разобраться.
Чтобы избежать тягостного расставания с этим во всех отношениях замечательным семейством, я укатил, не прощаясь, на столь полюбившемся мне мотоцикле.
Согласитесь, есть что-то мужское в этом виде транспорта. На нем все оторвы твои. Никак нельзя было оставлять «Харлей» в столь сомнительном владении братца-уголовника-алкоголика. Думаю, не одну жизнь спас.
Пусть теперь ищут меня по консерваториям.
А за харчи и песни душевные им от меня большое человеческое спасибо
Тещу мне до сих пор недостает. Вспоминаю частенько ее бражку развеселую, да ночную рубашку с розовыми рюшечками.
Если кто и осуждает меня, то зря. Может быть, я был самое лучшее в их жизни.
Спящая красавица
Очередную тещу звали благородно – Анна. Собственно говоря, она была как и все прочие не тещей вовсе, но называла меня зятьком с первого знакомства. Анна била с ближним прицелом. Еще бы, в ее глазах я казался завидным женихом.
Культурный мальчик из профессорской семьи, ученый с перспективами, работает в секретном НИИ. Я ей намекнул, что имею отношение к бозону Хиггса …
Анна мечтала познакомиться с моими родителями, да, вот беда, у мамы контракт до конца года в Сорбонне, а у папы в Кембридже. Как вернутся, так сразу… Тогда и свадьбу сыграем. На ней много важных чинов будет из разных сфер.
Анна (она просила меня называть ее так, а не иначе) была моложава и прекрасна. Не в дочь. Вся внешность ее тела излучала неутомительную ленивость.
Вставала она ближе к полудню. После завтрака с обязательным кофе со сливками и ломтиком рокфора Анна располагалась в плетеном кресле с книжкой. Та была непременно в твердом переплете и небольшого, неутомляющего кисть формата. Электронных носителей Анна не признавала. Книга должна пахнуть. За благородным чтением она проводила время до обеда. Кушала теща вяло и выборочно. Зелень, фрукты, бокал вина. За обедом следовал позитивный послеобеденный часовой сон. Дочь ее придерживалась такого же режима. И это при том, что укладывались они рано.
Глава семейства тем временем пилил, стругал, привертывал и отвертывал, копал, полол, носил воду и готовил еду. Он был мастак. Гвоздь вгонял двумя ударами. В будни же (вот ни за что не подумаешь!), служил заместителем какого-то министерского вельможи. «Столько перенес заседаний, что вся жопа в морщинах», - как-то пожаловался он мне.
На дачу его привозила, как и полагается, тонированная иномарка. Шофер выгружал пакеты с продуктами, а шеф уходил в дом. Едва машина уезжала, как он преображался. Трудно было узнать в недавнем чиновнике при костюме и галстуке, этакого работягу в протертом комбинезоне и бейсболке с надписью на враждебном языке. Все на даче сделано его руками. До последней табуретки.
Но главным достоинством тестя был загородный каменный особняк со всем, что полагается, но тесть туда ездил только по необходимости. «Нет там души моей», - объяснял он. Особняк располагался совсем по другому шоссе, использовался исключительно для представительских целей и предполагался вашему покорному слуге в качестве приданого.
От утонченных супруги и дочки мой будущий тесть держался подальше и в заумные разговоры не вступал. Отпуск они с Анной проводили поврозь. Только давно, чуть ли не в медовый месяц, ездили вдвоем в Суздаль. Анна до сих пор фотки показывает, восхищается, а он мне признался украдкой: «Мерзкий городок. Не советую. По малой нужде отойдешь – непременно в монастырскую стену упрешься».
Он вообще-то ничего мужик. Дамы его терпели ради содержания. И довольно щедрого. Комнаты Анны и Лизки покруче, чем пещера Али- Бабы. Всюду беспорядочно цацки разбросаны. Каюсь, я колечко с изумрудиком и колье (сами понимаете какое) на память прихватил. Думаю, до сих пор не хватились. Колечко меня потом здорово в Монте-Карло выручило, а колье – в Праге.
Во многом из-за влиятельного тестя я дочь его, Лизку, обхаживал. У меня были самые серьезные намерения. Чесслово! Есть что то неотвратимо притягательное в зажиточных родственниках. Признаюсь как на духу: Лизавета, моя невеста нареченная, мне не подходила ни по каким статьям. Ладно бы еще не красавица, а так, воблина очкастая. Это можно и пережить ради каменного особняка в Малаховке, но она была вдобавок чрезмерно образована, испорчена репетиторами. Я бы даже употребил бы слово «заобразована». У нее в голове застрял огромный мешок никчемных сведений. Его бы распотрошить, да на помойку, но куда там!
Лизка читала Адама и Смита, Бабеля и Бебеля, Спинозу и многого еще из всяческой муры, придуманной бездельниками, отчего ее мозги запудрились без малейшей надежды на исправление. Она знала, чем профурсетка отличается от суфражистки, Кирилл от Мефодия, а на мой каверзный вопрос, сколько колонн у Большого театра, ответила восемь, не отрываясь от передачи про котов. Коты – ее страсть. Она коллекционировала их фигурки. Можете себе представить?
