12. Архиепископ Пахомий Черниговский.
Его брат архиепископ Аверкий и их послание.
Память 11 ноября (+ 1937 г.)
"Тот, кто обрел любовь, ощущает Христа каждый день и каждый час и этим становится бессмертен. Любовь слаще, чем жизнь. Тот, кто обрел любовь, хранится Богом".
Св. Исаак Сирин.
В семье Кедровых, уроженцев Вятки, было три брата-епископа. Отец их, Петр Кедров, был священником. Своим сыновьям дал хорошее церковное воспитание и Богословское образование.
Старший сын Петр, будущий иерарх-мученик Пахомий Черниговский, родился 30 июля 1876 года. Он был по натуре серьезным, мягким и кротким, а, подрастая, стал задумчивым и тянулся к Церкви. Закончив Вятскую Духовную семинарию, он поступил в Казанскую Духовную академию в то время, когда ректором там был архимандрит, затем епископ Антоний (Храповицкий), будущий митрополит и первоиерарх Русской Зарубежной Церкви. Учился вместе с будущим архиепископом Феодором (Поздеевским). Дух обучающихся в то время был исключительно пылкий; это истинно была одна духовная семья или, скорее, маленькая армия студентов с монашеским мышлением, и сердцем ее был молодой владыка ректор. С неподдельной любовью он вдохновлял своих учеников неиссякаемой жаждой претворения в жизнь православной истины, и это в то время, когда в православной Святой Руси прокладывали себе дорогу революционные идеи. Студентов готовили тщательно, хорошо понимая дух времени, и они горели желанием идти в мир и учить евангельским истинам. Богослужения в академии, строго уставные, в которых все принимали участие, были живым источником вдохновения для студентов. Обязанностью юного Петра было возжигать свечи, что он и делал с присущей ему глубокой серьезностью.
Будучи чрезмерно ревнивым в своей вере, Петр решил буквально исполнить завет Господа: "Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя" (Мф. 5, 29), и однажды ночью попытался выжечь себе правый глаз свечей. С ним в комнате жил тогда Василий Максименко, будущий архиепископ Виталий Джорданвилльский. Ночью Петр разбудил его скрежетом зубов, пытавшийся таким образом вытерпеть боль. Увидев, что случилось, Василий с криком спас глаз товарища. Однако ожоги были такие серьезные, что на веке и брови потребовалось хирургическое вмешательство, и на всю жизнь остался шрам.
В 1900 году Петр окончил академию, во время учебы в которой, в 1898 году, владыка Антоний постриг его в монашество с именем Пахомий. При своем переводе в Волынскую епархию владыка Антоний взял молодого иеромонаха с собой, и тот исполнял труды миссионерские, живя в Троицком Дерманском монастыре близ Почаевской лавры преподобного Иова. В 1911 году его посвятили во епископа Новгород-Северского, он стал викарием Черниговской епархии. А скоро стал епископом Черниговским – епархии, знаменитой мощами святителя Феодосия Черниговского, канонизированного в 1896 году. Во время революции владыка Пахомий участвовал в Соборе 1917-18 годов, а 30 октября 1917 года сделал доклад, касающийся процедуры избрания Патриарха, и в этом докладе отразил мнение своего наставника, владыки Антония, которого не только искренне почитал, но и перенял у него пастырское рвение.
Это качество осталось у него на всю жизнь. Это ясно видно в его послании против "легализации" 1927 года так же, как в его пастырской деятельности в период после гражданской войны в России. Когда Белая армия, а с ней его возлюбленный митрополит Антоний, отступала, и красные взяли страну под полный контроль, Россия была в совершенной разрухе, транспортная система парализована, но это не останавливало доброго пастыря. Взяв свой посох, архиепископ Пахомий посещал все приходы своей епархии пешком! Поскольку левый берег Днепра согласно новому административному делению принадлежал Черниговской епархии, он должен был также посещать окрестности Киева, и так побывал и в пещерах Киевской лавры.
Будучи архиепископом Черниговским, он оставался настоятелем местного монастыря, где подвизался. Город Чернигов в это время еще жил жизнью Святой Руси, и по его улицам ходили праведники, одним из которых был Христа ради юродивый Михаил Блаженный.
В миру праведный Михаил был респектабельным инженером. Однажды ему поручи построить большой мост. Мост был сооружен согласно расчетам. И вот этот мост однажды рухнул, убив несколько человек. Инженер был так потрясен известием об этой трагедии, что, сняв с себя дорогой деловой костюм, надел длинную рубаху и навсегда ушел из дома. Он стал юродивым Христа ради. Он ел очень мало, почти всегда был бездомным, целые ночи простаивал на коленях в молитве и почти ничего не говорил, повторяя только: "Каюсь!" Блаженный Михаил обрел великую святость, он часто посещал архиепископа Пахомия. Когда в 1922 году он умер, весь город оплакивал его смерть и принимал участие в погребении, которое с горькими слезами на глазах совершал владыка Пахомий. Тайны о будущем России и всего мира, открывшиеся этому святому юродивому о Христе, были, несомненно, поведаны им и владыке Пахомию, с которым у них были родственные души и который мог понять и сохранить тайны Божии в своем сердце.
В том же году коммунистические власти много раз пытались арестовать архиепископа Пахомия. Однажды они ворвались в собор во время Божественной литургии, чтобы прямо там его арестовать. Но верующие, плотной толпой закрыв проход к алтарю, в тот раз помешали их намерениям. ГПУ не собиралось отказываться от своих зловещих планов. У Владыки была привычка надолго оставаться в алтаре после службы, и в один день, когда там был лишь он и его келейник, агенты ГПУ ворвались в святилище и схватили свою жертву. Так в первый раз был арестован архиепископ Пахомий. Его освобождали только для того, чтобы снова и снова арестовывать. Все эти аресты были для него беспрерывной чередой кошмаров, которые начали подрывать его душевное спокойствие.
