Странная штука память. Забывчивая, беспощадная.
Я не помню лиц своих одноклассников. Ни одного. Я их вытерла, вычеркнула, вымарала из своей памяти навсегда. Лица детей, подростков, юношей, девушек ходивших со мной в один класс я захлопнула в прокуренном праздничном зале "выпускного" ресторана и бросила им вслед впившиеся в кожу белые лаковые босоножки. Я выдворила их из своей памяти и никогда больше с ними не встречалась.
Иногда, в сентябре, моя память оживает и с метрономным стуком пролистывает старые картинки моей школьной жизни. Я вижу утонувшую в осенней луже лохматую серую шапку. Чувствую жаркое пыхтение, пытающихся разорвать резинку моих зеленых рейтуз мальчишек. Вижу рыжие листья клена, заброшенный на ветку дерева коричневый портфель и зареванную сероглазую, вытаскивающую из грязи изорванные тетрадки девчонку.
С картинками из своей школьной жизни я не справилась, их вымарать не удалось. Но одноклассников своих я умертвила, обезличила и забыла навсегда.
- Простите, Вы обознались. Нет, мы с Вами незнакомы. Нет, извините, я Вас не помню.
Странная штука память. Послушная, изворотливая.
В каменном шлюзе моего подсознания плещется масса безликих существ. Тянут шеи и таращат пустые глазницы уличные хулиганы, уверенные в собственной правоте хамы, и брюзжащие злобные старухи. Я их убила, вытравила из памяти и утопила в корыте своей забывчивости. Я на них не обижаюсь. Не на кого обижаться. Нет лица, нет человека. Нет человека, нет обиды. А картинка есть, дрожит красками, сохраняет контур, держит интригу, меркнет обличьями и заставляет меня облекать ее в слова.
Шустрая загорелая малышка шарит руками по замызганному полу булочной. Ребенок пытается выудить из-под прилавка закатившиеся десять копеек. Безликая толстая женщина нависает над ней все ниже, ниже, хватает за плечо и швыряет на улицу. Катится по асфальту оброненная мелочь, дрожат грязные горячие ладони и, дуют губы на разбитую в кровь коленку. Эту женщину я лишила лица сразу, моя память лишила ее человеческих черт.
Странная штука память. Бескомпромиссная, упрямая.
Я помню каждую улыбку своего отца, каждый его жест. Помню папину размашистую походку, ровную осанку. Я помню, как он ел, как стучал ложкой по дну тарелки. Помню, как хмурился, как обижался, и, как, не таясь, вытирал рукавом случайные слезы. Черты папиного лица с каждым годом становятся все отчетливей. Память неутомимо вытаскивает наружу все новые и новые воспоминания и картинки множатся, увеличиваются, становятся всё ярче и детальнее.
Мой первый выпавший молочный зуб в темной ладони отца. Колодец в степи, сверкающее на солнце деревянное ведро и вкус ледяной чуть солоноватой степной воды. Пропахшая рыбой отцовская сумка и влажные от речной влаги бутерброды. Позабытая в карманах отцовских брюк карамель и прилипшие к ним крошки сигаретного табака.
Странная штука память. Неугомонная. Не затихает, стучится в сердце, рисует новые воспоминания.
- Я вспомнила. Я видела тебя недавно. Той дождливой сентябрьской ночью, в безлюдном кафе Сиануквиля. Ведь это ты играл там на саксофоне, папа?
- Прости, я не узнала тебя сразу. Сиамская ночь темна. Я не подошла к тебе. Я засмотрелась на чужой дождь, заслушалась музыкой чужого моря и не узнала тебя. Но ведь это был ты? Конечно, ты! Ведь ты всегда со мною рядом, папа.