На даче обитали аж четыре кота: белый, рыжий, черный и серый. Паразиты поймали птицу-удачу за хвост. Их даже кормили от общей кухни.
Когда никто не видел, я наступал первому подвернувшемуся кошаре на хвост.
Насчёт колонн я потом проверил – не ошиблась Лизка. Так и есть – восемь. Кто бы сомневался.
Лизавета считала себя художницей. Выпускница университета, музыкальной школы и еще какой-то дряни, она раз в неделю посещала модную изобразительную студию. Нашла там себя после долгих блужданий по кружкам и секциям.
Когда Анна в плетеном кресле качалке плавно листала страницы какого-нибудь Байрона, Лизавета устраивалась с этюдником и рисовала акварелью всякие пейзажи. Коты валялись у мольберта, словно тряпки от лоскутного одеяла.
Мне полагалось умиляться и восторгаться. Хотя какие на дачном участке пейзажи? Ну несколько яблонь, слива, колодец с фыркающим насосом, да отец семейства. Покатый лоб, приплюснутый нос, широко расставленные, выпирающие скулы – морда-лопата. Как вам такой пейзаж?
Видеть все это мне было невыносимо, и я под предлогом того, что нужно привести в порядок свои научные мысли, сматывался или в лес по грибы или на рыбалку, благо речка примыкала к дому. Знают власть имущие, где участки приобретать.
Я люблю лес и воду. Это из детства. Однажды мне крупно повезло. Меня поместили в патронажную семью. Потенциальные усыновители вывезли меня на июль в деревню. До сих пор сравниваю по степени счастья тот месяц с другим, тем, когда я взял джек-пот в Карловых Варах. Правда, бездарно спустил я тот выигрыш, но об этом вспоминать не хочу. Грустить начинаю сразу. Лучше уж про грибы и рыбалку. Каждое утро я ходил в лес, откуда приносил грибочки. Особенно радовался, когда находил белые: чистые, молоденькие. Хороши и подосиновики. Живописнее гриба я не встречал. В речке Рузе водились пескари, которых патронажная мама Наташа обжаривала в сухариках на раскаленной сковородке. Вкуснотища!
Добрые они были люди, мои первые и последние патронажные родители. Зря я у них бумажник стырил. Глядишь, и судьба моя поменялась. А так, сдали меня обратно в детдом.
Да и сказать тоже, лежали в том бумажнике совершенно пустячные деньги.
Лучше русской деревни места нет, доложу я вам. Я побывал почти во всех столицах Европы. Но что я там видел? Спросите меня, где Эйфелева башня, и то отвечу с заминкой. Зато какого цвета фишки в знаменитых казино – скажу точно, даже если буду спросонок. Тут мне, я вас уверяю, равных нет.
А вот в том лесу каждый кустик помню, каждую полянку земляничную.
Анна и Лизавета разговаривали со мной на всякие гуманитарные темы, отчего меня натурально тошнило. Мой молодой организм всегда так реагирует на постороннюю начитанность.
Мне приходилось как-то соответствовать и выкручиваться, уж больно реальны были виды на приданое. Да и Анна ничего себе штучка. Особенно вечерами: в правой руке у нее томик какого-нибудь поэта, в левой - бокал шампанского. И мизинчик пикантно оттопыривала. Лакомый кусочек. Я случайно с ней переспал разок. А что? Надо ведь как-то налаживать контакт с новыми родственниками.
Отдышавшись, она сказала: «Везет же Лизке». То была высшая похвала.
Я подучил несколько цитаток великих и вставлял их от случая к случаю. Смотрю, читает Анна Мандельштама, а я как бы невзначай вворачиваю: «Я список кораблей прочел до середины», и тут же наградой мне ее восхищенный взгляд. Перелистывает Есенина - я тут как тут: «Не гляди на ее запястья и с плечей ее льющийся шелк, я искал в этой женщине счастья, а нечаянно гибель нашел». Смотрю на Анну, и подмечаю блудливую томливость во взоре. Держал я наготове и Гете (лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой), и Пушкина (ах он поручик, ах злодей!), и много еще заумных текстов разнообразных стихоплетов.
Но однажды прокололся. Вместо Гумилева процитировал Ахматову. И кто за язык тянул? Мелкое недоразумение, подумает иной читатель. Нет, и еще раз нет. Мелкое недоразумение было между Галилеем и Папой Римским. Мне бы свести все к шутке, но я неожиданно растерялся. Эх, знать бы раньше, что Гумилев с Ахматовой брат и сестра!
Дальше случилось вовсе непоправимое. Я поплыл. Вдруг перепутал Мане с Моне. Тут уж невеста моя фыркнула. А когда я запутался со всеми тремя Толстыми, отношение ко мне поменялась. Восхищенный взгляд превратился в подозрительный. Анна при виде меня демонстративно отворачивалась. Невеста отлучила меня от постели, ссылаясь на головную боль, что, впрочем, совсем не мешало ей перечитывать какого-то Кафку (да, совсем забыл сказать – женщины эти все давно прочли, с тех пор только перечитывают).
