В разное время разные люди спрашивали: а ты Высоцкого живьем видела? (не видела) А Галича? (я ж 73-го года!) А Окуджаву? (и не раз, даже ездила с ним, его женой и моим папой в Данию в 1989 году). А кто из артистов у вас дома был? и т.д. На эттих деттей, например, огромное впечатление произвело то, что я «по-настоящему» видела их любимого артиста Андрея Миронова — в 79-м он приходил к нам домой, с папой что-то репетировать. Вошел человек весь в белом - белый костюм, жилет, кашне и, что меня потрясло, белые носки. Еще от него пахло чем-то приторным, каким-то парфюмом, что тоже было непривычно, мой-то папа ничем таким не пользовался. Миронов наклонился ко мне и пребольно ущипнул за щеку, говоря: «Малышка! Я хотел принести тебе свою пластинку, но увы, я еду от мамы, а у нее не оказалось лишней...» Дальше меня выгнали - из моей же, между прочим, комнаты (там стояло пианино) - я терла щеку на кухне и злобно думала: знать не знаю, что за дядька, и не надо мне никакой пластинки, подумаешь, а мама у него небось просто жадина... Несколько лет спустя у нас таки оказалась пластинка с дарственной надписью, на конверте изображен великий артист весь в белом на фоне белого граммофона, наверняка ее многие помнят, в 1983-м вроде вышла.
Одним словом, иногда с разными людьми искусства члены нашей небольшой семьи пересекались. В 1985-м, например, в Ялте, на съемках фильма «После дождичка в четверг», где родитель играл опахальщика при Фараде, а я какую-то там условную танцовщицу-наложницу, помимо собственно Фарады на площадке видела, как работает Милляр-звездочет (ровно 4 секунды в кадре, вся роль), в бассейне приставала с играми в мячик к еще не народной тогда артистке Марине Яковлевой, а вечерами родитель выпивал в баре гостиницы с Георгием Вициным, сплавляя меня в зал игровых автоматов. Однако случилась у меня и своя собственная история общения с великими, о чем ниже.
23-го декабря 1990-го, в папин день рождения, я ухитрилась заболеть свинкой — опухла горлом и железками, временно утратила способность разговаривать и валялась под двумя пледами и одним спальником — казалось, что в доме адски холодно. Вечером мы должны были быть в «Ленкоме» на «Поминальной молитве» - кто-то сделал папе такой царский подарок. Родители ушли, я мрачно читала по диагонали «Античную мифологию» Лосева и прикидывала, как ухитриться сдать первую в своей жизни сессию при данных обстоятельствах. Время ползло к полуночи, я знала, что папа-мама после спектакля идут еще и в гости, так что рано не ждала, встала сделать себе последнюю на сегодня кружку чая, и тут раздался звонок в дверь.
Забыла сказать, что тогда у нас была собака, миттельшнауцер Гердуся, женщина нервная, истерична и децибельная до крайности. Она рвалась убить всех, кто дотрагивался до кнопки звонка, поэтому прежде чем отворить дверь, нужно было нейтрализовать угрозу всему живому, а именно надеть на собаку намордник и запихать в шкаф в дальней комнате. Пока я все это проделывала, в дверь уже не просто звонили, но и настойчиво ее пинали. Глянув в глазок, я на секундочку решила, что у меня от температуры явно плывет крыша, потому то, что я увидела, никак не могло там находиться — уж очень по-булгаковски выглядела эта компания.
За дверью, слегка пританцовывая, стояла тонконогая женщина в перьях (потом я узнала, что это называется «боа»). Боа было нежно-розовым, очки женщины — дымчатыми, на руках у нее имелись черные митенки, а на ногах серебряные сапоги-дутики. К груди дама прижимала журнал «Театральная жизнь». Чуть позади дамы маячила двухметровая великанша в засаленной «аляске» с надорванными карманами, на плече у нее висела крошечная бисерная бахромчатая сумочка на цепочке, возле ног стоял сине-зелёный пакет с надписью BERIOZKA, а выражение несвежего лица с плохо закрашенным фингалом было слегка угрожающим. Слева от дамы мялся пузатый человечек в черном котелке, черном шерстяном пальто на клетчатой подкладке — помните, были такие, с такими шикарными длинными деревянными пуговицами в кожаных петлях, и именно у него в руках имелась тросточка, но, понятное дело, не с пуделиной головой в качестве набалдашника, что-то серебряное и круглое.
К пинанию двери присоединились уже удары этой самой палкой, так что, помянув про себя недобрым словом Гэндальфа, изуродовавшего посохом зеленую дверь мистера Бэггинса, я просипела как можно суровее:
- Кто там, черт подери?!..
