Окаянность

Александр Гринёв
В душном банном мареве чья-то рука медленно гладила ноги горячим веником. Движение  казалось бесконечным  и назойливым. Яркая вспышка. Окно.
 Теплый луч высветил мелкие вены «гусиными лапками» на сухой коже, редкие волоски, морщинки, серые пятна…
Он часто просыпался от горячего солнечного света. В детстве забирался под одеяло и продлевал сон до мамкиных побудок. Нынче же, сон, как рукой…

Снился ночью Валька. Раздолбай и любимец  девок. Сколь же раз он был женат? Лет пятнадцать тому, встретились на рынке. Совершенно не седой,(в пятьдесят пять-то!) коренастый, улыбчивый. На руках ребенок  - года нет.
- Внук?
-Дочка! Шестая, после трех сыновей. Это вы себя в старики записали. А я еще,.. - и так, минут пять  объяснял гордо, что значит в «полтинник» молодая жена, грудные дети.
А он не понимал. Как это дети в этом возрасте? Ну, жена, лет на десять…  Но у Вальки-то, ей двадцать пять! О чем она с ним, почти со стариком?..

Так, тапочки на месте, встать бы по аккуратнее, главное на обе ноги, вчера с вечера правое колено болело. Пройтись, размяться  слегонца,  а там, даст Бог и до вечера без скрипа.
Приподнялся на локтях, а рядом!
Ягодица мраморная бедром к голени точеной,  стопа  розовая, с ноготками перламутровыми.
- Черт! Старость! Память на глубокое прошлое включена. Жене своей  и удивился. Склероз, мать его!


Успешным был Иван Иваныч. Институт, главный специалист, директор треста. Женился, сына нажил, развелся. В девяностые с приватизацией удачно акций  газпромовских хапнул.  Народ-то в те годы и знать не знал, что с ваучерами делать. А он знал.
У работяг, что в подчинении были,  выманил  с главным экономистом акции газпромовские.   Под угрозой увольнения, по дешевке выкупили и вот,  считай состояние. Как на пенсию в шестьдесят восемь  проводили при дивидендах  и остался, да и пенсия  совсем  не копеечная.
Хорошо жил, ни в чем себе не отказывал. В Турцию ежегодно, в  Египет, Сочи. А там…


 
Серая пена пузырилась у ног, влажный песок грел ноги, солнце слепило даже в темных очках, от того, видать, что свое, не заморское, не жадное.

- Молодой человек, у вас спина красная, - девичий голос за спиной.

Он, почему-то  глянул на свой живот: из-под него виднелись лишь пальцы ног.

- У меня мазь от загара, могу помочь, - совсем юная красавица ( в его годы, теперь, все юные – красавицы) в лучах полуденного солнца протягивала тюбик.

Стройная, высокая. Тесемкой грудь перетянута, а ниже… и  не рассмотреть  чем  прикрыто всё, вернее "всё" - и рассмотреть!
Не удивился он её наряду,  давно привык  к молодёжной моде.
Прикосновение влажных, прохладных юных рук  напоминало прилив свежих морских  волн, пастозная кожа колыхалась холодцом,  легкая вибрация, докатившись до горла, приятно щекотала что-то рядом с мозгом. Хотелось заснуть…

-Как звать тебя, дочка? - поинтересовался Иван.

-Ксюша, - дивным голосом  молвила чаровница.

- А меня – Иван, то есть  дядя... ну, в общим Иван Иванович,-  неловко ему стало от представления такого. Вот, дожил, как себя назвать не знает, растерялся.

И вспомнилась  секретарша. Бестия! Ей тридцать пять, ему уж шестьдесят. Ох, и заводная шельма. Пот со лба смахнёт, потянется сладко: подбородок кверху, кожа на шее шелковая и голосом довольным: «Хорош, ты, Ва-а-аня, ох,  хорош!»
А он и не знал, от чего в удовольствии, от неё или от этого - «Ва-а-аня». Приятно: приятнее приятного, от молодой девки в своем возрасте о себе и вот, так - по имени, томно, нараспев…
А как принародно «Иван Ивановичем», - так злился!  По имени отчеству у неё правдивее получалось.