Примерно в то же самое время коммунистические власти по всей России начали кощунственное "исследование" святых мощей, открывая гробницы многих святых в попытке "научно" доказать публике, что святые останки тоже подвержены тлению. Они устраивали ужасные спектакли святотатства, вызывая этим многочисленные протесты и сопротивление народа. Многие за это пострадали – были арестовываемы и гонимы. Но "научные исследователи" сами были посрамлены, потому что должны были признать, что мощи действительно были нетленными, чего они научно не могли объяснить, и это было опубликовано во всех газетах. Православные верующие радовались такому исходу, но власти тем не менее делали свою работу – они поместили мощи святых в атеистических музеях как "мумии". Некоторые душевно чуткие епископы умерли от отчаяния и скорби во время этой кампании издевательств над святыми, как, например, архиепископ Анатолий Иркутский.
Архиепископу Пахомию также пришлось пострадать в этой кампании. Требовали разоблачить и выставить на обозрение публики мощи святителя Феодосия. Обычно атеистическая комиссия "ученых" сама перетряхивала мощи, но архиепископ Пахомий, проявив твердость, надел епитрахиль и поручи и сам открыл мощи, проливая при том слезы боли в присутствии множества верующих, также плакавших и рыдавших, видя, что коммунисты даже мертвых не оставляют в покое. (Архиепископ Леонтий Чилийский, близкий друг владыки Пахомия, сохранил для нас редкую фотографию открытия мощей святителя Феодосия Черниговского, показывающую скорбного владыку Пахомия, держащего мощи и окруженного горюющей паствой.) После этого мощи были конфискованы, перевезены в Петроград и выставлены в музее атеизма вместе с мертвыми крысами и костями ископаемых. Но верующие, подкупив охранников, тайно по ночам совершали службы перед мощами. Очевидно, в связи с этим владыка Пахомий был арестован.
После ареста и высылки в 1922 году из Черниговской губернии он нашел убежище в Свято-Данииловом монастыре в Москве, настоятель которого был последним до революции ректором Московской Духовной академии – архиепископ Феодор (Поздеевский), который как-то еще ухитрялся продолжать ее труды. Архиепископ Феодор дал приют многим изгнанным епископам; временами в монастыре, который после 1927 года стал центром духовенства, не принявшего отступническое сергианство, жило до десяти епископов. Архиепископ Феодор был в формальной оппозиции даже патриарху Тихону, когда тот готов был идти на уступки к коммунистическому правительству. В этом монастыре послушник Киево-Печерской лавры Василий, будущий архиепископ Леонтий Чилийский, встретил архиепископа Пахомия и видел, как тот сослужил патриарху Тихону. Он даже получил письмо от архиепископа Пахомия (оно сохранилось), в котором исповедник, давая свое благословение, писал, что сомневается в том, что "Господь даст нам встретиться вновь".
Младший брат архиепископа Пахомия Поликарп, тоже имевший Богословское образование, перед тем как стать монахом преподавал Новый Завет в Духовной семинарии в Вильне. В 1910 году он был пострижен с именем Аверкий, а в 1915-м стал епископом Острожским с проживанием в Богоявленском монастыре в Житомире. Паства там хорошо его приняла. Он был молод, со светлыми вьющимися волосами, очень благочестивый, энергичный дружелюбный и на вид он был полон жизни и здоровья. Был стоек в вере, открытый, доступный – его очень любили. Всегда говорил проповеди. Служил весьма торжественно и любил совершать крестные ходы на большие расстояния, проходя деревни и городки, всю дорогу с людьми пел и проповедовал, зримо показывая дорогу веры, которой надлежит идти христианам в эти опасные времена. Любил также всенощные бдения, оканчивавшиеся на рассвете, и часто совершал их, привлекая много народа. Потом его арестовали, подорвали его здоровье. Потом освободили и снова арестовали, после того как он вместе со своим братом написал послание против декларации митрополита Сергия. 10 ноября 1937 года он был приговорен к расстрелу и 27 ноября расстрелян в Уфе.
В 1927 году позорная декларация митрополита Сергия с ее "легализацией" Церкви (на условиях Советов) нанесла сильный удар по православным верующим, которые, пока притесняли их, но не затрагивали основ Церкви, еще утешались. Архиепископ Пахомий был одним из первых, кто выступил с протестом, написав вместе со своим братом архиепископом Аверкием важный документ, который мы приводим ниже, адресованный не прямо митрополиту Сергию, а верующим в целом. Он дает подробную картину того, в каких условиях оказалась Церковь в результате декларации.
Вскоре после написания этого послания архиепископ Пахомий был арестован и выслан сначала на Соловки, потом, в 1931 году, в лагерь рабского труда на Май-Губе, где строили Беломорканал. Профессор Нестеров, бывший там в то время, рассказывал, что архиепископ Пахомий прибыл туда почти что инвалидом, с параличом лицевых нервов. Из-за физической слабости он не мог быть использован на строительстве и поэтому был сослан в 1932 году в лагерь для инвалидов Кузема. Но даже и там его нагружали физическим трудом, что для него было очень трудно – носить воду, печь хлеб и так далее.
Профессор Нестеров рассказывал об одном случае из того периода, очень характерном для Владыки. Один из заключенных профессоров работал в конторе Куземского лагеря писарем. Он должен был в срочном порядке составить список тех, кого посылали в другой рабочий пункт в лагере, и должен был работать всю ночь. Профессор был измучен и раздражен. Утром архиепископ Пахомий пришел в контору и спросил профессора, знает ли тот, куда и когда их посылают. Профессор ответил резко: "Владыка, Вы мне мешаете"! И еще кое-что грубо добавил. Архиепископ Пахомий смиренно поклонился ему до земли, прося прощения за то, что помешал тому своим вопросом. Профессор расстроился и в свою очередь попросил прощения за грубость у архиерея.
В личном разговоре с профессором Нестеровым архиепископ Пахомий часто обличал политику митрополита Сергия более резко и категорично, чем в своем послании. В это время результаты политики митрополита Сергия были уже видны и по отношению к судьбе Церкви в целом, и по отношению к гонимым епископам в частности. Вместо обещанной легализации в ускоренном темпе шла ликвидация Церкви и духовенства. Епископы и священники томились в тюрьмах безо всякой надежды на освобождение. Высылки и аресты не только не прекратились, но даже возросли.
