Солнце ещё невысоко, значит, спал чуть больше часа.
— Так я поняла, что нам, а потом и тебе, уготована роль праздничных поросят для пресыщенных миллионеров, — это Оленька, откуда она знает, что я проснулся? — Перед этим на нас устроят охоту со стрелами и арбалетами, которая будет тем азартней, что это охота не на двух несмышлёных девчонок. Будет затравка: ты, как любящий муж, будешь самоотверженно защищать нас, да ещё своего не рождённого ребёнка. Представляешь, как это поднимет цену шоу.
Нечто важное пропустил вначале. И говорит Оленька тихо, едва-едва слышу.
— Мы для них — источник огромных денег. Поэтому так заботились о нас. Когда узнала о предстоящем ужасе, я сразу вознамерилась бороться.
Ей необходимо выговориться, догадался я и сделал вид, что продолжаю спать.
— Даже мысли не возникло, что наш побег будет стоить жизни пяти или десяти туземцам. Вернее, я знала об этой арифметике, но забота о Светланке, а потом о тебе, затмевала всё остальное. Я оправдывалась тем, что мы сразу организуем помощь. Но теперь помощь точно не поспеет — слишком мало времени осталось.
Оленька говорит многоразпроизнесённымивпустоту за прошедшие два месяца фразами. Даю на отсечение — эти слова она повторяла в одиночестве сотни раз! А я слушаю — сквозь тягучую дрёму. И прижимаю спящую Светланку, которая порой пытается со стоном вырваться из моих объятий.
— Да! Я понимала: наше спасение может стоить жизни десятка туземцев. Тешила себя надеждой, что сбежав, вовремя куда-нибудь сообщим, и никто больше на острове не пострадает. Никогда! Лишь в последние дни стала понимать, что не пройдёт и недели, как понаедут охотники за людьми, и мы ничего не успеем сделать.
Милая Оленька! Жертвовала собой ради спасения, и даже спокойствия ближних. Если спросить, возможно ли жертвовать собой, ведя простую жизнь, то я точно знаю, что это именно такой случай.
— Серая Сова советовала ничего тебе не рассказывать. Заверила, что ты непременно будешь бунтовать, попытаешься устроить побег. Это испортило бы всё. Она посоветовала проявить всевозможное терпение ради спасения нас всех. Серая Сова говорила, что на острове однажды были белые люди: молодые муж и жена. Они случайно узнали о своей незавидной участи и попытались бежать с острова. Но посчитали врагами не только вождя с шаманом, но и всех островитян. Из-за этого побег был неудачным. Они убили нескольких туземцев и сами погибли, едва отплыв от острова. Поэтому вождь запретил туземцам даже упоминать о предстоящей охоте.
Мм-да, настолько свыкся с опасностью, что не ужасают новые подробности.
— Серая Сова мудрая женщина, много в жизни пережила, лишилась нескольких мужей и сыновей. В числе жертв должен был быть её сын. Она не хочет потерять сына, но говорит, что он всё равно обречён. Не в этот год, так в следующий.
Я на минутку открыл глаза. Оленька готовит завтрак. Костерок догорает, из кастрюльки-пыхтелки доносится превосходный запах. Оленька помешивает кашу и говорит:
— Здесь почти никто не умирает своей смертью. Все “уходят”. Серая Сова надеется, что мы вернёмся в свои морские глубины, расскажем людям на большой земле, если другая земля — не сказка, и поможем прогнать вождя и его шайку. Она очень ждёт! Говорит, мы успеем.
Оленька помолчала, потом убедилась, что я, хитрец такой, сплю. И совсем тихо:
— Думаешь, мне, воспитанной в чистоте, было просто отдаться тебе и изображать страстную любовницу? Знаешь ли ты, лишь два дня, как убрали кинокамеры из нашей спальни? Вторая ночь, когда они не подслушивают и не подглядывают? Спрашиваешь, зачем камеры? Ты не заметил, что на свадьбе не было червяка? Он как раз устанавливал камеру в нашем жилище. Наш медовый месяц они снимали на спрятанные кинокамеры. Во время погони охотников непременно сопровождают кинооператоры и фотографы, чтобы снимать кровавое шоу на память! Баломутам — дополнительный заработок. Вот и приходилось разыгрывать целый спектакль — ради Светланки, ради тебя. Как иначе усыпить их бдительность?
Тут уж я не выдержал и вскочил:
— Значит, мы с первого дня под колпаком?! Выходит, ты никогда не была со мною искренней? Вся твоя любовь… — я умолк — эх, тупица! Как могу такое говорить?!
Но было уже поздно. Оленька ахнула, в широко раскрытых глазах был ужас.