Я предпринял последнюю попытку разговорить их про Пикассо, но после того, как я восхитился умением композитора играть на одной струне, то прочитал в глазах родни окончательный приговор. Сам виноват. Спутал с Моцартом. А кто бы не запутался на моем месте в гремучем клубке гениев всех времен и народов? Их вон сколько, а я один.
Кода же Анна специально нарочито громко шепнула дочери, чтобы я услышал: «Надо же, у таких родителей такой невежа», я понял, что виды на наследство растаяли, как айсберг, об который сломался «Титаник». Сказать, что я расстроился, значит ничего не сказать. Особняк в Малаховке я уже своим считал. За него можно было бы кругленькую сумму выручить.
Развязка наступила не то чтобы неожиданно, но случайно.
Летом постоянно проживал на даче младший сыночек Димочка (не Димон, а Димочка, не иначе!). Несмотря на юный возраст, малый был уже изрядно испорчен отечественной и мировой литературой, а также другими видами изобразительных и лепительных искусств. Мнил себя поэтом.
Виршами моего будущего шурина также надлежало умиляться и восторгаться. Писал он с претензией:
Пушкин - это наше все.
Значит, я - совсем ничего,
И сестра моя - ничего,
И учитель мой - совсем ничего,
И папа мой - ничего,
И мама моя - совсем ничего.
И коты даже мои - ничего.
Так, зачем нам тогда "это все"?
Представляете, какого мне, знатоку цитат поэтов серебряного века, было изумляться и восторгаться?
Дима этот, щелкопер и бумагомаратель, оказался плохим мальчиком, ябедой. Подглядел, как я котов шугаю, да и выложил мамочке. А ведь я его не раз сигаретами угощал. Думал – друзья мы.
Анна тут же отозвала меня в сторону и сказала: «В нашем доме живодеров нет, не было и не будет». Видела бы она, как их Димочка птичьи гнезда разоряет в окрестных лесах!
Пришлось ретироваться. Я гордый. Напоследок я не смог отказать себе в удовольствии и выдал Анне любимое: «Забрать все книги бы, да сжечь». Жаль, что не сфоткал я ее тогда.
Заценили мое чувство юмора?
Анну мне до сих пор недостает. Вспоминаю частенько ее гладкую грудь и начитанность глубокую, столь мне недостающую и противную всей моей необразованной натуре.
Нет, мне нравилось у них. Водку черной икрой закусывал. Без всяких вредных примесей типа хлеба с маслом. Я честно предполагал на время жениться. Мнимую маму-профессоршу препровожу на лекции в Антарктиду, папу зашлю в ООН и буду кататься как сыр в масле – такие были ближайшие планы. Но серьезные намерения мои развеяла заумственность, женщинам совсем неуместная, и коты-тунеядцы, которые вечно под ноги лезут, провоцируют.
Когда меня изгоняли, несостоявшийся тесть заметил: «Ну вот, пионеры опять описали Везувий». Признаюсь, я его еще больше зауважал. Желаю ему дослужиться до министра, а то и выше.
Георгий Победоносец
Моя новая невеста Мария воспитывалась недотрогой. Она не из тех, кто предлагает себя всем напропалую, словно свободная касса «Макдональдса». Блюла себя вопреки насмешкам подружек. Ее девственность стала для меня дополнительным бонусом. Мне пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы подобрать ключик к неприступному сердцу скромницы.
Родители моей нареченной постоянно проживали в самой что ни на есть глубинной зажопинке. Домик в деревне у черта на рогах. Покосившийся, со скрипучими пословицами. На чердаке ветер гуляет, крыша протекает. Вообще, мрачно там все, безлюдье несусветное. Кругом чащобы непроходимые. До ближайшего полустанка – десять километров пехом лесными тропами. Я с огромным трудом дорогу запоминал.
Небо и то в этом убогом крае нездоровое, хныкало вечно, слезилось. Солнце по великим праздникам заглядывало в здешние места необжитые. Зачем? Кому здесь ему радоваться?
В доме тоже обитал кот. Им хозяин, тесть мой будущий, свекольный самогон занюхивал.
Чего меня туда занесло? Закономерный вопрос. Во-первых – места там грибные, заповедные. А во вторых - икона заветная. По ковчегу я сразу усек древность доски. Черная, закопченная. Георгий Победоносец еле проглядывает. Оклад серебряный. Икона находилась в светелке в красном углу. Рядом стоял кувшин со святой водой и лежало пасхальное яйцо. Чуть сбоку постоянно горела лампада.
