У доктора М. была внешность сексуального маньяка.
Собственно говоря, вряд ли у сексуального маньяка есть определенный тип внешности. Просто при одном взгляде на доктора М., на его жиденькие рыжие кудри и женоподобные бедра, на белесые ресницы и утиный нос в крупных порах становилось ясно, что женщина может лечь с ним в постель только по принуждению, а поскольку никто не живет монахом, он должен быть сексуальным маньяком.
На самом деле доктор М. жил почти монахом. Он боялся женщин, нервничал, суетился, потел, а женщины не задерживаются в постели у суетящегося потеющего мужчины даже если он Апполон Бельведерский. А те, что задерживаются – короче, он давно прекратил всякие попытки. Останься доктор в родной Минессоте, родители подобрали бы ему девушку из хорошей семьи, робкую как он сам, и нарожали бы они кучу рыжих ребятишек, жили долго и счастливо и умерли в один день. Но он с детства ненавидел бесконечную зиму и свою промозглую спальню, где двадцать шесть лет кряду не мог согреться. Поэтому он переехал во Флориду, где никого не знал, но где и зимой светло и тепло как в раю, Флориду, совершенно не подходящую ему по темпераменту – и тем самым лишил себя всяких шансов.
Сколько Акакиев Акакиевичей обоих полов коротают одинокие вечера в вылизанных выплаченных квартирках, внимательно следя чтобы не дай бог не помешать соседям слишком громким телевизором. Мир не замечает их; мир слишком издерган и перегружен, чтобы заметить кого-то, кто не хватает его за руки и не требует к себе внимания. Именно у этих людей чаще всего пропадает история болезни или опаздывает пенсия; именно на их неумении бросить трубку держится весь благотворительный бизнес, от бездомных детей до бездомных собак.
В сравнении с ними доктор М. выглядел хоть куда: у него была успешная практика, ассистентка Паула и две Риты, женщина по уборке и женщина по вызову. Первую послала Паула очень давно, еще когда они вместе поднимали бизнес, а на вторую несколько лет назад уговорил коллега, уверив что она чистоплотна, берет клиентов только по рекомендации и абсолютно дискретна.
Доктор, любящий симметрию, представлял своих дам в виде равнобедренного треугольника, в котором крупная громогласная Паула была основанием, а обе темненькие мелкокостные Риты – равными по значимости сторонами.
Утренняя Рита приходила в воскресенье, естественно, утром. Он покупал для нее в Панере свежие ватрушки с творогом и гуавой. Она пила чай и жаловалась на хулиганистого сына, а он слушал и радовался, что у него нет детей. Потом он уходил с газетой на балкон, а она приступала к уборке. Она протирала специальным отбеливающим составом грубо сколоченный стол и пылесосила холщовые подушки. Осторожна мыла тяжелые лазурные блюда с фьордами и черно-белую фотографию родителей. Распахивала все окна, впускала океанский воздух, мечтательно вздыхала. Она любила докторскую квартиру, и он ей был за это благодарен.
В два утренняя Рита уходила, и доктор начинал готовиться к приходу вечерней Риты. В Пабликсе он покупал бутылку вина, а в Бостон Маркете семейный обед: целая курица, два гарнира, четыре булочки и четыре печенья за девятнадцать девяносто девять. Возвращался домой, принимал душ и до ее прихода смотрел телевизор.
У вечерней Риты была мальчишеская фигура, вихрастая стрижка и россыпь мелких бриллиантов в левом ухе. Он кормил ее ужином, поспешно и виновато делал свой черное дело и убегал в ванную. Именно в это время она, по молчаливому согласию, прятала в сумочку оставленный на столике чек. Таким образом ему почти удавалось забыть о сущности их отношений.