Архиепископ Пахомий признавал главой Церкви не митрополита Сергия, а митрополита Кирилла, что соответствовало указаниям патриарха Тихона. И когда в местах заключения, где было собрано множество епископов, священников и верующих, было образовано какое-то подобие Церкви, архиепископ Пахомий признал главой этой Церкви архиепископа Серафима (Самойловича) Угличского, который в то время был заключенным и работал писарем в женском концлагере в Май-Губе. В отсутствии архиепископа Пахомия все церкви Черниговской епархии поминали митрополита Сергия до 1930 года, а те, кто вслед за своим архипастырем отказался принять "легализацию", должны были ездить в Киев в общину игумении Софии для принятия Святых Таин.
У братьев-епископов Пахомия и Аверкия был еще один брат – Михаил, который между двумя войнами преподавал Богословие в Польше в Кременецкой и Виленской семинариях. После Второй Мировой войны он стал монахом и был хиротонисан во епископа Вроцлавского, был архиепископом Гданьским и Щецинским, умер в 1951 году.
Братья-епископы Пахомий и Аверкий, как ясно видно из их документа, принадлежат к исповедникам Российской Истинно Православной Церкви XX столетия. Их послание, сдержанное по тону и даже советующее не порывать сразу с митрополитом Сергием (позднее они сочли необходимым разорвать этот союз), так точно описывает ошибки новой церковной политики митрополита Сергия, что кажется созвучным нашим дням, отстоящим от того послания на десятилетия, когда результаты этих ошибок ослепляюще очевидны всем. Самое главное, как со всеми отцами-основателями катакомбной Церкви в России, послание делает основной упор на духовную свободу, без которой Церковь может стать просто еще одним инструментом мирских властей.
Послание нельзя найти в обычных печатных и рукописных источниках того периода, но оно было сохранено Е.Н. Лопушанской, секретарем епископа Дамаскина Глуховского, который был викарием архиепископа Пахомия и твердым оппонентом декларации. Она посвятила всю свою жизнь сохранению трудов и свидетельства о епископе Дамаскине и незадолго до своей смерти в Сан-Франциско в 1972 году смогла напечатать это послание вместе с другими материалами о епископах-исповедниках, противостоявших митрополиту Сергию.
Послание братьев архиепископа Пахомия Черниговского и архиепископа Аверкия Житомирского.
Документ конца 1927 года.
Мы до сего времени не могли якобы договориться с властью и не пользуемся правами, якобы предоставленными законами советской республики всякой религии, и это совсем не потому, что наша Церковь контрреволюционна. Наши архипастыри и церковники миряне, томящиеся в узах изгнания и горьких работах, совсем не занимались какой-либо противоправительственной деятельностью. Теперь это уже известно всем. Истинная же причина скорбных явлений заключается в коренном расхождении наших основных религиозных воззрений на мир Божий и жизнь человеческую, на цели и задачи нашего земного существования с воззрениями коммунистическими, которые полагаются советским государством в основу жизни своих граждан: то, что для нас святыня и неприкосновенная истина, то для безбожника опиум (дурман), предрассудок, обман и шарлатанство, а, может быть, и контрреволюция –например, идея патриаршества, святые иконы, святые мощи, наши святые таинства и наши богослужения, и самая вера во Христа распятого. Так вновь подтверждается всем миром вечная правда слов великого апостола Павла: "Слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых – сила Божия. Мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, для эллинов безумие, для самих же призванных, иудеев и эллинов, Христа – Божию силу и Божию премудрость" (1 Кор. 1, 18, 23-24). "Мудрость мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих. Но проповедуем Премудрость Божию, тайную, сокровенную"..., которой никто из властей века сего не познал (1 Кор. 2, 6-8). У них бог века сего ослепил умы (2 Кор. 4, 4), душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому, что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надо судить духовно" (1 Кор. 2, 14).
Итак, союза Церкви с государством, в отношении нашей Православной Церкви и Советского Союза, быть не может по причине коренного различия в основных воззрениях той и другой стороны. Возможна лишь условная договоренность в практических взаимоотношениях исключительно на основе принципа отделения Церкви от государства.
В самом деле, можно ли вообразить советское государство в союзе с Церковью? Государственная религия в антирелигиозном государстве! Правительственная Церковь при безбожном правительстве! Это бессмыслица, это противоречит природе Церкви и советского государства, это неприемлемо как для искренне религиозного человека, так и для честного безбожника.
Между тем, эту бессмыслицу на наших глазах пытаются осуществить в действительности. Наши теперешние руководители церковной жизни, "имея некоторый кругозор", начали проводить "новый курс церковной политики". Но этот новый путь сбивается на старые пути и сводится к попытке организовать государственную правительственную церковь, как это было в Российской Империи.
Уже в декларации митрополита Сергия и его Синода, опубликованной с издевательским и кощунственным предисловием в "Известиях" от 19. 8. 1927 г., среди других неудачных положений и выражений допущено такое, которое свидетельствует о затирании авторами этого прискорбного документа – границы между Церковью и государством. Как же возможно искреннему человеку безоговорочно заявить, что радости и огорчения Советского Союза, как родины нашей, являются таковыми же для Церкви Православной. Советский Союз есть государство и такого тождества радостей и горестей у Святой Церкви не может быть ни с каким государством, тем более с таким, которое вовсе не скрывает, что желало бы уничтожить всякую религию, вообще... Увлекаясь церковной политикой, забыли наши предстоятели наставления св. апостола: "Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными: ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света со тьмой? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое сочувствие верного с неверным" (2 Кор. 6, 14, 15).
