- Нам бы новых, молодых специалистов… Новых идей, свежей, так сказать, крови! – взмахнула руками Ниночка над кипой бухгалтерских отчетов.
Глаза Фонина сделались двумя любопытными иллюминаторами. Кто-то, сидевший внутри Фонина, ехидно в них выглянул, осторожно так, и ласково спросил:
- Чтось?
Товарищ Фонин был человек огромной головы, никому не понятного ума и маленьких слов.
Пухлыми ручками бухгалтерша Ниночка поправила черные волосёнки плешивенькой шевелюры, и, притянув Фонинскую физиономию к своей, цепко сжала ворот его рубашки.
- Говорят, что товарищ Фонин у себя в квартире в кота превращается. Что товарищ Фонин и не человек вовсе, а жирный кот… – томно зашептала она ему на ушко.
«Мяу!» – улыбнулся Фонин, и на внутреннем экране его сознания возникла, мерцая круглыми розовыми боками, сарделька в кожуре. Сияющие зубцы проткнули её нежную, женственную плоть, и она взлетела – к чьим-то клацающим зубам; над зубами вожделённо дергался, в сладострастных конвульсиях, кошачий ус...
- Ниночка, я страсть как люблю мясистых крыс, вроде Вас, – промурлыкал Фонин и, лязгнув клыками, вгрызся в толстую, беленькую шейку…
Симона Генриховна, жена Фонина, о странностях мужа знала, но любила его до поросячьего визга, почти так же, как сардельки.
Тем вечером на кровати в квартирке Фониных сидели двое: собственно, Симона Генриховна и тощий участковый, юноша с огромными грустными глазами.
- Если б Ви знали, – причитала она, хлюпая огромным желтым носом с маслянистой пористой кожей, – если б Ви знали, какой Тоня был шеловек…
Симона Генриховна воодушевлённо подняла глаза, и, оживая, округлилась её полная, сливочного цвета грудь:
- Пузо как кот показывал… Орал-то как...
Потом она сдавленно пискнула: «На всю квартиру!», и снова сгорбились её плечи. Симона Генриховна походила на плачущего белого бегемота.
- Почему ж он так орал, гражданочка? – боязливо приоткрыл глаз милиционер.
- Потому шо жрать он хотел… Постоянно! - зашептала Симона Генриховна и без стеснения стянула с себя розовую блузку. – Ви не представляете, как я рада, что эта скотина больше не придёт.
Тыкая короткими пальчиками в бесконечные, запекшиеся старой кровью следы от зубов на своей нежной мягкой коже, Симона Генриховна неотрывно смотрела куда-то перед собой. Взгляд её был исполнен чувства собственной правоты и гордости за все пережитые страдания.
- Но, позвольте… Что же он ел?!
- Женщин.
Участковый от волнения отгрыз пуговицу на рукаве.
- Щачем?!
- Это у него был этакой… акт любви, - с круглой щеки Симоны Генриховны упала на полуобнаженную грудь кристальная слезинка.
Из-под кровати послышалось глухое шипение и скрежет когтей. Показавшаяся в следующий миг огромная кошачья морда завизжала:
- Попалась, сука! – и раскинула черные лапы, выпустив заточенные когти.
У Симоны Генриховны моментально остановилось сердце.
Участковый подавился пуговицей и мучительно умирал целых семь с половиной минут, в ужасе вытаращив глаза на товарища Фонина: по его пушистому подбородку стекала ещё теплая, свежая кровь.