Иногда до черного дела не доходило вообще. Они выходили посидеть на балкон – там, внизу сновали по глади канала деловитые катера и стояли в зарослях мангровов недвижные пеликаны. Доктор рассказывал об офисе, пациентах, материалах, которые день ото дня дорожают, так что теперь он может позволить себе только китайские, иначе придется поднимать цены, а этого его контингенту не осилить. Она слушала, откинувшись в кресле, сплетя босые ноги, и он все чаще боролся с импульсом пригласить ее на настоящее свидание. Но потом вспоминал о своих рыхлых бедрах, о Пауле, которая будет шокирована, о родителях, которым ну просто невозможно представить такую жену – и останавливался на полуслове, сворачивал вечер, а потом долго не мог заснуть.
***
В офисе доктор М. был совсем другим человеком. Наконечник бормашины, как волшебная палочка, мгновенно делал его движения быстрыми и уверенными, а его самого веселым и разговорчивым. Он знал, кто из пациентов женился, кто развелся, у кого родился долгожданный внук и кто куда ездил в отпуск. Занимался он в основном протезированием, работал хорошо, но по старинке, не особо следя за новшествами, поэтому на реставрацию передних зубов ходили не к нему. Зато его пломбы стоили копейки и стояли по полвека. Знал он также кучу техников, выходцев из Восточной Европы, которые по тем или иным причинам не смогли получить американскую лицензию и под его прикрытием мастерили отменные мосты и протезы за четверть общепринятой цены.
Одно время в свободном кабинете работал доктор Г. Пациенты валили к нему валом: он виртуозно удалял и депульпировал, не превращая это в хирургическую операцию, и тоже брал четверть цены. К сожалению, в один далеко не прекрасный день его прямо из кабинета увело ФБР. Оказалось, что в ранней молодости он приехал в Америку по документам мертвой души, выучился, женился, обзавелся практикой, детьми и внуками, заработал пенсию—и тут его поймали. Выйдя под десять тысяч залога, он сбежал с женой в родную Венесуэллу, что, без сомнения, устроило и ФБР: зачем им в тюрьме лишний пожилой рот? Доктор М. испытал двойной шок: из-за приятеля и оставшихся сиротами пациентов.
Ходили к нему в основном иммигранты всех мастей и пенсионеры. Часами они терпеливо ждали в приемной, листая журналы и посасывая стоящие на столике леденцы. Книга предварительной записи давно превратилась в атавизм: все равно соблюдалась живая очередь. Другая, поменьше, вела к Паулиному столу. Людям из этой очереди надо было сделать снимок или срочно вылепить временную коронку.
Паула делала снимки, лепила коронки, снимала мерки, отвечала на звонки, принимала оплату, находила бог весть куда завалившиеся карточки и протезы, и делала еще миллион самых неожиданных вещей. Раз в пару лет она шумно грозила уволиться, и он виновато прибавлял ей зарплату. Она заслуживала, да и на что ему было тратить? Он вставал в пять утра, чтобы успеть окунуться до прибытия пляжников, завтракал в Панере, в восемь впускал уже ждущую под дверью офиса толпу и работал, перехватив на ходу, до ухода последнего пациента. Потом покупал в Панере суп и сэндвич, съедал перед телевизором и не поздно ложился спать. Все дни кроме воскресенья.
Прошло еще несколько лет. Доктор стал красить волосы, Паула вышла замуж и родила сына, докторова крестника. Хулиганистый сын утренней Риты женился, и теперь она растила хулиганистых внуков. Она как-то усохла, а вот вечерняя Рита наоборот поправилась и была этим огорчена. Доктору она скорее нравилась округлившейся, но он послушно сменил жирную курочку на суши и какие-то чрезвычайно полезные, по уверению продавца, водоросли. Он давно не мечтал ни о каких свиданиях – лучшее враг хорошему – и давно не спал с ней, хотя платил по-прежнему аккуратно, несмотря на ее периодические протесты.