Если большинство архипастырей, пастырей и мирян, прочтя эти подобные им выражения в декларации м. Сергия, не поспешили с протестом, то именно, по причине опасения преждевременным выступлением вызвать разделение в Церкви и вследствие надежды, что в своей деятельности м. Сергий и Синод поправят те ошибки, которые допущены ими на бумаге. Но, увы, действительность не оправдала наших упований; нужно иметь в виду, что вообще при союзе Церкви с государством, располагающим внешнею силою и всеми средствами чисто физического воздействия, при малейшем нарушении идеально справедливых взаимоотношений, страдающей стороной всегда является Церковь, и даже свобода ее внутренней жизни легко нарушается при обычном стремлении последнего превратить церковно-административные учреждения в органы своего управления. Тем более государство антирелигиозное и в отношении Церкви недружественное, для которого некоторые неприкосновенные устои ее внутренней жизни и ее нравственный авторитет является не заслуживающими внимания предрассудками, конечно, церемониться не будут. Оно использует церковный аппарат (раболепный синод, покладистых предстоятелей) в своих политических целях (совсем не на пользу святой веры) и поставит Церковь в унизительное положение.
Принцип духовной свободы Церкви и невмешательства Церкви в политику сейчас же таким государством будет нарушен, – что мы уже видели в действительности.
Вот почему м. Сергий, поступая вопреки советскому закону о положении "Отделения Церкви от государства", стал на весьма опасный путь.
Какой же результат? Теперь уже выяснилось, что м. Сергий и его Синод попали под ужасное давление агентов власти даже внутри церковной своей деятельности. Так, назначение и перемещение епископов совершается при чрезвычайно близком участии советской власти, на местах административные и охранные органы наблюдают за тем: принимаются ли населением присланные Синодом м. Сергия архиереи (православные архиереи являются к своим пасомым под защитой милиции); возносится ли имя м. Сергия на богослужениях, молятся ли за власть, – (считающие молитву шарлатанством, издевающиеся над ней). Непризнающие м. Сергия церковные деятели уже ссылаются в Соловки, где количество архиереев возрастает с каждым годом; и даже вопрос о размещении и перемещении клириков в священнослужении решается больше советской властью, чем церковной. Архиерейские кафедры, вопреки указаниям Собора 1917-18 гг., десятками закрываются, чем ослабляется Церковь, а назначенные архиереи, прибывая на места, обязаны предварительно докладывать в известных правительственных учреждениях, свои намерения и планы церковной работы и получать руководящие указания. Теперь власть гражданская не имеет нужды своими средствами устранять неугодных ей церковных деятелей, она отдает об этом приказ (тайный) Синоду или местному архиерею.
Митрополит Сергий является полным рабом, послушным орудием в руках известных нам лиц, представителей отдельных советских учреждений и утратил вполне свой морально-церковный авторитет, вопреки слову апостола (2 Тим. II, 15), ибо за каждым его даже церковным распоряжением, нам запуганным и подозрительным, мерещится внушение от "внешних". Сверх того, наш церковно-административный аппарат ставится в непозволительную близость с охранными органами советской власти, чего никогда в истории Церкви не бывало и допущено быть не может. Словом, такого унижения и оплевания Святая Церковь еще не переживала.
Так заповедует нам святой апостол Павел: "Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистить банею водной посредством слова, чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющей пятна или порока или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна (Ефес. 5, 25-27), как невеста Христова. Не унижайте же Ссвятой Церкви, не грязните ее непорочных одежд.
Святая Церковь может быть подвергнута внешним бедствиям: гонениям и стеснениям, но отказаться от своей духовной свободы и достоинства не может, напротив, в бедствиях она еще более внутренне просветляется и непрестанно обновляется (2 Кор. 4, 16-17). Таков закон духовной жизни и отдельного христианина и всей Церкви Христовой, почему узы и скорби мы понимаем как милость Божию, ибо увенчивает за них Господь верных Своих рабов. (2 Кор. 4, 17). Но на унижение Святой Церкви, на попрание ее внутренней свободы, Церковь никогда не согласится. Нельзя свободу Церкви и ее достоинство предавать на попрание, "чтобы не быть гонимым за крест Христов. (Гал. 6, 12), по слову апостола.
Легализация, которую стараются проводить м. Сергий и его Синод, является совершенно неприемлемой и невозможной, потому, что она противоречит советским законам (беззаконна, нелегальна), противна природе вещей, природе Церкви и советского государства, противна разуму, ибо стремится соединить несовместимое. Такая реформа не может пройти в жизнь практически, она видимо проваливается. В церковном отношении она преступна, ибо продает свободу внутренней жизни Церкви и кощунственно унижает ее святость и достоинство.
Как проект противников Церкви Божией и христианской религии, реформа м. Сергия является вполне продуманной (не им, конечно), последовательной мерой в целях расстройства Святой Церкви, разложения религиозной жизни страны. Но православный митрополит и патриарший Синод не могут поддерживать таких задач.
Но если бы в новой церковной политике м. Сергия не заключалось ничего преступного, в отношении Церкви предосудительного, то ее все же необходимо было бы отвергнуть по одному тому, что, нисколько не улучшив внешнего положения Церкви, на что она претендовала, она вызывает великое смущение и соблазн в церковном народе и вообще у большинства верующих, от иерархов до мирян.
Сердце доброго пастыря, естественно сжимается от нестерпимой скорби при виде этой потрясающей картины великого церковного разорения, наполовину произведенного рукою предстоятеля Церкви. Не нужно нам таких реформ церковных. Лучше мы все вновь и вновь пойдем в узы и изгнание, лишь бы сохранить души вверенного нам народа Божия. Ибо все дадим великий ответ за погибель чад своих. "Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит" (Мф. 18, 6-7 и 10). Св. апостол Павел учит: если вы лично имеете действительную духовную свободу и высшее разумение, так, что внешнее не смущает вас, и если вы даже правы в своих необычных для большинства поступках, но если эти поступки смущают немощную совесть брата, берегитесь, чтобы свобода ваша не послужила соблазном для немощных... И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос. А согрешая, таким образом, против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа (1 Кор. 8, 9-13).