- Народная артистка РСФСР Ангелина Закваскина! Здесь живет... Мастер? Мне нужен Мастер, написавший эту дивную... (она поцеловала «Театральную жизнь») пиэсу!.. Мне нужен (перелистнула журнал,вчиталась)... мэтр... драматург! Впустите же, я хочу, хочу эту пиэсу для своего бенефиса!..
Они вошли в нашу довольно темную прихожую, причем великанша боле-менее царственным жестом сбросила мне на руки свою верхнюю одежду. Стоит ли говорить, что никому из них не пришло в голову разуться. Народная артистка семенящим шагом обежала обе комнаты и кухню, восклицая «мэтр, мэтр, где вы?» и разочарованно обернулась ко мне (мятый халат поверх нелепейшей пижамы в утятах, толстые вязаные разноцветные носки, горло в платке, опухшая рожа, очки без оправы):
- Позвольте, дитя, но где же Мастер?.. Я с таким трудом достала сразу адрес, мы только быстренько забежали за вином, отпраздновать мое судьбоносное решение, я так рассчитывала, надеялась..! (на этих словах коротышка картинно возвел глаза к потолку, а великанша откровенно фыркнула)
- Он был в театре, а потом поехал к друзьям... не знаю, когда точно вернется... да вы, может, проходите, садитесь?
- Позвольте... в театре? Боже мой, как нелепо... В каком же это?
- В «Ленкоме».
Лицо Ангелины Закваскиной сделалось жестким, крашеные пёрышками серо-сиреневые волосы слегка потрескивали, она резким движением смахнула с лица дымчатые очки. Глаза у нее оказались огромные, магнетические, они метали шаровые, звездообразные и ромбовидные молнии:
- Ленком!.. жалкие беспринципные кривляки! Этот их Горе-штейн!.. не поправляй меня, Жора, я знаю что говорю!.. этот их... генерал унылокурносый!!.. Поверить не могу!! А что, мэтр понес им... (она в ужасе прикрыла рот рукой в митенке) нет, нет, не убивайте меня, не говорите что он (понизив голос) им п р е д л о ж и л...? - Она в бессилии тыкала пальцем в «Театральную жизнь».
- Да что предложил-то, объясните?
- Как!.. право, стыдно вам было бы не знать, дитя!.. Вот же, вот... на 71-й странице... отрывок!! Из его блестящей пиэсы!.. Там — о женщине... о великой мученице, о всепрощающей любви... это так ново, так поразительно... и я хочу играть, играть ее в бенефис!
Я поняла, о какой папиной пьесе шла речь. По моим понятиям, народная артистка Закваскина никак не могла играть главную роль ровно по тем же причинам, по каким опять-таки булгаковская Людмила Сильвестровна Пряхина не могла играть 19-летнюю Анну в пьесе Максудова. И вообще Ангелина Закваскина удивительно напоминала эту героиню «Театрального романа», как и молчаливая свита ее — воландовских помощников. Она ломала руки, уныло глядя в пространство, великанша («Люсенька, мой дружочек» - так ее отрекомендовала народная артистка) тем временем достала из кармана пачку «Казбека», Жора, до сих пор не снявший с головы котелок, с преувеличенным вниманием разглядывал репринт Елены Молоховец, сине-зелёный же пакет стоял на полу, на него-то и перекочевала глазами дама в перьях.
- Милыйбох, мы же забыли про шампанское!.. Дитя, бокалы... бокалы найдутся у вас, не так ли? Что ж, пока нету мэтра, давайте пока выпьем за знакомство! Жора, вина! О, оно согрелось... Дитя, как вас зовут, простите, не расслышала? О, Натали, Натали — прекрасное имя, так бокалы-то... и лёд, послушайте, непременно — лёд!
- У нас нету наверное льда, - бормотала я, представляя себе, что думает эта троица о «бокалах», которые я выставила на покрытый клеёнкой стол — один шикарный хрустальный красавец, единственный оставшийся из 4 штук, подаренных родителям на свадьбу; весёленький стаканчик с надписью «Wroc;aw», бесстыдно украденный мной из гостиницы в Польше, а также кургузый матовый круглый предмет, куда мы обычно ставили маленькие букетики фиалок, продававшихся по весне бабульками возле метро.
- Нету льда, к сожалению...
- Не беда, Натали, дайте нож поострей... хаха, это стихи...! Люсенька, наскреби, будь лапкой!..