Тещу мою звали Глафира Тимофеевна. Это была сутулая, сгорбленная женщина с лицом, не знавшим прелестей макияжа. Ни за что не догадаешься, что ей еще не было сорока. Она оказалась чрезмерно набожной, словно недавно порешила кого-нибудь. Поклоны била по десять раз на дню, крестилась неистово. Перед едой молилась. Крестик не снимала никогда. Меня так и подмывало спросить, если бы Христа не распяли, а убили из автомата Калашникова, она так же благоговейно носила бы автомат на вялой груди?
Мужа ее, моего, выходит, будущего тестя, звали Иннокентий Михайлович. Он из тех, кого называют «неотесанный мужик», Иннокентий Михайлович дурно пах, вечно ворчал, сморкался с помощью двух пальцев, под ногтями – чернозем, зато из Островских не знал ни одного, что и подкупало меня в нем. Раз я в разговоре для проверки упомянул Хемингуэя, так он воспринял мои слова, как ругательство и выговорил классическое: «В мое доме попрошу не выражаться, - и добавил внушительно, - особенно при бабах».
Что уж там ему послышалось? До сих пор гадаю.
В этом доме ничего не покупали, хлеб, и тот пекли в старой печке. Той самой, на которой Емеля валялся и храпел Илья Муромец. Все свое: витамины с огорода, белки с курятника, молоко и сопутствующие – от двух коров и козы. Коза у них, доложу вам – редкая тварь. Я ей только-то пинком наподдал, а она зачем то развернулась и злобно боднула меня в живот. Больно так. Мой всем совет – опасайтесь коз. Подлее и непредсказуемей скотины я не встречал.
Кроме дома, на участке стояла баня - старый черный покосившийся сруб, изъеденный всякими насекомыми. Зато печь давала девяносто градусов с пяти поленьев. Баня была гордостью Иннокентия Матвеевича, его палатой № 6. Посещал он ее раз в неделю, в день субботний. Оттуда он всегда выходил относительно чистый в полосатой застиранной больничной пижаме. На груди ее проглядывал изрядно затертый казенный штамп, но все-таки слово «Кащенко» угадывалось.
Подъехать на кривой козе к нему не удалось. На мое любезное предложение отвести икону на реставрацию в свою мастерскую (уж я расстараюсь, будьте уверены, Иннокентий Михайлович, я реставратор от бога, не узнаете ценность свою – такими красками заиграет!), тот тихо так ответил: «Пусть стоит, где стоит», покосился на двустволку, которая висела на коврике с оленями, и перенес постельное белье в светелку.
Оскорбил меня Иннокентий Михайлович недоверием. Это какие же тараканы у него в голове? Что ж, не захотел по-хорошему – сам виноват.
Я имел дело с опасным и подозрительным мужиком. Тертый калач. Такой ни перед чем не остановится. Охранял собственность свою, как немцы концлагерь. Кроме ружья имел во дворе цепного пса Полкана, которого спускали на ночь. Пса держали впроголодь. Собака Баскервилей показалась бы вам ласковым щенком по сравнению с Полканом. Полтора месяца я его тайно подкармливал, отношения налаживал, а то растерзает в самый неподходящий момент. Я ведь тоже парень упертый. Привык любое дело доводить до конца.
С первого дня пребывания в этом «угодье» меня крайне неделикатно привлекли к деревенским работам. После завтрака, когда я только собрался по грибы-ягоды, Иннокентий Матвеевич молча протянул мне двуручную пилу. Целый день мы угрюмо пилили близлежащий лес. Не исключаю, что хозяин принял меня за лицо таджикской национальности.
Два месяца я рубил дрова, помогал в сооружении пристройки к дому, латал крышу. Тут то мне и пригодилась наука от прежней родни. Гвоздодер, опалубка... Ну вы помните.
Правда, своим им я так и не стал. Без присмотра меня никогда не оставляли.
Стелили нам с Марией в разных комнатах, но просыпались мы неизменно в одной. За завтраком Иннокентий Михайлович смотрел на меня одобрительно-угрожающе. Невеста моя будущая сидела не шелохнувшись, уставившись затравленным взглядом в керамическую миску с мамалыгой. Лишь Глафира Тимофеевна ничего не замечала, а только крестилась.
Усыпить его бдительность мне удалось в день Успения Пресвятой Богородицы. Сколько же можно еще терпеть? Мозоли только плодятся. С такими, как у меня, под пианиста, пожалуй, не прокатит. Напоил я Иннокентия Михайловича на славу. Только успевал подливать.
Ближе к полуночи (иначе никак мне было не успеть на последнюю проходящую электричку), я оставил посапывающую невесту, спустился в светелку, прокрался мимо храпящего хозяина, взял икону, завернул ее в тряпку и бочком-бочком в сени, оттуда во двор и рванул наутек мимо Полкана. Бежал я так, как будто бес поселился в моих пятках. Уже вскакивая в электричку, услышал выстрел. Промах. Тут же последовал второй. Опять промах. Проснулся-таки злодей. Настигает. О Боже, какой мужчина! Ведь у меня была фора не меньше двух километров. Вот что значит здоровая пища и деревенский воздух. Всем рекомендую. Оглянулся, смотрю, несется Иннокентий Михайлович по перрону вслед уходящему поезду. Двустволку на ходу перезаряжает. Звериный оскал разглядел я при свете фонаря.