"Итак, будем искать того, что служит к миру и ко взаимному назиданию" (Рим. 14, 15-20). Это говорит апостол относительно пищи, но у нас вопрос общецерковной жизни значительно важнее вопроса о пище и о наших личных поступках и соблазн в этой области получается более глубокий. "Не подавайте соблазна ни иудеям, ни эллинам, ни Церкви Божией, так как и я угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись" (1 Кор. 10, 24 и 32-33). Вот обязательное правило для всех пастырей церковных – искать не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись.
Главное каноническое основание законности власти в Церкви Русской и м. Петра, и м. Сергия (на время отсутствия м. Петра) заключается в том, что как тот, так и другой, были признаны и поддержаны в своем временном положении епископатом Русской Православной Церкви в целом. Кроме того в нашем вопросе важно вспомнить некоторые личные качества Сергия.
Безукоризненный монах, скромный, благоговейный архипастырь, глубокий церковный мыслитель, автор богословской книги возвышенного отеческого духа "Православное учение о спасении", добрый воспитатель духовного юношества в духовных академиях и весьма полезный церковный деятель, которого мы все так чтили и любили. Правда, в практической своей деятельности м. Сергий при слабости воли всегда имел нужду опираться на более сильных волей своих друзей. Когда же эта опора отнималась от него почему-либо, он начинал часто колебаться и делать ошибки безволия, (Увы, в 1922 году м. Сергий дошел даже до признания Высшего Церковного Управления. В настоящее время м. Сергий не только намеренно лишен своих друзей, но и окружен определенного подбора людьми, вошедшими в его Синод не по его выбору. Под влиянием этого нового окружения и давления от "внешних", после неоднократного заключения в московской внутренней тюрьме, м. Сергий принял свой новый "курс" церковной политики, которую после продолжительного сопротивления, наконец, признал "правильной" и обязательной для христианина и отвечающей нуждам Церкви.
Несомненно далее, что в этом своем предприятии м. Сергий не ставил себе злостных целей в отношении Святой Церкви. Конечно, он надеялся достигнуть мира в церковной жизни, освобождения заключенных. Словом, доверчивый человек уповал устроить (когда он выполнит предъявленные ему требования и будут исполнены данные ему обещания) внешнее благополучие Церкви, ожидал от того и внутреннего благоустроения религиозной жизни.
Самый принцип задачи м. Сергия – приведение внешних форм церковной жизни в согласие с современными общественно – политическими условиями, как истинная легализация, является в сущности, правильным и, повторяем, по апостольскому наставлению и духу. Но слабовольный, хотя и незлонамеренный наш предстоятель, подвергаясь настойчивому внешнему воздействию, не удержался в церковных границах сего принципа, переоценив значение для религиозной жизни внешних условий, и средствами для своей правильной цели избрал не исповедание церковной истины, а личную хитрость, неискренность, политиканство. Поднявши такое неподходящее в церковной деятельности оружие, м. Сергий сам от него пострадал, ибо сыны века сего всегда бывают искуснее сынов света в пользовании этим оружием.
Но понадеялся м. Сергий на свою мудрость, на мирские средства вместо того, чтобы всецело уповать на милость и помощь Божию, на силу истины Христовой, вооружившись подвигами чистоты и исповедничества и постоянной готовности терпеть скорби и гонения, каковыми подвигами верующих Церковь Божия украшается и вечно обновляется, а не радостями жизни, как проповедуют обновленцы. А мирские средства борьбы, как негодные для христианского духовного деятеля, апостол Павел совершенно отвергает и осуждает. Он бичует даже тень лицемерия (Гал. 2, 11-14), заповедует всем христианам отвергать ложь, говорить истину каждый "ближнему своему" (Еф. 4, 25 и Кол. 3, 9).
Митрополит Сергий, устанавливая взаимоотношения Церкви и советского государства, практически уклонился от основной правильной идеи, определяющей эти отношения и, избрав мирские методы деятельности, нарушил традицию Православной Церкви относительно церковной политики, в то же время не удержался и на почве советского закона. А на таком неистинном основании, что доброе может быть воздвигнуто? Но принципиального отступления от Истины, веры и Церковного учения м. Сергий не допустил и канонического строя Церкви не нарушил. Во всяком случае, грех его не догматического и не канонического характера, а практической слабости и практических ошибок, неправильного направления церковной политики, административных действий. А так как его политика оказалась в результате вредной и унизительной для Церкви Божией, то ее нужно изменить, исправить или же убрать неудачного администратора, может быть, наложить на него эпитимию, но не отлучать от Церкви, как апостата, не разрывать с ним канонического общения, прежде соборного суда, как с еретиком и раскольником...
Хотя в настоящее время собрать полный Собор епископов для обсуждения общих вопросов (в том числе и вопроса об общественной политике и отношения Церкви к государству) нет возможности, но подать свой голос архиереи могут при наличии ошибок и неприемлемых действий предстоятеля, уже достаточно выяснившихся, они даже обязаны выступить и могут даже потребовать от предстоятеля, чтобы он исправил ошибки и оставил ложный путь мирских ухищрений в церковном деле...
Объявить преждевременный разрыв с предстоятелем или уклониться от участия в церковном управлении, уйти на покой – это значит, оставить свою паству во время бедствий Святой Церкви, отойти в сторону, уступая место противнику – лишь бы не запачкать своих чистых одежд среди общего смятения и утешать себя тем, что мы непричастны греху предстоятеля. Но ведь мы тем совершаем грех бесчувствия в скорбях и страданиях Святой Церкви, тогда как ответственность за церковную жизнь с нас не снимается. В древние времена церковных бедствий многолетний отшельник оставляет пустыню, чтобы послужить умиротворению страждущей Церкви. Святой апостол Павел поборает в себе пламенное желание соединиться через смерть со Христом в небесных обителях, чтобы жить в скорбной плоти для пользы своей паствы (Фил. 1, 21-26).
Очень многих архипастырей, претерпевших современные испытания или отбывающих свои узы, нам приходится встречать до их уз и после, и не однажды и в узах беседовать с ними лично или переписываться, и мы с полной твердостью можем заявить, что одобрения делу м. Сергия, как оно теперь протекает, они никогда не дадут. Напротив, все дружно высказываются почти одними и теми же словами, что они скорбят и смущены весьма, хотя и не находят возможным разрывать общения с м. Сергием.