Водная гладь в незаметном волнении отражала синеокое небо, искрила колкими лучами и слышалось Иван Иванычу: «Ва-а-аня, Ва-а-ня, Ва-а-ня...»

- Дед, сгоришь на хрен, - гаркнул над ухом немолодой мужик в щетине, губы сухие в трещинах.

- Какой я тебе дед! -  возмутился Иван.

- Ну, понятно, не родной, - хохотнула образина, -  с тебя полтишок, за своевременное предупреждение. Знаешь, сколь здесь народу в прах сгорело, вот так,  под солнышком-то. А я бдю, предупреждаю. Давай, давай, - полтинник не деньги.

Распаренное светило медленно тонуло в лазурном окоёме, раскрашивая небосвод румянцем вечернего заката. Полупрозрачные облака толпились у края солнечного диска, заглядывали в зеркало застывшей водной глади, и чайки далеко-далёко парили в  дивном  пространстве замершего эфира. Благодать! Что еще нужно в семьдесят лет?

- Пойду к народу, в ресторан,  коньячку грамм сто…

Да, было время…  Как зайдешь в ресторацию – шум-гам, музыка,- себя не слышно, а нынче тихо саксофон душевно блюзом льёт. Народ не скачет, да, и народа–то,  так…
 Коньяк в стакане чуть колышется масляно, ароматно.  Сигаретно  дым вензелится, так и читаются в нем буковки :  В.А…

-Добрый вечер, Ваня, - голос чудный.

Вздрогнул Иван, так жена к нему обращалась.
Перед ним Ксюша.  Лоскутков на ней чуток  по-боле, чем на пляже. Глаза томные, губы в улыбке легкой, пухлые, влажные слегка от помады. Руку протянула: пальцы, кисть, предплечье, м-м-м…
Колыхнулась слегка фигура её в Ивановых глазах, замарилась. Ох, и красавица!

- Чем угостить, вас, прелестница, что пожелает душа ваша, - себя Иван не узнает. Не говорил он так никогда, будто кто за него вещает…

С того и началось. Так, до последнего дня  вдвоем.
Вечером, перед отъездом, перстенек  бриллиантовый ей на пальчик и к себе пригласил, в Питер.

-Зачем, Ваня? – девушка печально в глаза смотрит.

И тут, как кто  сказал за него: «Выходи за меня замуж». Так и ляпнул!

.........



Теплый дождь занудливо  барабанил по фетровой тулье, висел каплями на полях дорогой шляпы, забирался за воротник. 
Сырость раздражала в предвкушении вечерних болей в спине и  неприятного озноба.
 
Молоденькие проводницы весело щебетали под дешевым зонтом и казалось Ивану  говорили о нем.
Вот, кареглазая глянула невзначай,  рыжая вроде исподтишка пальцем на него указала. А  когда рассмеялись, ему захотелось отчитать девчонок.
 Он ждал Ксюшу и был уверен - делать это нужно непременно на перроне, несмотря на непогоду.

- Дедуля, заходите, поезд отправляется, - кареглазая зонтик стряхнула.


Нравилось Ивану  VIP купе. Попутчики люди приличные, не приставали со своей курицей, иль дешевой водкой.  А  поездки в одиночестве  и вовсе  милы. Путевых разговоров он не любил, как и знакомиться, с коими после поездки и не увидишься никогда.
Яркая рекламная  полуголая красотка  томным взглядом провожала набирающий скорость поезд.