Хитрый злодей. Никакая отрава его не берет. Собственник. Готов ради вещи бесполезной, жениха единственной дочери укокошить.
Не догнал он электричку. Куда там!
Стою я в тамбуре, дух перевожу. Ликую. Икону через тряпку поглаживаю. Нечего ей стоять у этих душегубов. Музейная вещь, для людей. Так что спас шедевр с риском для здоровья.
В иконе я не ошибся. Оказалась она семнадцатого века. Северная школа. Оценили ее ого-го. И то, думаю, надул антиквар. Ну да Бог ему судья.
Говорят, что есть такая народная примета: украсть икону – к беде. Она силы вора вытянет. Вот что я на это отвечу: «Не верьте народным мудростям, врут они безбожно. По себе знаю». Лично я последующие полгода жил очень даже припеваючи. Обливал девиц вдовой Клико. Куражился всячески в клубах и дискотеках. Чаевыми сорил. Признаюсь, есть у меня одна отрицательная черта. Не черта даже, а черточка. Когда я при деньгах, то веду себя так, словно получил неожиданное наследство от Рокфеллера.
Мог бы я и дольше протянуть на привычном уровне, если бы дилер «Фламинго» мне фул не роздал против каре у негритоса залетного. Ненавижу с тех пор их обоих. И Лас-Вегас в придачу.
Думаю, согласитесь вы со мной, что Иннокентию Михайловичу и Глафире Тимофеевне грех на меня жаловаться. Дочку их, недотрогу кургузую, я многим разностям обучил, чего и в немецких фильмах не увидишь. Она теперь для любого желанная. Любовная наука ведь немалого стоит? Уж подороже какой-то там иконы.
Мужья ее будущие меня вовек благодарить должны. Не побоюсь этого слова – молиться на меня им следует ежеутренне, ежевечерне и еженочно. Поклоны должны бить вместе с тещей своей убогой, Глафирой Тимофеевной. Только аккуратно, чтобы рога не повредить.
Вот так. Согласны?
Трепетная лань
Нину Ивановну я любя называл трепетной ланью. Почему, спросите вы. Об этом чуть ниже.
Нина Ивановна владела небольшим магазинчиком в Подмосковье, в двух километрах от дачи, что удобно во всех отношениях. Товар она брала обыкновенный, но от посетителей отбоя не было. Почему? Сейчас узнаете.
Она оказалась креативной теткой. С юморком. На двери магазина Нина Ивановна повесила объявление:
Для обслуживания в магазине гражданам стран – членов Евросоюза, США, Австралии и Канады необходимо предъявить следующие документы:
- Загранпаспорт оригинал (срок действия не менее 3-х месяцев до даты входа и с даты выхода из магазина);
- Старые загранпаспорта (если имеются) к/копии заполненных страниц;
- Одна цветная фотография 5х5 см., лицо крупным планом;
- Справка из полиции об отсутствии судимости;
- Справка с места работы с указанием средней ежемесячной заработной платы за последние 5 лет и должности на фирменном бланке компании (если Вы владелец или Генеральный Директор приложите ксерокопии учредительных документов);
- Медицинская страховка;
- Справка от отсутствии венерических и инфекционных заболеваний;
- Свидетельство о заключении брака и рождении детей;
- Документы по собственности (например – ксерокопии прав собственности на недвижимость, машину, землю и.т.п.);
- Выписка с банковского счета о наличии на нем средств, достаточных для оплаты покупки;
- Заполненный черновик анкеты (Необходимо получить в нашем городском офисе);
- Приглашение со стороны РФ от друзей, знакомых, родственников;
- Ксерокопии паспорта или вида на жительство приглашающей стороны;
- Свидетельства, подтверждающие Ваше знакомство, например наличие совместных фотографий.
Администрация оставляет за собой право отказать в обслуживании гражданам перечисленных стран без объяснения причин.
Маркетинговый ход оказался беспроигрышным учитывая то, что в тамошних краях из жителей упомянутых стран попадаются разве что потомки пленных немцев, ничтожные кошельки которых никак не угрожали товарообороту. Почему ничтожные? Да потому, что обрусели те немцы давно. Обтатарились и обузбечелись. В третьем поколении от здешнего пьяницы не отличишь уже природного Ганса.
На пороге магазина лежал коврик. По четным дням это был коврик с вышитым портретом Обамы, по нечетным – с Меркель.
Все без исключения посетители, включая тех самых потомков пленных немцев, перед входом в магазин вытирали ноги с особой тщательностью. Аналогично поступали они и при выходе. Многие автомобилисты специально останавливались, чтобы вытереть ноги.
Между прочим, этот захолустный магазин приносил неплохую месячную выручку. Вот только в основном мелкими купюрами. Я несколько раз пересчитывал, ни разу сумма не сошлась. Плюс-минус несколько сотен. Но разве это кого-нибудь остановит?