Но почему же они не подают своего голоса, не заявляют протеста? А потому, что они изолированы, а вследствие того недостаточно осведомлены и не решаются окончательно высказаться без достаточных данных, тем более, что знают, какое значение будет придано их отзыву. Узникам известна лишь из печати декларация м. Сергия, и она то вызывает смущение, скорби, опасения за жизнь Святой Церкви. А как на деле проводится ее реформа – откуда могут знать заключенные и ссыльные в тундрах Сибири и болотах зырянских.
Если же временный заместитель патриаршего местоблюстителя будет упорствовать в своей затее и не освободит своего поста, то мы уйдем от них всею Церковью, ибо епископат имеет право и основание лишать их тех полномочий, которыми он же облек их к созиданию, а не расстройству (2 Кор. 10, 8) церковной жизни. Безвольный и нетвердый человек не может руководить церковной жизнью в наше время. М. Сергий не сумел выполнить завета апостола: "Со внешними обходиться благоразумно, пользуясь временем" (Кол. 4, 5), внешне подклонился "под чужое ярмо" (2 Кор. 6, 14) и должен исправить свою ошибку; если же не в силах сам этого сделать, пусть предоставит другим, освободив место предстоятеля Русской Православной Церкви. Если же м. Сергий преслушает голос Церкви, будет упорствовать в своей политике и претендовать на власть первоиерарха, тогда он, конечно, окажется церковным бесчинником и отщепенцем.
Верные миряне, как малые дети, стремятся грудью заслонить от поругания и грубых оскорблений свою Матерь – Святую Церковь, которая всем нам дороже жизни и свободы. Но бессильны дети. Должны выступить отцы. Вы, архипастыри и Владыки, на вас возложена Господом великая ответственность за судьбы Святой Церкви, вам вверена ее защита, вы дадите ответ Господу Богу за души чад ваших духовных, за которых умер Христос. К вам обращается слово Христово: "Говорю вам, друзьям Моим, не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать, но скажу вам кого бояться: бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть душу вашу в геену, ей, говорю вам того бойтесь" (Лк. 13, 4-5).
Узы служителей Христовых служат к большему успеху благовествования, как и при апостоле: "большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начала с большею смелостью безбоязненно проповедовать слово Божие... Я тому радуюсь и буду радоваться, – пишет святой апостол Павел, – ибо знаю, что это послужит мне во спасение по вашей молитве и содействием Духа Иисуса Христа" (Фил. 1, 14 и 18-19). Ему да будет слава в Церкви во веки веков. Аминь.
Примечание. В 1905 году 17-го февраля в Санкт-Петербургской Духовной академии на молебне м. Сергий говорил речь о том времени, когда гражданский закон перестанет быть защитой и крепкой стеной для Церкви Русской. Тогда, – предсказывал наш теперешний предстоятель, – потребуют от нас не красивых фраз, не заученных силлогизмов, а духа и жизни, потребуют веры и пламенной верности, проникновенности Духом Христовым... Потребуют, чтобы мы писали не чернилами, да еще заимствованными, быть может, из чужих чернильниц, а кровью из нашей собственной груди... Ответим ли мы на эти запросы, выдержим ли это огненное искушение, устоим ли на этом поистине страшном суде. Ведь судить будет не наше благожелательное начальство, не мы сами, а судить нас будет сама Божия Церковь, сам народ православный, который вверил нам церковное дело и который без всякого сожаления отвернется от нас, выбросит нас вон, если найдет в нас "гроб повапленный", и "соль, потерявшую силу". Вот теперь начался над нами суд Святой Церкви. Сбудутся ли и прочие предсказания м. Сергия и, прежде всего, на нем самом?
Послесловие издателя (Е.Н. Лопушанская).
Нет, его собственные пророческие сова митрополит Сергий не исполнил. В центре бури, которая окружала его, он остался невредимым. Он выглядел совершенно бесчувственным, равнодушным к тому, что происходило вокруг него. Под ударами молотов падали вековые, подлинные святыни Православия на Русской Земле. За полярным кругом и в песках Туркестана исчезали те, кого он знал, с кем учился, с кем стоял пред алтарем, кто, идя на Голгофу, упрекал его в предательстве Церкви. Он пережил все, даже свою декларацию, которая осталась листком бумаги.
Подобным же образом братья-епископы владыки Пахомий Черниговский и Аверкий Волынский исчезли в пространстве советских владений. От них осталось лишь это послание. Тот, кто прочитает его внимательно, глубоко вникая в каждое слово, ясно представит себе и их страдания, и их пламенную веру, и непоколебимую твердость. Они боролись и видели впереди все более сгущающиеся тучи и приближающуюся и собирающуюся против всего христианского мира бурю.
Его последние годы.
Что касается последнего периода жизни этого Отца Церкви последнего периода Христианства, у нас есть детальная картина воспоминаний его племянника, сейчас архимандрита, живущего в Америке. Это испытание очень характерно для тех нечеловеческих времен, когда ненавистный коммунизм навязывался среднему классу общества – обычным людям, которые старались жить мирно и спокойно, никому не вредя.
"Я родился в 1915 году. Мой отец был священником, как и отец моей матери. Мы жили в деревне Кушин-Кубшинское Вятской епархии. Братья моей матери были будущие епископы Пахомий и Аверкий, которых мы, семь братьев, подрастая, совсем не знали и позднее сожалели об этом. Мы ходили в местные школы. Со стороны школьной системы было ужасное предубеждение против всех детей из семей духовенства, хотя церкви были уже закрыты и ношение священнических одеяний строго запрещено. Тем не менее, когда обнаруживалось, что какой-то ученик – сын священника, то конца не было преследованиям абсолютно невинного ребенка. Эти мучения кончались только тогда, когда ребенок подписывал заявление об отказе от своих родителей как "врагов народа". Такое заявление потом оглашалось публично, и ребенок сам ставил на себе пожизненное клеймо.