И конечно, настало воскресенье, когда она сообщила, что выходит замуж. За клиента, сказала она с легким упреком, но он уже понял, что свалял колоссального дурака, и она об этом знает. Что никакого треугольника давно нет, а есть только она, с мальчишеской фигурой и вихрастой стрижкой, с россыпью мелких бриллиантов в левом ухе и незнакомым кольцом на пальце, и что какой-то толстый – непременно толстый! – какой-то толстый идиот рискнул и теперь будет счастлив, а он – осел, ах, осел!
Разумеется, он поздравил ее, обещал прислать подарок, пригласил звонить если что надо и, закрыв за ней дверь и дождавшись пока уедет лифт, изо всех сил грохнул кулаком по фотографии мальчика со снеговиком – ее подарку. Звон и каскад осколков доставили ему жгучую радость, и он пошел в ванную заклеивать костяшки пальцев.
***
Мир, разогнавшийся до твиттера и суточного новостного цикла, нетерпелив к человеческим страданиям. Когда землетрясения, цунами, теракты, войны сменяют друг друга с калейдоскопической скоростью, когда миллионы людей лишаются прожектора общественного внимания, так и не успев получить необходимую помощь – какая может быть надежда на сочувствие у отдельного индивида? Матери, потерявшей сына дают пару недель за свой счет – больше если погиб в Афганистане, меньше если разбился как дурак на мотоцикле. Поезд мчится вперед, так что изволь проглотить горсть антидепрессантов и выровнять руль – или уступи место другому. Как говорил Булгаков, не пропадать же куриным котлетам де-воляй.
А доктор М. к тому же вырос в лютеранской семье и не привык жаловаться даже самому себе.
Он не выдержал и кое-что рассказал Пауле. Так и так, встречался с женщиной, но она вышла замуж за другого. Да, жаль, но что делать. Как мама говорит, если жизнь подбрасывает тебе лимоны – делай лимонад.
И он принялся делать лимонад.
Он притащил в офис новенький ноутбук и проводил вечера, перенося в него всю картотеку. Он щурился, качал головой и разговаривал сам с собой: вот этой уже давно на свете нет, а карточка все лежит. Запустил! – укорял он себя и с удвоенной энергией брался за следующую карточку. Заканчивал он часам к девяти, удивляя официанток, ужинал в Панере и шел домой. Там он, не зажигая света, шел прямым сообщением в постель. Утром наскоро принимал душ, надевал доставленную из химчистки свежую рубашку и уходил в офис.
К сожалению, за месяц работа была окончена, и больше не было предлога задерживаться в офисе по вечерам. Как только он уходил, накатывало раздражение: лифт слишком медленный, машин слишком много, официантки в Панере слишком улыбчивы, музыка из динамиков слишком веселая. Он слонялся по квартире, натыкаясь на мебель, яростно пиная ни в чем не повинную ножку стола.
Он отпустил утреннюю Риту – «на время!» – и с маленьким телевизором и десятком рубашек переехал в бывший кабинет доктора Г. Это уже второй раз в жизни он был выжит воспоминаниями из собственной кровати. Первый раз той, которую кроме мальчишеской фигуры с вечерней Ритой ничто не объединяло, и из-за которой, если быть до конца честным, он и уехал из Минессоты.
***
По Шопенгауэру, брак по любви редко бывает удачным. Природе до брака нет никакого дела, она озабочена только продолжением вида. Именно поэтому, при виде особи, компенсирующей наши недостатки, наш мозг в предвкушении исключительного потомства затапливает допамином, а какое разумное решение может принять человек в эйфории? По той же причине, уже избавившись от эйфории, мы продолжаем тосковать по своему избраннику, даже сознавая, что он нам был совсем не пара. Тот факт, что это прописные истины, ничего не меняет. Люди не перестают пытаться пролететь под самым солнцем и неизменно оказываются в морской пучине. Или, в лучшем случае, у собственного разбитого корыта.