Муж Нины Ивановны, мой тесть будущий, на даче бывал редко, предпочитая городское житье-бытье. Теща шутила по этому поводу: «В одну квартиру впрячь нельзя осла и трепетную лань». И еще так говорила: «Охота же ему, малахольному, треники на диване протирать?»
В те редкие выходные, что Кондрат Степанович выбирался на природу, теща всячески подтрунивала мужа.
- Посмотри на луну, красота какая неописуемая, - говорила она ему вечерами на веранде, где семейство обыкновенно ужинало.
- Что я волк что ли, на луну глазеть? – бурчал он в ответ и на луну принципиально не смотрел.
- Точно не волк. Осел, - шептала мне теща на ушко, нежно поглаживая запястья. Дочь ее, недальновидная невеста моя, мамин флирт поощряла и только хихикала в ладошку. Оленька безнадежно глупа. Не в мать. Я ее спрашиваю: «Шла бабка с тестом. Упала мягким местом. Каким местом ты думаешь?» Она с неизменным смешком отвечает: «Попой». Ей самой она и думала. Даже не сомневайтесь.
Для меня Оленька, что мягкий хлебушек. Лепи любую куклу, хоть старшеклассницу, хоть медсестру. Хотя, скажу без хвастовства, для каждой бабочки у меня найдется своя иголка. Проверено многократно.
Кондрат Степанович, и вправду, ничем непримечательный. Разве что во всякую погоду он носил замусоленный картуз с треснувшим козырьком. Из закуски предпочитал яблоки во всех ипостасях: моченые, печеные и просто сырые. Съедал их вместе с огрызком. Все в округе называли его Мишей Квакиным. Я догадывался, что это в честь какой-то фигуры художественной, но памятуя прошлый опыт, происхождением прозвища не интересовался.
Однажды теща предложила мне совершить романтическую прогулку в ближнее поле, полюбоваться закатом. Когда же, как бы играючи, она увлекла меня в свежий стог, я не сопротивлялся. Намечался безобразный инцест, но тут неожиданно с обратной стороны послышались голоса: мужской и женский. В мужском мы сразу признали тенорок Кондрата Степановича, женский сохранил инкогнито. Мало ли на здешней молочной ферме голосков. Мы с тещей затаились. Между тем, напротив, буквально через два метра душистой сухой травы происходила супружеская измена в своем чистом неизвращенном виде. Кондрат Степанович пыхтел, дама его с явным удовольствием повизгивала. «Извини, зятек, не до тебя. Мой-то, оказывается, только прикидывается малахольным. Не разучился еще, паскудник, может и мне чего перепадет», - прошептала мне теща.
Сконфуженные оба, мы тихонько ретировались. Никогда после о том случае не вспоминали, будто и не было его вовсе.
Меня принимали за начинающего дрессировщика, ассистента братьев Запашных. Для поддержания легенды, я научил танцевать петуха, гордого красавца с малиновым опереньем. Фокус может повторить каждый, как в городских, так и сельских условиях. Реквизит простой: нагревательный прибор с реле температуры, работающий дистанционно, да большая сковорода. Я прикопал провод, закрыл прибор сковородой, а сверху водрузил узкую деревянную клетку высотой в полтора метра, которую сколотил из бывших в употреблении досок, коих на каждом уважающем себя дачном участке полным-полно. Петуха я подманил в клетку обычным зерном. Насыпал горсть пшена, тот и повелся. Птичка смело вступила в клетку, позвякивая шпорами.
На представление пришли все, даже Кондрат Степанович не удержался. Зрелище удалось. Я нажимал кнопки на пульте, который находился в кармане, петух подпрыгивал то на одной лапке, то на другой, а когда совсем невмоготу – то и на обоих сразу. Исполнял на всеобщую потеху танец висельника.
У Кондрата Степановича отвисла челюсть, теща всплеснула руками, а Оленька захлопала в пухлые ладошки.
Спасибо моим детдомовским за науку. Признаюсь, так и меня учили танцевать, прописывали новичка в детском казенном учреждении. С тех пор я первый парень на дискотеках.
После экзекуции петух преобразился. Понял, что жизнь коротка и прекрасна и топтал кур со рвением птичьего Казановы. Куры неслись вдвое больше обычного, что укрепило мой и без того нерушимый авторитет.
Столовался я в этой семье ровно месяц. Куда больше? Вовремя подоспели гастроли в Латинской Америке. Принял заказы на подарки и отбыл. Теща в дорогу снабдила бутербродами и крутыми яйцами. А что, премило получилось. По-домашнему.
Енот-полоскун
С семейством Кулибякиных мне не повезло. На дачу они выезжали не каждые выходные. Мой всем совет – всегда наводите справки на этот счет.
Жили они на даче скучнее не придумаешь. Тесть вечно что-то косил или копал. Теща постоянно стирала. Стиральная машинка работала круглосуточно, как печатный станок в Зимбабве. В это время хозяйка мыла и перемывала посуду, драила пол. Она была маниакальная чистюля. Но это еще полбеды, того же она требовала от меня. Только и было слышно: «Вымыл руки? Вымыл руки? Вымыл руки?» Руки в этом семействе было принято каждый раз, когда входишь в дом, пусть даже ты вышел на пять минут перекурить.