— Милый, прости! Я думала, ты спишь…
— Не сплю… — я помолчал. Раздумывал, как бы перевести разговор в другое русло, но вместо этого: — И что, каждую ночь мы были под прицелом объективов? Каждую ночь нас…
— Да, каждая встреча в нашей комнате… Но я люблю тебя! Люблю!!!
Ярость вскипела в моей голове, неужели я обрушу эту ярость на мою милую нежную несчастную девочку, которая нас спасла… Но сейчас я испытывал именно ненависть!
Девочка это поняла. Она тихо-тихо сказала:
— Прости, я не хотела тебя нагружать своей тяжестью. Но мне необходимо было излить свою душу, хотя бы так, в пустоту…
— В пустоту… — эхом повторил я. И вдруг увидел под собою пустоту. — Оленёнок! Милая девочка! Нести все тяготы должен был я, но их несла ты! Хоть теперь не таи свою боль! Облегчи свою душеньку! Поделись болью!
Девочка уткнулась в мою грудь и зарыдала. Горько-горько.
Я гладил нежные волосы и говорил за неспособностью придумать другие слова только одно: упокойся, успокойся, ну успокойся.
— Я чувствовала себя, как в аквариуме. — Оленькины слова прерывались судорожными всхлипами. — Как птичка в западне перед неумолимым взором хищника, который только насладится трепыханием и сразу начнёт меня есть. Камеры могли быть где угодно: в доме, возле хижины… В нашей любимой комнате они были — я точно знаю. Только не в гроте на берегу океана. Только там мы были наедине и могли быть совершенно искренними. Грот я любил больше всего!
— Но почему? Почему мне не говорила?
— Ты непременно бы выдал нас своим поведением. — Оленька потихоньку успокаивалась. — А ещё? Ещё?
Оленька тесно-тесно прижалась к моей груди и посмотрела на меня так нежно, что стало ужасно стыдно за упрёки, высказанные за всё время.
— Оленёнок, прости меня! Все невзгоды позади. Осталось молить Бога, чтобы сохранил нас от всех опасностей, — в другое время для меня немыслимо было даже просто упомянуть о Боге. Теперь я даже перекрестился и поцеловал иконку Богородицы. Ради Оленьки.
М-да… Верующим я не стал, но почему бы… Ради милой Оленьки…
В груди появился неприятный холодок. Потому что я оглянулся и увидел остров. Нет, он был совсем далеко, это был даже не остров, а его вершина, остальное растворялось в туманном мареве. Но тревога, что с минуты на минуту покажется корабль и мгновенно, как же иначе, настигнет наш плот.
Ольга подбросила в костерок несколько веточек. Огонь быстро оживился и заставил пыхтеть в котелке неведомую похлёбку. Но дым…
— Оленька, не боишься дымом выдать наше местоположение?
— Что такое маленький прозрачный дымок в безграничном пространстве океана, когда мы и так на виду?
Я согласился с Оленькой, но так захотелось, чтобы плот превратился в подводную лодку. Или хотя бы просто сжаться, слиться с палубой. Я хотел ещё сказать, что наше предприятие безнадёжно, но постарался подавить страх и состроить безмятежную улыбку.
Оленька уже накладывала в алюминиевую миску густую похлёбку.
— Покушай, милый.
— А ты… и Светланка?
— Пусть Светланка спит, намаялась, бедняжка.
После небольшого раздумья Оленька почерпнула из котелка чуточку похлёбки… Как цыплёнку, подумал я. Но Оленька и это не осилила. Она рассеянно смотрела в сторону острова и словно пыталась нечто понять.
Остров всё чётче проявлялся на горизонте. Теперь не только вершина… Значит, и мы как на ладони.
— Плот совсем на виду. Если корабль отремонтируют, нам крышка. Вот если б мы на острове, в густых лесах затерялись? — я всё ещё жалел, что мы покинули пусть опасный, но родной островок. — Нет, теперь поздно, а всё же? Остров большой. Запросто было б спрятаться. Как Дальний Берег, например.
— Свидетелей много. Когда наступает время охоты, за происходящим с деревьев наблюдают обезьяны. Если кто-то из беглецов слишком хорошо спрячется, обезьяны выдают его криками. Разумеется, за плату: несколько мятных карамелек или мармеладок, фруктов-то на острове сколь угодно.
— А Дальний Берег? Как его до сих пор не поймали?
— Не знаю, наверное, обезьяны давно считают его своим. — Оленька о чём-то задумалась. Потом сказала: — Бедный Белый Кролик. Хотела забрать его с собой, но родители не позволили. Жалко мальчишку!
Затих встречный ветер. Потом я заметил, что нас несёт на всех парусах попутный ветер. Остров становился прозрачным и даже призрачным. Я ещё опасался погони. Всё же я старался уверить себя, что мы свободны.
И за линией, где пришиты небесное море и морское море, куда наш плот плывёт — не пустота.