***
Что обидно, Рита была именно той робкой девушкой, которую ему сосватали бы родители, останься он в Минессоте – но родителей не оказалось под рукой, и она ушла за тем, кто позвал.
Доктор никак не мог смириться с внезапностью и бесповоротностью произошедшего: вчера смеялись, макая Калифорния роллы в общую пиалку с соусом, а сегодня – пуф!
Она просто уволилась, возражал разум, имела полное право.
Да шалава дешевая! Отдыхала за его счет, пользуясь его деликатностью. Небось другие не жалели, имели в хвост и в гриву, как тот, который ее забрал. Радуйся, идиот, что на проститутке женился, хе-хе.
И не стыдно тебе?
Он устал. Жизнь впереди представлялась чужим вонючим ртом. Он смертельно устал от одиночества, от пациентов и практики, как-то незаметно превратившейся из якоря в собачью цепь, а самое главное – от себя, неспособного отказать, вечно входящего в положение и ждущего того же от Паулы. Он отправит ее в отпуск. Он и сам бы поехал в отпуск, но куда? Некуда ему ехать.
У него было чувство, что он долго плыл против течения – сначала с азартом, потом с усилием, но наконец им овладело равнодушие, и он перестал сопротивляться. Он отстраненно следил, как его сносит по течению назад. Жизнь интересна, когда ее побеждаешь как Лернейскую гидру, как крутое тесто, но из каких ингридиентов замесить это тесто? Из работы, из домашних хлопот? Смешно.
Он стал делать ошибки: портил предназначавшиеся под коронки зубы, путал слепки, стал нетерпелив с пациентами.
Паула смотрела на него с тревогой и все приглашала в гости, навестить крестника, но какое дело ему было до чужого ребенка? Он перестал красить волосы и плавать, обрюзг и позволял себе по два дня носить одну и ту же рубашку. Впервые за многие годы между пациентами стали образовываться окна.
***
Отчего отпускает душевная боль? Оттого ли, что по мере отдаления от травмы мозг саморегулируется и начинает насыщаться серотонином? Или память о травме, повторенная сотни тысяч раз, превращается в мозоль, как у солдат, которых лечат от ПТСР, бросая день за днем в один и тот же виртуальный бой? Как бы то ни было, в этом смысле природа несомненно позаботилась о человеке. Жить без таких мозолей было бы невыносимо.
И вот ты ловишь себя на том, что в машине мурлычешь песенку. Потом впервые за полгода включаешь СНН и осознаешь, что понятия не имеешь, что делается в мире. В своем сомнамбулическом сне ты прозевал все землетрясения, цунами, теракты и войны, в которых миллионы людей лишились прожектора общественного внимания, так и не успев получить необходимую помощь. И тебе, индивиду, вроде стыдно за свою крохотную персональную боль — а вроде и нет. Радостно вроде и гордо. Ты тоже пережил, и выжил, и будешь жить.
***
Квартира, в которой он не был уже неделю, была пуста. Не было грубо сколоченного стола и дивана с холщовыми подушками, фотографии родителей и лазурных блюд. Не было давно починенного мальчика со снеговиком. Не было ковра, кровати, шкафа, компьютера, телевизора, балконных кресел, эспрессо-машины, стеклянного куба с миниатюрным зубным креслом и микроскопической бормашиной – короче, не было ничего. Квартира была чиста и просторна, как двадцать лет назад, когда он впервые переступил ее порог, возбужденный открывающейся перед ним новой жизнью.
Он внезапно расхохотался, чрезвычайно удивив и полицейского, стоящего перед ним с раскрытым ноутбуком, и самого себя. Не надо рапорта, сказал он, ничего не надо. Все в полном порядке.
Проводив полицейского и извинившись за беспокойство, он вышел на балкон. Внизу расстилалась любимая Флорида. Было светло и тепло как в раю, по глади канала сновали деловитые катера, а в зарослях мангровов стояли недвижные пеликаны.