Чему тут удивляться, если она мыла банановую кожуру перед тем, как почистить фрукт. Я не долго подбирал прозвище к новой теще – енот-полоскун. Кто же она еще?
Знаете, как бывает, порой люди сами не ведают, какой ценностью владеют.
Шкатулка невзрачная вдруг окажется екатерининских времен, чайник заляпанный, а протри его, и заиграет красками роспись на английском фарфоре, а то и пылится десятилетиями на самой верхней полке статуэтка неброская, а присмотрись - из коллекции какого-нибудь графа или князя старорежимного, пограбленная при гегемоне. В любом музее с руками оторвут.
У Кулибякиных же не было ничего, радующего глаз, кроме дочери. Природная блондинка, глаза цвета глинтвейна с коньяком. Все формы выдержаны. Могла бы составить счастье даже прихотливому человеку, если бы одевалась подходяще.
Я, что греха таить, первоначально польстился на красоту девичью, но к любой красоте должен же быть материальный довесок! Я вас уверяю.
Никто в этом никчемном семействе не коллекционировал ни марки, ни монеты, не говоря уже о предметах искусства или старинной мебели. Полный примитив. Такого в моей практике никогда не случалось. Чтобы остаться без трофея? Девицы не в счет. Их повсюду полно. Это тебе не антиквариат.
Только на четвертый уик-энд, который, решил я для себе, будет последним в моем и так слишком затяжном и неудачном романе, удача улыбнулась мне и погладила ласково по голове. Я подкреплялся черной смородиной с куста, когда вдруг внезапный порыв ветра сорвал с огородного пугала соломенную шляпу с выцветшей розочкой, и обнажилась старинная кирасирская каска в очень хорошем состоянии. Огюст Дюпен нервно курит в сторонке.
Нашли место! Некультурные, равнодушные люди. Никакого понятия о прекрасном.
Каска эта по экспертному заключению специалиста некогда украшала голову всадника второго карабинерного полка времен наполеоновских походов.
Ныне осела она в анонимной коллекции анонимного французского бизнесмена. Достойное место. Все лучше, чем на чучеле огородном.
Я находился тогда на мели и уступил раритет по дешевке. Пятьсот больших блайндов в «Гранд Синае» – вот и вся прибыль. Пустячок, а приятно. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Больше о семействе Кулибякиных говорить не хочу. Даже бутерброд с сыром не завернули на дорожку. А чего ожидать от родителей, не прививших единственной дочери вкуса к нижнему белью? Каждый понимает, правильное белье для женщины, что хорошая оправа у драгоценного камня. Моя же носила какую-то цветастую безвкусицу бесформенную. Уверен, путь замуж ей заказан, превратится в старую деву со своими ромашками на бюстгальтере. Зуб даю.
Батя
Квартира у моей новой родни была малогабаритная, но трехкомнатная. Виктор Семенович ей очень гордился, купил за кровные. В шаговой доступности от нее расположились чебуречная, две хинкальных, кафе и заведение с названием «Рюмка и селедка».
- Пойдем, сынок, - тянул он меня. – Отдохнем культурно.
Виктор Семенович как то сразу стал звать меня «сынок». Я раньше не замечал в себе особой сентиментальности, но тут слезинку прошибало.
- Пойдем, батя.
Выпивали, говорили за жизнь, за футбол-хоккей. Виктор Семенович оказался преданным болельщиком «Спартака». Мне пришлось соответствовать. Наступил на горло собственной песне. Зато он обещал мне помочь, когда узнал, что я собираюсь свой автосервис замутить и уже бизнес-план банку предоставил.
Тесть всегда расплачивался сам, не давал мне даже руку к карману протянуть. А зарабатывал он весьма средне по столичным меркам. Прозевал батя период первоначального накопления.
В выходные Виктор Семенович, как никто, рвался на дачу. Там его поджидала оборудованная автомастерская, в которой он реставрировал «Волгу ГАЗ – 21». Мечтал участвовать в параде ретроавтомобилей. Машина выходила на загляденье. Один олень хромированный чего стоил!
Батя кумекал в автоделе, что надо. Одно слово – мастер. Я помогал, как мог. Анекдоты травил, инструменты подавал. Наконец настал день торжества. Автомобиль предстал по всей красе: покрашенный, радиатор блестит, руль – вообще закачаешься.
- Батя, разреши на ней в магазин сгонять. Обмоем красавицу - предложил я.
- Давай сынок, удиви окрестности - улыбнулся он мне и протянул ключи.
Тут неожиданно нарисовалась невеста моя. Женщины – они сердцем видят. Муторно стало душе моей. Чмокнул я ее в щечку, сел за руль и уехал. Извини, батя, но все лучшее – детям. Я еду в Холмогоры. Какое счастье!