Мой отец был арестован. В его отсутствие власти закрыли церковь, заколотили дверь досками и повесили объявление, оповещавшее верующих о ее закрытии. В действительности это значило, что церковь открыта для вандалов. Потом моего отца освободили из тюрьмы с явным намерением, чтобы он пришел к паперти своей оскверненной церкви и с болью наблюдал, как снимают колокола, а дальше, как он знал, их отправят на переплавку и сделают пушки, чтобы убивать людей. Потом наша церковь была разрушена. Другие церкви были превращены в гаражи, зернохранилища, инкубаторы... Часовни обычно превращали в общественные уборные. Отец сидел дома, поскольку не имел права даже работать.
Однажды мой старший брат Александр признался маме, что в школе требуют, чтобы он подписал бумагу с отказом от отца. Если он не откажется, то его исключат из школы. Александр не намеревался подписывать никакое отречение, он считал это предательством отца, которого любил и уважал. Чтобы избежать последствий отказа, последнюю неделю он тайком уходил в лес, когда другие дети ходили в школу, и возвращался домой, когда уроки в школе кончались. Но он знал, что долго так продолжаться не может. Мама рассказала все отцу. Он позвал Александра и сказал: "Садись, сынок. Бери ручку и пиши отречение". Мальчик отказался. Тогда отец сурово потребовал, чтобы он писал, и начал диктовать текст отречения сам. Мальчик заплакал. Тогда отец начал его уговаривать: "Сашик, мальчик мой дорогой. Я старый, скоро меня снова арестуют, и я там умру. А перед тобой вся жизнь. Веди себя разумно, мальчик мой. Ты должен получить образование, занять хорошее положение, иначе ты в этом обществе погибнешь. Я знаю, что ты меня любишь, ради меня подпиши эту бумагу, это тебе поможет". Но брат мой был стоек в отказе предать своего отца и не подписал отречение. А на следующий день он ушел из дома, и мы не видели его много лет. Вскоре после этого случая мой отец, священник-мученик Владимир Загарский, был арестован и сослан в Комсомольск на Амуре. Там он работал на лесозаготовках и осушении болот. И там он утонул в 1937 году.
Через несколько лет в солнечный день появился неожиданный гость – наш Александр! Он был здоровый, счастливый и привез нам много подарков. Он рассказал, что, не желая предавать любимого отца, ушел в большой город. Ему было тогда всего двенадцать лет, и он присоединился к шайке малолетних преступников. Когда его задержала милиция, он назвался вымышленным именем и рассказал о себе придуманную историю. Его отправили в школу, он получил хорошую профессию и теперь имел хорошо оплачиваемую работу и собирался жениться. И он не предавал своего отца. Какой вдохновляющий пример чести и храбрости в ребенке!
После ареста отца мне тоже пришлось переехать в другой город, в Яранск, где было много школ. Я там жил у брата моей матери, вдового священника Николая, с его сыном Борисом и сестрой моей матери тетей Верой, старой девой. Там я ходил в школу. Вскоре после моего приезда я стал замечать что-то странное: на чердаке часто слышались чьи-то шаги. Но я боялся спросить, кто это. Я также заметил, что моя тетя каждый день носила наверх, на чердак, еду. Однажды летним днем, когда мы с двоюродным братом играли наверху в амбаре, мы услышали странный шум. Из амбарного окна мы ясно видели, что какой-то большой бородатый мужик выталкивает нашу тетю из окна чердака. Мы закричали, не надо ли ей помочь, но она быстро ответила: "Нет, нельзя, чтобы он вас увидел". Оказалось, что она принесла наверх обед, а этот мужчина хотел сбежать. Моя тетя помешала ему выпрыгнуть из окна, а он пытался оттолкнуть ее с дороги, когда мы увидели его. Но даже после этого мы не осмеливались открыто спросить ее о нем. Однако я догадался, а она потом подтвердила, что это был мой дядя архиепископ Пахомий.
Когда на Соловках или в тюремном трудлагере в Май-Губе, или еще где-то его пытали, он перенес такие неописуемые муки, что стал инвалидом и не мог делать работу, которую от него требовала жестокая лагерная администрация, и из-за этого попал в список потенциальных "мертвецов". Душа его не могла больше выносить нечеловеческие условия, и он помешался в уме. Конечно, в таким случаях коммунисты, в соответствии с указаниями Ленина, уничтожают свои жертвы, чтобы не обременять себя заботой о них. Но моего дядю выпустили, чтобы сам вид сумасшедшего епископа дискредитировал веру в Бога среди простых людей, что послужило бы делу продвижения мирового атеизма. И так, чтобы показать заботу Советского Союза о больных людях, его внешний вид привели в полный порядок, тепло одели, и в сопровождении конвоя моего бедного дядю "милостиво" привезли обратно к семье с "северного курорта" к молчаливому изумлению брата и сестры, которые приняли его и стали о нем заботиться. Его поместили на чердак, чтобы не привлекать внимание соседей, чтобы его, "служителя культа", не расстреляли на месте, что повлекло бы еще череду тяжелых последствий. Тетя Вера исключительно заботилась о нем. Он был заперт, и до того дня в амбаре я его никогда не видел. Очевидно, в моменты просветления он сознавал, какой обузой был для своих близких, и, естественно, пытался сбежать. В этом состоянии я увидел его в первый раз. Несмотря ни на что, он выглядел очень привлекательно – высокий, статный; истинно невинный страдалец за грехи мира.