Люсенька взяла у меня из рук ножик, открыла морозилку и с остервенением стала скалывать куски наледи в глубокую тарелку. Жора тем временем разлил заграничный «Брют» (я такое видела первый раз в жизни) по «бокалам», подумав, матовую кругляшку он вручил мне, на мой немой вопрос, как же мол он, показал, будто крутит баранку. Я стала отказываться — свинка, горло болит, холодное нельзя, и тут все они горячо вдруг стали убеждать меня, что вот как раз от настоящего шампанского все у меня быстренько и пройдет («Клин клином!» - настаивала Люсенька). В конце концов, подумала я, когда еще приведется выпить настоящего несоветского шампанского — и храбро глотнула щедро засыпанное соскобленным снегом вино. Ледяное вино сразу ободрало глотку, в глазах моих заскакали пузырики, я закашлялась, пришлось снять очки и вообще побежать в ванну. Там я некоторое время отдышивалась и чистила зубы, а когда вышла, то обнаружила, что наши гости уже перебрались в родительскую комнату и перебирали пластинки.
- Адамо! Я обожаю Адамо, его «Амур пердю» - это же катарсис... Что ты кривишься, Люсенька, сейчас ты услышишь...! - народная артистка поставила пластинку и закружилась по комнате. Там правда не особенно было, где кружиться, скорее, она лавировала в узком проходе между кроватью и книжными стеллажами. - Амууур пердююю, амууур пердюю, но ривендрааа ком ле прентаааан... Это же цыганочка, Жора! - Закваскина скинула боа, тряся крапчатыми плечами. - Пагавари хоть тыы со мнооой... амур пердю... Дитя, вам лучше? Давайте еще шампанского, жизнь коротка, дитя!..
Чтобы не утомлять подробностями, скажу, что через некоторое время я уже достаточно нахлебалась шампанского, чтобы потерять понятие о времени и о себе, тихонько дергала пёрушки из розового боа, а народная артистка Закваскина учила Жору танцевать менуэт. Жора тоже освоился и повязал себе на шею мой халат в качестве рыцарского плаща. Люсенька из комнаты исчезла, в какой-то момент я нашла ее сидящей на полу, прислонившейся к двери шкафа, в котором уже надорвалась окончательно от лая бедная собака. Люсенька посасывала что-то из плоской крошечной фляжки и нежнейшим голосом объясняла Гердусе, что она, «сссуууука, должна ссссидеть и ниш...ниш...никшнть!» Адамо давно сменил Сличенко, того Высоцкий, а к дому уже приближались ничего не подозревающие родители.
Навестив сортир, народная артистка вдруг посуровела и велела своим собираться. «У меня завтра, то есть, уже сегодня, судьбоносная встреча!» Ну, думаю, у нее что ни день - то судьбоносное что-нибудь. Пакет с матрёшкой Жора аккуратно свернул и положил за пазуху, почему-то мне при этом подмигнув. Люсенька была уже настолько хороша, что при выходе из квартиры нагнулась существенно ниже, чем требовал ее рост и криво растянулась на лестничной площадке, Жора бросился ее поднимать, причем он скорей мешал, чем помогал. Тем временем народная артистка целовала меня в лоб:
- Прощайте, дитя! Я там в ванной написала номер своего телефона... пусть мэтр снизойдет до скромной комедиантки, я так хочу обсудить с ним кое-какие нюансы... мне нужен зонг, несколько зонгов... это будет бомба, а не бенефис!!! мы еще встретимся с вами, дитя, еще будет много, много дивных встреч!...
Эти слова доносились уже из опускавшегося вниз лифта. Практически одновременно с этим на этаж приехал второй лифт, из которого вышли родители. Мне трудно адекватно подобрать слова, чтобы описать, какую траекторию прочертили мамины и папины брови при виде расхристанной доченьки, у которой на лбу был отпечаток красных губ, явно не фокусировался взгляд, а улыбка была как минимум нездоровой. Мама быстро прошла в дом, начав почему-то с ванной, она выглянула оттуда и поманила папу пальцем. Я заглядывала из-за плеча — телефон народная артистка написала губной помадой через все зеркало и вместо подписи также налепила поцелуй. Затем родители увидели три пустые бутылки и валяющуюся на полу крошечную черную митенку (артистка порвала ее случайно, когда пыталась делать из Жоры Сганареля при помощи оленьих рогов, прибитых к стенке — камчатский трофей). Помимо прочего гости забыли еще собственно «Театральную жизнь», сиротливо засунутую в торшерный абажур. Мама потрогала мой лоб и схватилась за собственную голову, а дальше все было уже не интересно.
В качестве послесловия: в том сезоне народная артистка действительно играла бенефис на сцене одного из самых величественных театров Москвы, это была вполне заурядная пьеса, для которой автору пришлось переписать главную роль с учетом возрастной категории бенефициантки. Мы с родителями глубокомысленно шутили потом, что она просто забыла, в каком номере какого журнала она видела тот отрывок из папиной пьесы, поэтому больше дома у нас не появилась. А из двух десятков розовых пушинок лет 6 спустя я сделала отличный хвост пластилиновому страусу, которого слепила моя дочь.