Признаюсь вам, хуже нет, чем обманывать хороших доверчивых людей. А что мне оставалось делать? У меня долгов на тот момент накопилось на три такие ретро. Каждому понятно, что не мог я упустить такой случай.
Нет уж батя, ты сам виноват. Зачем меня сынком называл, бередил организм? Мог бы и предположить, что сирота я казанская, детдомовец. Нечуткий он оказался человек, батя мой, вот что я тебе, негодующий читатель, пытаюсь втолковать.
Признаюсь, мне до сих пор не по себе. Не очень красивый поступок, что и говорить. Ведь я был близок к тому, чтобы поддаться эмоциям и войти в эту семью равноправным членом, любящим мужем и образцовым зятем. Но что потом? Винтики-шпунтики оставшуюся молодость привинчивать, отвинчивать? Кто хотя бы один день снимал номер в «Grandhotel Pupp», тот меня поймет. Ну и хватит об этом.
Золотой антилоп
Дача у моей возлюбленной была с виду неброская, зато стояла недалеко от озера. Мать ее, теща моя будущая, на даче не появлялась. Она предпочитала городскую суету. За участком постоянно присматривала ее мать – на редкость противная старуха. Она не спускала с меня глаз. Вот уж кому я бы с удовольствием оградку покрасил.
Тестя моего звали вовсе погано – Иосиф Соломонович. Он был ювелиром-кустарем. На даче имелось все, приспособленное для литья, пайки и шлифовки изделий.
Слабое местом Иосифа Соломоновича - тщеславие. На нем и погорел. Не смог он удержаться и пустил-таки будущего зятя в святая-святых, в мастерскую свою ювелирную. Смотри, мол, что люди умеют.
В смекалке тестю не откажешь. Для экономии места он установил сконструированную самолично вертикальную центрифугу. Заливал туда металл, вставлял какую-то штуковину (опока? восковка?) и запускал механизм. Резкий поворот, и что-то куда-то переливалось. Зрелище, доложу вам, завораживающее. На твоих глазах из бесформенно массы возникает предмет. И что характерно, творил он вещи из собственного материала. Понятно теперь, зачем я там оказался?
Человек он оказался вовсе никудышный. Представляете, в день знакомства потребовал у меня паспорт. Каков? «Паспорт не ношу, - огорчил я подозрительного папашу невесты своей, - вот визитка». Он нацепил старые очки (душка обернута изолентой!) и поднес визитку к носу. Если бы я уродился Шиндлером и обнаружил бы Иосифа Соломоновича в известном списке, то вычеркнул бы его к чертям собачим жирной красной чертой.
Оторвав горбатый нос от визитки, он посмотрел на меня несколько теплее. Еще бы, его потенциальный зять - стоматолог с собственным кабинетом. Вот так пофартило! Родство со мной сулит немалую экономию. Глядишь, и вставит челюсть за полцены карге старой, теще его.
Софочка потом всю ночь у меня на свой девичий манер за отца прощение отмаливала. Я простил, куда деваться. Я отходчивый.
На этой даче все устроено не по-людски. Бабка следила за участком и мной, Иосиф Соломонович – за мной и Софочкой своей бесценной, я – за всеми.
Выследил-таки я его тайник. Под крайней половицей в мастерской. Прятал он там всего-то три десятка червонцев царской чеканки, да несколько слитков. Стоило из за такой мелочи, спрашиваю я вас, огород воротить.
Мне бы и дольше пожить у людей этих милейших, наверняка припрятано что еще у хитрого еврея, но, представьте себе, не смог. То ли от природной жадности, то ли по каким иным возвышенным причинам, но вся компашка, включая Софочку, придерживались вегетарианской идеологии. Это хуже сектантства – я вам точно говорю. Самые мерзкие люди – вегетарианцы. Такую дрянь мне подсовывали на завтрак, обед и ужин, как не опух с голодухи, до сих пор не понимаю. А самим хоть бы хны, жуют свои пучки, да котлетки овощные, и глаза закатывают. Бабка шамкает противно. Акула без центра насыщенности. Тесть слюну пускает и вытирает ладонями вспученное лицо. Регулярно повторяет излюбленную присказку: «Кто мою капусту, как мясо ест, тот и есть мой лучший гость». От Софочки изо рта вечно какой-то дрянью несъедобной разило. Даже я, стоматолог дипломированный, и то целоваться с ней насильно себя заставлял.
Пусть теперь без меня жуют.
Послесловие
Сижу в беседке, увитой плющом. Дописываю эти строки. Рядом склонились ветки яблони с крупной антоновкой. Над ней надуваются облака. Неспешный ветерок доносит запах дыма. Тесть затевает шашлыки. Немного грустно. Вот и заканчивается дачный сезон. Пора в город, в плен бетона и асфальта. Что ж, там тоже можно найти интересные экземпляры. Будет настроение, расскажу вам и о городских впечатлениях. А пока, мой верный читатель, а особенно прелестные читательницы, до скорой встречи.