Тем временем вышел еще один декрет коммунистов: по всей России ни единому человеку не разрешалось владеть золотом или серебром; их нужно сдать властям. Те граждане, которые не хотели добровольно сдать такие вещи, рисковали тем, что к ним в любой момент дня или ночи могут ворваться с бесцеремонным обыском, все осмотреть и забрать, что захочется. И люди, у которых и так уже отняли все, что представляло хоть какую-то ценность, покорно понесли сдавать свои часы, обручальные кольца, ложки, вилки и тому подобное, чтобы их не терроризировали. Одна пожилая женщина, школьная подруга моего дяди Николая, принесла ему три или четыре чайные ложечки – все, что осталось у нее от матери, и попросила его спрятать их для нее, чтобы она могла их продать, когда наступят еще худшие времена. Он не мог ей отказать. Ложечки спрятали за кирпичом в печке. Но когда пришли с обыском, их нашли. Дядю моего судили и приговорили к трехлетнему заключению. Я был на суде, и абсурдность этого дела меня изумила. Но я очень хорошо понял, что это только предлог, чтобы уничтожать хороших, честных людей, потому что они были помехой коммунистической программе установления на земле сатанинского правления. Мой дядя, священник Николай, был увезен и пропал навсегда. Еще один новомученик в моей семье.
Для тети Веры стало очень трудно заботиться о моем дяде, владыке Пахомии. Однажды она позвала меня и сказала: "Попрощайся со своим дядей". Она решила отвезти его в город Кукарка рядом с Котельничем и поместить его в психбольницу. Я очень хорошо помню это расставание. Установилась зима, повсюду лежал белый искрящийся снег. Дядя спустился в теплом пальто, в черной монашеской шапке на голове, его большая черная борода еще не поседела тогда. Он спокойно посмотрел на меня. Он не благословил меня, потому что мы боялись, просто обнял и ушел. Странное нежное чувство наполнило мое сердце, как какая-то прекрасная грустная музыка, которая звучит, хотя звук уже давно замер. Вот вся моя встреча с дядей новомучеником Пахомием.
Через два месяца тетя Вера получила письмо из больницы, где сообщалось о смерти ее брата. Она долго молча плакала. Наступила весна 1937 года. Было тепло, солнечно, расцвели цветы. Тетя собрала вещи и поехала в Кукарку навестить могилу брата. Но больничном кладбище на могилах стояли одинаковые кресты. Она нашла могилу брата, опустилась на колени и долго плакала. Больничная сестра, проходившая мимо, спросила о причине ее слез. Она рассказала, что оплакивает недавнюю смерть брата. "Здесь люди редко умирают своей смертью, – сказала сестра, – брата твоего убили, как и всех остальных, сделали укол с ядом". Это тетя Вера рассказала мне, вернувшись из своей поездки.
Много лет спустя, уже в Южной Америке, я встретил архиепископа Леонтия, который хорошо знал моего дядю. Он был келейником у моего дяди в Черниговском монастыре. Он многое рассказал мне про дядю – как он сопровождал его на Всероссийский Собор 1917-18 годов, который избрал патриарха Тихона; как они встретили там многие святых иерархов Божиих – архиепископа Феодора из Даниловского монастыря и других. О владыке Пахомии у архиепископа Леонтия сохранилось много теплых воспоминаний, и, когда он рассказывал о нем, лицо его светилось счастьем. Видно было, что он очень любил архиепископа Пахомия. Он рассказал мне, что когда он жил в Черниговском монастыре, где дядя был настоятелем, то они часто гуляли, любуясь красотой природы. Однажды, гуляя по монастырской роще в окружении цветущих деревьев и цветов, слушая пение птиц и любуясь большими пушистыми облаками, проплывающими по лазурно-голубому небу, владыка Пахомий сказал своему поэтически настроенному келейнику, что будет учить наизусть церковные службы, готовясь к тому близкому времени, когда христиане будут лишены всего и не будет требников, никакой церковной утвари... что ему надо выучить наизусть целые главы Евангелия, чтобы он мог совершать молебны и другие службы в нужный момент. Он подарил Леонтию свой портрет с трогательной надписью. Я унаследовал от владыки Леонтия этот портрет, и он принадлежит всем тем, кто любит новомучеников".
Вот что архиепископ Пахомий подарил одному из своих верных последователей, молодому послушнику Василию, 24 мая 1923 года; это цитата из его любимого св. Исаака Сирина:
Дорогой Вася Ф.
Рай, из которого был изгнан Адам, есть любовь Божия. И с тех пор радость не посещала его, хотя он в поте лица возделывал землю. Тот, кто обрел любовь, ощущает Христа каждый день и каждый час и через это становится бессмертным. Любовь слаще, чем жизнь. Тот, кто обрел любовь, облекается в Самого Бога.
Помощью Божией тело пребывает целомудренным. Целомудренное тело в глазах Божиих ценнее, чем чистая жертва.
Из св. Исаака Сирина.
Недостойный архиепископ Пахомий.
Источники. Archbishop Nikon's Biography of Metropolitan Anthony Khrapovitsky, vol. I, p. 188, vol. IV, p. 201. I.M. Andreyev, History of the Russian Church from the Revolution to our Days, Jordanville, 1950. Archpriest M Polsky, Russia's New Martyrs, vol. 2, pp. 91-92, vol. 3 in manuscript. Archpriest M Polsky, The Canonical Situation of the Russian Orthodox Church, Jordanville, 1948. E.M. Lopeshanskaya, Bishop-Confessors, San Francisco, 1971, pp. 10-25. Archbishop Leonty of Chile, Memoirs (manuscript). Irene Mashin, unpublished memoirs on Archbishop Abercius; Recollections of Archimandrite Anastassy of Bryte, California. – "Биогрфия митрополита Антония (Храповицкого) архиепископа Никона, т.I, стр. 188, т. IV, стр. 201; И.М. Андреев "История Русской Церкви от революции до наших дней", Джорданвилль, 1950 г.; протопресвитер Михаил Польский "Новые мученики Российские", т. II, стр. 91-92, т. III в рукописи; протопресвитер Михаил Польский "Каноническая ситуация Русской Православной Церкви", Джорданвилль, 1948; Е.М. Лопушанская "Епископы-исповедники", Сан-Франциско, 1971, стр. 10-25; архиепископ Леонтий Чилийский "Воспоминания" (в рукописи); Ирина Машина, неопубликованные воспоминания об архиепископе Аверкии; воспоминания архимандрита Анастасия Бритского, Калифорния.