...И был мне сон.
Будто мы сидели где-то на небе, втроём: он, Наташка и я. Сидели и разговаривали. И все это было так чисто, так хорошо. И мы светились золотом. Всё было так, как когда-то было. А потом я проснулся.
Краски. Осень. Как только наступает осень - острое желание писать живопись. Безумное желание писать. Краски! Я не знаю, видят ли это все. Всем ли так больно видеть, как меняются цвета. Небо меняется поразительно, в лужах, в комнате, нет, такого не бывает, чтобы небо было красное, чтобы небо было фиолетовое. Лампы дневного света горят зеленой печалью. И так каждую осень. Ни летом, ни зимой, ни весной не возникает такой боли, слякоти, клочков неба, листьев, такого желания. Здесь нет никакого сосредоточения на чём-нибудь, все само бросается в меня, хочу я этого или нет. Наоборот, отворачиваешься, но сразу натыкаешься, на что-нибудь обалденое. И всё это чувствуешь, всё - всё…
Только что приехал, хотел сдать кровь, два раза заходил, потом плюнул и ушел. Что-то уж очень противное, унизительное, не могу, даже за деньги, даже за шоколадку, мог бы купить бутылку вина. Может быть, завтра поеду. Хотел постоянно вернуться. Бутылки не принимали, в двенадцать закрыли на обед, за три человека передо мной. Остался без денег. Зато была повестка в кармане.
Пошел в Линейное отделение. Там что-то долго болтали, расспрашивали. Я все говорил, скрыл только что с Наташкой ездили его искать в девять часов на вокзал. Женщина , что расспрашивала, сказала, чтобы я нигде не говорил, что я предполагал, что он на самом деле мог покончить с собой.
И в самый разгар разговора, открылась дверь и вошла его мать. Крики, угрозы сдать в психушку. Показания записали, подписали. Сказали подождать за дверью, а его матери вызвали седьмую бригаду. Я ей сказал об этом, она ушла. Посидел и пошел на остановку, и вот дома. Жду Наташку.
Все время говорить о самоубийстве, о собственном трупе, рассказывать, а потом забрать фотографии из дома, чтобы не было воспоминаний и всяких чувств. Все время говорить о своей смерти, а потом и правда покончить с собой. И попасть в морг. И план начертан на листе: рельсы, обозначены платформы, и между рельс нарисовано тело. И правда, как в кино, только я видел, что это он, его там изобразили, и прошло полгода, а его нет, а мир движется дальше. Говорят о нем, а его уже нет давно - давно, тысячу лет прошло с тех пор. А люди всё ходят. И меня хотят привлечь за что-то к суду.
Очень хорошо лежать в гробу, а поезда будут ходить, Линейное отделение - работать, магазины - открываться.
По радио проиграл Альбинино "Адажио". Когда я отвечал на вопросы. Они говорили о прическах, какой-то чай. Всё, как должно быть, всё, как всегда, и будет так.
О, как я устал от сомнений,
От скучной жизни в жестоких оковах!
В этом мире притворства и лени
Я не могу сказать своё слово.
Голубая кровь завоюет мир,
Богатство ужасно, но оно сильней,
Суровыми лицами полон телеэфир,
Я хочу убежать отсюда скорей!
Но стоят ли розы в моём саду
Тех трудов, тех мучений, что я пройду?..
А смерть придёт неизвестно когда,
Бледна и ужасна, и уйдёт не одна,
Она делает ангелов из людей
И дарит им крылья, чтоб летели за ней
Туда, где нет денег, нет пышных нарядов,
Казалось бы: вот оно, то, что мне надо:
На весь тот кошмар, что орудует здесь,
Я буду смотреть с высоких небес…
Смерть будет звать меня в эту страну,
Рай предлагать,
Но я не пойду:
Мне на земле дороже друзья,
Чем где-то на небе
Большая семья.
The Doors - A Feast of Friends