На что он надеялся?  К чему девушке старик? 
Она ничего не просила. Он с удовольствием дарил ей всякую мелочь, угощал в ресторане. Всё, как обычно в отношениях женщины и мужчины. Мужчины…
Стариком его назвали лет пять назад, у светофора, где он задумался на красный свет. Мальчишка громко постучал по крыше  авто и зло рявкнул: «Дед, тебе на печке пора сидеть, не за рулем».
 А он и не ощущал себя стариком.
Казалось - походка бодра, не горбится, очков не носит, зубы свои. И главное, он не безразличен к женщинам, нет, скорее к девушкам. Конечно,  его не привлекали старухи, не  геронтоман же какой…
Да, женщины… 
Он не  ассоциировал женщину с любовью. Далекое, совершенно забытое чувство звучало  дежурно,  как сахар к кофе, или шоколад к коньяку. Он мог употребить их и без  причитающихся добавок-закусок.
И теперь,  никак уж не вспомнить  это ощущение. Хотя, возможно, и нечего было вспоминать из далёкого-зыбкого, чего не разглядеть, к чему  не прикоснуться.
 Иногда он просыпался от щемящего чувства  утраты, вроде во сне отняли у него чего. Снов  не помнил ни при пробуждении, ни после. Запоминались лишь знакомые оттуда лица.
Вспомнилась красавица жена. От неё он устал после первого года брака. Ушел, не дождавшись рождения сына. В итоге понял – брак, не для него.


Питер встретил Ивана ярким солнцем и мелкими лужами недавнего  дождя. Северная влажность  слегка закружила голову,  ландшафт мглисто затрепетал на секунду и обрел вид родного города.   
У двери в квартиру легкий неприятный запах чего-то,  давно забытого.
Ощущение непонятного «аромата»  преследовало весь день. И только  к вечеру, прогуливаясь в парке, он  не надолго отделался от него.  Но лишь оказался у родной двери,  неприятный дух  вернулся.
Навязчивый, противный, мучил  и назойливо заставлял вспомнить, где и когда он почувствовал его впервые. Терпкий в начале, ослаб к ночи после  дУша. 
Иван перенюхал все вещи, мусорное ведро, унитаз…  Но их «благовония» совершенно не походили на утреннюю вонь.
Ночь не принесла облегчения. И, лишь ощутив явь, он вновь проникся неприятно-навязчивым амбре.

- На улицу, на воздух, – требовало сознание.

И действительно, утренняя  городская свежесть избавила от неприятных осязаний.
Ему вспомнилось детство.
 Сельский дом бабушки, «удобства» во дворе… и вот!
 Зловоние выгребной ямы!
Обветшалый клозет, скрипевший при восхождении и тот мерзкий миазм.
Сознание вернуло в детство, обострило осязание и он,  как охотничья собака принюхиваясь к далекому прошлому,  наконец понял, - в этом запахе не хватало чего-то. Да, он был похож, но именно без «чего-то»  последнего, завершающего.
Иван не заметил, как присел на лавку. И видимо в воспоминаниях своих со стороны выглядел совсем глупо.

 - Вам плохо? - пред ним стояла ветхая старушка. Морщинистое лицо в еле заметной косметике.

 Неожиданный запах дорогого парфюма мгновенно пропитал мозг, взбудоражил сознание, и больно напомнил о давно  ушедшей молодости...
Старая присела рядом, коснулась костлявой рукой Ивановской кисти. И теперь,  мерзкий запах старушечьей плоти выдохнул  в лицо.
Он грубо смахнул тощую руку и быстрым шагом, в невероятном волнении удалялся из парка.
Вот, он!
Это - запах старости!
Нет, уж не запах, а зловоние! Тлен разлагающейся плоти!
И  вспомнил…
Он ощутил его впервые ровно за три года до смерти родной бабули…

Дубовый веник обжигал  влажную  кожу. Горячий пар  заполнял темное пространство  и душил пеклом.
Первое сновидение в памяти за прожитую жизнь...

 Влажная простынь, яркое солнце в сером окне лазоревой дали, старенький диван,  измятая, с засаленным пятном  подушка, ветхие тапки.
 И запах!..